В период ученичества я кочевал по разным школам и воспринимал учёбу как занятие нудное и болезненное. Мне не нравился армейский уклад, форма, жесткая и бездушная рутина повторений и чистописания. Материал я запоминал быстро и на уроках большей частью скучал. Оживлялся я когда предстояло узнавать что-то новое, а писать несколько лет палочки и крючечки, повторятьзнакомое - зачем? И когда мне мама сказала, что решила отдать меня в новую, только что открывшуюся школу, я воспринял эту новость без интереса. Элемент новизны в этом был - теперь надо будет ходить к центру города, а не за реку, - где я учился.
Но я не подозревал, что новая школа, «Наша Семнадцатая», - как мы её впоследствии называли, – перевернет мои представления с первого посещения! С первых дней занятия, школьный уклад увлекли. И неожиданно для себя я полюбил ходить в школу! Уличные друзья отошли на второй план, а настоящие, - теперь это были мои одноклассники.
«Нашу Семнадцатую» отстроили только что: везде пахло краской, по коридорам гулко и раскатисто звучало эхо, - от каждого шага, от каждого звука. Я не часто бываю в родном городе, но в один из таких редких приездов, я посетил нашу школу, побродил по коридорам, заглянул в класс. Сейчас, эха в коридорах нет, почему-то... Тогда было, а сейчас – нет. Такой феномен. За прошедшее с моего детства время, стены словно обмякли, исчезла какая-то пружина во всем и во всех, школа стала поприземистей, вросла в землю. Когда-то светлые, кирпичные стены сделались серыми, а окна смотрят на улицу, как заплаканные глаза старухи, ждущей своих, разбежавшихся по свету, сыновей.
И занятия тогда, в детстве, доставляли мне настоящее удовольствие. Учителя в школе подобрались молодые и задорные, мы у них были первыми, поэтому отношения выстроились теплые, домашние, - я бы сказал. Возможно, это сыграло со мной злую шутку: в какой-то момент, чувство меры мне отказало, и я слишком разбаловался. Но теперь это уже неважно, - просто, однажды, меня выставили из класса, - об этом мой рассказ.
Шел урок химии. На уроке предложили сделать какую-то лабораторную работу. На каждой парте стояли пробирки в пластмассовых решетках и колбочки с реактивами. Все эти мензурки и пробирки содержали жидкости необыкновенно ярких, необычных цветов! Таких, какие в жизни редко встречаются: и ярко-фиолетовый; и пронзительный зеленый, и много еще других фантастических расцветок. Я, как завороженный, перебирал и разглядывал эти пробирки! Осторожно вытягивал каждую из пластмассового пенальчика и смотрел жидкость на просвет: так мне казалось еще интереснее, - цвета играли! Естественно, что слов учителя, я в тот момент, не слышал и объяснений темы урока не воспринимал, всё моё внимание переключилось на разглядывание удивительных реактивов.
Вернее, - я слышал, что учительница химии что-то говорит, но до сознания моего, её слова не доходили.
Уже позже, после всех разбирательств, я узнал: мне даже «делали замечания, и неоднократно!... Но я на них «не реагировал»! - так говорили учителя... Может, и вправду говорили...
После того, как под одобрительные хихиканья ребят, я начал беспорядочно сливать реактивы из всех пробирок в одну колбочку и смотреть, что от этого слияния получается, меня выгнали из класса.
Получилась грязно-бордовая жидкость с плавающими жирными хлопьями, а к нему дикий, звенящий в ушах, крик химички: "Немедленно вон из класса! И без родителей не приходи!! За урок - два!"
И вот я стою за дверью класса.
"Кабинет Химии" – возвещала вывеска на двери блеклой надписью за стеклом, которую я вынужден был разглядывать «от нечего делать»; «Кабинет Химии» на самом верхнем этаже, в самом конце здания школы и без коридора, где можно побегать и без окон, в которые можно поглазеть, - лишь лестничная площадка, довольно маленькая и темная.
С урока химии меня выгнали, но занятия в школе еще не закончились, домой не пойдешь: после «химии» еще две «физики» и «литература», а по школе бродить во время урока опасно, - можно было нарваться на директора или «классную», Людмилу Ивановну, - нашу «Царевну-Лебедь», - а это уж точно ничего хорошего не сулило. Я уже был потрясен и напуган удалением из класса, и бОльших укоров мне не хотелось...
Директора мы боялись, как впрочем, боятся всех хороших директоров во всех школах – безотчетно и трепетно. А "классная" у нас была классная! - высокая, статная, красивая блондинка с холеным лицом и бархатным голосом. Мы, мальчишки, были в нее влюблены, и выглядеть ничтожеством в глазах "классной" никому из мальчишек не хотелось, и я не был исключением.
На ту же лестничную площадку, где я стоял, переминаясь с ноги на ногу, выходила еще одна дверь, прямо напротив кабинета химии, из школьной столовки, и в этот злополучный день, к этой двери, разгрузили ящики с яблоками.
Первое время, после выдворения из класса, я только стоял, думая о произошедшем со мной казусе и переживал «выволочку» от химички, не обращая никакого внимания на эти ящики, - они стояли один на другом слегка покосившейся башенкой. Из пространства между досками из ящиков, кое-где, торчала кудрявая древесная стружка, а в воздухе висел сладко-кислый аромат лета...
Ящики привлекли мое внимание прежде всего красивой курчавой стружкой. Я заглянул вниз, в пространство лестничного пролета. Пусто. Ни в проходе внизу, ни на лестнице, и я, - не зная чем себя занять, - начал вытягивать эту белую, кудрявую стружку из ящиков и пускать её вниз. Занятие это тут же увлекло меня: я вытаскивал стружку из просветов между досками, и бросал, стараясь угадать в просвет между лестничными маршами. В зависимости от формы и размера спиральки, стружка выписывала замысловатые воздушные пируэты, - закручивалась в воздухе, сновала белым челноком в разные стороны, мелькая на темном фоне пола, или описывала замысловатые пируэты, улетала в сторону и скрывалась под ступенями. Я тут же забыл про все свои огорчения, и чуть не визжал от восторга, играя с летающей стружкой...
