Яблочный прилавок

               
Олег Петрович Пискунов, крепкий мужик с хозяйственной жилкой; завзятый  рыбак и дачник, встретив вернувшуюся с рынка жену, с первого же взгляда понял, что супруга не в духе.

Не снимая ветровки, Надежда Степановна  мрачно прошла в дальнюю  комнату, бросила на лоджию пустую  корзину  из-под яблок и с пакетом покупок направилась на кухню.

- Ты чего это, мать? Чего такая строгая? Это какой комар, забодай его в брюхо, укусил тебя? – семеня вслед за женой, с наигранным беспокойством спрашивал Олег Петрович.

  Надежда  Степановна не только  не ответила, но и не повернула к нему  головы; выложив из пакета покупки: булку хлеба, кулёк развесной вермишели, баночку зелёного горошка, бутылку молока; кое-что убрала в кухонный шкаф,  остальное  - в холодильник.  И всё это исполнила  опять же насуплено и молча.

Так же молча сходила в прихожую, сняла с себя ветровку, влезла ногами в  просторные войлочные шлёпанцы и вернулась  к столу.
Олег Петрович стоял среди кухни и ждал, когда, наконец,  хозяйка сама  созреет для разговора.

С улицы в единственное окошко глядела унылая хмурость осеннего дня, такого же серого, как и лицо жены. Олег Петрович не выдержал и спросил:
- Нет, мать, ты чо, в самом деле, мрачнее тучи? Чо случилось-то? Кошелек, что  ли, свистнули?  Ну, и хрен с ним, с этим кошельком! Чего же так расстраиваться? Люди вон миллионы теряют,  и не падают духом. А тут подумаешь, яблоки продала…

Надежда Степановна подперлась, поджала и вздохнула, объявив:
- С Катькой поцапались – вот что…

- Это с Рожковой?! Да ты что? – удивился Олег Петрович и поскрёб затылок. –  Вот  те на! Вот это новость!.. Чего не поделили-то? То были, не разлей вода, и тут - на тебе!.. Из-за чего поцапались-то?

- Да не из-за чего, - скорбно вздохнула  Надежда Степановна. – Заревновала…..

И, не глядя на мужа, стала рассказывать, как и  почему заревновала  её Катерина, в мельчайших  подробностях передавая  весь их разговор; даже слова в подражание своей  подруги произносила немного врастяжку.

- Я, видишь ли, ей винова-а-та, что мои яблоки лучше расходятся! 

- Фу ты, грех-то какой! Надо же! –  расхаживая по кухне и для убедительности шлепая себя ладонями по бедрам,  не уставал удивляться Олег Петрович. – Это у неё разум за разум зашел, затмение мозгов!..

В серьезность  размолвки жены и  её подруги он  не верил, но на всякий случай всецело держал стороне  своей супруги и  на Катерину досадовал.
 
 – Нет, мать, чего она хочет? – собирая складки на переносице своего  жесткого, продутого рыбацкими ветрами лица, спрашивал он, дыша всей грудью и широко  разводя руки. – Причем здесь ты?.. Да наши яблоки, как игрушка! Одним  товарным видом залюбуешься. И крупные –  каждая в  добрый  кулак! Разве сравнить их с Катериниными. Они же у нас, словно медом налиты!  Потому и расходятся у тебя, словно пирожки с лотка! А у Катьки  что? Морщенные, вялые да кислые, как щавель. И какой  дурак  за  ними кинется? – возбужденно расхаживал он по кухне, то насмешливо останавливаясь, то по-бычьи сердито клоня  голову. - Да на её яблоки я бы сам плюнуть хотел!.. Нет, пусть она на себя обижается, - перевел он разговор на Катерину. – Сколько стучал  ей по мозгам: «Поливай, Катя, не скупись! Не экономь на воде!..  Экономить на поливе,  это же все равно, что портному на кройке выгадывать, а на шитье терять.… Ну, нечего, - пообещал он с  таким видом, как будто убить эту Катерину собрался.  -  Теперь-то, надеюсь, одумается; перестанет дуть на молоко, когда оно убежало.  Не моих  слушала человеческих  убеждений, а теперь,- ишь, ты! - раззавидовалась….

Олег Петрович взъерошил короткие жесткие  волосы, и они у него встали торчком, как иголки ежа.
 
