Иногда случается, что слова, походя сказанных кем-то много лет назад, вдруг оказываются вашим путеводным кредо и даже священной мантрой! У Димы такое событие произошло в конце 90-х, когда выпускники художественного училища после своей дипломной защиты шиканули, организовав последнее в своей студенческой жизни «царское застолье». Ну, а как еще они могли отблагодарить своих педагогов за науку и наставничество? Чтобы от души, от сердца!..
Зарабатывая деньги на свой прощальный банкет, они долгими часами просиживали на Арбате, рисуя заказные портреты и шаржи, попутно приторговывая акварельными работами с видами старой Москвы. Оказалось, что собранных общими усилиями денег хватило на внушительную батарею благородных напитков и даже на изысканные деликатесы, один вид которых вызывал вздох восхищения и желание увековечить на холсте этот роскошный натюрморт.
Та «отвальная» вечеринка и в самом деле получилась запоминающейся: с трогательными тостами и речами, песнями под гитару и бесконечными спорами о перспективах современной живописи и выбранной ими профессиональной стезе. Когда шумное торжество перевалило свой экватор, к Диме подошел уже изрядно захмелевший Григорий Ефимович, преподававший в их группе станковую живопись. Он заговорчески показал глазами в сторону коридора, приглашая на разговор.
- Дмитрий, вы только поймите меня правильно, и не сочтите сказанное за пьяную болтовню старого зануды, - горячо зашептал он, дыша густыми коньячными парами. - Оставшись наедине, хочу признаться напоследок: я горжусь, что вы были моим учеником, теперь уже можно сказать... любимым. Нисколько не сомневаюсь, что с вашими задатками и способностями, вы сумеете состояться и найти себя в профессии. Однако должен предупредить: тех, кто не смог правильно распорядиться своим талантом, боженька его лишает.
Глотнув коньяка из захваченного с собой пластикового стаканчика, художник пояснил.
- Уж коль заведете манеру потакать конъюктурщине и обслуживать обывательский вкус, то пропадете как художник-творец, ибо в творчестве превыше всего ценится индивидуальность! А мастеровитость, которой восхищаются и превозносят - это всего лишь приходящий опыт и навыки, каковыми обладают многие художники-ремесленники. Увы, время для творческих поисков сейчас крайне неподходящее. И тем не менее, ищите свой путь, манеру и стиль. Найдете — все придет к вам само: известность, признание и достаток. Ну, а поплывёте по течению - в конце пути вас будет ожидать великое разочарование...
По затянувшейся паузе Дима догадался, что сейчас Григорий Ефимович говорил о себе. Допив остатки коньяка и с хрустом смяв стаканчик, преподаватель, будто разом лишившись сил, еле слышно произнес:
- Запомните, еще одно важное правило: никогда не подходите к холсту в дурном расположении духа или раздражении! Творите только на позитиве! И над каждой своей картиной работайте так, будто она последняя в вашей жизни, и что именно по ней будут судить о всем вашем творчестве.
- Когда молод, кажется все еще впереди... и можно позволить себе проходные работы, похалтурить, так сказать, ради насущного хлебушка. Однако это быстро обернется привычкой, погубившей многих подающих надежды художников. - Один из них стоит перед вами, - полушутливо раскланялся он. - Все грезилось... вот-вот и удастся написать нечто выдающееся-шедевральное! Ан нет, выходила обычная банальщина и штампы, хотя и прилично сработанные.
Вы, молодой человек, пока еще и представить себе не можете, как горько однажды осознать, что годы прожиты бездарно, а возможности безнадежно упущены! - вздохнул наставник.
Дима молчал, сраженный таким откровением — Григорий Ефимович был гордостью и легендой их училища, являя собой образ главного продолжателя традиций русской реалистической живописи. Студенты Ефимыча не просто любили и уважали, а обожали. И вот — на тебе!..
- Собственно... это все, что я хотел сказать. Считайте этот монолог моим напутственным благословением. Буду рад, если что-то из этой спонтанной исповеди пойдет вам во благо. - Ладно, пойдемте праздновать ваш студенческий дембель, - художник грустно улыбнулся и нетвердой походкой побрел в аудиторию, где звенело гитарным перебором застольное многоголосье.
А пару месяцев спустя, однокурсник Серега, делясь при встрече новостями, огорошил Диму печальной вестью.
- Помер Ефимыч, ровно через неделю, после той обмывки дипломов. А ты не знал что ли? Жалко, добрейший был старикан и преподаватель от Бога! Говорят, у него выявили запущенную онкологию, а вот скончался не от этого — сердечко не выдержало. Когда мы разъехались по своим городам и весям, он в запой ушел: может, боль или страх-тоску алкоголем глушил. Или оторваться решил напоследок. Такие вот дела, дружище...
