Этот день стал для неё днём триумфа. Холодный январский день стал днём её величайшей славы, апогея могущества и абсолютного фавора, обеспеченного долгими годами терпеливого и кропотливого труда. Морозное утро, искрящееся свежевыпавшим снегом, проливалось в огромный зал кафедрального собора скупым и тусклым зимним светом. Молочно-белые лучи, пробивавшиеся сквозь тучи, приобретали бледные розоватые, синеватые и зеленоватые оттенки, проходя сквозь разноцветные алебастровые пластины многочисленных витражей. Огромные готические розы и внушительные фигуры многочисленных святых в узких стрельчатых окнах роняли на гулкий каменный пол вытянутые цветные тени причудливых очертаний. Из пола вырастали высокие белые колонны и уходили вверх и смыкались там друг с другом, образуя арки огромного соборного купола.
В обычные дни здесь было бы пусто, холодно и гулко; сильное эхо многократно отражалось бы от каменных сводов и стен, раз за разом повторяя молитвы или случайно оброненные слова. Но сегодня, девятого января тысяча триста семнадцатого года уже с раннего утра главный неф собора богоматери в Реймсе заполнялся французским дворянством и его свитами. В течение нескольких часов до начала церемонии коронования под эти высокие каменные своды стекалась знать из всех концов королевства. Здесь были герцоги и графы, герцогини и графини Бургундские, Нормандские, Гасконские, Овернские, Анжуйские, Беррийские, Неверские, Шампанские… А ещё церковная знать из всех диоцезов королевства, прелаты новоизбранного римского папы, прибывшие из Авиньона. В пространстве, забитом сотнями первых людей Франции и их свитами, было не протолкнуться.
Холод, обычный в зимнюю пору для большого каменного зала, почти не чувствовался. Многочисленные парчовые и бархатные одеяния, покрытые серебром, золотом и фамильными гербами, согревали тело. Кроме того, сотни свечей, горевших по всему нефу и окружавших увенчанный троном алтарь, давали небольшое тепло. Дыхание сотен мужчин и женщин также понемногу преодолевало холод собора. В воздухе пахло потом, текущим под тяжёлыми и душными парчовыми одеяниями, и к этому запаху примешивалось тонкое церковное благовоние, идущее от свечей, от алтаря – будто бы от самих стен и сводов залы. В общем свете от плавящихся восковых цилиндров желтого, красного и охряного цветов и проникавших сквозь витражи лучей зимнего солнца неф казался залитым золотом и серебром, пересыпанными драгоценными камнями всех оттенков.
Маго стояла среди всего этого великолепия, совсем близко к алтарю, на котором был сооружён трон для короля и – рядом с ним – ещё один для королевы, его супруги. От одного вида этого позолоченного кресла, окружённого пурпурным бархатом покрывал и балдахинов, её душа будто пела, поднимаясь до седьмых небес. Ещё немного, и на этот трон сядет её родная дочь, Жанна, сядет, чтобы стать королевой Франции! Вот уж действительно триумф и победа! Она нехотя отвела взор от красно-золотого алтаря и заставила себя внимательно осмотреть собравшихся. Графов и баронов было немерено, но её взгляд равнодушно скользил по ним, не останавливаясь ни на секунду. Что ей какие-то мелкие вассалы, сеньоры которых сами приносят оммаж французскому государю!
Она искала крупнейших феодалов, владевших здоровенными герцогствами вроде Аквитании, Бретани, Нормандии, она искала здесь ещё пятерых светских пэров – пятерых, ибо шестым была сама. Оглядев громадный неф, она негромко фыркнула – итоги были вполне ожидаемыми. Она не обнаружила ни Жана по прозвищу Добрый, пять лет назад сменившего своего отца Артура на престоле герцогства Бретани, ни посланника английского короля Эдуарда, бывшего Аквитанским герцогом, ни бургундского герцога Эда. Впрочем – она за-держала недобрый взгляд на моложавой старухе в самой гуще благородной толпы – это владение всё же явилось на коронацию – Агнесса, дочь Людовика Святого, недовольно смотрела выцветшими глазами на пестрящий золотом неф.
О! А вот и наш дорогой Карл! – Недалеко от неё дородный мужчина с сосредоточенным выражением лица потирал о солидное брюшко пухлые ручки. Камни на перстнях, унизывавших его жирные пальцы, тускло поблёскивали. Бывший император Константинопольский тоже оглядывал парчовую толпу и тоже, видимо, был недоволен явным недокомплектом светских пэров. Отведя от закутанной сверх всякой меры в меха фигуры королевского дяди, Маго снова пристально вгляделась в старуху герцогиню: Агнесса стояла настолько прямо, насколько ей позволял то её возраст, стояла, окружённая свитой, в которой выделялся её советник, Гийом де Мелло. «Уж лучше бы Бургундия вовсе не явилась сюда, - недовольно подумала Маго. – Хватит и графства, от герцогства вечно жди подвоха! Уж наверняка эта старая что-то да выкинет!» - и она отвела взгляд в сторону.
