В общественной жизни Дмитрий был успешно развивающимся бизнесменом, в личной у него тоже был полный комплект: жена Уна, любовница Дуала и две сабы, Трея и Куадра. Имена вообще-то условные, только красота настоящая у всей великолепной четвёрки.
Уна была для детей, готовки и уборки помещения. Чем богаче и влиятельней становился Димон, тем меньше забот должно было налегать на её хрупкие плечи, но происходило как раз обратное: Уна была ревностна в работе и ревнива к её плодам. Постепенно она как бы окукливалась и черствела, замыкаясь в тесном круге домашних хлопот.
Дуала существовала во имя рисковых походов за культурой, в какие авантюры она почти насильно вовлекала своего покрывателя: каждую в неделю, с двух часов пополудни и до позднего вечера. Ночевать он у неё не ночевал, считая это до крайности пошлым беспокойством. Для этих целей существовало супружеское ложе.
Трея и Куадра обслуживали Димоновы экшены с двух сторон: нежная и вкрадчивая Трея била его, колола, щипала и всё норовила поставить на нём своё персональное клеймо, властную Куадру связывал, порол, клеймил и прочее по списку он сам, и всем троим это нравилось аж до жути. Потому что Димон был по натуре доминант-мазохист, но с небольшим оттенком свитча. Свитч, между прочим, - это БДСМ-оборотень, который в равной степени любит подчинять и подчиняться, получать остро-пряные ласки и дарить их. Смотря кому и от кого.
Одними словами, всё у Дмитрия было гармонично и полная чаша, только вот не хватало некой вершины, где всё лучшее в нём сплетётся в едином порыве, устремится ввысь по ступеням - и падёт ниц перед некой богиней во плоти.
Иначе говоря, мужик мечтал о суровой даме без пощады, страха и упрёка, La Belle Dame sans mercy, sans peur et sans reproche, которая совместит в себе все лучшие черты домашнего тетраграмматона и сделает ненужными остальных спутниц жизни. Он даже имя ей придумал: Луиза. Если брать в рифму - Димон и Луизон. Представлял себе ночами: статная брюнетка в пурпурно-алом, с ослепительной улыбкой и некими плодами Цереры у самых ног, в такой изящно плетёной кошнице, каковую и корзиной-то поименовать неловко. В качестве плодов интуиция отчего-то упорно подсовывала ему белокочанную капусту, но на это можно было не обращать внимания.
А в жизни была лишь эта четвёрка ревнивиц. Дуала ещё куда ни шло: выследит сначала какую-нибудь скандальную кинопремьеру или, наоборот, мало раскрученный показ голых мод, открытие ночного клуба и звонит в офис с неотслеживаемого смартфончика: "Алло, здравствуйте, пожалуйста. С кем имею честь - с личной секретаршей Дим Димыча? Мариночка, шеф жёстко на месте или в кабинетике напротив - этак входит и выходит, входит и выходит? Передай ему - есть два билета на эксклюзивный показ и распродажу авторской коллекции Альберта Пирпойнта. Прелесть буквально убийственная. Граф, немедля срывайтесь с места, вас ждут великие свершения!"
И всё это - неотразимо медовым голоском.
Трея и Куадра держались строго по-деловому: со службы впопыхах не выдёргивали, тем более незачем, добирались до хозяина в полном согласии с календарём сессий и умело пользовались кодовыми словами. Зато уж если доберутся...
Бывало, супруга спрашивает этак заполночь:
- Ты сегодня сам не свой из офиса явился.
- Буквально заездили, не смотрят, что я глава фирмы. И мартингал на беду слишком неподатливый попался.
- Можно подумать, у тебя в штате математиков нет. А в компьютере - вычислительных программ. Куда это годится: правая рука так онемела - за ужином вилку не мог удержать.
- А это я долги возвращал. Сама знаешь, как это: бьёшь... то есть берёшь чужие, а отдаёшь свои. Прямо с куском сердца отрываешь. Да не беда: пройдёт без следа.
Битьё битьём, игра в лошадки - игрой, но вот регулярное лежание в одной постели даром не проходит.
Уна как-то вдруг забеременела и родила.
Девочка вышла прехорошенькая - и была такой с самого начала, не то что обычные младенцы, на каких глянешь - и самого родимчик хватит. Глаза как влажный чернослив, тёмная поросль кудряшек вокруг родничка, с первых дней - ангельская улыбка. Лицевые мускулы рефлекторно подёргиваются, говорили. Димон не верил:
- Вы ещё скажите, что она гулит и лепечет без смысла. Я же слышу, как она мне себя называет: Адя, Адя, Аде-ла-ида. И хмурит бровки, если кликуху не подхватишь.