Оглушительное известие о кончине наставника, заставило Диму до мельчайших подробностей вспомнить содержание его напутствия. Получалось, что слова, сказанные Григорием Ефимовичем в тот вечер, оказались его последним наказом, который полагается исполнять.
Заповеди старого художника, на первый взгляд такие очевидные и убедительные, на деле оказалось трудновыполнимыми. Условности профессии диктовали жесткие правила: хочешь стабильную денежку, тогда не кобенься, угождай - пиши «вкусные» портреты на заказ или пейзажики с нежными рассветами и закатами. Натюрморты с самоварами, полевыми цветами и аппетитными продуктами питания тоже хорошо идут... Народу нравится понятная простота бытового реализма!
Однако прав был тот мудрец, сказавший: «Посеешь мысль – пожнешь поступок, поступки превратятся в привычки, привычки – в характер, а характер — в судьбу». Следуя наказам Ефимыча, Дмитрий свободное время посвящал самообразованию, искал и придумывал новые формы и сюжеты, сопоставляя их с тем, что было создано до него. Собственно, свободного времени-то и не было: творческий процесс получался круглосуточным — даже во снах грезились яркие сюжеты картин, которые он без устали писал во сне, а потом и наяву.
Оказалось, что на коллективных художественных выставках его работы разительно выделяются из общего ряда не только высоким профессиональным уровнем и колоритом, но и мощной притягательной энергетикой.
Маститые художники на открытии выставок теперь завистливо помалкивали, наблюдая за тем, как посетители и журналисты буквально роятся у картин их молодого, да раннего коллеги. Когда такое бывало! Но даже самые строгие критики чужого таланта были вынуждены говорить о картинах Дмитрия исключительно в комплиментарном тоне. Оспаривать очевидное — только репутацию портить!
Новость о самобытном и талантливом художнике растиражировали СМИ, сначала местные, а потом и центральные. И со временем сбылось то, о чем говорил Григорий Ефимович. В дверь мастерской робко постучалась известность, следом уверенной поступью пришло признание, а за ней и достаток. Предложения из престижных галерей, победы в международных конкурсах и щедрые гонорары от коллекционеров со временем стали хотя и приятно будоражащей, но уже привычной обыденностью.
Материальная независимость и статус свободного художника позволяли Диме жить и работать в удовольствие, без оглядки на обстоятельства. Даже однажды позволив Гименею опутать себя супружескими узами, Дима с твердой решительностью отстоял свое право на свободный творческий график и вольные перемещения в пространстве.
Он любил свою светлую уютную мастерскую, и в отличии от большинства коллег терпеть не мог творческий хаос и беспорядок. В ней было предусмотрено все для работы, приема гостей и даже автономного проживания. Дима частенько оставался в мастерской с ночевкой, чтобы проснувшись, без лишнего промедления продолжить начатое накануне. А работа требовала многого...
Профессиональная планка изначально установленная на привлекающую внимание высоту, заставляла ей соответствовать. Теперь же изрядную часть времени приходилось тратить еще и на организационные поездки, встречи с заказчиками и на присутственные мероприятия.
Образ жизни «свободного художника» наложил свой отпечаток и на семейные взаимоотношения. Первые годы супружеской жизни были романтично-радужными: жена восхищалась Диминым талантом и даже искренне разделяла его фанатичное служение изобразительному искусству. Но со временем ее восторженность переродилась в хроническое раздражение — мол, ни жена, ни вдова. Продолжая жить каждый своими интересами и приоритетами, они отодвигали семейные ценности на абстрактное будущее. Но в последнее время их отношения все больше походили на озаренную светом сцену, по которой навстречу друг другу, медленно, почти незаметно сползаются кулисы. С каждым совместно прожитым годом, полоска света становилась все уже и уже... Нужно было что-то предпринимать, однако, как остановить этот процесс они не знали. Наконец занавес сомкнулся. И когда после череды эмоциональных разборок, в этой финальной темноте женский голос устало произнес: «Давай разведемся!», Дима лишь пожал плечами... - Давай!
Развод, сдетонировал мощным «душевным раздраем», заставившим художника, может быть впервые, серьезно задуматься о смысле собственной жизни и ее ценностях. Наказ Ефимыча «про настроение и работу» изначально ставший для него одним из заглавных правил, теперь стал непреодолимым шлагбаумом на пути к мольберту. В том, что отрицательные эмоции и мысли «законсервированные» в масляной краске становятся для обладателя картины потенциально опасной вещью, Дима знал достоверно...