Она стояла почти у самого алтаря, окружённого свечами, и от этого ей стало даже душно. Богатырское тело легко сопротивлялось холодному воздуху в замкнутом пространстве, поэтому сейчас ей под прочной и плотной бронёй одеяния, покрытого синей с золотыми лилиями мантией пэра, под короной, положенной при этом титуле, ей становилось жарко. «Всё же я рано прибыла сюда, - думала она, - уж мне-то можно было прийти к самому началу, кому как не матери самой королевы! Ладно, рано не поздно, скоро должны уже начать». Великанша подняла тяжёлую правую руку – плечо толщиной с бедро взрослого мужчины – и отёрла вышитым платком выступивший на лбу пот. Ей было жарко, но она совершенно не ощущала тяжести парадного облачения.
Она обернулась и поискала глазами свиту, стоявшую чуть поодаль, ближе к середине нефа. Арраский епископ и по совместительству её верный канцлер и столь же неверный любовник Тьерри д’Ирсон о чём-то говорил со своей дочерью Беатрисой – придворной дамой великанши-графини. Все на месте, пора начинать, уж не задерживается ли король? Она по-вернулась и стала так, чтобы видеть вход в противоположном алтарю конце нефа.
— Мне боязно, матушка, - послышался сбоку тихий голос. Маго повернула туда голову; золотой венец пэра Франции чуть покачнулся на седеющих волосах и блеснул в неровном, но ярком свете восковых цилиндров и январского утра.
— Теперь уже нечего бояться, Жанна, - грубоватым, но удивительно ласковым голосом успокоила она дочь. – Теперь ты королева, дочь моя, а я – я мать королевы! – и с довольным видом она вновь уставилась в дальнюю сторону нефа, где наконец открылись ворота собора, и в сияющий зал вошёл Филипп, граф Пуату, регент королевства, в сопровождении двух церковных пэров. По правую руку – одесную – ступал Жан де Мариньи, родич казнённого коадъютора, епископ и граф Бовэ, по левую – Гийом де Дюрфор де Дюра, епископ и граф Лангра. Замыкал шествие первый камергер регента Адам Эрон, а чуть поодаль тянулись оставшиеся камергеры – Гийом де Сериз и Робер де Гамаш. «Началось!», - подумала Маго. Дворяне расступились в стороны, открывая регенту не слишком широкий проход, по которому он прошествовал в алтарь, где без колебаний опустился в кресло.
Маго широко улыбнулась зятю, когда тот нашёл её глазами в толпе, и получила в ответ короткий кивок. Когда же Филипп посмотрел на свою жену и, слегка улыбнувшись, жестом пригласил её занять кресло справа от его трона, Жанна от волнения испуганно посмотрела на мать. Графиня излучала полнейшее спокойствие и, уверенно кивнув дочери, не менее
царственным жестом осторожно подтолкнула её к алтарю со словами:
— Иди, иди, милая, теперь ты королева, и это твоё место!
Строго говоря, Филипп ещё не являлся королём, Жанна – королевой, а она, Маго - тёщей первого и матерью второй. От вожделенных титулов троицу отделяла коронация, которая хоть и была определена и подготовлена, но всё же… Мало ли что, неприятное предчувствие ворочалось в сознании графини, и она снова с тревогой посмотрела на старуху Агнессу, вперившую свои злобные глазки в сторону Филиппа. «Ох, лучше б и правда Бургундия не являлась совсем! – снова подумало Маго, - и впрямь хватило бы и графства!». Жанна, явно волнуясь, с трепетом восседала в тронном кресле, и это зрелище немного подбодрило великаншу, хоть и не сумело изгнать совсем дурных мыслей: как ни крути, а на нынешней коронации отсутствовали все проанглийские герцоги.
Жанна сидела на троне справа от мужа, в своём длинном пышном платье из золотистой турецкой парчи, удивительно гармонировавшей с прочей позолотой нефа и собравшихся в нём гостей. Королевский титул подчёркивался алой бархатной накидкой, покрывавшей её плечи и доходившей до пояса. Поверх накидки для пущей теплоты был надет роскошный казакин пурпурного цвета – нечто похожее на камзол, только чуть короче и свободней в талии. Маго любовалась роскошным нарядом дочери, хотя и сама была одета ничуть не проще — роскошная тёмно-синяя мантия пэра, расшитая золотыми геральдическими лилиями, покрывала видневшееся спереди тяжёлое парчовое платье, отделанное фиолетовыми лентами. Перчатки из тонкой кожи в тон лентам облегали полные могучие руки. Поймав на себе взволнованный взгляд дочери, Маго ободряюще улыбнулась.
Коронация началась. Регент встал с трона и спустился из алтаря, простершись перед ним. Жанна тоже покинула трон и вернулась на время к матери. Архиепископ Реймсский, тяжело поднявшийся со своего кресла, с трудом расправил плечи, сдавленные парадной ризой, и начал творить над простёртым принцем очередную молитву. Жанна с благоговейным трепетом взирала на процесс и беззвучно шевелила губами, повторяя слова молитвы. Посмотрев на дочь, Маго вспомнила, что было бы неплохо и самой зашептать священную речь. Механически воспроизводя латинские фразы, совсем не задевавшие сознания и не мешавшие размышлять, она думала, что ей очень нравится всё происходящее. С каждый словом молитвы, плывшей над золочёной толпой, её настроение поднималось всё выше, а тревога, вызванная присутствием Агнессы, понемногу отступала.
