Выносливость по пьяному делу у него была поразительная. Колымага, не сбрасывая темпа, пробежал, как минимум, километр. Лишь когда уперся в последнюю черту "цыганский поселок" и начался пролегающий вдоль центральной дороги частный сектор, он слегка поостыл и перешел на бег трусцой. Зачем и куда бежать, Колымага не задумывался. Действие было импульсивным и вытекало из глубины организма. Перенасыщенные алкоголем клетки, может быть, пытались привести себя в порядок, запрашивая обильную циркуляцию кислорода.
В районе заброшенного кладбища, которое пролегало слева, Колымага окончательно успокоился и перешел на шаг. Мыслей в голове не было никаких. Он шёл, безразлично поглядывая на темные очертания домов, крестов и нависающих крон деревьев.
У гастронома "Юбилейный" его внимание привлекло оживление. На дорожке вдоль входа, облепив перила воробьиными стаями, гнездилась молодежь: был слышен раскатистый смех, обильно шел в ход "пивасик". Колымага завернул в магазин, сам не понимая зачем, отстоял в очереди и купил бутылку "Янтарного".
Прильнув к горлышку, в один прихват он вылакал пиво в темном переулке. Но легче от этого не стало. Появилась тошнота – алкоголь вновь могучим демоном окреп в организме, раскатывая по телу хмельные волны. Колымага понял, что сморозил глупость, отшвырнул бутылку – и побежал вновь, поставив перед собой задачу не останавливаться до полного отрезвления.
Асфальт грохотал под его ногами, дыхание было тяжелым. Он бежал как олень, на ходу сбивая копыта. Ночной город вымер и редкие машины, которые прокатывались по дорогам, были единственными живыми существами в мире. Черное небо, черные мысли, черная пустота. И вдруг, среди умершего царства, он увидел очаг света – приземистый, довольно обширный дом, с включенным светом во всех комнатах.
Колымага бездумно открыл калитку и пошел по дорожке вглубь – на свет, к жизни, к людям. Нисколько он не беспокоился о том, что может оказаться незваным гостем. Никакой здесь не оказалось стерегущей собаки, незапертой была и дверь.
Обитателей в доме было порядком, но его приходу никто не удивился, даже мало кто и вовсе поднял глаза, чтобы посмотреть на гостя.
– Тебя, наверное, Мартын направил? – спросил кто-то безразличным тоном.
– Было дело, – ответил Колымага утвердительно, вскользь подумав о том, что интересно было бы знать, на кого опирается.
– Мартын любит подкидывать козырных валетов, да самого что-то давно не видно.
Колымага опустился на табуретку перед столом. Инерция понесла его по скользкой дорожке – остановиться было трудно.
– На вот, выпей! – Ему подвинули мутный граненый стакан с влитой на четверть зловонной жидкостью, вдогонку спросив: – Кстати, ты с собою принес?
– Нет. Я не знал, что это нужно, – Колымага исключительно был честен вне зависимости от состояния, в котором находился.
– Ладно. Поставишь утром. Пока у нас есть.
Пить не хотелось – явно и определенно это было лишним. Колымага намеревался рассказать о том, что попал сюда случайно, просто увидел во тьме свет, а до этого и сам был на пьянке, довольно прилично там наклюкавшись, так что употреблять алкоголь сейчас вовсе не обязательно, лучше обойтись. Он поведал бы об этом, если бы кто-то слушал. Но лица у всех были рыбьими, ничего не выражали глаза, только рты были в ходу и руки, которые подносили стаканы.
Он и сам выпил, с досады.
Дом, надо сказать, был примечательный. Комнат, если не считать прихожей, оказалось три. Во всех отсутствовали двери. Колымага в данный момент находился там, где шло застолье. Выпивки было много, но вся дешевая, закуска и вовсе почти отсутствовала – только, раскисшие, лежали в тарелках огурцы, еще был виден хлеб и сомнительного качества квашеная капуста.
