Счастье. Квазисимфония Чехова

               
 Рассказ А. П. Чехова «Счастье» - изумительная поэзия в прозе, напоминающая повесть «Степь».
 О рассказе Антону Чехову его старший брат Александр писал:
«Ну, друже, наделал ты шуму своим последним «степным» субботником. Вещица – прелесть. О ней только и говорят. Похвалы – самые ожесточенные… Хвалят тебя за то, что в рассказе нет темы, а тем не менее он производит сильное впечатление. (14 июня 1887 года).

Через неделю Антон Павлович в своём ответе подчеркнул:  рассказ, (который они между собой именовали «степной» субботник) «(…) мне самому симпатичен именно своею темою (…). Продукт вдохновения. Quasi симфония. В сущности, белиберда. Нравится читателю в силу оптического обмана. Весь фокус в вставочных орнаментах вроде овец и в отделке отдельных строк. Можно писать о кофейной гуще и удивить читателя путём фокусов». (А.П.Чехов. Собрание сочинений в двенадцати томах. Том 6. Москва, Издательство «Правда», 1985. Примечания: с.453)

Ответ автора рассказа кажется несколько странным. Он возражает брату, что там есть тема, но дальше как будто противоречит себе. Так есть тема в данном произведении или перед нами «белиберда»?

Симфония – в переносном смысле означает «Гармоническое соединение, сочетание чего-нибудь».  Квази – значит «мнимый, ненастоящий». Так что – этот рассказ представляет собой мнимую гармонию, ненастоящую, кажущуюся стройность, согласованность?

 Неужели воздействуют на читателя лишь «орнаменты» и блестящая «отделка»?
Действительно, художественно-выразительные средства в рассказе оказывают сильное воздействие. Мы слышим, «как лениво посвистывали молодые соловьи», трещали кузнечики, кричали перепела. Нас поражают интересные эпитеты, великолепные образы. Например, овцы не просто стояли, о них говорится так: «Их мысли, длительные, тягучие, вызываемые представлениями только о широкой степи и небе, о днях и ночах, вероятно, поражали и угнетали их самих до бесчувствия (…)». Или вот олицетворения: «Широкие полосы света, ещё холодные, купаясь в росистой траве, потягиваясь и с весёлым видом, как будто стараясь показать, что это не надоело им, стали ложиться на земле. Серебристая полынь, голубые цветы свинячей цибульки, жёлтая сурепа, васильки – всё это радостно запестрело, принимая свет солнца за свою собственную улыбку». Великолепно!

Сюжета, как кажется, в произведении нет. Может быть, нет и темы?
Изображены три человека, зачарованные ночной степью: два пастуха – старый и молодой, остановившийся возле них объездчик. Даны их словесные портреты.

Вот господский объездчик Пантелей – мужчина в больших сапогах и короткой «чумарке»: «Судя по его фигуре, прямой и неподвижной, по манерам, по обращению с пастухами, лошадью, это был человек серьёзный, рассудительный и знающий себе цену; даже в потёмках были заметны в нём следы военной выправки и то величаво-снисходительное выражение, какое приобретается от частого обращения с господами и управляющими».

А вот пастухи: «Один, старик лет восьмидесяти, беззубый, с дрожащим лицом, лежал на животе у самой дороги, положив локти на пыльные листы подорожника; другой – молодой парень, с густыми чёрными бровями и безусый, одетый в рядно, из которого шьют дешёвые мешки, лежал на спине, положив руки под голову, и глядел вверх на небо, где над самым его лицом тянулся Млечный путь и дремали звёзды».

Они беседуют. Вернее, говорит старик, объездчик рассеянно соглашается с ним, парень внимательно слушает, временами задавая вопросы. Старый пастух начинает рассказывать о некоем Ефиме Жмени, у которого на бахчах арбузы и дыни свистели, пойманная щука хохочет, сам он превращается в быка. Заяц, выскочивший перед рассказчиком и этим Ефимом, произносит: «Здорово, мужики!»

Тут же вспоминаются Гоголевские повести. Или «Бежин луг» Тургенева, где барашек повторяет вслед за человеком: «Бяша, бяша!»

