Григория Васильевича Тюмина, моего деда по линии отца, я никогда не видел. Совсем немного могу вспомнить из рассказов моего родителя. Сейчас, когда я сам дедушка, очень хорошо понимаю насколько важно знать свои корни. Я не могу соврать перед своими детьми, внуками и внучками. Глупо, когда сегодня, взрослые образованные люди в погоне за модой и дешёвым фарсом времени, покупают за три тысячи долларов титул графа. Титул князя не обязательно передавать по наследству, сегодня он стоит всего за пять тысяч зелёных бумажек. Просто смешно, когда бывшая штукатур - маляр, от колхозных украинских корней, величает себя графиней. Показывает всем бумагу с позолоченными вензелями, а вытирает нос рукавом и при всех грызёт ногти. Поверьте, таких я знаю несколько. Да Бог им судья.
Гонял мой дед Григорий по центральной России могучие, тяжёлые паровозы, аж со скорость 50 километров в час. Срочную службу он отслужил не полностью. Многих, кто владел грамотой, в том числе и моего деда, из солдат, забрали на курсы машинистов. В большой моде была эта специальность. Почти лётчик, только не на крыльях, а на железных колёсах и по железной дороге. Ходил он в хромовой кожаной куртке и конечно, носил большие усы. Это обязательный атрибут машиниста тех времён. Зачёсанные назад, густые тёмно - русые волосы, большой лоб, открытые глаза, сухощавое лицо с упрямым подбородком и весёлый характер. Среднего роста, жилистый поджарый мужик, от которого всегда пахло машинным маслом и угольной копотью. На железной дороге всегда, а в военное время особенно, была строжайшая дисциплина. Жил дед в селе Любичи, Тамбовской губернии.
Полыхала по стране революция 1917 года. В Красной армии дед не воевал, его не забрали. Дали бронь. Каждый машинист был на строжайшем учёте. Это особая специальность. В то горячее и смутное время встретил он красивую землячку из соседнего села. Всем взяла: и статью, и умом, и коммерческой хваткой. Была любовь короткой, но крепкой. Поженились они в 1919 году. Сыграли свадьбу. Жили в доме родителей жены. Хорошо жили по тем временам. Платили деду исправно неплохую зарплату. Его супруга, моя бабушка по отцу, не работала, была домохозяйкой. Помогала родителям на огороде. Своё хозяйство иметь необходимо, в стране разруха, голод. В 1920 году, в июле месяце родился у них мальчонка, мой отец. Назвали первенца Василий, в честь деда. Молодые были счастливы. В этот же год, за то, что дед Григорий смог умчаться на паровозе с пятнадцатью вагонами семенного зерна от банды атамана Антонова, подарили ему тульский самовар и шерстяной костюм от Революционного Тамбовского Комитета. Очень любили молодые, с мальчонком на руках, прогуляться по родной улице жены, увешанной с обеих сторон огромными, красными яблоками. Через семь лет после первенца, родилась сестрёнка. Назвали Валентиной. Счастью, казалось, не было конца, но жизнь состоит из полос. У руля власти уже пять лет стоял И. В. Джугашвили - Сталин. Голод давно свирепствовал на тамбовщине. Продовольственного, железнодорожного пайка деда Григория, с трудом хватало на семью, а в 1929 году совсем случилась беда. Деда Григория за нарушение железнодорожной дисциплины- опоздание по графику и срыв чего - то важного, посадили в тюрьму на 10 лет. Как жить?
Бабушка по отцу, Матрёна Васильевна была родом из хорошей мещанской семьи. Имела 5 классов образования и очень привлекательную внешность. Ростом она 165 - 168 сантиметров. Статная, чуть - чуть полноватая, с прямыми длинными чёрными волосами, зачёсанными на обе стороны и тяжёлой косой уложенной в причёску на затылке. Всегда выделялась среди подруг красивым русским лицом и большой, красивой грудью. Может быть её соблазнительная внешность и помогала одинокой женщине достать лишний кусок хлеба для своих детей. Я не могу судить, но знаю точно, что во имя спасения от голода родного чада, мать решится на всё. Под страхом тюрьмы, гнала Матрёна Васильевна самогон. Ездила в город Тамбов. Продавала или меняла его на продукты. Знакомые машинисты по мужу, помогали ей, чем могли. Перед тем, как сойти с паровоза или во время обыска состава ищейками НКВД, давали они большой пар. В клубах этой паровой завесы и выходила из вагона бабушка Матрёна, никем незамеченная и терялась в толпе.
Спекуляция и самогоноварение не лучший выход из создавшейся ситуации, только грех с моей стороны думать о ней плохо. Кто знает, как поступит каждый из нас, когда жареный петух начнёт больно клевать каждый день в одно и то же мягкое место. Незаконная коммерческая деятельность давала возможность, хоть как - то порадовать две пары огромных детских глаз. Не каждый день на столе разносолы, но краюха хлеба была почти всегда. Частенько бывал на столе, даже белый комковой сахар. Беда не ходит одна. Родители бабушки Матрёны в один год умерли от голода. Страшный гром грянул по весне. Сколько верёвочка не вейся, а конец будет.
Был арест с поличным, был суд, если это можно назвать судом. Осудили Матрёну Васильевну на 5 лет. Спасибо нашему правительству. Очень оно любит свой народ. Чтобы фигуру соблюдали - голодом морит, чтобы лучше сохранились - в тюрьму, чтобы не роптали - на кладбище. Горькая шутка, хотя и горькая правда тоже тут присутствует. Россия большая, народу много, на всё хватит. Хорошо помню я картинки в школьном учебнике - дедушка Ленин и дедушка Сталин, для показухи, детишек на коленях держат. Вкусными подарками одаривают перед фотоаппаратом, и лозунг помню: -"За детство счастливое наше - спасибо родная Страна".
Четверо суток восьмилетний мальчонка, сам, шатаясь от голода, пытался кормить оставшейся от спекуляции матери, горсткой отрубей уже слабо плачущую семимесячную сестру. На пятый день грязных, мокрых, про стуженных, обезумевших от голода и страха детей. Нашла их в доме родителей, родная сестра брата Григория, сердобольная душа, тётя Дуся. Чем смогла и как могла покормила, привязала шалью на грудь малышку, а отца моего положила в тачку. Идти он уже не мог. Это видимо из - за очень счастливого детства и, покатила тачку к себе в деревню. Обильно орошая родную землю горючими слезами от радости за дела и идеи Великого Ленина и Кормчего Страны СССР. Толкала эта русская женщина ручную тележку потрескавшимися мозолистыми, разбитыми работой руками и думала о голодных глазах сына Витьки, созревающей картошке, заготовленной на еду и подсыхающей в сарае крапиве. Ели сныть, мокрицу, лебеду, одуванчики, корни лопуха - всё, что давало хоть какую-то возможность не умереть с голоду. Супруг тёти Дуси, работал в колхозе плотником, печником, маляром, хлеборобом и вообще тем, кем нужнее на каждый момент. Звали его дядя Ваня.
