МАРКЕС
Читаю «Сто лет одиночества»...
О, этот могучий ритм, горький и тягучий, как запах колумбийского кофе...
О, это медлительное погружение в смуглые глубины неславянского миробытия...
Выразить такое способен только гений.
Именно им и является Маркес.
НАБОКОВ
Набоков – тороватый торговец ословленной плотью Жизни.
Так и видишь его за столами Снейдерса, с рубенсовской щедростью продающего свои роскошно-блестящие, оптически-осязательные, цветисто-пахучие словесные натюрморты.
Какая изысканная отточенность оттенков!
Какой букет ассоциативных ароматов!
Какая осмысленная густота кулинарии!
Порой он кажется просто-таки расточителем словесных яств вакхического толка...
И не захочешь, а вопьешься и глазами, и ноздрями, и всеми фибрами вообще...
Чего нельзя сказать о разуме.
С разумом у него послабее. Соответственно и у нас – читателей – разум отдыхает.
ОЛДО
С наслаждением читаю книгу «Календарь песчаного графства».
Автор – Олдо Леопольд, американский эколог первой половины XX века.
Глубочайше осознанную взаимосвязь всего живого на планете на фоне жизнедеятельности Человека, как феномена Природы, излагает он строго научно, проникновенно-поэтично и удивительно просто.
И в каждом очерке, в каждой новелле этой замечательной книги звучит тонкая печаль автора, ибо он, быть может, как никто другой в своем времени, понимал спорность и неоднозначность такого явления цивилизации как прогресс.
Это великий эколог и несравненный писатель.
ПЛАТОНОВ
Окунувшись в терпкий, первобытный Океан платоновского «Чевенгура», где густоту метафоры хоть ножом режь, я быстро устал мозгом. Я устал плыть в этом бесконечном «супе бытия», судорожно удерживая ум на поверхности тяжелеющими взмахами глаз...
И я малодушно бросил этот Океан, выполз на берег и не нашел в себе сил войти в него вновь...
Пока.
ШУКШИН
Василий Макарыч – лукавейший из русских писателей!
Знаменитый «чудик» – тот тип селянина, который под его пером ожил и стал главным героем, действительно есть все самое лучшее, что существует в русской деревне.
Можно сказать, что он собрал «сливки» человеческих характеров села. А прокисшее «молоко» бездуховности, жадности, зависти, лицемерия, что является истинным лицом деревни (читай «Пелагею и Альку» Федора Абрамова) – спрятал напрочь. Так, изредка, для оттенения заветного своего типажа, проскальзывают правдивые характеры в его блестящих новеллах.
И очень жаль…
Тому, кто действительно любит, что несомненно у Шукшина, – как-то особенно скверно скрывать правду.
СОРОКИН
Когда художественный Гений соединяется с духовным Злодейством, возникает Грандиозная Пошлость…
Именно таков В. Сорокин, волшебный словесный талант которого (может быть не имеющий по силе своей аналогов в русской словесности) был помещен Природой – увы! – в тело воинствующего антигуманиста и копрофага.
ПАВИЧ
Милорад Павич – это шампанское.
Искрящаяся, насыщенная метафорами и аллюзиями «жидкость», которая ударяет в голову, после чего некоторое время (это точно!) ходишь слегка обалделый от бесспорного аромата и вкуса поглощенного. Но…
Через некоторое время проявляется послевкусие, и ты понимаешь, что отсутствует самое главное – цельность букета того миробытия, которое обязано вобрать в себя истинное вино.
У Павича цельность отсутствует как сущность.
И это означает, что он – литературный фокусник. И книги и образы его всего лишь номера интеллектуального цирка. А зритель, понаблюдав за экзерсисами ума престидижитатора и порой даже очаровавшись мнимыми чудесами, выходит из его шапито и забывает сразу, только сев в трамвай…
ВИЗБОР
При всех безусловно протестных и гражданских нотах, его лирика, даже помноженная на «щемящее чувство дороги», в общем эстетическом итоге довольно посредственна. За исключением последних перед смертью лет.
Очень кратко и очень условно его можно назвать творцом «романтики первого порядка», эксплуатирующим биологическую основу homo sapiens: трель, капель, апрель (разумеется, голубой) и тому подобное. Пространство, им облётанное, такое детское, в плохом смысле этого слова, такое вымученное…
До тех пор, повторяю, пока не пришла пора подведения итогов, пока смертью не пахнуло…
Вот тут-то и началось настоящее, которое он всегда носил в себе…
Да не хватило уже самолету Юрия Иосифовича высоты эшелона…
Жаль – нестерпимо!
ТОЛКИЕН
Толкиен сумел очень достойно закончить свою сагу о мироздании Средиземья. Заключительный аккорд о земле Хоббитов, о Шире и о попранной, но восстановленной справедливости – потрясающе уместен!
Именно так и нужно заканчивать МИФ, чтобы не остался на губах хоть и праведный, но приторный вкус патетики.