Серия: Вокзал для двоих
В Минск я летела поздним вечером. И об этом узнала только утром от редактора. Вообще про командировку. Суматоха страшная. Даже поесть не успела, столько всего нужно было разрулить и на работе, и дома. Был плюс – похудела наверняка на пару кило. И имелся большой минус. К десяти вечера я была голодной, как волк зимой, и готова была сама съесть того же волка, но лучше хорошо приготовленного.
Рассчитывала на буфет или кафе в аэропорту. Но, увы, все было закрыто. И только какая-то, довольно чистенькая и милая, тетка предлагала голодающим завернутые в целлофан бутерброды с колбасой, ветчиной и сыром. Ее гоняла полиция, но она умудрялась появляться то тут, то там. И вскоре ее большая сумка отощала настолько, что я испугалась. Наблюдать за ситуацией, конечно, интересно, но мне же тоже нужна пища. В самолете меня кормить не будут.
Перехватив торговку в ее пробежке между этажами, я стала обладательницей двух булок, начиненных всякой всячиной. На ощупь они были мягкими, и это обнадеживало. Оставалось только найти местечко для спокойного поглощения ужина.
Присела неподалеку от двух молодых девчонок, занятых тем же самым и, наверное, очень увлекательной беседой, так как они заглядывали друг другу в глаза, хихикали и много восклицали.
Я совсем не собиралась подслушивать их, но они разговаривали громко, а местечко, на котором я устроилась, уж больно было уютным и укромным. Быстро насытившись, я невольно стала вслушиваться в слова и фразы, которые заставляли меня что-то вспоминать.
- Верка, ты, конечно, молодчина во всех смыслах, но ты рискуешь. Кто-нибудь из них когда-нибудь узнает и начистит тебе личико. И не будешь ты такой милашкой, - вдруг испуганно сказала девчонка лет двадцати в ушанке из искусственного кролика.
Большие очки и высокий воротник свитера почти скрывали ее лицо, но было видно, что внешностью девушка не блистала.
Вторая, наоборот, была весьма привлекательна. Но яркая мордашка ее с темными глазами, пухлыми губками и ямочками на щеках так и полыхала какой-то лисьей хитрецой и самодовольством.
Девушка расхохоталась над испугом подружки и продолжала свой рассказ:
- Дурочка ты, Светка. А как они узнают?.. Впрочем, если это и произойдет, то очень не скоро. К тому времени я буду уже богачкой и уеду куда-нибудь в Италию или Испанию, найду жениха подходящего и ищи-свищи ветра в поле! Да я, на самом деле, так незначительна в их масштабах, что позлятся, позлятся, а искать меня не будут. Цель какая? Как ты говоришь, личико мне начистить? Фи! Оскорбить взглядом или словом? Ну, да, гордость. Только из-за одной гордости обиженный не поедет за тридевять земель. А деньги?.. Разве я что украла у кого?
- Нет.
- Ни у кого копейки не стянула. Только подарки, только благодарность. Другая на моем месте не погнушалась бы воровством, там есть, что тянуть. Только и пострадала бы. Я же и так вся в шоколаде. Все меня любят, все меня ценят за проворство мое, за любезность, услужливость.
- Это да, ты с детства – как то ласковое теля, что семь коров сосет. Только зачем ты иняз окончила? Не для того же, чтобы горничной в богатом доме служить.
- Говори проще: быть служанкой.
- Ну…
- Ну! Да, я – служанка. А ты учишься и в хорошей фирме работаешь. Только ты сотни у меня стреляешь, а я вот в Париже неделю рассекать буду. А за что мне такая милость? Всего-то навсего маленькую прихоть хозяина исполнила.
- Что?..