К великому сожалению я не помню его отчества и фамилии. Видно, только у ранее взятых графов да нынешних графъёфъ, графиньшъ и князъёфъ лихая родословная. Записанная вплоть до последнего листика. С обязательным включением многочисленных новоявленных, объявившихся на сегодняшний день. С помощью компьютерной графики, чуть не прямых родственников дома Романовых. Конечно и других вельмож, около царских кровей - эдакий прихвостень хвоста кобылы императора. Самое интересное, что пишется всё в «родословной» только с фальшиво - положительной стороны. Главное - это перечисление липовых подвигов, непременно тянущих, как минимум на орден Святой Анны или Георгия, зачастую ещё и полученных. Знаю случай получения даже Звезды Героя Советского Союза, аж в 1999 году. Жаль, что не составлялось генеалогическое дерево у простых людей. С помощью устных рассказов хранится в памяти родных и близких, переживая поколения, генная структура да горькая правда обыденного, незаметного жизненного подвига.
Встретились супруги у родных ворот. Поглядели в глаза друг другу. И ничего не говоря, ушёл дядя Ваня в старенький свой дом. Вынес хромовые сапоги свои завёрнутые в холстину. Жениховские сапоги, гордость молодых лет и пошёл на базар, в город. Не сказал тогда он Евдокии, что на продукты, принесённые из города, ушло ещё его и её золотое обручальное кольцо. Горе и труд крепким обручем объединяет людей, а родная земля - кормилица, не даст умереть. Дожила и эта, пополнившаяся семья до нового урожая.
Сегодня я, далёкий прямой родственник этих простых тружеников, гляжу на единственную, сохранившуюся старую, маленькую далёкую фотографию дяди Вани и тёти Дуси. Огромное чувство глубокой благодарности к этим деревенским людям, давно ушедшим в мир иной, тёплой волной застилает глаза мои. Это подвиг простой незаметный подвиг русского человека во имя жизни, а в их лице и тысяч похожих людей, давших возможность нашим родителям продлить жизнь на земле.
Почти всё детство моего отца прошло в селе Любичи, на месте его рождения. Тётя Дуся и дядя Ваня стали его вторыми родителями. Повзрослев, узнал Василий и подросшая сестрёнка Валентина о трагической смерти на лесоповале, своего родного батьки "красного машиниста". Здесь, в Любичах мой будущий родитель и прожил до шестнадцати лет. Окончил семь классов дневной школы. Взрослея, птенцы тоже пробуют подросшие крылья. Всему своё время, вот и батька мой уехал в Самару к далёкому родственнику, дяде Жоре. Поступил работать на завод. При заводе учился, потом работал токарем - фрезеровщиком. Жил в общежитии. Иногда посылал дяде Ване и тёте Дусе хорошие письма и маленькие посылочки младшей сестре в родное село.
Завод стал родным для отца. На этом заводе занимался в секции радиолюбителей. В составе молодёжной команды не раз бегал стайерскую дистанцию за механический цех, даже получил приз за первое место на заводе. Здесь и встретил первую любовь. Не отставая от моды тех времен, выколол тушью небольшими буквами на левой груди имя возлюбленной - Шура. Время бежит, торопится. Провожали в Красную Армию новобранцев в каждом цеху торжественно. Сначала были красивые, зажигательные речи заводских партийных руководителей и даже речь третьего секретаря райкома на вокзале. Были ещё чистые слёзы и единственный прощальный поцелуй Александры. На всю жизнь, так и запомнился памятью первой любви на губах отца.
Увозили теплушки новобранцев к месту службы. Пол - года службы в учебке пролетели незаметно. Была поздняя осень 1939 года. Получена армейская специальность - "радист - телеграфист". С отличием закончены курсы и уже украшает погоны звание ефрейтора. Вот и стоял мой отец в ожидании удостоверения военного специалиста в солдатском строю почти на краю правого фланга, Н - ской войсковой части связистов. Ростом 169 см, худощавый, в огромной солдатской шинели до пят, со штыком выше головы, примкнутым к винтовке изобретателя Мосина. Рядом лежала «возлюбленная» и неизменная армейская спутница - большая связная катушка с полевым проводом. Лобастую голову будущего родителя украшал красноармейский шлем с пипкой и огромной красной тряпичной звездой. Большие серые, чуть - чуть нагловатые глаза смотрели на командиров с ожиданием и лёгким страхом. Сухощавое лицо, правильный, с небольшой горбинкой прямой нос, упрямый подбородок, выражали, немедленную готовность хоть есть, хоть курить, хоть идти громить врага. А враг был уже не за горами.
В зиму, с ноября месяца 1939 по конец января 1940 года, принял ефрейтор Тюмин, боевое крещение в войне с финнами.
Линия Монергейма, главное финское укрепление, подготовлена была основательно. Крепость ощетинившаяся пушками и пулемётами, зарылась в землю. Овальная крыша, как разрезанная вдоль колбаса, была создана из огромного слоя железобетона. Сверху этого укрепления, был наложен толстый слой резины. Бомбы, сброшенные нашей авиацией, отскакивали от этой крепости, как теннисные шарики. Бодрила и средняя температура воздуха, в эту зиму держалась она в районе - 40 - 45 градусов. Финны были хорошими войнами. Отличные лыжники и снайперы. Оснащённые хорошей оптикой и тепловыми приспособлениями, они могли долго сидеть, никем не замеченные на деревьях и безнаказанно стрелять наших солдат. Их так и прозвали "Кукушками". Даже, легко раненый солдат, чаще всего замерзал от холода. Отец так и говорил: "Я, всю финскую из - за снайперов, с катушкой на брюхе проползал. К концу военной компании думал, ходить разучился нормально".
Подвязывали специальные мешочки, чтобы не обморозить мужское достоинство, передвигались на брюхе днём или на лыжах ночью. Постоянно нужна была связь. Связь - это не только уши и голос войны. Связисты обеспечивали связь с сапёрами, а сапёры, в тяжёлых условиях в жуткий мороз маскировались, прокрадывались, подкапывались, закладывали взрывчатку и рвали укрепление. И взорвали. Тут хоть маленький, но и моего родителя вклад в победу над финнами есть.
Вместо отдыха, после военных действий, отец в городе Минске осваивал новую рацию. Приказы не обсуждаются.