Ещё чуть-чуть – и её дочь станет французской королевой! «Эх, - подумала Маго, - моя глупышка и не мечтала об этом, как, впрочем, и эта дура Клеменция!», - графиня бросила спокойный взгляд в конец первого ряда, где в своём белом вдовьем платье скромно стояла королева Клеменция Венгерская. Тем временем камергеры уже сняли с регента костюм, и нескладный, длинный, похожий на цаплю принц стоял теперь перед алтарём в двух тонких рубахах, дрожа от холода. Глядя на него, Маго невольно распрямила плечи, отчего словно стала ещё выше и крепче: на фоне тонкого теплолюбивого принца она со своим крепким, полным телом, пышущим богатырским здоровьем, несмотря на преклонный возраст, вы-глядела особенно мощно и непоколебимо. «Когда уже его оденут!» – с оттенком жалости к мёрзнущему юноше подумала артезианская великанша.
Наконец с помощью камергеров замёрзший регент был одет в расшитые лилиями штаны из голубого шёлка и синие туфли с тем же геральдическим украшением, поданные с алтаря аббатом-настоятелем королевского монастыря-усыпальницы Сен-Дени. Властным взором, словно оценивая правильность ведения церемонии, взирала на алтарь первая во французской истории женщина-пэр.
— Accipe hunc gladium cum dei benedictione! – архиепископ протянул нараспев латинскую фразу «Прими сей меч с божьим благословением» и вручил коронуемому церемониальный меч, якобы принадлежавший самому Карлу Великому, легендарному императору франков, прародителю французского королевства.
— Подойди, Гоше, - тихо произнёс Филипп, но стоящая совсем близко к алтарю Маго расслышала эти слова. Коннетабль королевства Гоше де Шатийон принял меч из рук коронуемого, и они пристально посмотрели друг на друга. Взгляд Маго стал особенно пристальным и напряжённым, как, впрочем, ещё у многих, когда аббат-настоятель монастыря Сен-Реми протянул архиепископу драгоценную золотую мироносицу. Коронование подошло к своей главной части – таинству миропомазания, помазания на царство.
Архиепископ захватил лишь малую частицу священного масла, погрузив в мироносицу кончик золотой иглы. Смахнув её в елей, приготовленный в дискосе, он пальцем смешал субстанцию и обмакнул в неё палец. Маго и многие прочие дворяне во все глаза смотрели, как претворяется в жизнь решение, давшееся с таким трудом совету пэров. Архиепископ касался смазанным елеем и миррой пальцем головы, груди, открытой длинным вырезом нательных рубах, а затем спины и проглядывающих в боковые вырезы подмышек. Маго перевела дух – всё, он помазан на царство и обратного пути, кажется, нет, теперь принца и регента можно назвать королём, ведь осталось только вручить ему регалии. Успокоено она смотрела, как ровесник короля, его первый камергер проворно шнурует рубахи, стягивая глубокие вырезы на груди и по бокам. Он облегчённо вздохнула.
Жанна во все глаза смотрела, как камергеры надевают на её мужа разложенные на застеленном алой тканью алтаре покровы. Адам Эрон изящно затянул серебряную шнуровку алого атласного камзола, поверх которой на острые плечи худого короля легла лазоревая атласная туника, вся в жемчуге и золотых лилиях. Когда на эти отнюдь не лёгкие наряды камергеры осторожно возложили ещё и голубую с лилиями мантию, Жанна, знавшая, как тяжело ему супругу стоять под таким тяжестью и не сгибаться, тихонько охнула. Услышав этот вздох, Маго чуть улыбнулась, подумав «Какая трогательная забота! Быть может, я не зря не верю в приворотные зелья – тут и без них всё так и шло к примирению! Эх, кабы не мой покойный сват да не его чёртова дочурка, проклятая Изабелла, да ещё не мой драгоценный племянничек! Кстати, где же он, Робер-дьявол?».
На пару секунд оторвавшись от созерцания того, как архиепископ смазывает елеем и миррой руки новоиспечённого короля, Маго оглядела зал и таки разыскала своего племянника. Его сиятельство граф Бомон-лё-Роже, сеньор Конша стоял в своём алом кожаном облачении у стены нефа, далеко от алтаря, в котором архиепископ уже вручал Филиппу Капетингу длань правосудия. В правой руке молодой король уже сжимал скипетр, а на палец был надет перстень с личной королевской печатью. Со своего места – пожалуй, лучшего из всех мест нефа – Маго не могла разглядеть лица Робера, но почему-то ей казалось, что оно сейчас выражает крайнее недовольство и досаду. Она довольно улыбнулась, искусно накрашенные губы изогнулись под жирными, тяжёлыми щеками. Она с удовольствием отвернулась от алого пятна в гуще нефа и вновь посмотрела в алтарь.
Разодетый и отяжелённый регалиями Филипп стоял посреди возвышения, с трудом держа спину прямой. Тяжёлая парча и атлас давили на его узкие плечи. Оставалось совсем немного – только водрузить на светлые волосы этого юноши венец французских королей. Чрезвычайно довольная тем, как проходит церемония, Маго совершенно расслабилась и забыла думать обо всех возможных неприятностях, даже о непонятно зачем прибывшей сюда герцогине Агнессе, владетельнице проанглийского феода, не признавшего тронных прав Филиппа. Архиепископ Реймсской епархии торжественно преклонил колени перед золотой дарохранительницей, щедро усыпанной драгоценными камнями. Наконец он достал оттуда венец и, поднявшись с колен, встал напротив короля.
