В год приезда в Гривену у Костовских родилась дочь Мария. Вскоре после ее рождения жена Павла Яковлевича, Кира Сергеевна, стала работать секретарем в станичном Совете, а впоследствии и заместителем председателя Совета.
Малышка-дочь многие годы была на полном попечении няни, очень доброй, пожилой, но энергичной женщины, бывшей учительницы.
Мария знала, каким искренним уважением пользовалась ее мать у станичников. Абсолютно каждому жителю приходилось иметь с нею дело: документы, сделки, справки, разрешения, регистрации новорожденных, вступающих в брак, умерших и т. д. Всем этим ведала Кира Сергеевна. И люди знали, что ни волокиты, ни отказа в чем-то у нее не бывает.
«Конечно, ровная, сдержанная, спокойная, серьезная, - с обидой думала теперь Мария, - абсолютная противоположность той, какой сейчас она была дома».
Дочь знала, что у матери не было подруг и друзей. С коллегами у нее были ровные, деловые отношения. Всех подруг и друзей ей всегда заменял ее муж Павел.
Пока он был…
«Ее авторитет столь непререкаем, - думала дочь,- что даже после ареста папы мать не тронули с работы, а она так этого боялась…».
Это было загадкой и для посторонних людей, так как у тех немногих станичников, которые неожиданно для всех вдруг оказались врагами народа, пострадали и семьи.
«Враги народа» объявлялись сплошь из руководящего звена. Ходили слухи, что главам колхозов, Советов приходят конкретные тайные разнарядки на выявление этих самых «врагов». Но рядовое казачество было столь истреблено войной, голодом, многолетними расстрелами «красных», «белых», «зеленых», раскулачиванием, насильственным переселением, что от целого поколения остались одни выжимки.
В колхозах катастрофически не хватало трудовых мужских рук. Какие уж тут враги!
Поднимающаяся же юная поросль, новое поколение, само мало что помнило. Оно знало о безумии недавнего времени только по рассказам старших. И не принимало эти знания близко к сердцу, так как официальная пропаганда, освещение недавней истории в школе говорило совсем о другом.
В России росло первое поколение атеистов. Подросшие дети стеснялись своих верующих родителей, скрывали от учителей и «продвинутых» сверстников, что они в семье произносят благодарственную молитву после трапезы, что дома их наказывают за нежелание выучить, хотя бы, «Отче наш» или перекреститься.
Во время больших праздников станичный юродивый Аптя, бродил по «Базару» и, заикаясь, кричал:
- Православные казаки помирають, як собаки …
- Не венчался, не крестился, в нечистя оборотился …
- Ай! Хи! Хи! Хи-и! Получайте за грехи !
Люди растерянно улыбались, мол, что с него взять.
В семьях, однако же, тайно отмечались Престольные праздники, тайно соблюдались посты, тайно крестили младенцев, тайно отпевали усопших… Лишь бы «по-людски», хоть и без священников…
Их уже не было ни в станице, ни в относящихся к ней хуторах. И участь тех священников, пользующихся уважением и любовью большинства жителей, была прискорбна. Они также оказались «врагами народа». Тайными! В жизни взрослых людей стало слишком много тайн. А с тайной тяжело жить – она лишает покоя, порождает страх…
У власти также были свои тайны и, естественно, свои страхи …
Разберутся ли когда-нибудь наши потомки в этих тайнах и страхах двадцатого века?
Очевидно одно: зло тайно и многократно умножалось на зло, поэтому самое могучее Добро не в силах было его одолеть.
Тем не менее, советская молодежь твердо верила в то, что уже наступают такие времена, в которых нет места страхам! И совсем скоро станет так светло на земле, что само собой иссохнет любое зло!
По крайней мере, гривенским школьникам сороковых годов двадцатого века казалось, что они идут верной дорогой именно к таким светлым временам. В отличие от своих родителей, они не хотели оглядываться назад. Все самое интересное было впереди!
В школах в это время уже с первого класса малыши радостно твердили хоровые речевки типа:
«Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить! »
О Ленине – Сталине пели песни, читали стихи, признавались им в любви и благодарили за счастливое детство. Вечное стремление земного человека к богопознанию было заменено обожествлением советских вождей: вечно живого Ленина и бессмертного Сталина.