Оставив на своем персональном сайте полушутливое объявление о творческом отпуске, Дима убивал время тем, что колотил подрамники, натягивал и грунтовал холсты. Глядя, как растет внушительный штабель подрамников, художник всерьез начал подумывать о поездке в какую-нибудь живописную деревенскую глушь, где ютятся несколько одиноких старух, и прячется в ранних туманных сумерках осеннее безмолвие.
Вечера в мастерской стали похожи на вязкий, бессюжетный спектакль с участием одного бездарного актера. Приготовив нехитрый ужин, он накачивал себя коньяком, а опьянев, начинал мысленно прокручивать бесконечно-тягостные диалоги с женой, в которых он что-то доказывал, пытаясь найти ответ на важные, но теперь уже неактуальные вопросы. Однажды, во время дремы с бокалом в руке, ему пригрезился странный, граничивший с явью сон...
В темной глубине мастерской раздался треск, напомнивший звук рвущейся грунтованной холстины, а потом появился Ефимыч, одетый в свой неизменный старомодный костюмчик. Он неспешно прошелся по мастерской, молча всматриваясь в картины, потом бесшумно опустился в соседнее кресло и достал из недр пиджака пластиковый стаканчик.
- Ну прямо, как тогда... на выпускной вечеринке, - подумал Дима и доверху наполнил стакан гостя коньяком. Подумав, плеснул и в свой фужер. Страха перед таинственно появившимся наставником он не испытывал. Зато присутствовало волнение, от которого сердце заколотилось в бешеном ритме. Они молчали, пристально всматриваясь друг в друга.
- Хорошо пишешь, талантливо! - наконец прервал тишину Ефимыч. - Вот только стоит ли это все... - старик обвел стаканом периметр мастерской, - простого человеческого счастья, которое ты пытался воплотить к картинах, но сам не обрел? Картины разойдутся по чужим людям, а что останется тебе? Скрашенное алкоголем одиночество? .
- Я счастливый человек! - пылко возразил Дима. - Многие проживают жизнь серо и обыденно — у меня же она интересная! А одиночества я не боюсь — это иллюзия и самообман. Лишь в сказках все заканчивается благостно: «прожили долго и счастливо и умерли в один день». Но в жизни, как ни крути, все равно кому-то приходится доживать старость в одиночестве. Родители рассчитывают на своих детей, а они вырастают и уезжают в другие города и страны. Ведь каждый хочет жить по своему жизненному сценарию, без оглядки на стариков! Не так, что ли?
...И потом, а как же ваши постулаты о жертвенном служении искусству?! - почти выкрикнул Дима.
- Прости, тогда я ошибался. Но теперь достоверно знаю, что главный смысл жизни — это любовь! Вот за нее мы с тобой и выпьем, - мягко улыбнулся Ефимыч. - Ты ею пренебрегал, ну, а сейчас возжелай ее больше всего на свете! Она обязательно появится в твоей жизни, и ты это сразу почувствуешь! Помнишь, как старина Ремарк в своем романе написал: «Если к кому-то потянулась душа… не сопротивляйтесь… она… единственная точно знает… что нам надо!». Выпив коньяк, гость отмахнулся от предложенной тарелки с лимонными дольками.
- Ты, вот еще что... больше не оглядывайся назад! «Ни один человек не может стать более чужим, чем тот, которого ты любил в прошлом» - это, кстати, тоже Ремарк сказал, а он знал, о чем говорил, - хмыкнул Ефимыч. - Пойду-ка, полюбуюсь еще твоими работами! Кстати, благодарствую за коньячок — он превосходен! Там... увы, такого нет! - гость, легко поднявшись с кресла, направился вглубь мастерской.
- Григорий Ефимович, расскажи, а как «там», в вашем мире? - поинтересовался Дима, но ответа не услышал. - Ефимы-ы-ч? - крикнул он, и очнулся от собственного голоса.
Вскочив с кресла, он оглядел мастерскую — никого не было. Не включая центральное освещение, Дима обошел пространство, будто все еще надеясь застать гостя. В тени от мольберта белел какой-то предмет... Нагнувшись он подобрал пластиковый стакан, от которого исходил обжигающий арктической холод, а на самом донышке еще каталась коньячная капелька.
- Чертовщина какая-то, вечером прибирался тут... и ничего же не было! Неужто и впрямь Ефимыч с того света в гости забрел, - пробормотал Дима. Тут же появился великий соблазн слазить на антресоли, где с давних пор, среди других ранних работ, хранился написанный им портрет наставника — не зря же что-то трещало... Но Дима этот порыв подавил — мистики на сегодня аж с перебором!
Часы показывали начало второго ночи, однако спать не хотелось. Чудесное видение с участием нежданного гостя, словно стряхнуло морок, в котором он пребывал почти месяц. Вернулась бодрость и беззаботное настроение, какое бывает в розовом детстве. А еще... непреодолимое желание творить.