Он поднял корону так, чтобы её увидели немногочисленные пэры, стоявшие в первом ряду, у самого алтаря. Позолота, покрывавшая серебряное тело короны, отливала яркой желтизной в горячем сиянии свечей и словно венчала жирную позолоту платьев, мантий и риз, затопивших соборный зал. Восемь грубоватых зубцов в форме геральдических лилий были отделаны разноцветными камнями, и их плохо отшлифованные грани тускло бликовали в неровном свете. Между зубцами из обруча вырывались золочёные фигурки херувимов с высоко поднятыми и сложенными над головой крыльями. Под зубцами между ангелами в окружении четырёх сапфиров покоились ромбовидные яшмы. Держа корону святого Людовика, архиепископ коротко кивнул, посмотрев на Адама Эрона, и первый камергер короля, выступив к краю алтарной части, своим молодым и звучным голосом возгласил, вызывая пэров королевства, чтобы держать над королём корону.
— Могущественный и великолепный сеньор Карл… — Маго знала, что следующей вы-зовут её и уже приготовилась торжественно ступить в алтарь, как вдруг… Звучноголосому Адаму не удалось перечислить всех титулов графа Валуа, потому что ровно посередине церемониальной фразы молодой голос был грубо перебит громким и властным, но уже глухим от старости криком, донёсшимся из глубин нефа.
— Остановись, архиепископ! Да не посмеешь ты повенчать на царствие сего лжерегента, обманом и подлостью захватившего престол! Да не осквернишь ты сим действом памяти моего племянника, моего брата и моего отца! Остановись, ибо так велит тебе дочь Людовика Святого! – гулкие своды нефа эхом отразили отповедь Агнессы.
Маго аж вздрогнула от неожиданности – она уж позабыла про Бургундское герцогство, а графство с тем же названием представляла она сама. Стиснув кулаки и слегка побледнев, она с ненавистью смотрела, как откуда-то из глубин запруженного разряженной толпой не-фа быстрым шагом пробивается к алтарю высокая и ещё сильная женщина, сопровождаемая свитой. Выцветшие от старости глаза горели гневом, подбородок был решительно выставлен, былая красота, ещё не вполне поблёкшая, контрастировала с белым вдовьим покрывалом на пышной копне поседевших уже волос. Парчовая мантия покрывала белое платье вдовы одного и матери другого бургундского герцога. Она давно уже не появлялась в свете, но её узнали все, и Маго тревожно думала, что выкинет сейчас этот живой призрак ушедшей эпохи, эта властная прабабка пятидесяти семи лет.
А призрак ушедшей эпохи, живая память легендарных обычаев – кутюмов святого Людовика, двоюродная прабабка коронуемого принца, не дошла до алтаря нескольких шагов и остановилась, гневно взирая на церковных и светских пэров и на самого почти короля. Гости оборачивались ей вослед, тянули шеи, стараясь разглядеть человека, помнившего события полувековой давности и пережившего четырёх королей. Гордо вскинув голову, бургундка произнесла торжественно-обвинительным тоном:
— Не смей, архиепископ! А все вы внемлите мне! Читайте, Мелло, — обратилась она к советнику, стоявшему позади неё с пергаментной трубкой в руке. Вышеозначенный Гийом де Мелло развернул документ и хорошо поставленным голосом зачёл его.
«Мы, высокородная и владетельная дама Агнесса, герцогиня Бургундская, дочь короля Людовика Святого, от собственного нашего имени, равно как и от имени сына нашего, высокородного и могущественного герцога Эда, обращаемся ныне к вам, бароны и сеньоры королевства Французского, здесь присутствующие, также и пребывающие за стенами Реймса, дабы не признали вы королём нашим графа Пуату, ибо не имеет он законных прав на престол, и дабы воспрепятствовали коронованию и отсрочили бы оное, доколе не будут признаны и утверждены права на корону государства нашего Жанны Французской и Наваррской, дочери и наследницы почившего в бозе короля Людовика и нашей родной дщери Маргариты, ибо снова повторим мы, что не желаем и слышать обвинений в незаконном рождении».
«Мерзавка!», - бессильно подумала Маго, медленно багровея; от волнения кровь при-лила к лицу и шее, и на коже там проступили красноватые пятна — эта черта проявилась у великанши-графини с возрастом. «Мерзавка!», — тихо прошептала она, с ненавистью глядя на горделиво стоящую в нескольких шагах от неё Агнессу. Ту, впрочем, не беспокоило мнение какой-то графини: пусть она хоть трижды пэр, дочери Людовика Святого нет дела до мелких феодальных интриг, когда под угрозой престол и власть, принадлежавшие полвека назад её родному отцу. Агнесса смотрела прямо, куда-то между архиепископом и почти королём, в безымянную точку алтаря. Маго медленно приходила в себя и думала, что делать, если обращение этой старухи-герцогини возымеет силу.
А смятение эта прокламация и впрямь наделала значительное; долгожданный триумф Маго оказался под угрозой, и она теперь с тревогой посмотрела на Филиппа, беспомощно застывшего под сорока фунтами тяжёлой парчи и золота регалий. Он не двигался и молчал, и Маго понимала, что он сейчас совершенно не властен над положением: любое проявление его воли может только помочь Агнессе добиться своего. Графиня слышала, как по нефу по-ползли нервные, настороженные шепотки, как переговариваются сейчас вокруг неё фран-цузские бароны и сеньоры. Спокойствие почти короля, слившегося со своими одеяниями, только усиливало их волнение. «Дьявол! — в ярости думала Маго, — чёртов архиепископ, ну сделай что-то, только не стой столбом, дурак!».