Молодежи нравилась советская жизнь: мечтай, учись, ищи дело по душе! Казались открытыми все пути - дороги! И воодушевляющим примером для подражания были герои книг, фильмов! Живые герои – простые труженики полей, шахт, заводов! Их открытые лица были на страницах газет, журналов, плакатов! Герои были среди ученых и военных, среди детей и взрослых! Эти имена у всех были на слуху!
Их объединяла беззаветная преданность тому делу, которым они занимаются. Они добивались высоких показателей в работе для всеобщего блага, подчас, не жалея себя, не щадя своего здоровья! Как-то жалеть себя, «щадить здоровье» ради всеобщего блага было делом постыдным. Герои любили свою землю, свою Родину – страну Ленина и Сталина, гордились ею. И со всей страстью юных душ они боролись с «пережитками» прошлого, с религиозным «мракобесием»!
И, конечно же, пионеры – юные ленинцы и комсомольцы – будущие коммунисты стремились подражать своим Героям. Нравственный уровень современного Идеала, для вступающего в жизнь человека, был поднят на едва ли достижимую планку. Но это никого не смущало. Мощный энтузиазм вырастал не на пустом месте!
Это была новая жизнь с новой правдой. Это был заданный ритм бытия миллионов людей с жизнеутверждающей мелодией такой силы, что любой негатив тут же светился и становился не видимым для окружающих, кроме тех, кого он непосредственно касался.
Так, Мария, и ее мать лично переживали событие, как гром среди чистого неба, вторгшееся в их семью, которому они не могли найти объяснения. Они не могли говорить и кричать о своем горе, чтобы облегчить душу! Надо было молчать о беде близкого человека, так как она своим черным крылом уже нависла лично над ними.
Об отце уже четвертый год Мария так ничего и не знала. Его сначала увезли в район, потом в Краснодар, куда Кира Сергеевна много раз ездила. Может быть, она что-то и узнала, но дочери об этом было неизвестно.
А мать, действительно, знала то, чего не должна была знать ее дочь. И после ареста мужа она одна несла тяжкое бремя своей страшной тайны.
А тайна была в том, что ее поездки в Краснодар имели целью не только узнать о муже и передать ему посылку. Ни одной передачи у нее так и не взяли. Но… Неожиданно для нее, в очередной приезд она была приглашена к следователю по делу своего супруга, Костовских Павла Яковлевича.
В доверительной беседе, как коммунист с коммунистом, следователь настоятельно посоветовал Кире Сергеевне срочно оформить развод и «отречься» от мужа, Павла Яковлевича!
- Отречься?! Как это!? За кого вы меня принимаете? – прерывающимся шепотом произнесла Костовских, не веря своим ушам.
Она была потрясена предложением следователя.
- Чем меньше вы задаете вопросов, тем лучше для вас, - говорил, не торопясь, следователь, - после решения суда вас и дня не продержат на работе. Если вы не используете данный вам шанс, непоправимые последствия для вас и вашей дочери очевидны. Надеюсь, вы меня понимаете?
Кира Сергеевна молчала, опустив голову, потом тихо сказала: «Я подумаю».
- Вина вашего мужа доказана. Он полностью признал свою вину, поэтому помочь ему все равно ничем нельзя. Подумайте! И пусть это будет Ваше решение! - сказал ей следователь в конце беседы.
Кира Сергеевна любила своего мужа Павла безусловной любовью. Он был единственным мужчиной в ее жизни! Между ними царило полное доверие и взаимопонимание столько долгих лет! Они были настоящие единомышленники! Преданные делу партии люди! Их трудовые и личные биографии были чисты! О чем она могла не знать?!
Она так опешила от полученного предложения, что даже забыла задать следователю самый главный вопрос, а в чем же обвиняют ее мужа.
Пытаясь принять нужное решение, она переосмыслила всю свою жизнь с Павлом. Она хотела найти хоть какие-то пробелы в этой жизни. И не находила.
- С ним поступили чудовищно! За что? Если он враг, то кто тогда все остальные?! Он ни в чем не повинен! О каком признании вины толковал ей следователь… - с безысходной тоской думала она, понимая, что от этих мыслей можно сойти с ума.
Ее мучили вопросы, на которые не только она, но и никто не знал ответов.
И она приняла это страшное решение.
Оно было продиктовано желанием, спасти будущую жизнь дочери. Но сказать ей правду она не могла. Именно Мария с ее юношеским максимализмом, с теми любовью и уважением, которые она испытывает к отцу, ни за что не поймет и не простит ее. Она, единственная из всех окружающих Киру Сергеевну людей, постоянно помнит и ждет его.
