Нет, кто-бы что ни говорил, а работа учителя это женское дело. Вот так, из года в год, долбить одно и тоже, уходят одни, приходят другие, и всё с начала. Кто ещё сможет? И с кем работать? С детьми! Начиная с ясель-садиков, кто с ними работает? Женщины. Ну, ладно, ясли-садики мужики, ни за какие деньги не выдержат, ну ладно, начальная школа – адский труд, тоже не для сильного пола, так им и среднюю школу не потянуть.
Есть, конечно, исключения, но там и оплата повыше будет, или какие то особые условия. Аристотель - учитель Александра Македонского, вот они мужчины – учителя, «штучно», да в царских чертогах, что не работать? А поди ты в среднюю Российскую школу, только женщины и вытягивают на своём терпении, трудолюбии, материнской любви к детям.
Любви, конечно – же, взаимной, Марья Ивановна прервала перелистывание тетради и посмотрела на притихший класс, 9-й… вот они, её ученики, любимчики. Все. Любить надо всех, это её правило, от редких отличников, до вот таких как этот «кадр», сынок маменькин, или вон сидит «мышка серая» - ноль. Как ни билась, ноль на выходе, хоть плачь.
Урок у неё как кинофильм, который она показывает детям, увлекательный захватывающий чудесный фильм и вот они притихли в ожидании этого чуда, сейчас, сейчас будет кино, словно говорят их восторженно-любопытные лица.
Тетрадь, что листала Марья Ивановна, её рабочая тетрадь. Толстая тетрадка, в неё она постоянно что-то записывала по ходу своей учительской деятельности и всегда носила с собой, а тут выходила из класса в переменку и на столе оставила. Теперь перелистывала, в поисках последней записи… любят они её, любят, и только их любовь, как вечный двигатель заставляет каждодневно идти на этот каторжный, неблагодарный, учительский труд. Сколько раз порывалась бросить, уйти куда угодно, да как их оставить?
Сейчас, сейчас будет вам фильм. И не могла даже допустить мысли, что, перевернув следующий лист, она перевернёт всё своё представление о своей работе, о детях, десятилетиями накопленный драгоценный опыт рассыплется прахом. От любви до ненависти один шаг или одна страница.
Перевернула листок, и покачнулся класс. То, что она увидела в тетради, это было так чудовищно нагло, низко, отвратительно и подло.
Так вот какое кино они ждали, эти маленькие, уже не маленькие, уродцы, вот в ожидании какого чуда они притихли… кто? Кто это сделал? Эти мысли в долю секунды пронеслись в её голове. Захлопнула тетрадь, и демонстративно брезгливо, двумя пальцами, опустила её в мусорницу.
Кто виноват, и что делать? Великий педагог Макаренко как бы тут поступил? Так, без паники – успокаивала себя Марья Ивановна – кто? Да вот кто! Одного взгляда на класс ей достаточно чтобы определить не выучившего урок или затаившего шпаргалку, а уж мелкого пакостника и вовсе. Но тут не мелкая пакость, тут вызов, вызов наглый, тупой и унизительный.
Да вот он, ты. Сынок маменькин. В деланно равнодушном взгляде ясно прочиталось, - ну я, а что ты сделаешь, не пойман не вор, а мама моя тебя порвёт как грелочку, и папа добавит, ну давай покажи кино! Спокойно, надо сосчитать до десяти. «Кина не будет».
Сама виновата, тетрадь оставила, надо полагать… уж не марципаны… но как стыдно, как паскудно на душе от этого невольного вздоха разочарования, прошелестевшего по классу, а чего стоит взгляд «серой мышки», таким взглядом она смотрела на очередную двойку в своём дневнике! Наверное, он будет преследовать её до гробовой доски. Нет, надо бросать это занятие, гори оно всё адским огнём, доработаю четверть и хватит. Мамочки пускай их учат, видно, здорово это у них получается.
Обидно, досадно и унизительно, и вот он обидчик и вот они свидетели-соучастники унижения, а ещё секунду назад она их так любила! А теперь так ненавидит! Спохватилась, надо, надо любить… нет, не возможно, это выше всяких сил!