- Ты о чем подумала, дура! Я – девушка порядочная. Мне не до любви сейчас, а флирты разные, да перепихон по-быстрому – не для меня. Петр Петрович в особом доверии меня держит. Впрочем, как и все. Ему недосуг самому организовывать, а желание до баб большое имеет. Да не на проституток его тянет, а на дам замужних, серьезных. Ну, и конфетно-букетный период – на мне. Никаких звонков, эсэмесок, записок. Я – почтовый голубь, говорящий. Потому что все на словах. Дело, скажу, непростое. Это ж не он их, а я добиваюсь для него. И чтобы все в полной тайне. За переданный букетик он мне – пару сотен. За то, что колечко, браслетик всучу его пассии – тысчонку не пожалеет. И на такси туда-сюда даст, а я - то на маршрутке, а где и пешочком.
- А если далеко?
- А я – старуха, что ли? Пробежаться пяток километров для меня в одно удовольствие. Себя в форме держу, между прочим. Ты, вон, на сколько мельче меня, тощая, а по лестнице поднимаешься и пыхтишь. А я, знаешь, сколько раз к одному мужику на шестнадцатый этаж в один день поднималась с разными поручениями? Восемь!
- Так он, что, и с мужчинами?
- Не путай меня. К мужчине, художнику одному, в его студию я от Нины Степановны бегала, хозяйки. Влюбилась она в него по уши. Ей – пятьдесят, а Радику этому – двадцать семь. Он с Нинкой и ее дочкой Зоей в одно время познакомился на выставке. Влюбился в Зойку, а богачка-то – мамаша. Зойка тоже с деньгами, папа прилично на карманные расходы дает. Но это тьфу по сравнению с капиталами старушки. У хозяйки свой бизнес есть. Вот там и история такая вышла. Услышишь, закачаешься, как люди устраиваются…
Вера посмотрела на свои дорогие часики:
- О, еще долго ждать. А тебе торопиться некуда, домой поедешь. Успею рассказать.
- Давай. Давай. Интересно, ужас.
- Действительно, ужас. Тут еще и сын, наследник Петра Петровича замешан был. Я перед хозяевами не выпендриваюсь, хотя и образованней. Они ж меня полной простотой считают, преданной. Естественно, каждый это мнит для себя. Что служу только ему, только ему верна, потому что подкормлена денежкой, а главное, считаю его единственным, кто чего-то достоин.
Итак. Нина Степановна молодится, ходит в салоны, делает зарядку, бегает во дворе, благо, он чуть ли не больше городского парка. Выглядит она классно, ничего не скажу, одевается со вкусом. Но пятьдесят – это не двадцать Зойкиных. Та здоровая, красивая девка, весьма сексуальна и уже с опытом. Но если мамашка с папашкой узнают об этом, быть беде. Они намерены выдать ее замуж за одного старого хрыча, тоже с большими деньгами, а главное, имеющего долю в бизнесе Петра Петровича. В общем, старики думают, что блюдут дочь. Тот хрыч девицу желает в жены. Они ее даже не выпускают одну. Представляешь? Никуда! Так я помогаю дочурке в окошко убегать. Получается не часто, но она каждый раз мне за это по пять тысяч дает. Сумочку обалденную подарила и платья свои отдает, которые пару раз надела. Туфли тоже, но они мне великоваты. Продаю.
Так вот, художник этот, Радий Илларионович, крутит с маман и Зойкой. Я уверяю хозяйку, что он безумно в нее влюблен и всецело принадлежит ей одной. Художник клянется ей в том же. А я уверяю его, что Ниночка вставит его в свое завещание. Он беден, но из тех денег, что дает ему престарелая возлюбленная выделяет мне то тысчонку, то пятихатку. Дама сердца, естественно, щедрее. И он умоляет меня никогда не проговориться Зое о его корыстолюбии.
Нина, конечно, тоже не хочет, чтобы узнал Петя о ее буйном романтизме.
Петя тоже, страсть как, боится, чтобы о его увлечениях не распознала вторая половина.
Что-то у них в финансовых делах там переплетается. Если что, каждому какая-то потеря грозит. Я лично свою бухгалтерию замечательно веду, а в глобальных вопросах не секу. Но меня это и не касается.