Брала  его досада, что именно с Катериной, своей ближайшей подругой, надо было поцапаться жене. И поцапались-то, выходит,  не из-за чего; можно сказать, из-за пустой бабьей глупости, непонимания природы самого рынка. Обе, небось,  думают, что  продать яблоки – дело совсем ничтожное. Нет, милушки мои, их  прежде ещё с умом вырастить надо, сохранить, перебрать,   потом уж  на рынок нести. А эта Катька – вот зараза! - совсем неуправляемой стала без мужика! Завалящего, что ли, какого  ей найти?.. Да ведь заест, пожалуй! Сам сбежит, как швед из-под Полтавы…

С Екатериной Алексеевной Рожковой,  особенно с её покойным мужем Василием  Спиридоновичем  Пискуновы,  они были с давней молодости дружны. В лихие девяностые вместе нанялись в только что открывшуюся  строительно-монтажную фирму. Хозяином её был человек молодой, а уже жулик. Собрал с дольщиков деньги и немалые, по слухам; не заплатив работягам, хотя обещал платить в двойном размере, собрал свои вещички, да и смотался в Израиль. А оттуда его никаким крючком невозможно стало достать.
   
И остались они с Василием Спиридоновичем  без работы и без  денег. Выжили исключительно благодаря смекалке покойного друга, царствие ему небесное,  догадавшегося заняться заготовкой  березовых веников для  частных бань.  А ещё налегли на свои дачные участки; завели теплицы, летом стали торговать клубникой, зеленью и ранними овощами; осенью яблоки пошли в ход. Деньги не ахти какие, но и  выбирать было не из чего; тут, как говориться,  не до жиру…

У Рожковых тогда клубника была особенно хороша, да и яблони обильно плодили, а как не стало Василия Спиридоновича,  дело потихоньку и начало угасать. Дачу Катерина бросить не стала; и  тяжело пришлось без  мужских рук, а держалась. Однако урожаи  все-таки были уже не те.

Помня их старинную дружбу, Олег Петрович не оставил Катерину  без своей поддержки; помогал по силе своих возможностей; и старьё, бывало, выкорчевывал на её плодовом участке, и  побеги вырезал,  окулировку проводил. И  всё это делал без всякого насилия над собой, находя  в работу немалое удовольствие. Отчего не помочь человеку, если ты свободен и нет у тебя никаких иных забот? Летний день велик и долог, без дела хоть на столб лезь от  тоски и скуки. Вот и помогал, тем более что дачи их соседствуют, лишь одним межевым забором разделены.

И всё шло бы хорошо, если бы не Катеринины заморочки.  Споры начались из-за полива. Плату за воду в дачном кооперативе вносят по индивидуальным счетчикам, тут Катерина и начала экономить. Сушь  калит, настоящая Африка, яблоньки, как птицы с подбитыми крыльями,  до самой земли ветки опустили, Сердце кровью обливается, глядя на них. В самый раз напоить бы досыта,  а нет, Катерина если и   польёт, то лишь для  видимости; легонько окатит из шланга листву, а корень сухой. Аж, смотреть тошно! «Да что же это ты над растениями измываешься? – станешь ей говорить. -  У них же глотки пересохли от жажды!».

А она в ответ и скажет недовольно: «Уливай, пожалуй, так все деньги  и прособачишь на их полив. С ними сама, как ведьма,  вылетишь в трубу! На кой в таком случае и дача?».
Ну, что тут скажешь, если человек жадничает?

 По первости до горячего доходило, но со временем отступился: «Делай, как знаешь. Ты хозяйка, тебе и решать.  Только без полива, скажу, дорогая соседушка, на нашем  каменистом косогоре полноценного  урожая не получить. Сама же жалуешься, что твои яблоки, будто  «на один глаз подбиты». С того и «подбиты», что влаги не даешь».