Как он был прав, недавний противник в споре о её учениках –«недопоротое быдло» против неё «наше будущее и спасение», как он был прав! Всё-таки мужчины - учителя более реально смотрят на жизнь и потому, наверное, они нечасто встречаются в школах.
Только сейчас поняла она великого педагога Макаренко, у которого во главе угла педагогической деятельности стояла бочка с замоченными розгами, а его воспитанники сами для себя заготавливали их в лесу. На каком-то молодёжном действе тоже великий педагог Крупская обсмеяла с высокой трибуны это дело. Бочку пришлось убрать, и практическая деятельность Макаренко сдулась, осталась теоретическая, но он и там был силён, великий. «Педагогическая поэма» одна чего стоит! А вот с Надеждой Констатиновной до конца дней своих не здоровался. Тоже спорили.
Доработаю четверть, и подальше, подальше, от этого… успокаивала себя Марья Ивановна. Надо доработать, бросить их сейчас также подло, а она так не может.
И доработала! Толи расслабилась - остался последний урок, толи отвлеклась, а прокололась. Да как прокололась! Опять тетрадка, но уже тоненькая, временная. Те-же «грабли». Это она поняла, когда, начав урок, увидела её на столе и каким-то шестым чувством определила, «есть контакт». Ладнушки, спокойно, вызов принят. Смотрим на класс, внимательно, кто? Да нет, кажется, пронесло, но по маменькиному сынку видно - опять подлянка. Берём эту гадость двумя пальчиками и в мусорку. Класс хоть бы что, «не при делах» значит, а «этот» торжествующе посмотрел на «серую мышь»! Та сникла. Вот эта да! Значит на этот раз «серая мышь»!
И опять покачнулся класс, не может этого быть! Хоть тресни! Ну не может этого быть. Спокойно, проехали, утешала себя Марья Ивановна, но весь урок пыталась разгадать этот ребус. Ах ты «серая мышка»! Ну, тебе то, что надо? Сколько с тобой билась, сколько сил, времени потратила! Ну не понимаю и всё тут! На последнем уроке и такие дела.
Прозвенел звонок. Марья Ивановна торжествующе закрыла журнал, выходящие из класса ученики как вода сквозь пальцы уносили с собой последнюю надежду разгадать эту загадку. Равнодушные, не озабоченные ни чем лица. Я же вас всех насквозь вижу, знаю с начальной школы, и получается, не знаю совсем. Я ничего не знаю о них. Вообще ничего не знаю. Доработалась! Растерянно подумала Марья Ивановна. Стоп, надо взять себя в руки, посчитать до десяти. Оставшись одна в классе, она сидела не двигаясь, кажется целую вечность.
Где - то там, в прошлом остались десятилетия работы, по крупицам собранный драгоценный опыт, никому теперь уже не нужный. Понимая, что нельзя этого делать, но как врач, решившийся на вскрытие, чтобы убедиться - правильно или неправильно поставлен диагноз, она достала из мусорницы тетрадку. Надо, надо испить эту чашу до дна, оправдывала она себя и с садистской медлительностью стала переворачивать страницы. Как тогда,- подумала она.
Но нет! Предупреждён, значит вооружён. Теперь у неё была мощная защитная броня, броня ненависти и презрения к этим жалким моральным уродцам, а душа её покоилась на несокрушимой, гранитной скале, да что там скала, на неприступном, холодном Монблане равнодушия отдыхала её душа.
Но перевернулась тяжкая страница и от увиденного покачнулся класс. Затрещала по всем швам мощная защитная броня. Как от взрыва термоядерного заряда, будто песочный, стал разваливаться гранитный Монблан. Всё рушилось и вместе с тем становилось на свои места.
Там было слово. И слово было с ошибкой.
Прости и ты меня, моя маленькая «серая мышка»! Как я могла? Как могла подумать про тебя такое! Растерялась Марья Ивановна. Я совсем, совсем вас не знаю. Я ничего не знаю. Слово задрожало и стало, предательски расплываясь, исчезать, но рука уже нашла спасительный платочек. Ох уж эти нервы, совсем ни к чему стали. Надо жить, надо работать вот хотя бы для неё…