В приятной непринуждённой беседе молодые люди не замечали времени и не сразу поняли, что уже достаточно далеко ушли в глубь леса.
- "Пора возвращаться, скоро начнёт вечереть".
- "Да, пора. Наверное, нас уже все потеряли".
На обратном пути Тоня предложила немного передохнуть на лежащем вдоль кромки воды стволе упавшего сухого дерева. Девушка, сняв босоножки и белые носочки, опустила уставшие, разгорячённые от продолжительной ходьбы ноги в реку. Пётр последовал за ней, скинув сандалии сорок пятого размера. Плечи Тони и Петра лишь слегка соприкасались, но и этого было достаточно, чтобы ощутить волнующую близость друг друга. Тоня то опускала ножки в воду, то ненадолго извлекала из реки и тогда с них струйками стекала прозрачная вода. Невинное кокетство? Скорее - откровенный соблазн. Пётр украдкой любовался округлыми коленями, гладкими упругими икрами, тонкими лодыжками, вытянутой узкой ступнёй с высоким изящным подъёмом и нежными, как у ребёнка, розовыми пальчиками. У деревенских девушек ступни ног от работы в грядках, соприкосновения с землей, пылью и солнцем были несравнимо грубее. Иногда Пётр украдкой переводил взгляд на тонкий девичий профиль, на соблазнительные уголки губ, чуть вздёрнутых кверху, на красиво очерченную грудь, едва прикрытую лёгкой тканью сарафанчика. Кровь закипела в жилах молодого мужчины и неведомые доселе чувства овладевали им, как приливные волны. Наверное, Тоня ждала от Петра более решительных действий, но он отчего-то не торопился с объятиями и поцелуями. Молчали. Когда затянувшаяся пауза стала тяготить обоих, Тоня предложила: "Пойдём?"
Вернувшись к полянке, они обнаружили, что сельчане уже разошлись, лишь несколько человек плескались в реке, да пара подвыпивших мужчин спали под кустиками.
Продолжение "Фестиваля" следовало ожидать в селе, причём, в весьма немиролюбивой форме. По сложившейся традиции заключительным аккордом Дня молодёжи должна была состояться драка стенка на стенку местных ребят и парней из соседних сёл. В качестве самого грозного оружия в таких случаях использовался штакетник первого попавшегося забора, самыми серьёзными травмами были шишки, синяки, ссадины и разбитые носы. Но участники действа и зрители производили слишком много шума и человек несведущий, каким и являлась Тоня, мог бы сильно испугаться.
- "Тоня, я провожу Вас до дома?" - разъяснив ситуацию, предложил Пётр.
- "Если Вас, Петя, не затруднит, я не против" - согласилась девушка.
Когда парочка подошла к Тониному дому, на улице совсем стемнело, лишь ряснопосеянные крупные звёзды освещали улицу.
- Спасибо, Петя, за чудесно проведённое время".
-"Да не за что. Рад был знакомству. Увидимся ли мы с Вами ещё? - немного помешкав спросил Пётр.
- "Увидимся, если пожелаете. В субботу в деревенском клубе после фильма будут танцы. Приходите. Отчего-то там я Вас ни разу не видела. Петя, Вы, наверное, хотите есть? Мы же весь день голодные. Может, зайдёте, перекусите чего-нибудь? Вам ещё до дома далеко идти."
- "Спасибо, Тоня, я не голоден. Вот попить водички...если можно?"
Тоня открыла ключом замок двери, первой зашла в квартиру и щёлкнула выключателем.
- "Проходите, Петя, не стесняйтесь. Да не надо разуваться. Проходите, проходите."
Пётр осмотрелся - убранство квартирки произвело на него впечатление: ковры, покрывала, новенький проигрыватель, люстра с подвесками - всё по-городскому, у деревенских ничего подобного не увидишь.
Тоня протянула бокал забористого кваса и Пётр осушил его одним махом.
- "Благодарю. Ну я пошёл."
- "До встречи." - Тоня протянула на прощанье изящную ручку с накрашенными алым лаком ноготками. Пётр легонько пожал невесомую шелковистую ладонь - "До встречи, Тоня" - и шагнул в тёмный дверной проём.
Петя торопливо шагал по деревне, не чуя под собой земли от снизошедшего на него счастья, однако и противоречивые чувства одолевали его: одновременно он испытывал радость, эйфорию, но так же и неуверенность, сомнение: "А по себе ли ты вздумал рубить сук, Петруха?"
Но вот уже и закончилась деревня, пустырь, дальше дорога круто спускалась под горку. Ещё будучи наверху Петя, услышал женское пение, хорошо слышимое издалека в тишине заснувшей природы. По голосам Петя узнал Олю и Настю. Как в старые добрые времена: до Ольгиной болезни, девчата, обнявшись, любили петь на крылечке летними тёплыми вечерами. Сейчас у Оли установилась ремиссия и дома было относительно спокойно.
До слуха Петра доносилось тягуче-заунывное :"Тонкими ветвями я б к нему прижалась..." - грустили женские одинокие сердца, в изливая в песне тоску-печаль.
- "Да, - подумал Пётр - жалко Олю. Болезнь всю её жизнь разрушила. И Настю жалко. Уже к тридцати годам, а жениха нет. Был, когда на заводе работала. Настя рассказывала, не отпускал в деревню. Поженимся, - говорил - не уезжай. Но что делать - Олю в дурдом сдавать? Мама и Настя решили - не бывать тому. Ну, а Настин жених через полгода на подружке Настёны женился".
- "Привет, сеструхи!" - обратился к певуньям Пётр.
- "Явился, гулёна".