В другой комнате практически всё доступное место занимала кровать: громадное такое ложе. Вряд ли, собственно, это была кровать, скорее – стеллаж, выложенный из досок. Или несколько кроватей без спинок, придвинутых друг к другу. Или только матрасы, уложенные на возвышении. На этом импровизированном ложе, вульгарного вида, лежали две девицы. Мужики, сидевшие за столом, иногда поднимались и шли к ним для соития. Никто никого не стеснялся.
В следующем помещении столбом стоял дым, но был он каким-то необычным: сладким, не вызывающим кашля. Скорее всего, там курили "запрет" – слабый наркотик. У стены сидели двое парней: они закатывались в неестественно веселом смехе и тыкали друг в друга пальцами.
А в последней комнате лежали тела. Не мертвые, конечно, эти тела были, а живые, но упившиеся (или обкурившиеся) до такой степени, что иного применения им не находилось. С того места, на котором Колымага сидел, было видно три тела, но не исключено, что их было больше. О телах никто не заботился, если не считать того, что укладывали их на бок, чтобы во сне не захлебнулись от рвоты.
"Да это же блатхата! – подумал Колымага восторженно. – Глубокое дно жизни и низ в ней падения. Но это мне будет полезно для познания сути и накопления литературного опыта!"
– Любить хочешь? – спросили у него.
– В каком смысле? – Он растерялся.
– В прямом. На бабу полезешь?
– Хочется кого-нибудь порвать, хочется куда-нибудь любить, – ответил Колымага строкой из любимой группы "Агаты Кристи".
Вряд ли присутствовавшие здесь слышали шедевры Глеба Самойлова, но смысл оказался понятен.
– Дерзни! – ему указали дорогу на ложе.
Однако тут же выяснилось, что к девицам допускают лишь тех мужиков, которые залпом выпьют стакан самогона. Не слабый, причем, стакан – в народе его называют "малиновским", вмещающем двести грамм, если налито по ободок. Для эрекции – это здесь называлось. Тех, кто не вытягивал, обратно усаживали за стол – догоняться. Если же кто-то по ходу "шёл в отруб", то его оттаскивали в дальнюю комнату и укладывали в компанию к телам.
Колымага усомнился, но слабины не показал. Ему налили. Он поднял и неуверенно взял в другую руку огурчик.
О!
Как он вытянул, не вполне понятно. Если бы кто-то загодя предположил, что это ему по силам – не поверил бы. Но дело было сделано и путь на ложе наслаждений открыт.
Он подошел и, пошатываясь, остановился у края.
– Какой сладенький! – сказала молодка, лежавшая ближе. Потом протянула руки и стала стягивать с него штаны.
"Это фасон моряков. Пуговицы расположены по сторонам, впереди ничего нет – в схожем стиле шьются комбинезоны", – он не смог этого сказать, потому что не ворочался язык.
Очнулся Колымага, дрожа от холода. Он лежал раздетым, вперемешку с другими телами. Впритык к его лицу громоздилась большая рыхлая женская задница. Смотреть на нее было не радостно. Не сладостно. Что-то иное хотелось увидеть, пробуждаясь ото сна.
Свет в комнатах горел до сих пор. Все спали. Многослойный как туман, разливался храп. Колымага слез с кровати и в разбросанной вокруг одежде стал разыскивать свою. От холода он не то, что дрожал – его колотило. "Почему нет одеял? Также окоченеть можно", – подумалось суматошно.
Одеваясь, он заметил темные пятна на теле и, приглядевшись, с досадой подвел черту:
– Наклеили засосов, подлянки!
Голова болела ужасно, раскалываясь. При каждом движении в затылок словно бы ударял молоточек. В жгучем к себе презрении, Колымага задержал взор на ложе, пытаясь что-то вспомнить. Поимел ли он кого-то? Неведомо, ведь память была стерта начисто.
Мятые деньги, которые удалось найти в карманах, он оставил на столе – постояльцам на похмелье. Всё-таки, он стремился быть порядочным, хотя на этот раз испытание выпало суровое.
Уходя, Колымага старался как можно меньше производить шума, чтобы никого не разбудить.
Январь 2015, март 2021
(глава 10 из повести "Натуральный Свиной Мех")
*компиляция к фото автора