22 июня 1941 года, нападение Германии на СССР, не было неожиданностью. Сталин знал об этом. Наша армия перевооружалась, а времени не было его выигрывали, путём политических сюсюканий. Мы всегда, по недальновидности генерального штаба готовились воевать только на территории врага. Тактики отступления у нас не было предусмотрено. Как рассказывал мой отец: "Отступали сынок, очень резво, практически бежали на лошадях и полуторках 50, а то и 100 километров в сутки. Теряли всё и всех на ходу. Фашист ночью спал, утром пил кофе, а позавтракав, ставил в брюхо приклад автомата и поливал свинцом всё перед собой, что хотел. Ехали немцы на мотоциклах и машинах с музыкой, а русский Ваня, с одной винтовкой на троих, да с сапёрной лопатой. В раздолбаных сапогах голодные, как волки, запинаясь о полы шинели, да катушка ещё эта с проводом, чтоб ей ни дна ни покрышки. Она мне год ещё после войны снилась, мать её так. Дружкам фронтовым бомбы, разрывы снятся, а я катушку эту грёбаную волоку по грязи во сне. Народу служивого потеряли великое множество при отступлении. В память пришли только под Москвой.
Никто тебе этого сынок не расскажет, мало, кто напишет в книжке, а я говорю, как было. Мне порой кажется, что не Сталин с Жуковым, а Господь Бог немцев под Москвой морозами остановил. Я сын хоть и неверующий, только, когда фашистская авиация нас в окопах обрабатывала, сам не раз лоб крестил, забывая про партбилет. Совершенно точно тебе сын скажу истинную правду, - «В боевых окопах неверующих нет».
Батя не любил рассказывать о войне, жалел мою юную голову, а я всё выпытывал, подслушивал. Порой, с такими же фронтовиками как сам, они собирались за одним столом, бойцы разных фронтов и специальностей. Обнимались, принимали по стаканчику горькой, с печалью и слезами пополам. Вспоминали былое, их фронтовым байкам грустным и весёлым не было конца.
Отец рассказывать мог и умел. Дал ему Господь такой талант. Вспоминаю один из многих случаев. На мой вопрос: -"Батя, а ты героем был?" Он ответил: -" Хрен его Фома, знает. Тут смотря, с какой стороны поглядеть. Приказ есть приказ. Не выполнишь, расстреляют. Впереди тоже смерть. Лезешь в самое пекло, а убьют при исполнении - это уже герой. Вот и выполняешь в надежде, что останешься живой.
Помню, в 1942, под Новый год, я тогда уже в звании сержанта в батальонной разведке был, натаскивался, проще сказать. С рацией я обращался хорошо, немецкий язык со школы помню, кой - чего понимал по ихнему. Надо было языка добыть. Готовилось большое наступление. Вызвали нас в штабную землянку разведбатальона связи. Карту местности на память, задачу, условия разные и пароль обратный запомнили, как дважды два. Была короткая речь полковника со смыслом типа - "Сынки, очень прошу, но попробуй не выполни". Группа - четыре человека. Продпаёк на два дня, шоколад, да, да сынок, шоколад, летуны подбросили, масхалаты белые. Снаряжение - это не 41 год, гораздо лучше. Телогрейка ватная у меня хорошая, штаны с тёплыми кальсонами. Валенки, перчатки вязанные, автомат, нож, гранаты, рация за спиной в брезентовом чехле. Документы на стол, письма и личные, карманные вещи тоже. Вышли из землянки. Фляжку спирта из снега достали запрятанную, махорку тоже и вперёд, за линию фронта. Он гад, немец – то, ракетами осветительными стреляет, свет от неё белый, покойницкий какой - то. Сердчишко бьётся, как телячий хвост, где ползком, где по теням идёшь. Вышли мы на вторую ночь к деревеньке, Гусаровка называлась. Если напрямую брать от наших позиций, до этой деревеньки километров 10 - 12 будет. Я рацию в снег зарыл. Хохол с нами был - Гриша Грицко. Лет ему около тридцати. Здоровый кабан, килограмм на 100. Спасателем на Днепре до войны работал. Проползли от опушки метров 200. Лежим в снегу за огородами целый час. Морозец, градусов 15. Совсем стало темно. Дом большой, на две половины, окна светятся и гульба там, у немцев идёт. Тоже празднуют. Грицко с Валеркой совсем к дому подползли. Мы в прикрытии. Ещё минут двадцать лежим.
Откуда он, этот часовой появился, может, прятался где, хрен его знает. Точно, смена идёт. Пролаяли они чего - то меж собой. Разошлись. Снег на наше счастье идти начал. Гришка подкрался сзади к новому часовому, пока он песню мурлыкал и саданул его рукояткой пистолета по башке. Дотащили немца до нас волоком, а он труп. Мы его в снег зарываем, а Гриня с Валеркой опять ползком к дому. Вот тут-то я первый раз про себя молиться начал, как мог. Помощи просил у Боженьки. Совсем замерзаем не двигаясь. Опять ждём. Вышел на крыльцо какой-то Ганс, пьяный, как последняя сволочь. Зовёт часового по немецки, кричит чего-то, а матерится по русски, скотина. Сошёл с крыльца и мочиться начал. Подумал минутку, башкой пьяной помотал. Снимает штаны и прямо рядом с Валеркиной мордой оправляться начал. Полезли из него немецкие галеты с русским салом. Гриша опять и шарахнул его по башке. Только на этот раз кулаком, подстраховался, но от всей советской души. Лучше любого наркоза. Фашист, даже не мявкнул, так и свалился, что куль с мукой. Волокли его без штанов метров 200 с лишним, до леса. Гриня с Валеркой тащат его, а мы с автоматами задом пятимся. Притянули штаны той же верёвкой, что связывали. В память гитлеровец пришёл, глазами вертит одуревшими в глотке кляп, а мы немца под руки и галопом, подальше от греха. Снег на наше счастье разошёлся, заметать начало, даже теплее вроде стало. Дорогу уже в полночь перешли. Остановились. Глотнули спирта. Покурили в рукав.
– Ну, Васька, теперь твоя работа. Попрощались. Гриня смотрит на меня, сам ничего не говорит, а глазами вижу, совсем прощается дружок со мной. Хлопнули друг друга по плечу. -А Бог не выдаст, свинья не съест - думаю, рано хороните меня братцы. Я хоть с виду худой, зато жилистый, а жить-то мне сильно хочется. Хитрить буду, в снег зарываться буду, солдатскую смекалку проявлю.
Я со своим ящиком на спине в сторону, на большой пригорок полез. Затаился. Даже вздремнул часа три с перерывами. Доел шоколад, покурил в яме, вырытой в снегу. Рассветало. Спасибо снегопаду, всё сравнял. Приставил бинокль к глазам, стёкла специальные, чтобы бликов не делать. Лежу - наблюдаю. Деревня, как на ладони. За деревней станция, 8 эшелонов под разгрузкой. Хорошо вижу, техники немцы нагнали много, в снегу маскируют от авиации. Суета в деревне. Снег тише стал идти. Я честно скажу:- "С жизнью я уже простился, пока сигнала ждал от своих".