Но архиепископ оказался совершенно не готов к подобному происшествию, и теперь нелепо застыл посреди алтаря, продолжая держать в руках тяжёлую корону. Он явно не знал, куда её возлагать: на голову Филиппа или обратно на алтарный стол.
— И что же теперь делать? – растерянно вопрошали друг друга церковные пэры, абба-ты двух монастырей и прочая сановная знать. До слуха Маго доносились противоречивые предложения, высказываемые двумя спутниками почти короля.
— Надобно прервать коронование, - словно наобум брякнул Лангрский епископ. - По-кинем собор и потом не спеша обсудим положение.
— Нет, монсеньор, - деликатно возражал его коллега, епископ Бовэзский. – Коли коронование уже начато, его никак не должно прерывать, ведь это же проявление божественной воли. Тем паче, что тела его величества уже коснулись священный елей и миро.
— Да, но ведь корона ещё не возложена, значит, пока не поздно… - попытался парировать епископ Лангра. Маго чуть не скрежетала оставшимися зубами.
— Нельзя, — уже более настойчиво повторил епископ Бовэ. — Корона — это мирской знак, тем более что прочие регалии уже вручены. А миро – знак божеский, и раз уже его величество помазан на царствие, то он настоящий король, надет на него венец или нет.
«Опять разведут свои богословские споры, - в ярости думала Маго, - и я ничего больше не могу сделать! Чёртовы пустословы, чтоб вас!». И в самом деле, завязавший между пэрами-епископами спор угрожал превратиться в диспут. Агнесса по-прежнему гордо стояла почти у самого алтаря, чуть дальше Маго. Положение становилось отчаянным. Не выдержав мысленного напряжения, графиня наклонилась к дочери и сказала ей на ухо:
— Вот же мерзавка! Одни напасти от этой Бургундии! – и в сердцах добавила. – Чтоб она сдохла, эта дочь святого короля! Чтоб она сдохла! – Никогда не отличавшаяся большим умом да ещё и напуганная этим происшествием Жанна ничего не ответила, только неопределённо повела плечами, и Маго вновь выпрямилась во весь рост.
— Но церковная власть выше королевской, — наконец поставил точку в споре епископ Бовэзский. – И потому миропомазание главнее возложение венца! А в таком случае его величество уже король, и её светлость опоздала с оспариванием его прав!
— Продолжайте, Адам, - наконец произнёс коннетабль, стоявший с мечом на перевязи подле Филиппа. Видимо, Гоше де Шатийон решил использовать вывод, к которому пришёл епископ Бовэ. Первый камергер короля поймал властный взгляд, брошенный ему из-под морщинистых старческих век и, мысленно призвав в помощь бога, набрал в грудь холодного храмового воздуха и громко повторил прерванное обращение:
— Могущественный и великолепный сеньор Карл, граф Валуа, граф Мэнский, граф Першский, граф Алансонский, граф Анжуйский, пэр королевства!
Маго машинально обернулась к Карлу Валуа, а вместе с ней на королевского дядю воззрились все находившиеся в нефе, кроме Филиппа. Пятерной граф явно не спешил выразить свою оппозицию одному из Бургундских домов и от лица всех светских пэров поддержать своего племянника. «Ох уж эти дяди и племянники, — машинально подумала Маго, — вечно от кого-нибудь из них неприятности!», — и она на секунду посмотрела на алое пятно, по-прежнему прилипшее к стене соборной залы. Все смотрели на Валуа; ало-золотая статуя вдруг ожила и повернула в сторону дяди голову. Граф поймал брошенный ему короткий взгляд, и в следующее мгновение нехотя, недовольно хмурясь, прошёл в алтарь и встал позади Филиппа. «Слава тебе господи, — облегчённо подумала Маго и тяжело вздохнула. —Теперь моя очередь, и скорее бы уже всё закончилось!».
— Благородная и могущественная дама Маго, владетельная графиня Артуа, пфальграфиня Бургундии, сеньора Саленская, пэр королевства! – на одном дыхании выпалил Адам Эрон; казалось, он тоже желает скорейшего окончания церемонии.
Маго поспешила в алтарь – двойное исключение! – ведь женщинам был закрыт доступ в эту часть храма, но пэрам, разумеется, подниматься туда было не только можно, но – в данном случае – и крайне необходимо. Она встала позади Филиппа, как только Адам произнёс последнее слово обращения. Она снова облегчённо вздохнула. Жанна, без пяти минут королева, одиноко стояла посреди толпы и беззвучно шептала молитвы. Герцогиня Агнесса побледнела от гнева и взирала в алтарь так, словно хотела метнуть в него молнии из выцветших бледных очей. Алое пятно графа Робера по-прежнему украшало стену залы. Шепотки смолкли, все напряглись. Наступил решающий миг. Архиепископ, изрядно уставший держать тяжёлый венец, тоже облегчённо вздохнул и наконец произнёс:
— Coronet te deus! — что по-латыни значило «Венчает тебя бог!».