Так и окрестили её. Аделаида Дмитриевна.
У матери молоко в груди прибывало-прибывало, да так и не прибыло к месту назначения. В нынешнее время это не беда: Уна самолично вливала в дитя молочную смесь, прислонив дочь и бутылочку к предполагаемому источнику грудного вскармливания. После езды в роддом она ещё больше замкнулась в себе, даже из дому не выходила больше чем на полчаса. И всё хирела и чахла, как царь Кощей над златом.
- Возьми няньку, - уговаривал её муж.
- Это ведь моя дочь, - отказывалась Уна.
- Но и моя тоже, - возражал он. - Много будет пользы, если ты себя уморишь, а девочка останется на меня одного?
Ответом часто бывало:
- Вам, мужчинам, лишь бы дорваться до власти. Вот помру - тогда её и получишь. Но я себе такого не позволю - живучая.
Димон посоветовался с остальными тремя.
- Ребёнок - наш любимый пыточный девайс, - выдала сентенцию Трея. - Вот священники говорят: наказывать женщину телесно - неуважение к ней. Да как же иначе? Она самой природой к этому приуготовлена. Роды, клизмы, иголки, выход детского места, отгрызенные соски, мастопатия, всякое такое.
- Дитя - несмываемая королевская лилия, - продолжила эту мысль Куадра. - Никакими притираниями не избавишься. А стоило бы немного высветлить пацанку. Мама - блонда, папа - шатен, а это двуногое без перьев, похоже, в четвероюродного дедушку отлилось. Который черкес или армянин.
- Зато неплохой материал для медитаций, - Дуала сложила руки калачиком, будто укачивая. - Я ведь подсмотрела: сидит наша мамаша, вовсю носом клюёт, её дитятко давно уже грудь теребит, потому что в рожке пустой воздух.
- А если отправить нашу даму в престижный дом отдыха? - спросил Дмитрий. - Дуа, до того как я на ней женился, она ведь горнолыжным спортом увлекалась. И сноубордингом.
- Идея! У тебя собственное шале где-то рядом с Давосом куплено, - воскликнула Дуала. - Ездишь раз в году на конгрессы и форумы, остальное время сдаёшь в аренду.
- Долина - прямо кумир туберкулёзников, - мечтательно вздохнула Трея. - Остров Сокровищ Стивенсона и прочее.
- Лучшее в мире медицинское обслуживание, - подтвердила Куадра. - И с недавних пор - интенсивные бизнес-курсы самого высокого разряда.
Все они знали об этом не понаслышке: один Дмитрий сидел у жениной юбки будто пристёгнутый. Ну, кроме поездок на всякие там деловые мероприятия.
Но тут и его достало. Купил на прямой рейс два билета (без сопровождающего отпускать хилую козявку в горы страшно), буквально всучил супруге и как отрезал:
- Езжай лечись, тренируйся, развлекайся. Бэбиситтера найти - не проблема.
- Нет, - пролепетала Уна.
- Да. С тобой поедет начальник моей спецслужбы, Ашот Левонович.
И добавил:
- Силач, красавец, умница. Прямо с куском сердца отрываю.
Тут Уна как-то уж очень легко переменила решение. И послушно улетела в горы мировой значимости.
А нянек и мамок у Адочки сразу получилось много. Целых четыре. Голубили, тетёшкали, кормили-поили всяким вкусным и питательным. Димон перенёс свою контору домой. Дуала набрала всяких образовательных аудиопрограмм для малолеток, вместо ти-ви повесила над детской кроваткой картину современного художника, купила шестиструнную гитару и пианино: малышке полезно слушать хорошую музыку, а ей - тряхнуть стариной. Садо-мазо близняшки оказались нежнейшими и чуткими воспитательницами: ведь их учили брать ощущения всей поверхностью тела, а настроения партнёра - ловить на лету.
В разгар такой замечательной жизни это и случилось.
Иначе говоря, деловая Уна уж чем-чем никогда не грешила, так это праздностью. Как только они с охранником поселились в доме, записалась на самые денежные курсы повышенной экономической интенсификации. Или вроде того - следствие потом не могло в точности установить.
А во время малых вакаций, которые случились внутри больших, запланированных мужем, решила живой ногой слетать на истерическую родину. Посмотреть, не забыла ли там чего.