Часов в 12 дня рация запиликала. Опять я Господу славу вознёс. Дошли мужики, дошли родные. Язык- то, разговорчивым оказался. Всё, что он начальству штабному нашему говорит, сколько чего и где, я с бугорка - то по рации подтверждаю, а сам Боженьку славлю, да немца хвалю. Приказ возвращаться дали часа в три, после обеда, а я только по темноте пополз. Ребята пять часов обратно добирались, а я сутки. Не рук, не ног я уже совсем не чувствовал. На одной злости дополз. У своих окопов чуть свои не застрелили, ждать уже перестали. Трое суток пролетело, сменились позывные. Да и я больше на брюхе, эти вёрсты малые не парадным же шагом шёл, понятно дело. В финскую компанию хорошо ползать научился, как ящерка. Любая наука великое дело сынок, всему учись, пригодится.
Разобрались с часовыми по запасному паролю, но сопляк, молодой успел пулей клок ватника вырвать засранец, а какой ватник был..., до сих пор жалко. Да мне шкуру на плече ожог, но это уже мелочи. Вот за это сын, я первый орден Красной звезды и получил, даже не выстрелил никто ни разу. Начальство фронтовое посчитало, что подвиг это им виднее, а мне одна награда важнее, что не замёрз на холме и на том спасибо. Растёрли меня спиртом разведчики, с первой серьёзной вылазкой за линию фронта поздравили, внутрь стакан спиртяги и на лежанку. Ох и красиво станцию с эшелонами Катюшами тогда расписывали. Под орех, под дуб и под ясень и под ... дяди Васин. Всё с землёй смешали, а я даже не слышал. Проснулся, когда по всему флангу наши войска в наступление пошли. Вот и думай тут, на кого больше надеяться, на начальство, себя или Божью помощь.
Наши войска наступали. Шёл март 1943 года. Ещё висел тяжёлый смрад громыхавшего недавно боя. Там и тут горели избы деревеньки Пустоши, что недалеко от города Вязьмы. Воняло горелым тряпьём, горелой соломой, горелым порохом и тяжёлым удушливым смрадом горелого мяса. Под ногами хлюпала весенняя оттепель. Ноздреватый, разъеденный мартовской чернотой снег, лежал только на склонах холмов, в глубоких воронках да заброшенных старых окопах. На голой земле, на обочинах дороги валялись ящики от снарядов и патронов. Сапёры ставили указатели для объезда заминированных участков из небольших жердей с пучками соломы, похожими на мётлы. Вешняя вода выступала из кюветов. Вся автострада Москва - Минск была изрыта воронками, похожими сейчас на озерки и промоины. Казалось невероятным, что по этой дороге в мирное время можно было проехать на легковой автомашине от города Москвы до маленькой деревеньки Пустоши, всего за каких - ни будь пять, шесть часов. Почти полтора года разведбатальон связи, в составе которого воевал мой отец, топает этой многотрудной, тяжёлой дорогой войны, от подмосковного Наро - Фоминска. Фашисты, отступая от Вязьмы, взорвали все мосты на шоссе, идущим к городу Сафонову и Ярцеву (название запомнил по фамилиям односельчан). Достаётся не только людям. Из сил выбивается батальонная трёхтонка, надрывно рыча мотором, буквально бампером, местами раздвигая грязь, чуть не плывёт к недалёкому лесу. Впереди батальона, метров на триста, рядом и сзади машины матеря весеннюю распутицу, шагают небритые, уставшие и голодные разведчики. Несмотря на измотанность и грязный внешний вид, настроение у всех было приподнятое. Это было заметно по добродушным матеркам и остротам, отпущенным в адрес Матушки - Природы, голодного желудка и всем надоевшего Гитлера. За лесом, по направлению движения головного отряда, ахнул тяжёлый взрыв, потом другой.
-Подтянись - раздалась команда. Солдаты стали собраннее, настороженнее. Так всегда бывает перед боем, страх уже давно не сковывал, а к смерти, как-то вроде и привыкли. Местность пошла на взгорье. Стало суше, движение разведчиков заметно ускорилось.
-"Приготовиться к бою, бегом марш!" - хрипло крикнул крепко сбитый, с бычьей шеей капитан, бывший сельский учитель и заядлый охотник из далёкой Сибири. Скрываясь за стволами деревьев, перепрыгивая поваленные взрывами стволы и срезанные осколками сучья деревьев, разведчики сходу выскочили на опушку небольшого хвойного леса. Впереди лежала небольшая поляна. Взору их представились разбросанные артиллерийские ящики из - под снарядов. Сами снаряды 105 калибра, какие - то небольшие деревянные бочки, развороченный взрывом временный вещевой склад обмундирования, догорающая полевая кухня, три немецких грузовых автомашины и всякий разный хлам тылового артиллерийского подразделения. Немцы, в спешке, что не могли забрать с собой, взорвали и бросили. Ожидая встретить сопротивление, разведчики обошли поляну по опушке кругом. Догонять удирающих по полю фашистов не было смысла. Срочно передали по связи, впереди идущей танковой части о небольшой горстке фашистов, находящихся уже в нашем тылу. Четыре автомашины, с остатками солдат немецкой хозроты - хорошая награда и мишень на чистой местности. Накрыли их первым же танковым залпом.
Молодой солдатский желудок основательно напоминал о первой заповеди. Из обломков развороченного взрывом склада извлечён мешок русской картошки, немецкие галеты и половина ящика эрзац - сигарет. Вскрыли один из небольших, деревянных бочонков. Содержимое было очень похоже на масло, точнее на маргарин, или какой - то комбинированный жир белого цвета. Пахло маслом. Отец, зная немецкий язык в рамках школьной программы, долго разбирал надпись и поняв по немецки практически, только два слова - огонь и масло, вздохнув, решительно заявил: -«Славяне, это масло, жарить картошку».
