Своя кровь

 



  –  С Лялькой просто беда, – Дина Васильевна с сожалением посмотрела на внучку, которую за руку привела к Аркадию Андреевичу, детскому врачу. – И что делать, никто не знает.
– Что-то не в порядке, болит? – Аркадий Андреевич оценивающим взглядом обмерил пятилетнюю пациентку, что безучастно сидела рядом с бабушкой. На первый взгляд, ничего такого особенного, могущего вызвать подозрения на болезнь, он не заметил. Ну да, сидит смирно – хотя в ее возрасте дети непоседливы, разговорчивы. Зачастую в действиях непоследовательны. Но что тут скажешь?
– Да ничего у нее не болит, слава богу! – Дина Васильевна помялась. Видно было, что первоначальное ее решение – все выложить, как на духу, трансформировалось в сомнение: стоит ли исповедоваться?
– Я в ее возрасте, – Дина Васильевна, собравшись, наконец начала, – уже точно знала, кем хочу быть и что мне интересно. Да, – заметив недоуменный взгляд врача, воскликнула она, – в пять лет я хотела стать балериной и одновременно всенародно любимой певицей. Вот, помню, встану я возле зеркала – и пою. Изображаю из себя Людмилу Зыкину. И так пою душевно, что весь дом сбегается на меня посмотреть. Или у того же зеркала – ножкой, ножкой – туда-сюда, как Уланова.
– Правда-правда, – заметив вопрошающий взгляд врача, с вызовом воскликнула Дина Васильевна. –  И пускай моим мечтам не суждено было, по известным причинам, осуществиться – я всю жизнь проработала в бухгалтерии, тем не менее, цели у меня были.
– Что-то я вас не понимаю, – пробормотал Аркадий Андреевич. – Если бы вы пришли с жалобами на боли, скажем, в горле или на сухость кожи ребенка, я бы вам помог, эта моя обязанность. Но это… Это – не в моей компетенции.
Это не в вашей компетенции? – Дина Васильевна усмехнулась, как усмехается человек, знающий о собеседнике нечто большее, чем это известно окружению. – А я с жалобой на неопределенность души своей внучки. Ничего ей не интересно, ни к чему сердце ее не тянется.  Возьмется делать одно – скучно, бросит. Возьмется за другое – не получается, опять же, швырнет в сторону, и весь разговор. А ей уже пять лет!
– Не по моей части, – Аркадий Андреевич с силой хлопнул по столу папкой, подвернувшейся под руку, давая понять, что разговор закончен. – Я врач, и только.
– Нет, не только, – Дина Васильевна потянулась через стол к Аркадию Андреевичу и быстро зашептала, словно боясь, что их услышат, хотя в кабинете, кроме них, никого не было: медсестра то ли запаздывала, то взяла на сегодня отгул. То ли, по нынешним временам, так это и должно было быть: врачи, в целях экономии, работали без помощников. – Миленький, я все знаю. Помогите. Все говорят, что вы в частном порядке можете распознать в ребенке способности. Вон, в младшем Яснецове вы художника увидели, а в Грибодуеве – писателя. И дали родителям верное направление. Мы заплатим, не беспокойтесь. Ведь время пролетит быстро, и не заметишь, как Ляльке десять стукнет, а там и двадцать – и будет заниматься девочка не тем, что душа ее требует, к чему она лежит. Считай, жизнь изначально истрачена неправильно.
Врач недовольно поморщился. Своим видом он дал понять, что разговор его тяготит.
– Аркадий Андреевич, Аркадий Андреевич, – вскричала Дина Васильевна, – что же вы без ножа нас режете?
Внезапно соскочив со своего места, она обежала стол, схватила врача за руку и с явным намерением ее поцеловать, потянула ко рту. В последний момент, поняв, что задумала посетительница, Аркадий Андреевич резко дернулся, отчего едва не свалился со стула. Поцелуй не состоялся.
– Ну, хорошо, – Аркадий Андреевич задумался о чем-то. Щипнул свою ассирийскую бородку, взял ручку – решился. – Завтра в шесть часов вечера по этому адресу.
На следующий день Дина Васильевна, подпираемая с двух сторон известной нам Лялькой и толстым мальчиком лет восьми, стучалась в указанную на бумажке дверь.
На пороге вырос юноша, хорошо сложенный, который, видимо, был уведомлен о приходе гостьи. Он посторонился, дал им пройти, сказав, что Аркадий Андреевич ждет их в малой комнате, расположенной «на исходе квартиры». Почему-то это выражение «на исходе квартиры» вызвало волну гримас по лицу Дины Васильевны. Было заметно, как она напряглась: таинственная атмосфера, которая неизвестно еще во что могла перерасти, начиналась прямо с порога, со странной – режущей ухо – фразы.
Дверь в комнату была полуоткрыта – в ней царил бы полный мрак, если бы не горевшая вполнакала лампочка под потолком, обнаженная, безвольно свисавшая на проводе с потолка.
– Почему детей двое? – громыхнуло у Дины Васильевны за спиной, когда она шагнула внутрь.
– Так это… – гостья от внезапного окрика растерялась. – У Ванечки, ее брата, те же проблемы. Может, и ему поможете? Естественно, за плату.
Темнота выдавила из своей груди сначала тело врача, а затем, будто отстававшую от хода событий и голову его. Аркадий Андреевич обвел взглядом детей и сказал после короткой паузы, сомневаясь в чем-то и колеблясь:
– Пожалуй, начнем с мальчика.