Ключ от непарадной двери был в дорожной сумочке. Как установило следствие, неподалёку от холостого "Браунинга Бэби".
Благозвучный шум доносился уже с порога, из чего можно было судить, что тати и бракокрадцы вконец потеряли бдительность. Расхлопнув дверь в детскую, дама узрела умилительную картину. Дуала, склонившись над гитарой, исполняла переливчато-страстное "Фанданго" Солера. Годовалая Адочка, улыбаясь во всю мордаху, ритмично покачивалась в манеже, потряхивая погремушкой в виде флоггера, унизанного бубенцами. И те же лад и страсть взрывались за одной из соседних стен криками, стонами и ударами. Там тоже извлекали музыку из подручных инструментов. Расслаблялись все, в общем.
- Сволочи, пидорасы, ****уны! - возопила вмиг просёкшая супруга. В свои критические моменты никакая дама не может контролировать своё логоизвержение. Дуала бросила инструмент на пол, так что гулко звякнули струны, и рефлекторно отшатнулась. Ада скривилась и заревела во всю глотку:
- Па! Ду-а-а!
Полуголый Димон через все двери рванул из кабинета в детскую, чтобы как раз поймать ответную реплику: перебросив ридикюль ближе к локтю и обеими руками вырвав дочь из загородки, Уна метнула её в соперницу с воплем:
- Она твоя, говорит, - так получай!
Женская меткость нередко оставляет желать лучшего. Ребёнок пролетел около метра и вместо того, чтобы угодить Дуале в пышную грудь, врезался тяжёлой головкой в дивное творение чеха из Кремоны. Сумка сорвалась с локтя и непостижимо ринулась следом, дробя череп и гитару.
Настало гробовое молчание. Близняшки, наконец, догнавшие хозяина, так и застыли на пороге. Дмитрий наклонился над Адой: расплющенная головка лежала под каким-то странным углом, карие глаза с булавочным уколом зрачка в каждом смотрели бессмысленно, изо рта и носа густо цедилась кровь.
Внезапно осиротевший отец выпрямился. Лицо его сияло мрачным одушевлением.
Следующая реплика удавила собравшихся куда больше.
- Там внутри пистолет? - спросил он жену. - Заряжен? Без такого Лев тебя бы одну не выпустил.
Почти не глядя нагнулся, вынул револьвер из липкой и скользкой сумки и достал патроны из барабана. Вернул назад.
- Рассеянная ты, мадам. Берёшь ствол в дорогу - так хоть снаряди путём, - продолжал он тусклым голосом. - Начинку до приезда полиции выкиньте подальше. Особо не усердствуйте, мои жёлуди точно такие. Дуа, это я убил по ошибке. Вместо сами понимаете, кого. Девочки, вы этой моей на всякий пожарный случай накрутите шибари, типа тоже развлекалась. И на меня - посерьёзнее. Поверят: вы втроём куда меня круче.
- Не поверят, - отозвалась Трея. - У закоренелых тематиков принцип "не навреди" выходит на уровень мирового стандарта.
- Поверят, - возразила Куадра. - Мы ведь извращенцы, что с нас взять.
- Декорации не успеем выставить, - Дуала изображала деловитость, но дрожащие губы выдавали её с головой.
- Ничего, хватит сделать намёк, а прокурор дорисует остальное, - подытожил Дмитрий. Внутри у него кружилась чёрная воронка смерча размером в галактику, но наружная оболочка явно твердела и упорядочивалась.
Все с ним согласились - под влиянием гипноза, который он излучал в качестве общего доминанта. Да и собственную шкуру хотелось уберечь.
До приезда официальных лиц жалостный трупик не трогали: положено так положено, не нам поднимать. Дмитрий обвинил себя в неосторожном убийстве на фоне дикой оргии: пораздумав, женский триумвират решил смягчить выданную шефом формулировку. Так как остальные, по общим словам, пытались его урезонить, проходили по делу они не соучастниками, а простыми свидетелями. Их показаниям верили, но проку с того вышло немного.
Дело было шумное, породило множество толков и инсинуаций в прессе - свободной, продажной и купленной на корню. Акция под классическую музыку служила отягчающим обстоятельством, пожизненный смертный приговор был неминуем. Ради детоубийцы, что к тому же пролил родную кровь, мораторий на смертную казнь приостановили во временном порядке.
Как самого опасного из маньяков современности Дмитрия поместили в камеру-одиночку, расположенную в самом тёмном углу самого тёмного тюремного подвала.