Каждый солдат поневоле и столяр, и повар, и плотник, и вообще, мастер на все руки. Картошка жарилась отменно. Её запах дразнил желудок и торопил руки. Пообедали с аппетитом. Небольшой запах керосина или чего - то технического отнесли на немецкую промышленность, памятуя о дешёвых немецких эрзац сигаретах. Выставив дозор и развалившись на тёплом, оттаявшем пригорке, разведчики закурили, заминая небольшую, керосиновую отрыжку дымом немецких сигарет. Подтянулись основные силы батальона. Капитан – сибиряк, построил разведчиков и доложил комбату, согласно воинского устава. Похвалив за оперативность солдат, майор, разговорился со своими разведчиками. В процессе разговора отец, задал вопрос, показывая на бочонок: -"Товарищ, майор, а как это масло по ихнему называется?" Комбат, прочитал этикетку и весело рассмеявшись, сказал: -"Знаю бойцы, что ваши молодые желудки даже "гвозди" переваривают. В любом случае жрать масло, которым фрицы пушки смазывают, я вам, не рекомендую, живы будете, но кого-то пронесёт, это точно". И комбат, как в воду глядел. Хорошо, что вокруг был лес, а батальон получил сутки отдыха. Зато, какой вкусной казалась овсяная каша с русским салом, нашей, опоздавшей полевой кухни.
Фронтовые дороги войны. Не одна тысяча вёрст была протопана солдатскими сапогами и проутюжена солдатским брюхом. Сколько этих, смертельно трудных километров, в страшной драке не на жизнь, а на смерть возвращено назад и крепко полито кровью солдат разных национальностей. Каждый километр и каждая пядь, нашей Русской земли, вырванная из фашистских лап, оплачена дорогой ценой. Больше двадцати восьми миллионов советских жизней отдано за землю Русскую, в Великой Отечественной Войне. Как много подвигов разных: горьких и смешных, грустных и весёлых, незабываемых историй, случалось каждый час и каждый день в этой страшной мясорубке. Я возьму на себя смелость описать ещё один случай, врезавшийся в мою память со слов родителя.
Километров около ста,а может чуток больше от Кёниксберга (ныне Калининград), в сторону Берлина, где - то на польской земле. 3 -ая Воздушная Армия вошла в оперативное подчинение 1-й воздушной Армии, 3 Белорусского фронта. Участвовала в Восточно - Прусской наступательной операции. Готовился к наступлению и батальон разведчиков, на данном участке. В котором воевал мой отец. Батальон разведчиков - связистов, расквартировался в небольшой деревушке. Военную технику замаскировали по всем правилам солдатской науки. Однако, немецкие самолёты постоянно залетали на территорию разведчиков, несмотря, на плотный огонь зенитной батареи. Вот и сейчас истребитель Ме - 109, в солдатском обиходе - мессер, хищно завывая на виражах, поливал из пулемёта любую живую цель. Ему, видимо, было всё равно: будь это корова, польская пани или любой военный. Захлопали наши зенитные орудия. Вспышки разрывов в воздухе оставляли белые облачка, похожие на большой комок ваты. Мессер, словно очумелый, выделывал такие кренделя в воздухе, на которые не решился - бы, пожалуй, любой трезвый лётчик. От одного очень близкого разрыва, осколками, видимо, сильно повредило бензобак или бензопровод. Самолёт несколько раз чихнул, мгновенно замолчал и резко пошёл на снижение. Планировал он на поле, находившееся на условной территории разведчиков. Взвод солдат немедленно запрыгнули в кузов вездехода и помчались к жидко облажавшемуся фашистскому ассу.
Ме - 109 был разрисован на славу. По фюзеляжу красовалась ярко раскрашенная голова хищного орла с дикими глазами и распростёртыми птичьими крыльями, уходящими под нижнюю часть крыльев самолёта. Вся грудь нарисованной птицы была размалёвана орденами, какими - то символическими знаками, тремя карточными тузами на витиеватом фамильном гербе. Самолёт лежал на не паханом картофельном поле, завалившись на правое крыло с оборванным от взрыва зенитного снаряда хвостовым шасси. Весь вид мессера выражал глубокое сожаление. Он, больше не походил на гордого орла, а тянул только на мокрую курицу. Сквозь прозрачное стекло кабины самолёта, разведчики увидели худощавое лицо, с горбатым большим носом и рыжие волосы, торчащие из - под шлема пилота. Холодные, серые глаза надменно и гордо, с презрением и ненавистью смотрели в сторону приближающихся разведчиков с автоматами наперевес. Сержант Булыгин уже карабкался на хвост самолёта, другие, помогая друг другу, лезли на крылья. Фашистский лётчик, с ненавистью обвёл ледяным взором наших солдат. Достал парабеллум, выкинул в приветствии руку, истерически крикнув при этом:- "Хайль Гитлер". Выстрелил из пистолета сам себе в перекошенный рот. Подарком разведчикам был не фашистский асс и не его разрисованный самолёт. Великую ценность составляла лётная карта, с грифом "очень секретно", в планшетке немецкого лётчика. На данной карте, предельно подробно, были обозначены все немецкие позиции. Расположение войск и частей, их наименование. Указаны все ориентиры и высоты. Эта карта и другие документы фашиста, были немедленно отправлены с группой разведчиков в командный блиндаж разведбата. Через четыре дня, в расположение батальона связи, прибыл заместитель командующего 2 - ым Белорусским фронтом. В состав группы разведчиков из трёх человек, вызванных в штабной подвал дома, попал и мой отец. Тучный, советский генерал поставил задачу. Говорил он тихо и очень чётко: -"Вы добыли карту, вам и продолжать. Наше командование считает возможным провести следующую операцию. Кое - что мы уже подготовили. Вам необходимо: скрытно пробраться в тыл врага; встретиться в назначенном месте с польским коммунистом – подпольщиком; передать пакет с дезинформацией, о готовящемся на этом участке фронта главном ударе армии - через три дня. Наступление начнётся в 6 часов 40 минут. Польским партизанам и коммунистам активизировать подрывную деятельность и подготовить встречу войскам Советской Армии. Пакет связной доставит на явочную квартиру и явка будет провалена. Пакет обязательно должен попасть в руки немецкого командования. Ситуация должна выглядеть, как можно правдивее. Никаких подозрений быть не должно. Старшина Тюмин с рацией, обязан остаться в тылу и с высоты холма корректировать огонь наших батарей. В случае сосредоточения немецких войск в районе холма, вызывать огонь на себя. Лейтенанту Рыкову и старшине Ложкину обеспечить прикрытие, беречь рацию и радиста".