И теперь, вспомнив этот свой бесконечный спор с Катериной, Олег Петрович поморщился и  сказал жене:

 - Вот и попеняла бы свой подруге, напомнила  про летний полив её. Прежде,  чем ревности да обиды выставлять, нужно было о  воде думать. А теперь чего локти кусать? И  фырчать незачем. Рынок  он и есть рынок. Сам подсказывает, кто и как трудился на земле.  За прилавком конкуренция, милушка,  правит бал. А она хозяйка суровая; с ней не очень поспоришь. Завистью да обидами тут дела  не поправишь.
А  ты, Надя,   не пронимай её слова близко к сердцу, -  ласково посоветовал он. – Сделай своё снисхождение. Торговля не идёт - вот она и фырчит, бьёт копытами, досадуя! С того и помрачение ума  нашло. Поверь моему слову,  расторгуетесь, и  всё обиды  отлетят, как шелуха по ветру. Опять ещё какими подругами станете!

И Олег Петрович слегка задумался, глядя  в окно. Он часто задумывался как бы ни с чего. Рыбацкие томления в ожидании поклёвок,  нередко очень даже долгие, и приучили к этим, можно сказать, его философским раздумьям. Думал он и  о природе, и о человеке, об устройстве самой жизни, которая, по его мнению, очень несовершенна, поскольку сами люди несовершенны. Не довольствуются тем, что в руках,  тянутся ещё что-то ухватить. И  чем больше тянуться, тем длиннее руки становятся,  как заметил он; и больше человеку  хочется. Вот и Катерина желает иметь такой прибыток, как они вдвоем с супругой имеют. А как это можно? К тому же на всех одинакового прибытка  вряд ли когда придётся.
Отсюда и конфликты между людьми, думал Олег Петрович. Отсюда  и конкуренция. Вот грызут друг друга, да войны устраивают; брат на брата идёт, как вон на Украине теперь. Хоть телевизор не включай, мать их в душу!  Одно кровавое побоище…

И Олег Петрович вздохнул; э-хе-хе, жадность наша! Нет, чтобы проявить выдержку да терпение, какое хотя бы вот сам он проявляет, сидя с  удочкой на рыбалке; своей поклёвки дожидаясь. Нет же одно  нетерпение в мире да  жадность. Они сталкивает людей…

Надежда Степановна хотя и выслушивала обстоятельные рассуждения мужа, но относилась к нем несерьезно. Она и сейчас  слушала его в пол-уха, продолжая думать о чем-то своём.
А когда пришла пора высказаться, вдохнула,  подняла голову и пожаловалась:

-  Ох, даже   не знаю, Олег, и не хотела говорить тебе.  Дело ведь  не только в Катерине. У нас весь яблочный прилавок почитай пересобачился. Такая неприязнь, такая атмосфера, даже на рынок тошно идти. И не идти  нельзя.  Яблоки ждать не станут, портиться начнут. Сгноим урожай – и выйдет:  ни себе, ни людям.

Олег Петрович даже как-то обрадовался этому замечанию жены.
- Вот-вот, а я что тебе говорю! – воскликнул он, вытянув шею и  слегка наклоняясь. -  Конкуренция правит бал!  Она мутит у вас воду. И, скажу,   не только у вас, везде, всюду, во всем мире, зараза!

Глаза Олега Петровича загорелись, и он принялся горячо развивать так  удачно влетевшую в его голову мысль:

 – Для Катерины с её яблоками, скажу, эта конкуренция настоящий враг теперь. А для тебя,  она -  двигатель прогресса. Всё, что происходит на вашем  яблочном фронте, во всём мире идёт то же самое!
Посмотри, какие страсти творятся   на этой няньке Украине! – бросая  взгляды  на жену,  говорил он, всё больше загораясь. – А от чего? Да всё от той же конкуренции! Только там не  вы,  бабы,  бьетесь за копейку. Там  погуще варево. Там олигархи схватились, до большой крови  дошло. И Запад туда же вщемил свою лапу. А как же ему без этого? Европа же! Старый колониальный зуд  проснулся.… Вот и заскакал народ по Крещятику под их  пирожки да сандвичи! Только, скажу тебе,  Надя, бестолку он скачет: ничего для себя не добьется. Смотрю ныне на этих их киевских панов: господи, да мы же их в школе проходили! Они же  во времена Тараса Бульбы билетами в православные храмы торговали. И теперь стараются своего  не упустить! И вот что  доложу тебя:  вся эта «нянька» так и пролетит через их прямую кишку. Всю, как есть, в свой унитаз спустят….

