Будучи ещё ребенком, я посещал уроки музыкального искусства. Ольга Юрьевна была прекрасным преподавателем фортепиано. Её пальцы скользили по клавишам так, словно она не играла а ими, а самоудовлетворялась. Она склонялась надо мной, требуя от меня невозможного, не забывая при этом со всей своей силой бить мне по пальцам линейкой. Она заставляла меня трахать глазами нотную тетрадь, чтобы я наконец прочувствовал каждый звук так, словно я выстрадал его лично.
"Ты знаешь, какое искусство на вкус?!" - кричала она мне в самое ухо, грубо оттягивая назад за волосы.
Я совсем не боялся Ольгу Юрьевну. Мне нравилась её грубость и резкость. Я находил в ней самой куда больше эстетики, чем в самом процессе музицирования. Жестокость моего грубого ангела привлекали меня гораздо больше, чем восторженные и слюнявые возгласы собравшихся родственников, когда я исполнял им очередной ноктюрн Шопена на память.
Был туманный и дождливый мартовский вторник. Мать отвела меня к дому Ольги Юрьевны раньше обычного, отмахнувшись фразой "быстрее начнешь — быстрее закончишь". Поднявшись на нужный этаж, я открыл дверь, которая не запирались в дни моих визитов. Зайдя в квартиру, я не обнаружил Ольги Юрьевны на привычном месте в гостиной у фортепиано. Немного растерявшись, я осторожно прошёлся по коридору. Краем уха я услышал, что в её спальне играет музыка. Зная, что инструмента там не должно быть, я двинулся прямиком туда. Зайдя в комнату без оповещения, я обнаружил её раскинувшейся на кровати с задранной юбкой. Руки моей строгой наставницы конвульсивно дергались у неё между ног. Закатив глаза и совсем не замечая меня, она громко стонала, перекрикивая одну из симфоний Рахманинова.
Впав в оцепенение, я лишь тяжело дышал, молча наблюдая за тем, как моя обожаемая пианистка извивается от наслаждения.
Моё громкое дыхание привлекло внимание Ольги Юрьевны. Внимательно посмотрев на меня и не вытаскивая руку из трусиков, она спросила меня.
- Знаешь ли ты, мальчик, каково искусство на вкус? Можешь ли ты представить, что звуки чьих-то голосовых связок способны разорвать душу в клочья, а чья-то душа — голосовые связки?
- Мне кажется, что Ваша душа способна разорвать мои голосовые связки..., - ответил неуверенно я, опустив глаза.
Ольга Юрьевна издала звук, который был чем-то средним между стоном и хохотом. Она откинула назад свою голову, и подозвала к себе. Достав руку из трусиков, она поместила мне в рот средний и указательный. Во мне не возникло и мысли о том, чтобы убежать, и я покорно держал в себе её влажные пальцы . Внезапно я почувствовал, как её свободная рука схватила меня за волосы, перемещая мою голову себе под юбку.
- заруби себе на носу, сопляк: вкус искусства — солёный, - произнесла Ольга Юрьевна металлическим голосом, притягивая меня ногой за шею, - и отнюдь не от слёз.