Ночи в Европе очень тёмные, а весна рано вступает в свои права. Вёрст пятнадцать прошли, без особых приключений. Ждали связного в небольшом польском лесочке - часа два. Он появился неожиданно и тихо. Пароль и отзыв, рукопожатие, доброжелательная улыбка. Звали этого связного - Гжежек Гженшучкевич. Прошли лесом метров триста, меняли позицию. По дороге Гжежек рассказал: где высотка, как лучше пройти, как обойти немецкие посты. У дороги стали прощаться. Связной должен пронести секретный пакет на явочную квартиру ещё до ночи. Неожиданно, из - за поворота на большой скорости выскочили два мотоциклиста. В коляске каждого мотоцикла сидел, насупившись, пулемётчик. Бежать некуда, да и поздно. Ударили из трёх автоматов сразу. Первый мотоцикл завалился в кювет вместе с прошитыми автоматными очередями фашистами. Пулемётчик второго мотоцикла прямо в молодую грудь Гжежка, всадил целую очередь. Наши автоматы работали коротко и зло. Второй мотоцикл перевернулся прямо на дороге. Пулемётчик лежал на спине, раскинув руки, в перчатках, без каски, со снесённой автоматной очередью, половиной черепа. Единственный, оставшийся в живых немец, соскочил и сильно хромая, кинулся бежать назад. Лейтенант вскочил на ноги, в два прыжка догнал немца и сбил его с ног. Мотоциклист, падая, смог выбить автомат из рук Рыкова. Разведчик навалился всем телом на фашиста и стал его душить. Пока два разведчика бежали к месту отчаянной схватки, немец, в упор выстрелил лейтенанту три раза в грудь из пистолета. Подбежав к командиру группы, оставшиеся в живых, два солдата уже не могли ничего сделать. Они не могли даже оторвать руки лейтенанта от горла фашиста. Из - за злополучного поворота показалась машина с эсэсовцами. Всё произошло настолько быстро, что сообразили только мгновенно упасть. Отползли вдвоём в лес и стали наблюдать. Грузовик остановился. Подбежавшие немцы бросились сначала к русским. Из - за рубашки Гжежека извлекли пакет с дезинформацией. Увидев печати генерального штаба, печати штаба фронта, предупреждающие надписи, стали совещаться. Русский разведчик без документов, русские автоматы ППШ, пистолет ТТ и пропуск польского связного, подписанный немецким гер - комендантом, дополнил и видимо разъяснил фашистам картину. Побросав трупы убитых своих и чужих в машину, оружие - фашисты на большой скорости помчались дальше, оставив трёх человек на месте трагедии. Связным разведчикам ничего не оставалось, как уносить ноги. Шли по весенним ручьям в сторону высотки. Шли, не разговаривая, с максимальной осторожностью. Добрались без приключений и замаскировались в выкопанной заранее яме польскими товарищами. Старшина Ложкин после долгого молчания тихо и печально изрёк: -"Ну, всё, Васька, отвоевались мы с тобой. Трибунал, за невыполнение задания и в лучшем случае - тюрьма. Я, Васька, точно знаю, тут пахнет расстрелом, по закону военного времени за срыв боевой задачи. Если бы хоть на уровне комбата, а то ведь штаб фронта. Короче друг, мажь лоб зелёнкой себе и про меня не забудь".
Отец сидел, скрючившись, вид его был далеко не бравый. Были в течение суток разговоры на чистоту. Версии были всякие. Почему так случилось? Предал польский связной или дикая случайность. Ответа дать не мог никто. Решили ждать и наблюдать. Время было слава Богу. Отец рассказывал: -"Вот тут - то, Фома, я точно понял, что расстреляют. Разбираться не будут особо. Жалко, война к концу идёт, а свои же хлопнут". Старшина Ложкин к концу дня, разглядывая в бинокль далёкие позиции, вдруг сказал: -"Васька, мать тебя так, посмотри - ка, фашисты на машинах прибывать начали. Пушки тащат, миномёты, а ведь в тот район, где в пакете указано наступление". -"Господи помоги! Похоже, Ложкарь, мы ещё поживём, давай перекусим, вторые сутки ведь не жрём" - сказал отец. Видимо немцы поверили в ситуацию на дороге. Она казалась правдивей некуда. Ведя дальнейшее наблюдение, сомнений не оставалось. Подходило большое количество бронетехники. Фашисты оголяли другие позиции и стягивали войска на данный участок. Ближайшие танки находились буквально в километре от спрятавшихся разведчиков. Отец, в назначенный час, кодовым ключом подтвердил по рации для советских пушкарей ориентиры, где самое большое скопление немецких солдат и вражеской техники.
Ровно в шесть утра, за сорок минут до мнимого наступления советских войск, заговорила наша артиллерия. Били дальнобойные пушки. Снаряды, квохтая, как курица - наседка, густо ложились на позиции фашистов. Земля дрожала и тряслась, что холодец в кастрюле. Разведчики молились на наводчиков орудий. Любой промах, неточная наводка могли запросто накрыть взрывом снаряда, жидкий схорон связистов. После артподготовки в работу вступили "Катюши". «Эресы» ложились в самую гущу бронетехники. Горела польская земля. Горели: составы, танки, пушки. Горели люди. Всё плавилось в этом страшном аду войны. Вот в этой - то суматохе и решили разведчики уносить ноги. Ждать ночи не было смысла. Стояла и так ночь, только днём. Солнце слабым, блёклым пятнышком просвечивало сквозь смрадный дым и гарь. Дым, от горевшей немецкой техники, чёрными клубами застилал всё вокруг.
Километров восемь, в суматохе, прошли без осложнений. Дорога была знакомой. Дальше идти оказалось почти нельзя, больше ползли. Часов в двенадцать ночи, когда до наших окопов оставалось метров триста, триста пятьдесят - послышалось глухое бульканье. Словно большой камень упал в колодец, и Ложкин исчез, как в воду канул. Кричать нельзя, говорить нельзя, где-то рядом немецкие позиции. Только сигнальные ракеты и отблески на чёрном небе огромного, далёкого зарева. -"Ложкарь, ты где?" - тихо позвал отец. Как будто из преисподней, донёсся слабый, глухой и совершенно пьяный голос разведчика: -"Васька, ерш твою медь, радируй нашим, что старшина Ложкин геройски попал в рай". Дальше были какие - то бессвязные звуки, похожие на пение. Батя пополз на голос, ощупывая руками каждый метр земли. Рядом с домом, развороченным взрывом бомбы, отец почувствовал сильный запах спиртного, исходящий снизу, их какой-то ямы. Пьяный голос второго разведчика доносился из этой преисподней. -Дружок, хрен тебе в сумку, я тут по грудь в вине стою. Я попробовал, хорошее вино. Как наркоман, ещё нюхаю и ещё хмелею, красота. Скоро наверное, в ём и утону. Рай, настоящий рай. Смерть пришла порой ночною, ла- ни- на, на- ни- на," - пытался запеть Ложкин.
Погреб. Он, вспомнил, что такие погреба делают не только в Польше, но и в Молдавии тоже, на рождение ребёнка. Ему об этом друг рассказывал, Микола. Копают погреб в глине, на манер горшка, закладывают дрова, обжигают внутри и заливают молодым виноградным вином. Много лет погреб с вином стоит закупоренный. На свадьбу открывают погреб и гуляют всей деревней, прославляя молодых и деда – винодела. «Держись» - тихо, про себя сказал старшина. Отец связал автоматный и поясной ремень, добавил ремень от рации, сделал петлю на руку себе и петлю бросил в погреб. - "Ложкин, держи ремень, надевай петлю на руку. Надел, молодец".