Жирные пальцы графа Валуа, щедро унизанные перстяными, словно сами собой потянулись к короне, дабы держать её над головой племянника. «Ишь, как по-хозяйски тянет ручонки, будто на себя возлагает!», — подумала Маго, презрительно окинув дородную фигуру в мехах ледяным взглядом, которого адресат, надо полагать, не заметил – или не понял. Одновременно с этой мыслью благородной и могущественной дамы Филипп снова пошевелился: движение скипетра он как бы загородил корону от рук своего дяди. Тот растерянно отступил и недовольно выслушал слова почти короля:
— Возьмите корону вы, матушка, — обратился тот к Маго. Валуа недовольно хмыкнул: ему оставалось только символически касаться венца пальцем.
— Благодарю вас, сын мой, — шепнула она в ответ и приняла венец из изрядно уставших рук архиепископа. Тот с радостью избавился от золотого груза, а великанша, уже оправившаяся от происшествия, устроенного герцогиней, приняла тяжёлую корону так, словно та весила не более связки восковых свечей. Безо всякого труда она подняла корону над головой Филиппа; Карл Валуа еле дотянулся до неё и коснулся самым кончиком среднего пальца. Довольно улыбаясь, Маго величественно двинулась вместе с Филиппом, Карлом и архиепископом через алтарь к трону. Почти король устало опустился в него, радуясь возможности передохнуть от роли золотой статуи. Маго легко подняла венец высоко над его головой; её богатырские руки уверенно держали корону.
— Никогда Бургундия не склонит главы! — гневно выкрикнула герцогиня Агнесса и, созвав свиту, быстрым шагом двинулась прочь из собора.
Архиепископ читал молитву, Маго держала над королём корону и с высоты алтаря взирала на золотое море, колыхавшееся в нефе. Вот теперь действительно наступил миг её триумфа. Пусть эта церемония ломает многие традиции народившего ритуала коронования, пусть вместо светских пэров, отказавшихся признать Филиппа королём, половину регалий подносят аббаты и камергеры, но священное масло коснулось тела её зятя, и дочь её стала королевой, а она – первым среди всех французских пэров. Свет свечей и разгоравшегося солнца бил в золотые бока короны, бросая отсветы на лицо Маго, на её жирные щёки, толстые губы, большой мясистый нос, крепкий мощный подбородок. Свет словно придавал её глазам сил гореть ещё ярче, и артезианская графиня застыла, словно громадная каменная статуя-глыба, держа в руках источник своего торжества.
Пусть за её спиной шепчутся подлые людишки, сторонники этого напыщенного индюка, графа Валуа, что недовольно хмурится из-за того, что не ему досталась честь держать венец. Пусть её обвиняют в чём угодно – положение матери королевы и участие в возведении короля на престол защитят её лучше любых благодетелей. Пусть подавится этот поганый племянничек, пусть сдохнет в своём графстве, в этом медвежьем углу под названием Бомон-лё-Роже, пусть замурует себя в отцовском Конше! Графство Артуа, богатейшая земля государства, житница Франции, последнее верное короне владение перед вечно мятежной Фландрией – этот рай золотистых полей теперь её, и её навеки! Она передаст его своей дочери, чтобы там не говорилось в том корявом салическом законе, а дочь вручит его своей – её, Маго, внучке или внуку, и от неё, Маго Бургундской, племянницы Людовика Святого, пэра Франции, пойдёт новая династия артезианских правителей!
Женщина станет родоначальником, основателем благородной фамилии, и её потомицы будут наравне с мужчинами носить титул пэра и стоять здесь, в алтаре кафедрального собора Реймсской архиепархии и держать над будущими королями венцы! Грузная великанша в золоте и лазури светилась счастьем и триумфом сильнее, чем золочёный венец в её руках. Монотонный голос умолк – это архиепископ закончил читать молитву; Маго медленно опустила руки, и венец её святого дяди покрыл светлые волосы Филиппа, пятого по счёту Филиппа на французском престоле, прозванного Длинным и Умным, Филиппа из славной династии Капетингов. Архиепископ снял митру и, опустившись перед королём на одно колено, поцеловал его в уста, а затем зычно провозгласил:
— Vivat rex in aeternum! – что по-латыни означало «Да живёт король вечно!».
Стремясь и здесь опередить Карла Валуа, Маго сменила церковника и сама опустилась на одно колено перед Филиппом, произнеся – по-французски:
— Примите, сир, меня и графство моё в свои вассалы, и да буду я верно служить вам и не стану ничего дурного творить против вас, и буду служить вам, покуда графство Артуа принадлежит роду моему! – и она попыталась вложить свои богатырские ладони в маленькие руки Филиппа. Тот привстал с трона, держа тёщу за руки, та тоже поднялась и они обменялись символическим поцелуем, во время которого жёсткая щетина над верхней губой исколола щёку молодого монарха. Оммаж и фуа состоялись: Маго принесла клятву подданства и верности за своё владение, покуда оно ей принадлежит.
