Для меня мое прошлое стало прочитанной книжкой. Я знала, что я прочитала ее до конца. Мне трудно об этом писать. Невозможно найти правильные слова, чтобы отобразить все тончайшие оттенки чувств и переживаний, которые выпали в ту осень на долю всех нас четверых и на мою необычную долю. Мне было чуть больше двадцати лет. Все годы до этого не покидало чувство, что жизнь баюкает меня в своей волшебной колыбели, где все было устроено, уютно, понятно и легко. Мне казалось, что меня все любили и я любила всех, весь этот теплый и приветливый мир, где я была центром внимания и тихого обожания, окруженная ободряющими взглядами, захваленная за мои стихи, способности, за какие-то особенности, за особенные глаза. Все это было так обычно и монотонно, что когда в эту монотонность ворвалось незнакомое яркое пламя, на фоне этого пламени мой мир предстал передо мной в такой серости и однообразии, что, может быть, впервые за все годы вдруг незнакомым образом защемило где-то в солнечном сплетении. И это щемление не отпускало. Так, что ни в своем институте, ни в походах по редакциям - ни в одном занятии не могла найти избавления от этой дискомфортной пустоты и пугающей неустроенности, неправильности всего происходящего.
Внешне жизнь продолжалась как обычно. Дома бывать почти не приходилось. Появлялась на ночь, чуть брезжил свет - бежала к троллейбусу в город. И однажды в утренних сумерках, сворачивая за угол, буквально уткнулась в грудь встречного прохожего. При этом высокий тонкий каблук подвернулся, застрял в проеме тротуара, и всем своим весом рухнула я на этого человека, успевая в отчаянии подумать, как ужасно это выглядит со стороны. А когда неловко высвободилась из поддерживающих меня рук, увидела перед собой его - его глаза. Впервые так близко - лицом к лицу - предстал передо мной, конечно же, Тышкевич. Все прошлое время в разговорах дома за глаза я называла его Сэмми, обыгрывая слишком серьезное непривычное и неудобопроизносимое имя. И вот этот Сэмми стоял передо мной, растерянный не меньше меня, в рассветных лучах сам на себя не похожий, смущенный и какой-то другой, чем я его знала. Несколько неловких фраз, откланялась и - бегом на троллейбус. А потом весь день перед моим лицом - его глаза. А ведь я о нем почти и не думала в эти революционные для меня дни, когда явно менялась жизнь, менялись планы, переоценивались ценности, перестраивался весь ход моих мыслей. Для меня мое прошлое стало прочитанной книжкой. Я знала, что я прочитала ее до конца. Знала, что будет когда-то другая. А как же он? Чем он жил все это лето? О чем молчал? На что сейчас надеется? Подумалось о том, что я на него никогда по-настоящему и внимания-то не обращала. Никогда не всмотрелась в лицо, даже не знала цвет его глаз. И вот они, эти глаза, стоят передо мной, и что-то невысказанное и удивительное было в этом коротком взгляде. Страдание - не страдание...Но как же он, все же, наверное, страдает...
Вечером ноги сами понесли меня к нему на работу. Рабочий день закончился, административное здание опустело, и в тишине шаги мои отдавались звонким цоканьем по всему этажу. И он нисколько не удивился, увидев меня. Он как будто бы знал и ждал. Не дрогнуло лицо, не засуетился, не опустил взгляда. Усадил за стол напротив, взял мою руку в свою. И как будто что-то оторвалось у меня внутри, перехватило дыхание. Как будто не руку мою накрыла его большая теплая ладонь - а как будто накрылось сердце.