В ночь после огласовки приговора Луиза вновь явилась своему рыцарю в полном блеске: парча на платье сияла как лакированная, зубы отливали чистопородным серебром, натурально-замшевая кошёлка, перекинутая через согнутую руку, формой была точь-в-точь как ридикюль Уны.
- Поразмысли, - сказала она. - Красная вдова называется так, потому что делает женщин вдовами. Барашек - оттого, что испытывали его вначале на баранах. Типичное явление семантического переноса. А куда перенесёшься ты, в ад или рай, если имя покойницы было Аделаида?
- В ад, похоже, - ответил будущий смертник. - Я ж Аделу, Аделалиту (н согласных язык у него чуть заплетнулся) любил как неродную. Прости - не по-детски. Имею в виду, далеко не родительской любовью.
- Это ты, лопух стоеросовый, Набокова начитался, - изящно оскалилась Луиза. - Тем более что имя соответственное. Художественная литература плохо влияет на восприятие бытовых факторов: у многих вместо своей башки на плечах модная книжка или вообще Сорбонна. Стоило бы исправлять мыло-помалу. Эх ты. Любовь сама поначалу дитя, но растёт вместе с человеком. Хотя и то, и это известно из Шекспирова сонета.
С тех самых пор заключённый в узилище стал каждое утро менять сорочку - настоял, чтобы жена присылала в передачах. Виделся он с острой на язык красавицей всякий день, особенно после плотного завтрака или обеда: смертников в государственном узилище кормили ну просто на убой. Немудрёная, полезная для здоровья пища, содержащая все мыслимые в природе витамины и микроэлементы, но скрупулёзно очищенная от алкоголя и наркотиков, включая человеческий эндорфин.
Всё это вместе взятое порождало внутри узника сильную сенсорную депривацию вкупе с превентивным сабдропом, и восполнить такое не могли никакие тычки, пинки и зуботычины свирепых крутоусых надзирателей с переполненными страхом мошонками. Да! Они ударяли его, потому что боялись, а ему хотелось, чтобы кто-то делал это из чистой и непорочной любви. И Димон тосковал по своему четверному гарему. Даже сугубая блондища Уна припоминалась с нежностью: ведь не виновата, что мало на учебные стрельбы водили.
- Ну чего улёгся на топчак с миной типа "никто не пожалеет, никто не приласкает"? - смеялась над ним Луизетт, куда более прежнего похожая на легкомысленную француженку-"задери подол".
- Размышляю. Верно ли считают, что отделённая от тела голова живёт ещё с полминуты, а боль, которую она испытывает, растягивается до бесконечности, словно жвачка, вытянутая из пасти Господа Бога в день Тотального Сотворения?
- А что? - спрашивала она, сладостно вращая подведенными глазами - развесёлая шлюха из оперетты Легара, в карминовых губах покоится красная роза из Люксембурга, в пальцах - веер, чёрный и драгоценный.
- Да нехило бы испытать на себе. Хотя мне, в общем, по кочану.
- Не загадывай далеко вперёд. Кто за тебя подписал прошение об амнистии - офисная секретарша или кто-то из дам особого рода? Ах, ты сам под нажимом адвоката? Вот оно и то-то.
Настойчивое "Т" вбухивалось в напрягшийся мозг, словно алая буква Натаниэля Готорна. Во мне твоя печаль, на мне твоя печать.
Но любая печаль склонна испаряться, любая печать рано или поздно приземляется в сургучную блямбу на гербовой бумаге.
Финальная картина.
Рано утром, ещё до завтрака - ибо процедуру нелишне производить на пустой желудок - в камеру Димона вваливается куча-мала траурного народу. Начальник тюрьмы с добродушной миной, адвокат с мрачной, прокурор с безразличной плюс незнакомая троица вообще с никакой.
- Господин Калашников, апелляция отклонена, - вещает адвокат.
- Настало время Последнего События, - вздыхает прокурор.
Под диафрагмой тихонько ёкает, сердце, по детскому выражению, "подплывает кровью" - мягкая такая волна, как на Чёрном море.
- Ну и слава Богу, а то мне едва не пришлось дожидаться, - говорит Димон в стиле короля Луи Каторза и протягивает сомкнутые в запястьях руки тому из троицы, что кажется посимпатичней.
- Ковать не велено, - шепчет тот. - Вы же не собираетесь брыкаться?
- Нет, - отвечает Димон, - разве что отлить. Тогда я прямо здесь, ладно? Вы - отвернитесь, пожалуй.
- Даю добро. Через наш модернизированный унитаз мудрено просочиться, - философствует начальник тюрьмы. - Это вам не плакат с Марлин Мурло.
