Четвёртая прорывается сквозь пёструю кашу звуков и смазанные силуэты проходящих мимо людей, сквозь густой пар, слегка, лениво выползающий изо рта, сквозь скрежет исправно работающих, но уже чуть-чуть не новых, тормозов, пронзающий подмёрзшие уши. Сквозь уже почти убитый нелепым разнообразием сменяющихся стран и аэропортов, вокзалов и пейзажей, день, который успел смениться холодным вечером. Четвёртая ощущается каждым пупырышком гусиной кожи и каждым кусочком тела, слегка занемевшего от долгого сидения на в меру удобных и в меру жёстких, не в меру подходящих под момент деревянных и не деревянных, лакированных и покрашенных под металл, скамейках. Четвёртая спускается к тебе мерным жужжанием эскалатора, отблеском датчика движения на потолке, слишком ярко-зелёным для этого дня, зелёным на сером, датчика, который знает, что ты есть, который чувствует тебя, но только лишь пока ты идёшь, едешь, под то самое, мерное журчание механического зверя, а потом тебя нет. Как будто и не было вовсе. Журчание, жужжание выхватывает тебя и тянет за собой, вместе с пылью и с багажом, случайно выпавшим надорванным билетом, который наверняка уже утратил свою истинную ценность, обрывком дня, клочком жизни, прожитом и забытом. Или же, наоборот, оставленном здесь намеренно, потраченным, использованным и брошенным, дотлевать под холодный свет, пронзающий холодный воздух, но не до конца, застревая где-то по пути, рассыпаясь на вчера-завтра, сейчас-через пять минут, всегда-никогда. Вечность.
А Четвёртая всё равно приближается, неумолимо и неизбежно, и вот ты уже почти там.
Между тем, жужжание выхватывает серебристый замочек, который наверняка врежется в память, возможно, даже навсегда, хотя бы тем, что только он один не кажется тебе абсурдом. Право, что может быть абсурдного в одиноком серебристом замочке, который бьётся в прибое жужжания, о гребенку конца этого самого жужжания, вместе с обрывками дней, пылью и другими мелкими деталями ситуации и жизни. О гребенку, единственное призвание которой – не дать всем этим бесконечным мелочам засорить, испортить, поломать механического зверя, не дать никому остановить мерное жужжание. Хотя бы на время. Ведь всегда где-то дежурит кто-то, доктор, который обратит время, на ещё какое-то время, пусть даже и небольшое, снова, вспять и починит зверя.
Туман от пара изо рта закрывает на секунду часы. Совсем на чуть-чуть, но разве не навсегда? Гул удаляющегося поезда, мелькающие где-то там тени, там, за пыльным стёклом, в другом мире, машин и автобусов, асфальта и белых разделительных полос. В каждой тени есть как бы ещё одна тень, которая куда-то торопится, или уже (ещё?) не торопится, вот-вот начнёт торопиться. Или не начнёт.
И вот, Четвёртая становится тобой, а ты – Четвёртой, черная резина подошвы чувствует скользкость плитки, шершавые канальца между плиткой – тоже, а ступни, ступни – уже не уверенны, что чувствуют чёрную резину. Но это уже не важно, связь не разрывается, ибо уже нет Четвёртой, и нет тебя, а есть ты на Четвёртой, а это, согласитесь, уже нечто совсем другое. И остаётся только ходить взад-вперёд и ждать своего времени, которое, вполне вероятно, совсем и не твоё, и скорее всего, вовсе уже и прошло. Ждать отблеска дальнего света от плитки, на стекле, покрытом тенями и пылью, на самой плитке, покрытой скользкостью, на мерном журчании, на скамейке, на чёрной резине и даже в вязком паре, в застрявшем в нём свете.
Задержка примерно пять минут, задержка десять минут, все опоздали, все успели, кто опаздывал, никто не пришёл вовремя, кроме тех, кто опаздывал и кто, как оказалось, вовремя опоздал. Руки мёрзнут, и это единственное достойной оправдание холоду – почему бы и нет? Всё вовремя, но немножко мимо и совершенно не туда. Впрочем, как и всегда.
***
А ты всё ещё на Четвёртой. Но скоро (ах, если бы!), тебя там уже не будет. Или, что гораздо более точно и наверняка, Четвёртой не будет под твоими ногами. Тебе важно. Четвёртой – совершенно не важно, поверь, она снова найдёт кого-нибудь, а лучше сразу нескольких, многих, в кого ворваться. Ты для неё вот-вот кончишься, она для тебя – утонет вместе со своим равномерным жужжанием, скользкостью, тенями, светом, пылью, людьми, опять тенями, тенями теней и тенями людей, людьми своих теней. И так до той поры, пока не случится снова Четвёртая, ворвётся, вбежит, заберёт в себя и поглотит.
А может, быть, это будет Пятая.
Или Седьмая.
Холодновато.
***
Но Четвёртая, кажется, влюбилась, она не хочет так просто отпускать, так обыденно и нелепо уходить. Verspatung ca. 25 min, Delay approx. 25 min, Retard d environ 25 min. Она ещё тебя подержит. А значит, что потом, скорее всего, тебя подержит ещё и какая-то Десятая, а может быть, даже Двадцать третья (или, правильнее будет Двадцать Третья?). Или наоборот, придётся нести свою тень сквозь другие тени гораздо быстрее, чем того хотелось бы и чем планировалось, согреваясь, что хорошо, но слишком сильно, гораздо сильнее чем нужно, и нести свою тень как можно скорее на ту самую, Десятую, или, совершенно другую, Девятую. И там, без всяческих вступлений и прологов, никакой романтики, на неё нет времени – грубо протоптать черной резиной по скользкости плитки или шершавому бетону, привести бедную в смятение. Не дать опомниться, взять своё и нырнуть в закрывающиеся двери, забыть, простить, принять, уехать дальше.
Следующая остановка…
Теплеет. Холодает.
Всё опаздывает.
Январь 2015