- "Не рады что ли? Что вы тут слёзы-сопли развели? А ну ка, споём что-нибудь повеселее! Подпевай!" И Петя во весь голос затянул: "Взвейтесь кострами синие ночи, мы, пионеры - дети рабочих..."
- "Сдурел совсем на радостях! Всё, спать пошли, завтра рано вставать на работу."
Уже на веранде Настя спросила Петра: "С нашим главбухом шуры-муры закрутил?"
- "Тебе-то что?"
- "Да мне всё равно, только ты, сломя голову, поостерёгся бы в омут кидаться. Слухи разные про неё доходят."
- "А ты больше сплетни слушай" - огрызнулся Пётр.
- "Как знаешь. Моё дело - предупредить". На том и разошлись по своим спальням.
Ранним утром следующего дня, под пронзительный звон будильника, Пётр проснулся с необыкновенным, трудно передаваемым ощущением лёгкости и нереальности бытия. В первые мгновенья он даже не смог сообразить - с чего бы это. Но спустя секунду, в его сознании яркой вспышкой промелькнуло: "Тоня!". Пётр отчётливо вспомнил всё, что с ним произошло накануне. "Тоня" - это коротенькое слово Петру хотелось произносить вновь и вновь. Обычное, простое шевеление губ и языка при произношении звуков ТО-НЯ - вызывало в области солнечного сплетения странные, физически ощущаемые приливы томного волнения.
Но надо было собираться на работу. Быстренько умывшись во дворе под рукомойником, Пётр, стараясь не шуметь, зашёл на кухоньку, выпил стакан молока и поспешил в правление. Всю дорогу его мысли витали высоко в облаках, но в конторе пришлось спуститься на землю. Председатель требовал срочно завершить отчёт по надоям молока за истекший месяц, а там и другие документы нуждались в доработке. Так в расчётах и подсчётах рабочий день незаметно подошёл к концу. Петя навёл на столе порядок, положил в портфель кое какие бумаги, намереваясь часок, другой поработать дома и покинул служебное помещение.
Дорога к дому при быстрой ходьбе занимала минут пятьдесят. Засидевшийся в одной позе молодой организм с радостью откликнулся на необходимость энергично двигаться. Петя шёл привычной лесной тропкой, где каждый кустик, каждый пень был ему хорошо знаком. Вот и могучий раскидистый дуб-рогач, чуть далее - чистый студёный родничок, там - ложбинка, заросшая ежевичником и малинником. А уж за колонией осинок, за поворотом уже и задворки Корзиновки завиднелись.
Обычно, Петя ходил до дома не деревенской улицей, а дорожкой, идущей вдоль огородов - так путь выходил короче.
У крайнего же от леса гумна, кое как огороженного осиновыми жердинами, Петя убавил шаг. "Зайти? - промелькнула мысль. - "Нет, не стоит...не пойду. Хотя, надо бы, ведь обещал. Да и не хорошо как-то, не по-честному так... Надо зайти".
Петя легко перепрыгнул через ветхое ограждение и зашагал по узенькой тропочке, между грядками с луком и морковкой, к покосившемуся крылечку приземистой, белёной известью избёнке под мохнатой камышовой крышей. "Как и тогда...перед армией" - вспомнил Пётр.
Отучившись в техникуме по направлению колхоза, до призыва Петя успел немного поработать по специальности. Однажды, возвращаясь со службы, у забора крайнего от леса огорода его окликнула хозяйка: "Эй, Петро! Ты что ли? Здравствуй!"
- "Здравствуй, Тёть Луш".
- "Да какая я тебе "тётя"? На десять годочков постарше тебя буду. Брат мой, Витька, с тобой в одном классе учился, а у нас с ним десять лет разницы" - слукавила Луша, убавив себе лет пяток. - Погодь, не спеши. Скажу что. Ну, ты, Петро, возмужал, подрос, красавцем стал, весь в отца, царствие ему небесное. Я то хоть и мала была, а батю твоего хорошо помню. Добрый был человек, отзывчивый. Маме не раз, помнится, помогал починить-подлатать в доме. Мамка-то моя рано без мужика осталась, вот и у меня судьбинушка такая. Слыхал, небось, Колька мой под гусеницу своего же трактора попал, изувечило его, бедолагу, кровью истёк, помер. А я теперь вдовствую, девку одна поднимаю. Тяжело без мужика. Петь, вчерась с окошка ветром ставню оторвало. Ты не мог бы прибить ставенку на место?"
- "Хорошо, тёть Луш, прибью."
- "Опять ты за своё! Да говорю ж - не тётя я тебе. Лушкой зови".
Лушка впереди, а Петька за ней и пошли по той же самой тропочке к дому.
Лушка была самой обыкновенной деревенской бабой: крепкая, не сказать, что толстая, но упитанная. Грудь, зад выдавались сверх меры, но и талия вполне наблюдалась. Волосы рыжие, огняные, гладенько зачёсаны наверх и заколоты подковой черепахового гребня. Кожа лица, рук, как это и бывает у рыжеволосых, сметанно-белая, от солнца же раскрасневшаяся и усыпанная тёмными крупными конопушками. Лицо у Лушки изысканной красотой не отличалось, но и страшненьким его тоже нельзя было назвать.
Петя быстренько тогда справился с мелким ремонтом.
- "Ой, Петечка, уж и не знаю, как благодарить тебя. - Запричитала Лукерья. - Да ты зайди, зайди в избу, передохни малость. Хоть кваску испей".
Парень начал было отнекиваться, но хозяйка настойчива, никак парня не отпускает: "Не гоже так! Что ж я и пирожком работника не угощу? Заходи, Петя. После работы проголодался, поди, а тут ещё и я со своими просьбами".
Петя нерешительно переступил через порог, низко наклонив голову в дверном проёме.