Так, изучая на примере стружки, свойства «свободного полета тела в газообразной среде», я навыдергивал из ящиков довольно много этой самой стружки. И вот тут, когда пространство между досками ящиков было прилично разряжено, я увидел и содержимое: в ящиках лежали яблоки! Большие, зеленые, гладкие, правильной формы, такие же, как парафиновые муляжи на уроках рисования! В первый момент я так и подумал, - что это муляжи, - откуда было зимой, в захолустном уральском городке, взяться настоящим яблокам?! Но, - запах!?... Вот откуда шел запах лета! Они – настоящие!
Я просунул в щель палец и ткнул яблоко в лоснящийся бок. «Муляж» оказался настоящим яблоком! – сомнений не осталось.
Почему я решил взять тогда эти яблоки, я и сейчас, - по прошествии многих лет, - сказать не могу; словно какая-то сила двигала мной, моими руками! Я разгреб стружку и вытащил три яблока. Два, - я запихал в карманы брюк, а третье, потерев о рубашку, - с наслаждением принялся есть! Меня уже не интересовали красивые пируэты стружек, портфель, валявшийся у стены - я смачно хрустел зеленым яблоком.
Фигура директора школы выросла передо мной неожиданно, как по мановению волшебной палочки. Рядом с директором стоял завхоз. Беда пришла от куда не ждали!
Тогда-то мне и сказали, что я - ВОР! Сказали, много слов, смысл которых означал, что очень плохо быть вором, и что от меня этого никто не ожидал, и что вся моя жизнь теперь пойдет наперекосяк!
В свои пятнадцать лет я уже знал, что такое ВОР, но никогда не думал, что это страшное слово применимо ко мне, ученику и пионеру!
Да, я забирался с уличными друзьями в соседские огороды, иногда брал несколько копеек без спроса у родителей из карманов одежды, но никак не относил к себе понятие ВОР!
Сила, вызвавшая хруст хряща моего уха и нестерпимую боль, подняла меня и поволокла вниз по лестнице. . .
Что тогда произошло, - то ли падающая с верхнего этажа стружка привлекла внимание нашего директора, то ли он с завхозом целенаправленно шел посмотреть на привезенные в школу яблоки, - я не знал. Только к той беде, что случилось со мной на химии, пришла еще одна, - более серьезная, - меня обвинили в воровстве, и мне очень много предстояло узнать, стоя навытяжку в учительской о морали, о нравственности, и благочестивом поведении.
Тогда я узнал, что брать чужое - плохо.
Но чем больше на меня давили и унижали, тем больше во мне возникало чувство протеста! Ведь я не из их кармана или кармана товарища вытащил эти яблоки, а из стоящих просто так, никем не охраняемых школьных ящиков! «Ведь я не такой, как обо мне говорят» - стучало в моей голове. . .
«И если бы я был ВОРОМ, я бы своровал больше, и никому ничего не показал бы! Или утащил все ящики!» - пытался найти оправдание своему поступку.
Я совершенно простодушно, вытащил из карманов брюк, и положил на стол в учительской два яблока и недоеденный огрызок, и стоял так, глядя на их гладкие зеленые бока и выслушивал страшные и обидные слова из уст уважаемых и любимых мной людей.
«И почему эти взрослые люди, мои учителя, которых я так любил, и которые были для меня полубогами, так жестоки со мной? Почему они обзывают меня страшными словами и грозят всякими бедствиями в дальнейшей жизни?» - вот всё, что умещалось тогда у меня в голове.
От обидных слов, и от жалости к самому себе, нервная дрожь пробегала по моему телу, я испытывал недоумение - почему это все произошло со мной? Как стряхнуть с себя все это навалившееся на меня несчастье? Рот растягивался от зевоты, в голове шумело от усталости и страха. Мне хотелось, чтобы меня ударили, вытащили из учительской за ухо, еще что-нибудь со мной сделали, но только чтобы вся эта душная безысходность скорее закончилось и чтоб меня отпустили!
Я ощутил тогда почти физически, возникшую пропасть между мной и этими прекрасными и умными людьми, но ведь буквально вчера все было по другому! Школа и учителя были самым светлым моим впечатлением, доброй надеждой. Теперь же, меня обступили злые и беспощадные люди, которые "так много сил отдают, чтоб мы были настоящими людьми, а не такими свиньями!" Я молча стоял и слушал своих хулитилей, не представляя, что со мной будет дальше.
От такого удара судьбы я заболел. К вечеру, уже дома, у меня поднялась высокая температура, и начался бред. На меня с горы катились огромные рулоны спрессованной стружки, а я старался от них убежать, но это было непросто, ноги не слушались, - я что есть силы отталкивался от земли, но продвигался чуть-чуть, рулоны настигали, давили мне на грудь, мне было тяжело дышать; я просыпался, оглядывался по сторонам, видел на стене знакомый ковер, занавески на стенах, розовый абажур над столом, опускал голову на подушку и вновь впадал в забытье...
Дней через десять я пришел в школу. Впервые, я шел туда неохотно. Все, что раньше так увлекало меня, утратило смысл. Я ждал терпеливо и безучастно, когда закончатся уроки, и спешил домой. Школа стала для меня враждебной средой, и мое отношение к этой среде стало настороженным. С этой поры я стал оценивать все предметы и явления, как мои и чужие. Чужое брать нехорошо... можно, но опасно! - я это понял.