По словам пастуха, упомянутый колдун (он же воплощение беса) знал, где зарыты клады. И дальше старик увлечённо говорит о кладах, спрятанных драгоценностях: «Есть счастье, а что с него толку, если оно в земле зарыто?»
Старый пастух признаётся, что десять раз пытался отыскать клады с золотом и добавляет: «И отец мой искал, и брат искал – ни шута не находили, так и умерли без счастья».

Восемьдесят лет прожил пастырь, а мудрости не набрался. Вот бы вдруг богатство привалило – дальше его фантазия не работает. Подобным образом, несмотря на горделивость и рассудительность, мыслит и объездчик: «Да, так и умрёшь, не повидавши счастья, какое оно такое есть… - сказал он с расстановкой, поднимая левую ногу к стремени. – Кто помоложе, может, и дождётся, а нам уж и думать пора бросить».

Объездчик разочаровался в возможности счастливого случая, дед же всё надеется на него. А что же молодой пастух Санька, как он относится к этому? Тот не одержим манией поиска кладов, и ему любопытно, как распорядится старый мечтатель найденным богатством. Однако этого он не услышал:
«И старик не сумел ответить, что он будет делать с кладом, если найдёт его. За всю жизнь этот вопрос представился ему в это утро, вероятно, впервые, а судя по выражению лица, легкомысленному и безразличному, не казался ему важным и достойным размышления».

В рассказе гармония разлита в природе. Отношение Саньки к окружающему миру также гармонично. Он любуется звёздным небом,  созерцает степь и возвышенности, которые полны таинственного очарования: «(…) сторожевые и могильные курганы, которые там и сям высились над горизонтом и безграничною степью, глядели сурово и мёртво; в их неподвижности и беззвучии чувствовались века и полное равнодушие к человеку; пройдёт ещё тысяча лет, умрут миллиарды людей, а они всё ещё будут стоять, как стояли, нимало не сожалея об умерших, не интересуясь живыми, и ни одна душа не будет знать, зачем они стоят и какую степную тайну прячут под собой».

Тихое очарование ночной степи нарушает грозный звук от удара, раскатившийся в окрестности. Молодой пастух сообщает, что это сорвалась бадья в шахтах. Об этом больше ничего не говорится. Но подумаем: а если бадья покалечила кого-нибудь из шахтёров или погубила? В таком ракурсе можно рассуждать о том, что жизнь и здоровье – сами по себе счастье.

Однако этого людям мало, по поговорке: «Что имеем – не храним, потерявши – плачем». С древности сохранились сказки и предания, в которых герой внезапно, без труда сказочно обогащается, а то и царём становится. В последнее десятилетие у большинства представителей русского народа такие мечты исчезли, уступив место здравому смыслу. А у наших братьев-славян – украинцев, похоже, остались. Во всяком случае, у многих из них. Вхождение в ЕС и НАТО – сказочный клад, который вдруг нашёлся. Что делать с таким кладом дальше – о том пока не думается.

- Что за нелепые сравнения?! – воскликнет кто-нибудь, - и какое они имеют отношение к рассказу Чехова?
Дело в том, что степь, изображённая уважаемым классиком, - это места, где южнороссийские земли плавно переходят в малороссийские. Более того, у автора упоминается возвышенность, «похожая на облако, Саур-Могила с остроконечной верхушкой». То есть герои рассказа живут на земле, которая впоследствии вошла в состав Донецкой области Украины. Все мы помним, какие ожесточенные бои велись между ополченцами Донецкой Народной Республики и Украинскими вооружёнными силами за контроль над Саур-Могилой.

В рассказе упоминается, что с этого холма «видно, что на этом свете, кроме молчаливой степи и вековых курганов, есть другая жизнь, которой нет дела до зарытого счастья и овечьих мыслей». Так и напрашивается вывод, что «зарытое счастье» – не то, что можно отрыть, а то, что было, да его зарыли.

«В голове у Саньки копошилось ещё одно недоумение: почему клады ищут только старики и к чему сдалось земное счастье людям, которые каждый день могут умереть от старости?» Добавим от себя: ищут и умирают не только старики.
В финале рассказа пастухи встали по краям отары и глубоко задумались. Последнее предложение вызывает в представлении грустную улыбку автора: «Овцы тоже думали…»
Старика всё не отпускают мечты о богатстве, Санька вспоминает ночной разговор: «интересовало его не самоё счастье, которое было ему не нужно и непонятно, а фантастичность и сказочность человеческого счастья».