Вспоминая монолог Ефимыча, он улыбнулся: «Блин, тоже мне философ — любовь-морковь нечаянно нагрянет!» А какую женщину он мог бы полюбить?
Вот недавно в интернете довелось наткнуться на любопытную публикацию: по результам опроса выбрали самых красивых женщин планеты, из известных разумеется. У каждой «отобрали» выдающиеся части тела, из которых потом компьютерщики создали собирательный образ идеальной женщины. Результат Диму не очень впечатлил: изображение на фотке явило пышногрудую красавицу с губами Анджелины Джоли и цветом кожи Наоми Кэмпбелл. Этот «гибридный конструктор» эталона женской красоты не вызвал тогда никаких эмоций... уж слишком все в нем было до неправдоподобности совершенно.
У меня бы собирательный образ совсем другой получился, - вслух произнес Дима и решительно шагнул к мольберту...
За окошком уже брезжил рассвет, когда он закончил портрет «собирательного женского образа». Процесс работы над портретом он помнил смутно, будто находился в трансе. И теперь с удивлением рассматривал то, что получилось: с холста на него смотрела обнаженная женщина, облик которой был далек от общепринятых стандартов красоты. Он мог поклясться, что никогда ее прежде не видел, и вместе с тем, в этом образе было столько родного и притягательного, что Дима невольно подумал о встречах с ней в прошлых жизнях. Портрет был настолько реалистичным, что хотелось безотрывно смотреть на него.
Пожалуй, это лучшее, что я написал в своей жизни, но этот портрет вряд-ли кто увидит! Слишком уж много в нем личного и сокровенного, чтобы кто-то чужой мозолил его глазами. Пусть будет моей тайной, - решил Дима, удивляясь доселе незнакомому чувству ревности.
Усталость навалилась разом. Он не раздеваясь улегся на диван и долго любовался портретом, пока сон не склеил веки.
Ближе к полудню его разбудил телефонный звонок. Рассеянно слушая приятный женский голос, Дима не отводил взгляд от ночного портрета, невольно отождествляя этот голос с той... нарисованной. Вникнув в смысл монолога он понял, что незнакомка хочет купить одну из его картин, выставленных на продажу.
- Адрес моей мастерской вы знаете, буду готов к встрече с вами через полчаса, - ответил он и нажал кнопку сброса.
Отведенного времени едва хватило, чтобы привести себя в порядок и приготовить кофе. Трель дверного звонка совпала с поисками какой-нибудь ткани, чтобы закрыть портрет. Под руку подвернулась непрезентабельная, испачканная в краске оконная шторка, торопливо накинув ее на мольберт, Дима побежал открывать дверь.
Как правило, встречи со случайными покупателями не занимали у Димы много времени. Однако сейчас он старался как можно дольше растянуть процесс общения с незнакомкой, в которой его восхищало все: глаза, форма кистей рук, как и что она говорила... И даже ее запах был непередаваемо притягательным - микс из духов, молока и еще чего-то родного.
Усадив гостью в кресло, он заставил столик угощениями, какие только смог отыскать в холодильнике, показывал картины и что-то рассказывал о себе и живописи. Она тоже охотно поддерживала разговор, рассказывая историю своей жизни и причины, заставившие вернуться ее в полузабытый город детства. Если бы кто-то увидел их со стороны, то решил бы, что это встреча близких людей, которые не могут наговориться после долгой-предолгой разлуки.
Наливая воду в чайник, Дима лихорадочно придумывал повод задержать ее и продлить их общение. Сейчас предложу написать ее портрет, возможно, за несколько сеансов успею наладить отношения, решился он. Возвращаясь к столику, он нечаянно зацепил мольберт, с которого в ту же секунду сползло покрывало. Дима попытался исправить оплошность, но гостья была уже рядом. Взволнованно вглядываясь в портрет, она прошептала:
- Этого просто не может быть! Когда вы успели нарисовать меня?!
- Ну, это просто собирательный женский образ, - растерянно произнес Дима. - - Слушайте, вы действительно похожи, а я все голову ломаю, вспоминая где же мог вас видеть раньше! Мистика, больше нечего сказать!
Это не мистика, это судьба, Митя! - женщина сняла заколку, волосы рассыпались по плечам, ещё больше сблизив её с портретным образом. - Мне даже неловко говорить, но тебе удалось передать все, даже малейшие интимные подробности моего тела, как если бы я в реальности позировала для этой картины, - рассмеялась она. И добавила: - Когда шла сюда, вдруг почувствовала, что в моей жизни случится очень важное событие.".
- Оно случилась. Мы нашлись, чтобы больше никогда не расставаться! Ведь, правда? - спросил он, бережно сжимая ее ладони.
- Время покажет...