Совсем не старый, видный, с красивой седой головой и с такими глазами...
он смотрел на меня как на чудо...
Наступает пиковый момент моего повествования. Я пытаюсь собраться с мыслями, вспомнить чувства, найти слова. Подходящие слова не находятся. Все, что есть на душе - смятение. Я не знаю, не знаю, не знаю, почему я тогда пошла к нему. Но уж точно не соблазнять. И мысли такой не было. Может быть, потому, что он смог бы понять, как никто, потому что и сам был в таком же, как я, положении. Ведь все произошло у него на глазах. Мне, оставшейся одной в затяжной пустоте душевной бесприютности, нужно было услышать о случившемся хоть что-то. Услышать со стороны. От того, кто всё понимает. Он, точно, должен был всё понять.
Он накрыл мою руку теплой ладонью, чуть отвел глаза в сторону и молча, задумчиво слушал, как я, сбиваясь и путаясь, пыталась сказать ему обо всем - о детской своей любви, о собственной глупости, о странном безразличии, о том, как жить, когда ничего не вечно, и неизвестно, что делать завтра. Мне было двадцать с половиной лет, простите мне мою исповедь. Жила последние недели перед этим, как сброшенная в чуждый мир. А он, человек за столом напротив, был как мост в безмятежное прошлое. Казалось, он-то знает все ответы на мои вопросы. Но вопросов было много, а ответов не было и не было. Молчаливый Тышкевич молчал. И на полуслове вдруг умолкла и я, перехватив его летящий мимо взгляд. И было в этом взгляде что-то...я как будто прозрела от этого взгляда. Остановилась, как опомнилась, посмотрела - передо мной сидел совсем не старый человек, видный, с красивой седой головой и с такими глазами...Он смотрел на меня, как на чудо - чуть грустно, понимающе.. влюбленно смотрели эти глаза, такие глаза...я ухнула в них всем своим существом, незнакомо робея, обмирая, позабыв, что хотела сказать. Казалось, разверзлись и засияли невероятным светом некие неизвестные мне глубины моей души. Открылась и развернулась передо мной еще одна удивительная полоса в моей жизни.
Не одну и не две недели мы встречались с ним каждый день. Часами, не останавливаясь, боясь коснуться друг друга и не решаясь встретиться глазами, ходили по парку, по пригородным полевым дорожкам, по приозерным тропам молодого сентября. И пламенели в парке тонкие рябины, и носил еще теплый ветер первые золотые листья под ногами, и не кончался наш чуть слышный исповедальный разговор. Совсем другой, чем с моим бедным восторженным Генкой. Другие были разговоры, другая я на другой планете. И несло меня, несло - сначала на странных надломленных крыльях, а потом на его надежных и нежных руках - в безудержный взрослый мир новых чувств и страстей, и желаний. Он носил меня на руках и не мог, не хотел отпускать ни на минуту, как будто если я ступлю на землю - я исчезну. Он находил такие слова, что сердце мое становилось бездонным, смущенным и жарким. Не уставал твердить, что счастлив, счастлив от того, как все вышло. Что с самой первой встречи вчетвером он так мечтал вот именно об этом. Что сам боялся своих мыслей и себя. И что последний месяц по утрам ходил вслед за мной провожать на троллейбус.