Оммаж Карла Валуа был несколько длительней, ибо он перечислял все свои владения – их было аж пять, но даже все вместе они и в подмётки не годились одному Артуа. Присутствовавшие в нефе крупнейшие вассалы французской короны один за другим приносили свои вассальные клятвы, но четверо пэров – герцоги Бретани, Бургундии, Аквитании и граф Фландрии на коронацию не явились, и эти земли как бы заявили о том, что они более не принадлежат власти короля Филиппа. Оммажи тянулись долго, около часа. Наконец, последний вассал признал себя таковым, и наступило время короновать королеву. Дрожащая от волнения Жанна под ободрительные взгляды и улыбки матери и мужа поднялась в алтарь и опустилась на колени перед супругом и архиепископом. Второй смазал её чело миррой, разведённой в елее, а первый водрузил венец – более простой, лёгкий, но в то же время более изящный, чем грубая корона святого Людовика.
Стоявшая рядом Маго торжествовала, когда тонкая золотая полоска с крестами и лилиями покрыла вполне отросшие после вызволения из Дурдана волосы дочери. Королева Франции заняла свой трон рядом с троном мужа. Коронация близилась к концу, вернее церемония в соборе завершалась – процедура коронования включала обед и торжественное возвращение в Париж через аббатство Сен-Дени. Филипп произносил королевскую клятву, в которой обещал признание, уважение и защиту христианской церкви, мудрое и справедливое управление вассалами и всем народом Франции и прочие положенные по обычаю вещи. Светские пэры – Маго и Карл Валуа – стояли позади тронов и думали каждый о своём; за последние два года они уже второй раз слышали эти слова и больше ими не интересовались. Маго просто наслаждалась заслуженными плодами победы.
Долгие годы глухих раздоров, чинимых её вероломным племянником, кричавшим о своей якобы обделённости, последний год совершенно бессмысленного конфликта, устроенного Сварливым – всё это сильно утомило артезианскую богатыршу. Но и на смертном одре она не отдала бы по воле хоть короля, хоть папы римского, хоть самого господа бога другому того, что принадлежит ей праву, по закону и по совести. Графство Артуа было её, оно всецело принадлежало ей, и теперь это подтверждено самим королём. Разорительные мятежи скотов, бывших её вассалами и подстрекавшихся подлым племянничком, остались в прошлом, как и долгие тяжбы и предательские решения королевских арбитражей. Сварливый спал вечным сном, расчленённый по нескольким гробницам и ракам, а Филиппу знать желала ныне долгия лета, кто на латыни, кто на французском.
В неф, отчасти согретый дыханием гостей и теплотой плавления свеч, ворвался свежий холодный воздух позднего январского утра. Приближался полдень, и ворота собора распахнулись, впуская в храмину простую публику – нетитулованных горожан, дабы те могли лицезреть его королевское величество во всём великолепии его парадного облачения. Поднялся невообразимый шум, ибо каждый стоящий в зале или на пороге и даже на подступах к нему, ибо неф и так был заполнен до предела, считал своим долгом кричать «Да здравствует король навеки», и новое телесное воплощение бессмертного монаршего духа мучительно пережидало приступ всенародной любви, грозивший ему, а также его сильно уставшей супруге головными болями и тяжёлым, глубоким сном.
Под гимн «Te deum» в толпу, окружившую вход в собор и стремящуюся проникнуть в неф, камергеры короля кидали монеты, а горожане ловили их, кто из материальных соображений, кто из моральных – ведь это символ самого короля, а кто из обоих сразу. Началась торжественная литургия, ведомая архиепископом Реймсским. Приобщённый через миропомазание к священническому сану король молча восседал на троне, пока церковники – епископы местного диоцеза, соборный клир и авиньонские прелаты-посланники – читали нараспев молитвы на уже становящемся тяжёлым для французского слуха латинском языке. Маго, как и Карл Валуа, механически повторяла эти слова, нимало не заботясь о красоте и точности её латинского произношения – даже её могучий голос тонул в громогласной полифонии церковного хора и десятка высших сановников.
На алтарь тем временем пэры-епископы возлагали святые дары – хлеб и вино, чтобы его величество причастился, как и все духовники Европы, обоими видами оных, и король покидал своё возвышение, чтобы принять оные дары их рук пэров-епископов и собственноручно положить их на пурпурное покрывало алтарного стола. Вслед за символами убитого и расчленённого бога на стол были положены тринадцать золотых монет старинного образца – бизантиев, и чёртова дюжина нимало не смущала церковников. Таким образом, Жанна некоторым образом теснилась со своего места жены короля, ибо посредством сих монет Филипп обручался со всей Францией и сливался со своим королевством. Король совершал акт символического каннибализма, вкушая, как священник, просвиру и принимая вино, и тем причащался святых даров и завершал соборную церемонию.
Наконец позади осталась и тронная речь, и прочие соборные ритуалы, и процессия по-текла на улицы Реймса, чтобы в резиденции архиепископа, во дворце То, вкусить торжественный обед, оплаченный городским магистратом. Снова впереди шли епископы, архиепископ и аббаты королевских монастырей, за ними выступала королевская чета, сопровождаемая светскими пэрами и камергерами монарха, а следом уже и все прочие, кто присутствовал в главном нефе собора. Камергеры кидали в толпу горожан монеты, расходуя выделенные для этого средства весьма экономно, как и повелел им новый король. Процессия пересекла площадь и вошла в дворец То, где разделилась на две части. Мужчины направились в залу для торжественного обеда, продолжавшего литургию, на которую допускали женщин. Высоко подняв голову, увенчанную короной пэра, Маго уверенно прошагала вслед за королём, рядом с Карлом Валуа, единственной дамой в окружении мужчин – титул пэра открывал перед ней и эту запретную женщинам дверь.