Как же не хватало Марии отца! Они с ним были - «душа в душу!» И внешне она была отцовской породы: высокая, светлоглазая, чернобровая!
Он понимал ее всегда с полуслова! В любой школьной проблеме отец умел все тут же расставить по местам с присущей ему простотой и юмором. И не было теперь такого дня, чтобы она не вспомнила какой-либо яркий эпизод из их счастливой семейной жизни.
Она недоумевала: «Что же он, ее папка, сделал такое плохое или преступное, чтобы лишить его свободы и посадить в тюрьму?!»
- Мой папа из всех жителей станицы Гривены самый настоящий и самый преданный ленинец и сталинец! - говорила она матери в запальчивости, - почему ореол полного молчания вокруг его имени? Почему ты запрещаешь о нем спрашивать? Как будто не любишь его! Как будто такого большого… Умного… Работящего и ответственного человека вообще никогда не было…»
Но он был, он всегда был рядом с ней, своей «Манечкой»! И она все эти три с лишним года ждала весточки от него или, хотя бы, слуха о нем ….
…Каждое лето хоть на недельку выезжали они семьей в Анапу или Новороссийск покупаться в Черном море. Вода там была более прозрачной и холодной, чем в родном, Азовском. Всякий раз, возвратившись оттуда домой и, с разбега, окунаясь в реку на зарубовском пляже, Мария с восторгом ощущала такую близкую ее телу стихию пресной воды, как будто не река подхватывала ее, а ласковые и родные папины руки. Это папа научил ее так мастерски плавать! Она чувствовала себя в воде, как рыбка!
Какие это были счастливые дни! Родители много рассказывали ей о Ленинграде. Мечтали, что она поедет туда учиться после окончания школы. Мария знала, что Ленинград - это один из самых красивых городов мира. Родной город ее матери. Там отец встретился с мамой! Там прошли их юные годы…
Может быть, не нужно было отцу уезжать из Ленинграда на свою родину, на Кубань? И не было бы никакой тюрьмы…
Но тюрьма была. И скорый суд тоже. А может, и не было никакого настоящего суда? Кто знает?
Кира Сергеевна официально отреклась от своего мужа, Костовских Павла Яковлевича, написав об этом заявление в «органы» по особой форме так, как ей подсказали.
Она приложила к заявлению справку о разводе, которую сама же себе и выписала, как секретарь Гривенского станичного Совета. Следователь приобщил эти документы к «Делу» ее теперь уже бывшего мужа.
Ни одна живая душа в станице не знала ни об ее разводе, ни, тем более, об отречении от арестованного мужа.
Все так же безупречно справлялась она со своей работой. Коллеги понимали, что ей нелегко, но никто не мог в полной мере представить, какая чернота была в ее душе, в каких тисках билось ее сердце.
Кира Костовских, еще со времен своей революционной юности, умела держать себя в руках, но теперь ей было непереносимо тяжело постоянно гнать от себя мысль о том, что она – подлый предатель!
-А вдруг следователь обманул меня? И то губительное заявление об отречении от мужа дополнительно сработает против Павлуши? – холодела она от ужаса.
То ей неожиданно представлялось, что на допросе следователь дает Павлу прочитать ее заявление об отречении от него…
Этим пыткам она подвергала себя несколько недель. В конце концов, она снова поехала в Краснодар с твердым намерением, не думая больше о последствиях, потребовать назад заявление об отречении и побороться за своего Павла.
Следователь принял ее, хотя она сразу поняла, что он куда-то торопится и у него мало времени. Плотно закрыв за нею дверь, он показал ей рукой на стул. Затем из аккуратной стопки бумаг достал нужный лист, бегло его просмотрел и отложил в сторону.
- Кира Сергеевна, вы преданный делу партии коммунист и мужественная женщина, поэтому я не оставлю вас в неведении. Ваш бывший супруг, Костовских Павел Яковлевич, осужден за крупномасштабную организацию саботажа во вверенном ему округе по срыву правительственного заказа на поставку дорогостоящей продукции. Конкретно – черной икры и осетра. Он осужден на пожизненное заключение без права переписки.
И совсем тихо он быстро и резко добавил: «Буду с вами честным до конца. Эта статья заменена позже на «высшую меру». Приговор приведен в исполнение…
Не смею вас больше задерживать. Прощайте».
И он первым быстро вышел из кабинета.