Усадив Ванечку в широкое кресло, подлокотники которого были сделаны в виде переплетенных виноградных лоз со свисающими по сторонам гроздьями (что дало повод Дине Васильевне подумать об увлечении врача мебельным антиквариатом), Аркадий Андреевич провел над его головой, не касаясь, рукой несколько раз и пробормотал невнятно – что-то вроде «уби-куби-бомс». Еще рот Дины Васильевны не успел распахнуться от удивления, как внук уже спал и довольно громко посапывал, видимо, получая удовольствие от просмотра сна.
 – Начнем, – обратился врач к посетительнице, приглашая ее жестом найти себе место в затемненной комнате, откуда она могла бы наблюдать, не мешая, за разворачивающимся действом.
– От космонавта до продавца, от полицейского и до министра…
– Вот только не это. Только не полицейским, – подала голос из своего угла Дина Васильевна, – это не для Ванечкиного характера. Он не умеет ни просить, ни требовать. Ни брать.
– Молчать! – яростно прошептал Аркадий Андреевич. И продолжил:
– Опца-то-дрица-то-о-ца-ца, медленно, быстро, медленно, быстро.
Сначала Дине Васильевне показалось, что ничего особенного не происходит. Мальчик продолжал  крепко спать, и она уже хотела, скептически улыбнувшись, встать со своего места и, без слов, выражая тем самым отношение к трюкачу, намеренно распространявшему информацию о собственных талантах, увести детей из этого… Она никак не могла подобрать определение к слову «дом». Почему-то в голове вертелось только – «противный». Как вдруг Ванечка выполз из кресла и голосом взрослого человека – с какой-то зловещей интонацией – произнес:
– Деньги должны быть принесены в срок – через две недели. Иначе поменяешь свой адрес в элитном районе на кладбищенский. Хороший участок гарантирую – среди достойных когда-то людей. Ты понял, ублюдок?
Врач, подыгрывая мальчику, с дрожью пробормотал:
– У меня сейчас с деньгами напряженка.
– Значит, пакуй тапочки, мужик.
Аркадий Андреевич обернулся к Дине Васильевне, как бы безмолвно спрашивая: сойдет?
Гостья мотнула головой, чувствуя, как обида захлестывает ее всю: что же это? Воспитывать внука для того, чтобы он стал рэкетиром, громилой? Или кем – профессиональным вымогателем? Нет-нет. Еще одну попытку. Она так и прошептала, трагически заламывая руки, чтобы этот проклятый колдун видел ее переживания, боль, несчастье. Для других детей уготована художническая стезя, поэтическая дорога, на худой конец инженерная тропинка, а ее Ванечке – вот это? Почему? Милый, добрый, а главное – толстый и неповоротливый мальчик…
Проснувшийся Ванечка легко вернулся в кресло. Снова зазвучала невнятица «уби-куби-бомс», снова Аркадий Андреевич затрепетал над его головой руками.
– Деньги положишь в правый выдвижной ящичек моего письменного стола. Без всяких «но», – точно пресекая чьи-то возражения, продолжил во сне предполагаемую деятельность мальчик. Жесткий, колючий голос не оставлял сомнений: он пойдет на все, чтобы добиться своего.
– Ну вот, – сказал врач, прерывая сеанс, – я думаю, для вас все стало ясно. А вы сказали, что он брать не способен. Способен, как видите. Будущее не обманешь.
– Ничего мне не ясно, – простонала Дина Васильевна, – кроме того, что увиденное и услышанное мной сулит моему внуку беду.
– Да не все так плохо, – утешил Аркадий Андреевич женщину. – Полицейским он точно не будет.
– Впрочем, – добавил он, чуть замявшись, – и не все хорошо. Мэром будет ваш внук. Я ясно это увидел. Да и слова о письменном столе с выдвижными ящичками подтверждают предположения. Таким, знаете, современным руководителем он будет. Ну, знаете, без этого сегодня – никуда… Отсидит свое, о многом передумает… Не страшно, словом: не он первый – не он последний. Такой мэр.
Лялька с равнодушием наблюдала за происходящим. Сидела тихо. О таких детях говорят, что они незаметные.
– Прошу, – пригласил ее поменяться местами с братом Аркадий Андреевич.
Лялька безропотно села в кресло, тотчас погрузилась в сон. Едва врач сделал первый пас, вскочила энергично на ноги и, параллельно изображая игру на гитаре, одной рукой перебирая струны, а другой – бегая по невидимому грифу, завопила нечто нечленораздельное. Слов разобрать было невозможно, они, налетая одно на другое, образовывали какую-то сплошную звуковую массу.
Дина Васильевна обомлела. Невольно закрыла уши ладонями. Видя ее потрясение, врач резко оборвал картинку и бодреньким тоном заявил:
– Тут без альтернативы – все, думаю, понятно. Будет рок-певицей. Ничем это не лечится.
Возвращаясь с внуками домой, Дина Васильевна, опустошенная, размышляла. О том, что жизнь несправедлива. О том, почему из тихих и добрых детей вырастают такие вот, действительно… чудовища. Что, может, все еще сложится по-другому. Мало ли что. И о том, что делать нечего: свою кровь, кем бы она ни стала, будешь все равно любить. От нее не откажешься и ее не предашь. А иначе – в чем тогда смысл жизни?