За шесть часов, продлившихся со времени начала церемонии, в шести утра до полудня, она основательно проголодалась, и теперь, как только отзвучали предписанные религией и традициями речи и молитвы, со зверским аппетитом набросилась на яства, украшавшие длинный стол, во главе которого сидел король. Пользуясь своим возвышенным положением среди пэров, четверо из которых к тому же и не явились на коронацию, Маго беззастенчиво уселась по правую руку Филиппа, вынудив Карла Валуа в молчаливом раздражении занять менее почётное место слева. В отсутствии прочих пэров их места были заняты высшими сановниками королевства, и за главным столом расположились коннетабль, канцлер и прочие приближённые к королю вельможи. Адам Эрон и два других камергера прислуживали Филиппу, лакеи бегали вокруг столов, наполняя кубки вином и подавая блюда.
Утоляя свой великаний голод, Маго поглощала разнообразные виды мяса во всех его исполнениях, пробовала украшенные солениями запечённые мясные, рыбные и птичьи паштеты, опустошала миски с заячьей похлёбкой, отведывала рыбные жаркие и заливные, жареных цапель, варёных раков, заедала всё это сырами и запивало вином, одним махом опустошая большие полные кубки так, что несчастные лакеи едва успевали подливать ей плоды трудов шампанских виноделов. Всегда любя вкусно и плотно поесть, сегодня она ела с удвоенным, а то и утроенным аппетитом, ибо торжествовала свою самую большую в жизни победу и праздновала не только государственный успех и коронацию, но и личное достижение, свой собственный триумф. Вино с трудом действовало на даму такой комплекции, к тому же щедро заедаемое обильной жирной пищей.
Наконец, слегка захмелев, она расслабленно откинулась на спинку кресла и сытым, до-вольным взором обводила пиршественную залу. Над столом царил шум: вельможи, церковники и высшая знать находили десятки поводов для обсуждения и разговоров, Филипп о чём-то сосредоточенно толковал с дядей Валуа, и мысли Маго снова закружились вокруг успехов и достижений. Жанна не была допущена в эту залу, но даже отсутствие дочери не портило впечатлений от сегодняшнего дня и не уменьшало ощущения полной победы. Гневные речи Агнессы казались уже далёкими, как и позор Нельской башни. Вспомнив о событиях многолетней давности, она с тоской подумала о своей младшей дочери: «Бедняжка Бланка! Как она сейчас в этой каменной могиле? Надо добиться хотя бы смягчения условий, перевести её в какой-нибудь монастырь, если уж и новый король не решиться помиловать и простить ту, кто знает правду о происхождении Жанны Наваррской»…
Но сама атмосфера этого дня не могла долго поддерживать грустные мысли. В конце концов, Жанна теперь королева, да и Бланка по-прежнему принцесса, ведь она не разведена с этим гусёнком Карлом. Как знать, может быть, и он воспылает новой страстью к своей супруге? Может, удастся воссоединить и эту августейшую пару? Погрузившись в такие думы, Маго машинально сжевала толстый ломоть сыра и выпила полкубка. Первый камергер Адам Эрон подошёл к корою с её стороны и, склонившись, тихо произнёс:
— Сир Филипп, её светлость Агнесса жалуется, что стража не выпускает её из города. Она чрезвычайно недовольна, — Адам говорил серьёзным тоном, то почему-то — Маго это поняла — и ему, и теперь и королю было немного смешно.
— Принесите ей мои извинения, — улыбнувшись, ответил король, — а ворота можно уже отпереть. Всё равно братец как-то выбрался, и хватило ж ума! — Положение вовсе не было смешным, но, очевидно, смех отчасти компенсировал нервное напряжение последних дней. «Ай да Филипп! — подумала Маго, — и здесь запер ворота!». Глянув на удаляющегося камергера, она отметила, что ровесник своего господина Адам Эрон весьма красивый малый, уж куда красивее её любовника Тьерри д’Ирсона. Высокий рост, приятный цвет лица, стройный стан, широкая грудь… Впрочем, в двадцать три года почти все красивы. «Вот бы затащить его на перины Эсдена!», — сорокадевятилетняя великанша мысленно расхохоталась собственной мысли. Она любила не только есть – вдовство тяготило её, и здоровая несмотря на солидный возраст плоть требовала регулярных утех.
Это потом она в немом изумлении будет смотреть на вздувшийся живот Бланки и по-кинет Шато-Гайар в состоянии полной растерянности. Это потом скончается её первый внук, скончается и останется последним сыном её дочери короля Филиппа. Тот, впрочем, тоже умрёт – всего через шесть лет, и над ней снова начнут сгущаться тучи. Впрочем, гнусный племянник её смертельно обидел не только собственную тётку, а потом тучи рассеются. Это потом верная помощница вероломно предаст свою престарелую госпожу и спутается во всех смыслах этого слова со злейшим её врагом. Это потом она станет жертвой собственной помощницы, это потом она протянет свои длани с того света, чтобы защитить осиротевшее без неё графство от попытки захвата его дьяволом Робером. Это всё случится потом, а сейчас Маго восседала рядом с королём, любовалась Адамом Эроном и отмечала, праздновала, торжествовала свой Реймсский триумф.
© St. Val. Horus, 21—24 января 2014 года.