Разведчику, порой казалось, что лопнут жилы на лбу от натуги. Он тянул пьяного товарища изо всех сил. Выволок шестипудовую тушу, тянувшую, как казалось солдату, на все двенадцать пудов, из винного погреба. Оставшиеся метры были самыми страшными. Ложкину, так и хотелось пройти их вприсядку. Он уже не боялся никого, даже комбата. Несколько раз немцы лупили очередями, скорее всего - наугад. Метров за тридцать до наших окопов их заметили. Бойцы помогли втащить разведчиков в укрытие. -"Братцы, так на вас же похоронки сегодня в штаб отправили, ей Богу, а вы где - то водку жрёте" - сказал безусый писарь. Отец, оставшийся за старшего группы, добрался до подвала комбата и доложил: -"Задание выполнено. Разрешите идти на отдых, согласно воинскому уставу". Глаза комбата сияли. - Отдыхай, отдыхай сынок, спасибо за службу.
Майор позвонил в штаб полка, доложил обстановку, просил вернуть похоронки на старшину Тюмина и старшину Ложкина.- «Всё завтра, сегодня сам ещё ничего не знаю», - говорил командир своему замполиту.
До самого утра рота не спала. Почти под самым носом фрицев, проявив верх изобретательности и маскировки флягами и фляжками, с особым старанием вытаскали весь винный погреб. Принесли и автомат Ложкина, утопленный и валявшийся на дне винного погреба. Русский солдат, он и на польско - прусской земле - Русский.
Почти весь разведбатальон, включая повара, получили награды. Большей частью – благодарности, меньшей – медали ещё меньшей - меньше ордена. Обмывали награды всем батальоном. Для вручения наград приезжал представитель командующего фронтом. Командир батальона пришил на плечи новенькие погоны подполковника, а грудь его украсила золотая Звезда Героя Советского Союза. Разведчик Ложкин был награждён орденом Красной звезды. Отец, тоже получил лучистый рубиновый орден Красной звезды. Красовавшийся рядом с орденом Боевого Красного Знамени, полученным четыре месяца назад. У наград, как и у людей, тоже своя история. Геройски погибшему лейтенанту Рыкову, ушла домой страшная похоронка, а разведчики отправили посылкой личные вещи героя. Орден Боевого Красного Знамени, посмертно, получит за сына - героя, старенькая мать из рук военкома, в далёком, далёком Томске.
Победа! Долгожданная Победа, которую встретил мой родитель на подступах к Берлину. Стреляли с автоматов и пистолетов, бабахали из ракетниц, кричали и целовались. Где - то рядом тихо плакали.
Победа! Сколько же пронеслось огненных дней и ночей, сколько трудных километров в солдатском строю и на собственном брюхе осталось за спиной.
Победа! Долго, очень долго шёл к ней солдат, сотни раз побеждая смерть, чудом спасая свою молодую головушку от её страшной "косы", на полыхающих вёрстах войны.
Победа! Катились горькие слёзы медицинских сестёр, и застревал твёрдый комок в солдатском горле, хороня и просто теряя на бегу таких же возмужавших мальчишек, как он сам.
Победа! - 54 миллиона жизней - всех народов, из них 28 миллионов - наших солдат. Родных советских солдат.
Победа! Спросите у матерей? Спросите у жён? Какой дорогой ценой? Какой страшной ценой, заплатил СССР за этот праздник, со слезами на глазах.
Победа! С мясом, она вырвана у разных врагов - политиков и фашистов, во имя жизни будущих поколений на русской земле.
Низкий поклон всем фронтовикам.
Сыновий поклон до самой земли - тебе, БАТЯ. Простому русскому солдату, не только от меня. От пятерых твоих детей, родившихся после войны. Ещё от твоих десяти внуков и внучек, от семи правнуков. От всех, кто будет жить после тебя и продолжит твой род.
Я сейчас, когда мне уже шестьдесят лет, с грустью и болью вспоминаю, как я, семилетним мальцом, променял старшекласснику нашей школы - Витьке Кацману, боевой орден отца. Обменял орден Красной Звезды, за две жестяные коробки леденцов, а второй орден Красного Знамени, этому же Кацману, за старые коньки "Снегурки". Второй Орден Красной звезды исчез из коробки родителя с помощью рук младшего брата, я тогда учился в восьмом классе.
Отец не хотел вспоминать про войну, никогда не надевал боевые награды. С войны он принёс их около двенадцати, вместе с медалями. Ещё с войны остались ранения и контузия, хотя чувствовал он себя довольно бодро. Потом, на гражданке, были юбилейные медали. Всё это - величайшее богатство, как память о родителе, куда - то запропастилось, куда - то исчезло. Давно уже в живых нет моего дорогого родителя, осталась только память. Светлая память о простом человеке, с весёлым характером.
Готовились домой. Начищали пуговицы и ремённые бляхи. Протирали ордена и медали. Домой. К дяде Ване, тёте Дусе, к сестре Валентине. Она уже совсем невеста. Воинский эшелон, со всем необходимым вооружением, вместо дома увёз их в далёкую и непонятную Монголию. Войну СССР объявила Япония. Вот и стояли в Монголии наши отдельные части шесть месяцев. Кормили солдат почти одним мясом. Скотоводческая страна и нормы солдатского питания готовила по себе. По монгольским нормам отпускали много мяса и почти не было хлеба. Норму хлеба пришлось добавлять. Все отъелись. Отдохнули и одурели от ожидания, хоть какого - то конца.
Вернулся отец в составе своего подразделения уже глубокой осенью в город Бобруйск. Там он остался на сверхсрочную, начальником зарядно -аккумуляторной радиотелеграфной станции. Тут, в послевоенном Бобруйске, встретил отец мою маму. Работала она в этом городе парикмахером, в мужском зале. Был короткий роман. Была скромная свадьба, а в 1948 году, услышал отец первый крик своей малышки. Назвали её в честь сестры, Валентиной. Родилась она очень крупной, пять килограммов, сто граммов. В этом же, 1948 году, родитель мой, демобилизовался.
В Генеральный штаб он не попал, чтобы парадным шагом по коврам ходить, а на брюхе ползать перед начальством не научился. Отец, об этом не жалел, да ведь и жизнь только начинается. Столько всякого впереди ..., только семья вот, требует денег. Любовь - то, она приходит и уходит, а кушать хочется всегда.