Зойка мечтает тайно зарегистрироваться с Радиком, потом вместе с ним упасть родителям в ноги, молить о прощении и приданном. Но пока…
- А сын?
- Зовут его Артуром. Прыщавый юнец. Полный отстой, но уже сейчас на своих компьютерах зарабатывает столько, что карманные деньги может у отца не брать.
- А берет?
- Денег много не бывает. Берет, конечно. И тратит их…
- Ну!
- Короче, однажды прибегаю к Радику. Он трудится над картиной. Хороший художник, между прочим. Но не самовлюбленный, нормальный такой тип. Всегда работу бросит и мне внимание уделит. Короче, он работал, у него натурщик, прости за каламбур, в натуральном виде пребывает. Радик ему велит не шевелиться и с места не вставать. А сам ко мне подошел. Мы присели за журнальный столик, по рюмочке ликерчику выпили. А между нами на столике – телефончик голого натурщика. И вдруг звонит. И на экранчике фотография Артура высвечивается.
Радик посмеялся и сказал мне, что это – богатый любовник его голоштанной модели. Разрешил тому на звонок ответить. Голенький подбежал, схватил мобильник и давай ворковать по-голубиному. Меня чуть не стошнило.
- И ты рассказала все Артуру?
- Точно. Ты бы видела, как он встрепенулся, покраснел, побледнел. Сначала отнекивался. А потом стал просить, умолять, увещевать не говорить отцу о его пристрастии. Честное слово, я ничего не требовала в уплату за молчание. Он сам подарил мне, как бы на день рождения, золотые серьги и кулон с цепочкой. Потом посчитал, что этого мало, и уже дважды вручил мне по пять тысяч рублей. А мне всего лишь стоило разик ему подмигнуть.
- Ты не подумай, я не завидую, но ты не могла бы…
- Что?
- Посодействовать вот так же устроиться?
- Если узнаю что-нибудь на этот предмет в нашем поселке, попробую помочь. Но ты ведь не сможешь, Светка. Сопрешь что-нибудь, а я буду краснеть.
- Ей-Богу, не сопру. Я даже за одну зарплату готова работать.
- Да, платят неплохо. Но прежде, чем мне стали отстегивать пятьдесят тысяч, я два года отбарабанила на двух этажах особняка с восьми утра до восьми вечера за половину этой суммы.
- А-а…
- То-то… Ой, слушай, Светка, пора. Скоро объявят посадку, а мне еще в сортир нужно заскочить… Нет, ты посмотри! Ночь почти на дворе, а они решили, наконец-то, кафе открыть. У меня бутерброды в горле застряли. Ну, да поздно. Давай прощаться. Не жди, езжай домой. Вернусь, позвоню, завалим куда-нибудь в кабачок. Я тебе еще не то расскажу.
Девчонки встали с насиженных мест. Яркая Вера в дорогой и модной одежде, крохотуля Света в смешной шапке. Подруги расцеловались, и высокооплачиваемая служанка поспешила к лестнице, ведущей вниз в туалеты.
Громко вздыхая и отчаянно завидуя, Света смотрела ей вслед.
А я вспомнила, кого напомнила мне Вера-лиса. Одну из самых любопытных героинь замечательного англо-ирландского драматурга, политика-либерала Ричарда Бринсли Шеридана. Служанку, которую считали «святой простотой». Эта самая «простота» и «преданность» приносили ей доходы от всех членов семьи и их воздыхателей. Носила записочки, вдохновенно врала, вела личную бухгалтерию. Там шиллинг, там два, там и фунтик набежал, кто-то пряжки для туфель подарил, кто-то платье, правда, всего лишь одно, «па-де-суа», кажется, называлось. Радостно, весело было шеридановской служанке.
Но, увы, далековато до «счастливых будней» вот этой нашей современницы. Та, бедняга, по заграницам на самолетах не летала.