Когда Олег Петрович возбуждался, то начинал говорить особенно горячо, размахивая руками, подергивая плечами,  кивая головой. К этому Надежда Степановна привыкла давно, но теперь, видя возбуждение мужа, она вдруг с подумала, что он чем-то напоминает ей одного мужичка из их дачного правления,  как-то убеждавшего их весной, что за воду лучше платить не индивидуально, а сообща - всем дачным массивом. Этот мужичок стоял на том, что правление гораздо толковее сумеет ими распорядиться. 
«Уж оно-то распорядится!», -  досадуя на  непрерывно бубнящего мужа, думала она.
И с досады ей представилось, что слушает не своего Олега Петровича, а именно голос того мужичка из дачного правления, который и росточком-то так себе, хоть в чулок завязывай,  и головёнка щуплая, а чужими деньгами он, видишь ли, с чего-то  должен умнее её распорядиться…

Эта досадно засевшая мысль мешала слушать мужа, который продолжал что-то говорить, возбужденно расхаживая по кухне, и Надежда Степановна, не выдержав, порывисто встала, бросила на Олега Петровича сердитый взгляд и  спросила с такой досадой в голосе, что он испугано замер и замолк:

- Нет, ты чего  несёшь тут? Телевизора, что ли,  наслушался?   При чем тут Украина? Я тебе, о чем говорю-то? О Катьке, о прилавке нашем, о зависти бабьей, а ты куда попёр? А тебя, на какие такие  Гималаи понесло?..  Нет, это прямо беда с ним, - пожаловалась она неизвестно кому. - Ты ему про Ерему, он тебе про Фому!
Сердитое лицо Надежды Степановны раскраснелось и пылало досадой.

Олега Петровича  будто  заморозили; он стоял,  как столб, с вытянувшимся лицом и беспомощно растопыренными руками. В его застывших глазах читались и беспомощность, и удивление: «Чем это не угодил? Чего не так сказал?».

- Нет, мать, ты погоди. Ты ничего не поняла,  - кинулся он  оправдываться. – Я тоже  - о вашем прилавке, только в  общем  масштабе, в  глобальном, так сказать…
Надежда Степановна не дослушала.

- Да кому нужен твой глобальный масштаб? –  резко оборвала она, двинув ногой табурет и  направляясь   к раковине, где сразу же пустила  из крана воду,  сердито  указав на горку немытой посуды:
- Вот он, твой масштаб! Лень было вымыть-то за день?.. Только и  надёжа у тебя на жену…
- Тут дело такое, мать, -  опять стал оправдываться Олег Петрович. -  Не успел, понимаешь.… Мормышки паял….
 
  - Только и знаешь свои  мормышки! – сурово оборвала его Надежда Степановна. -  Только и на уме они у тебя! Вот и заносит тебя с этих мормышек да с твоего телевизора, черт те куда! – яростно натирая  губкой суповою тарелку, говорила она, склонившись над раковиной.

Он глядел на её сильные, проворно  работающие руки с беспрерывным мельканием пальцев в блестках горячей воды и потихоньку отступал к двери, зная: теперь надолго завелась.
Выскользнув из кухни,  Олег Петрович бесшумно прошел  в залу, плотно закрыл за собою дверь и включил телевизор,  чтобы не слышать ворчания  жены. 

В телевизоре опять говорили про эту няньку Украину, про то, что не замолкает там война; что снова обстреляли жилые кварталы и   опять убиты дети.
Олег Петрович слушал тревожные сообщения и печально качал головой.
                ****
Записал эту историю и задумался: к чему она? Где тут мораль? Какая философия?
 
А  нет никакой философии. Просто выдался кусочек обыденной жизни обыденных людей  с их обыденными заботами,   интересами и нуждами, которые на фоне великих дел и событий и выглядеть должны, наверное, совсем  ничтожно. Но ведь и  все самые героические дела и события  вызревают тоже  не где-то там, на заоблачном олимпе, а в недрах  всё той же простой человеческой жизни, в гуще его повседневной обыденности.

Как  воды великих рек собираются из неприметных родников, кристаллов снега, дождя и туманов; из ручейков и малых речушек,  так и картины общечеловеческой истории слеплены из множества судеб самых  заурядных людей;  их повседневных дел и негромких  поступков. Они и определяет  в  конечном счете  черты той или иной  эпохи.   
А вот какая  эпоха вызреет в недрах нашей жизни, к каким берегам истории вознесется она, зависит и от нас самих; оттого, что сами делаем.
=========