Завербовались они вместе с матерью в Коми АССР аж, на целый год валить лес. На лесозаготовках работал он на трелёвочном тракторе. Назывался этот силач очень скромно - "Котик". Мама работала прицепщицей и вместе с отцом лазила по пояс в снегу, обматывала стальным тросом огромные сосны в два, а где и в три обхвата - невысокая, русская женщина. Мужики и те часто уходили в бега от этого нечеловеческого труда. Много рассказывал батя: о нетронутой дикой природе, о волках, заходивших в деревню, среди бела дня, (один из волков был белого цвета) о медведе, который чуть не перевернул трактор, когда отец наехал на его берлогу зимой…
Уговорила мама отца, после окончания срока работ, переехать в Тюменскую область, село Абатское. В этом месте, в районной больнице, в 1950 году, родилась моя сестрёнка, назвали её Марией. Была она с рождения рыженькой и хорошей русской девчушкой. До конца, своей короткой, но яркой жизни, сестра дарила здоровье, радость и счастье людям.
Как уж получилась на этот период их жизнь в Абатске, я не знаю, но я родился уже в городе Кирсанове, Тамбовской области в 1952 году. Видимо решил родитель пожить на своей родине, рядом со своими приёмными родителями. Сестра отца, Валентина Григорьевна, вышла замуж за военного и уехала в Германию. Фамилию она стала носить по мужу - Материкина. В домике дяди и тёти слишком мало места для большой уже семьи отца, а маму тянуло в родную Сибирь. Опять она уговорила батю, хотя, он всегда не любил мороз. Видимо, сказались фронтовые деньки и годы ползания да лежания в снегу. Однако, снова приехали родители в Абатск. Батя сел на трактор и стал пахать землю. Облагораживать эту дорогую Землю - кормилицу, за которую, почти 10 лет не снимал солдатскую шинель. Эту родную Землю, что укрывала его во фронтовых окопах и спасла своей грудью от летящих кусков разорванной, крупповской стали в огненную метель.
В сибирской стороне, в 1954 году, родилась у них девчушка, назвали мою сестру, Натальей.
Интересно Мать - Природа регулирует генетическую атаку в борьбе, между матерью и отцом, за создание лучшего своего шедевра - махонького человечка. Права пословица видать, когда в родном доме и стены помогают. Валентина родилась не в Сибири, в Бобруйске, имеет чёрные волосы. Мария родилась в Сибири, на родине матери, совершенно рыжеволосая. Я родился в Кирсанове - тёмно - русый. Наташка родилась снова в Сибири и опять золотая, как солнышко. Василий родился в Сибири в 1959 году, но совсем светло - русый, даже, слегка пшеничный. Видимо земля родная усиливает генетический код одного из родителей. Мама имела пшенично - русый цвет волос. Всё внешнее моих братьев и сестёр, включая меня самого, больше от материнского корня, все крепкие и ядрёные, как грибы - боровички, а вот разум - у кого как. Во мне, очень много от деда, по линии мамы. Внешне похож и силёнкой бог не обидел, простите родные за нескромность, но для правды написать надо.
Конечно, до дедушки Степана, по силе физической мне далековато, хотя Мастера спорта по классической борьбе я получил на 20 году жизни. Двух пудовой гирей я легонько крестился, а вот лучшее по разуму - это от отца. Особенно по линии творчества. Отец здорово играл на гитаре, имел приятный и красивый голос, задушевно пел, очень неплохо рисовал. Обладал изумительным даром рассказчика. Имел он острый ум и за словом в карман не лез. В селе, где проходило моё детство, батю любили за юмор и весёлый характер. Всё это я перенял от Василия Григорьевича в полной форме, где-то и преумножил.
По линии деда Степана, отца моей матери, все были жутко работящими, просто трудоголики. Первая заповедь - робить, а вторая - робить и робить. Отец же, особо зряшно работать не любил. Делал то, что необходимо на определённый момент, но делал хорошо. Чем бы батя не занимался: красил ли крышу, столярничал для дома, строил ли сарай, ремонтировал мотоцикл или трактор, всё у него выходило ловко и слаженно. Особенно искусно отец клал печи, я уже в тот момент, иногда, помогал ему в этом деле. Названий и модификаций - очень много. Помимо того, что они получались, какие - то живые и красивые, они ещё выглядели весёлыми и были очень тёплыми. Не одно десятилетие каждая хозяйка, затапливая Голландскую или Русскую печку, добрым словом вспоминала моего родителя.
Здорово батька мой ещё мастерил игрушки ребятишкам, а он очень любил своих детей. Его светлого добра к детям, его огромного сердца, как у телёнка, хватало для своих ребятишек и на чужих сорванцов. Сколько я себя помню, всегда в нашем дворе была куча детей разных возрастов. Тут были мои друзья, друзья и подруги моих братьев и сестёр. Отец для всех находил свободную минуту и весёлое слово, в свободное от работы время. Видно за это и ругала его мамуля, что навоз у коровы он сиюминутно не убирает, а пропеллер или воздушного змея мастерит сельским сорванцам. Мы от такой помощи со стороны родителя аж визжали. Сердце билось отчаянно, а глаза – величиной с маленькое блюдечко. Особенно приятно вспоминать мне эти минуты детства. Настоящего, немного голодного, но счастливого детства. Детства, прошедшего и основанного на искренних, чистых чувствах и помыслах. Никто не хитрил, не подкупал и не фальшивил. Всё было просто и естественно, как солнце и воздух, вода и небо. Работы в совхозе всегда непочатый край, по - этому, батька не каждый день мог с нами заниматься.
После трактора, выучился отец и получил права, на вождение автомобиля. Для меня это была целая эпоха изумительной поры. Сейчас, практически любой грузовой автомобиль нового поколения, за 36 часов домчится от Москвы до Тюмени. В то время, ЗИС - 355 переоборудованный под тягач, ходил за красным (сосновым) лесом, по пять шесть суток. Примерно 600 километров, в оба конца, от Абатска до Тобольска. По грунтовой дороге, с набитыми колеям и ухабами. Надрывно ревел слабосильный мотор, как правило, на первой, второй передаче. С горки по круче, включалась третья, а то и четвёртая передача. Зимой отец не брал меня в дальние рейсы с собой, а летом - рождалась сказка странствий. Для меня, десяти - двенадцатилетнего пацана, это был целый мир новых открытий и познаний живой природы, дорожных костров, восходов и закатов. Мир дикой тайги и добрых открытых людей. Простых и неприметных тружеников русской земли. Трудно передать чувства маленького мужичка, по доброй воле разделяющего участь взрослого человека и своим присутствием, помогающего переносить ему тяготы повседневного, тяжёлого труда. Вот из этих поездок и осталась в цепкой, юной памяти - быль рассказов разных этапов жизни, пройденных отцом. Много, очень много, хотелось - бы написать о моём отце, но к этому вернусь я в других рассказах.
Владимир Тюмин. Май. 2013. Год.