…Кира Сергеевна медленно шла по шумной, весенней улице Кубанской столицы, Краснодара. На углу продавали букетики вербы с желтой распустившейся кашкой и ветки бордовой лозы с серебристыми «замшевыми» почками. Она видела эти первоцветы в руках у прохожих. Рядом с ведрами, наполненными этой пушистой, золотой и серебряной красотой, сидели голосистые молодицы в цветастых платках.
Костовских не знала, что завтра для кого-то праздник – « Вербное воскресенье» ... Она сейчас вообще ничего не знала… Ничего. Даже не сразу поняла, что стоит перед храмом.
- Неужели столько людей, не боясь, ходят в церковь? И это в городе, где живет «Следователь»? – мелькнуло в голове.
Она пошла против движения толпы в сторону храма. Только что закончилась утренняя служба, и народ шел к выходу. Мешая выходящим людям, она вошла в открытую дверь церкви. На нее пахнуло теплом и непривычным запахом ладана и воска. Она окинула ищущим взглядом сияющее в мерцании свечей убранство зала и тихонько пошла вперед, вглядываясь в лики святых, не зная, что же ей тут делать…
И вдруг она увидела, как женщина в черном платке опустила бумажную денежку в прорезь деревянного ящика и взяла лежащую рядом в коробочке толстую восковую свечку… Она сделала то же самое, потеряв женщину из виду, и одна пошла со своей свечой в центр зала.
У ближайшей колонны она зажгла свечу и поставила на подставку перед висящей на колонне иконой. Машинально вглядываясь в отрешенный лик неведомой Царицы Небесной, она вдруг явственно ощутила в ее всепонимающих очах живой взгляд своей покойной матери! От неожиданности у нее закружилась голова, она почувствовала себя маленькой девочкой, безнадежно потерявшимся ребенком…
Сердце женщины полыхнуло отчаянием, и глазам стало горячо от неожиданных слез...
Она медленно опустилась на колени, не замечая сырости и уличной грязи на каменных плитах старого храма.
Киру Сергеевну никто здесь не знал, и она не замечала людей вокруг. Прижавшись пылающим лбом к облицованной плиткой приступочке перед иконой, чуть покачиваясь, она мысленно причитала:
- Проглотила меня целиком вина – кручина безысходная …
- И время меня не лечит…стоит…
- Все вокруг сами по себе … Я же умерла заживо …
- Прости меня, Павлушенька, дружок мой ненаглядный, что не ушла вместе с тобою! Прости за предательство мое подлое…
- За все прости!
Она не помнила молитв, но ей так хотелось попросить Кого-нибудь о помощи ему, Павлу! Где бы он ни был! А он все равно был, он не мог не быть: она это чувствовала! Не размыкая крепко стиснутого рта, она изо всех сил сдерживала крик отчаяния, вины и скорби, стремящийся вырваться из ее груди…
К лежащей на полу обессилевшей женщине подошла кроткая служительница в черных одеждах. Она погладила ее по голове и спросила:
- Что с тобой случилось, деточка?
Кира Сергеевна, очнувшись, встала на ноги и, взглянув в лучащиеся сочувствием и добротой глаза старушки, ответила:
- Мой муж Павел … погиб…
- Я помолюсь, деточка, за твоего Павла, и записочку мы батюшке напишем, чтобы упоминал его в молитве святой, - говорила бабушка, подводя послушную Киру Сергеевну к большому столу, на котором горело множество свечей.
- Здесь мы поставим свечечку «за упокой души» твоего мужа,- поглаживала она ее по руке… - И легче станет отлетевшей душе твоего Павла и твоей душе тоже!
Кира Сергеевна сделала все, как велела старушка в черном. Поставила свечу «за упокой» на большой, поминальный стол, полностью уставленный горящими свечами, перекрестилась неуверенной рукой на образ Спасителя, поклонилась дружно мерцающим огонькам, будто подающим сигнал отошедшим душам, и с чувством произнесла:
«Царствие тебе Небесное, Павел!»
Потом она долго стояла и смотрела, как, оплавляясь, горит и потрескивает ее свеча вместе с десятками других, таких же живых и дрожащих…
- Вот мы с тобою и простились, друг ты мой единственный… - вдруг подумала Кира Сергеевна, медленно выходя из церкви.
На городской улице в одну и в другую стороны по мокрому от недавно прошедшего дождя тротуару непрестанно шли люди. Звенели трамваи... Влажный воздух был напоен тревожными весенними запахами...