Минуту спустя компания солидно течёт из камеры и начинает мерное движение по коридорам, которое прерывается в подобии тесного футляра. Казнящегося сажают на табурет. Пока подручный исполнителя скоблит ему затылок национальной бритвой и аккуратно срезает воротничок парадной рубашки, сам исполнитель, старец в благопристойных сединах, любезно спрашивает:
- Кофе, сигарету?
- Сигарета в данном случае не тот экстрим. Если никого этим не задержу, - кофе, - с той же мерой учтивости отвечает Димон.
- Латте, глясе, экспрессо, американо, по-турецки?
- Просто чёрный и горячий.
И не торопясь прихлёбывает живой огонь, с наслаждением чувствуя, как на нёбе вспухают желеобразные волдыри.
Всё описано и расписано до него лучшими мастерами прозы. Виктор Гюго, Фернан Мейссонье, тот же Набоков...
Когда Дмитрия поднимают с сиденья и ведут, палач подхватывает его под локоток:
- Осторожно, ступенька.
"Шалишь, - думает Димон, - знаем от мастера Фернана. Это чтобы я Главного Орудия не увидел и не испугался".
И старается не глядеть под ноги, только вперёд.
Но там и в самом деле ступенька вниз, гадина такая! Он спотыкается и едва не падает - его придерживают за талию, как в туре вальса.
- Вниз по лестнице, ведущей вверх, - цитирует его спутник имя очередной книги.
- Старый олух и в самом деле потребовал, чтобы её укрепили на лестничном марше, - бормочут сзади. - Или помосте. Где мы ему возьмём при отсутствии публичности? Пришлось в сквере для цивильной обслуги.
Распахивается последняя дверь. В конце запутанного как головоломка туннеля зажигается горний свет мощью в тысячу ватт. Лазурь, лазурь, лазурь Малларме!
Нет, это что-то вроде потешной горки, оттого и покрашено весёленьким. Хмурое утро, милая Ада - эротиада, тории перед кумирней. Гигантская тёмно-красная рама во всё небо, косой треугольный нож ловит уходящие тени минувшего дня. Александр Блок или в самом деле утренний вечер?
Димон отстраняет провожатых, но главного мастера пропускает вперёд:
- Сам.
Вздымает себя по ступеням. Прислоняется к доске гигантских качелей, та падает, ошейник мазохиста роняет ему на шею деревянную половину небесного пароля.
Стремительно, как кровь из горла, истекают заёмные цитаты.
- Да, это воистину ты, - жарко шепчет Димон. - Моя Дама.
И стапятидесятисполовинойкилограммовое лезвие, срываясь с офигенноичёртпоберикаковской высоты, трогает его плоть мимолётно, легко и горячо, словно поцелуй возлюбленной.
Или плевок в корзину Бога.
Остаётся рассказать немногое. Четвёрка дам сплотилась вокруг пустоты, которая образовалась по смерти хозяина. Уна, закончив курсы, взяла мужнино дело в бестрепетные руки - как она говорит, ради наследника. Получается у неё отлично - талантливая бизнес-миледи. Красавец мальчишка, копия бедной Адочки, родился через девять с половиной месяцев после казни Дмитрия. По Наполеоновскому Кодексу, прибывшему в страну вместе с гильотиной, этого достаточно, чтобы писать его законным сыном ушедшего. Тигран Дмитриевич. Уна чувствует некоторую вину перед покойником, который виртуозно её выгородил; оттого Трея, Куадра и их лечебные девайсы - желанные гости в доме. Дуала и вообще занимается культурным самообразованием Тигрика, Уны и заодно Ашота Левоновича. Ибо свято место не бывает песто.
... Кто-то из блаженных духовидцев, которые вечно толкутся рядом с храмом Василия Путника, нагадал стареющей Уне, что Дмитрий на небеса так пока и не попал. И к бесам, понятное дело, тоже. В покойном и привольном месте, где он находится сейчас, время движется примерно так же, как на Земле, но причиняет куда меньше ущерба. Сейчас ему около сорока, и он благополучно женат на восемнадцатилетней Рае, Раисе Тиграновне Мардагян. Фамилия отца ей нравится куда больше, чем данная при рождении, - Калашникова. То же с именем, что и на самом деле было всего лишь безответственным детским лепестом.
Ах, Ада, Ада, Аделаида моя...
PS. То, что читатель может счесть опечатками (удавило вм. удивило), возможно, лишь такой юмор.