Статья 1996 года.
СКОТОВОДЧЕСКАЯ КОЛОНИЗАЦИЯ
Нет ничего более причудливого, чем представление о славянах, созданное у современного образованного человека средним, а часто и высшим образованием.
Славяне пришли на Север грядущей Руси — в этот поразительный мир озер, лесов и болот в VI-VII веках н. э. Менее всего они были лесным народом и образовались как этническая общность (именно как единый народ, а не как языковая общность, как сейчас) во II-I веках до Р.Х. в лесостепи к северу от Черного моря и в широколиственных лесах предгорья Карпат. Сейчас уже только весьма унылый человек может сомневаться в правоте преподобного Нестора Летописца, твердо назвавшего Карпаты родиной славян.
У славян просматриваются предки — более древние народы, которые дали этнический субстрат для нового, рождающегося народа. Это — праславяне или протославяне, которые, видимо, называли себя «венедами» и к моменту рождения славян были разбросаны на обширных пространствах. Они жили не только на территории России. Вена на Дунае и Венеция в северной Италии напоминают нам о далеко выселившихся небольших группах венедов. Именно от них был унаследован славянский язык.
Другим предком славян, несомненно, были кельты (галлы), которые жили на территории сегодняшней Польши, Белоруссии и даже оставили там свои топонимы. Названия «Галич» и «Галиция» напоминают о некогда живших здесь галлах. В этих участниках будущего рождения славян также почти никто не сомневается.
Однако традиция русской исторической науки начала XX века говорит о том, что был и третий предок славян — сарматы Северного Причерноморья. Они тоже индоевропейцы, тоже арийцы, но иранской группы. К настоящему времени их прямые потомки — осетины.
ЧТО ЖЕ ТО БЫЛИ ЗА ЛЮДИ — ПЕРВЫЕ СЛАВЯНЕ?
Ни в коем случае нельзя согласиться с представлениями об исконном земледелии славян. Прежде всего, славяне были скотоводами, как все ранние индоевропейцы и как жившие в III тысячелетии до Р.Х. их общие предки арийцы. Этот этноним — условный: мы вообще не знаем, как они себя называли. Арийцы были великими скотоводами, сумевшими одомашнить коня и корову. Славяне — прежде всего скотоводы, а это много говорит о восприимчивой и достаточно глубокой религиозности славян.
Представление об исконном славянском земледелии рождено было крепостнической эпохой и всемерно развивалось эпохой советской, потому что из всех видов народов по хозяйственной деятельности земледельцы наиболее удобоугнетаемы. Со скотоводами власти труднее иметь дело. Таким образом, представление об исконном земледелии славян — это идеологема, а не научный факт.
Конечно, славяне знали земледелие. Они не были кочевниками, даже умеренными, отгонными, как сарматы. Славяне — оседлый народ. Но дело все в том, что скотовода от земледельца, прежде всего, отличает не то, чем он занимается (многие скотоводы знают земледелие, и многие земледельцы занимаются скотоводством), а то, что для него есть главная ценность.
У всех индоевропейских народов на первом месте было скотоводство. Ни один германец не знал, чья у него земля (земля вообще была общинная), а вот, сколько у него быков, знал прекрасно. Высшой похвалой девице-красавице у древних греков был эпитет «стобыковая», что означало: в качестве свадебного выкупа за нее не жаль уплатить 100 быков. Отголоски этого мы видим и в «Русской правде» Ярослава Мудрого, где главная ценность — скот, а о ценности земли совсем не упоминается. Оттуда и своеобразное отношение к землевладению, которое, кстати, сохранилось и до наших дней в ощущении русского народа лучше, чем у других народов. Совершенно напрасно это отношение к земле представляется иногда как наследие советского времени, как своеобразная приверженность к «колхозу».
В глазах древнего человека, а потом и в глазах средневекового (по крайней мере, христианина), у земли мог быть только один безусловный владелец — Господь Бог на Небесах. А после него были относительные владельцы. Так и для славянина, жившего в Русской земле, после Господа Бога земля была, прежде всего, русской; лишь вслед за этим, по Божьей воле, она принадлежала князю Мстиславу; потом — боярину, который держал конкретную землю от этого князя; и, наконец, она была наделом земледельца-смерда, которого никто не мог выгнать с его земли, и она не могла быть изъята у общины. Земля была общинная, хотя надел земли переходил от отца к сыну. А вот быки находились всегда в частном владении. Такое положение, в значительной степени сохранившееся до сих пор, напоминает о скотоводческом прошлом наших предков.
В провинциальной (часто очень примитивной) северной иконе поразительно много пейзажных элементов, а в карельской или архангельской иконе еще и очень много животных.
Именно Север создал целую галерею икон святых — покровителей животных. На Севере в каждом селе или погосте будет икона святых Флора и Лавра, хотя «Сказание о чуде архангела Михаила с Флором и Лавром» более древнего происхождения. Стараниями христиан Русского Севера Власий (вообще-то епископ из Малой Азии, где, безусловно, среди озер коровы не паслись) становится покровителем животных. Существует поразительная икона уже XVIII века «Медост патриарх» (от слова «мед») сельского богомаза из Карелии. А «Медост» — это святой Модест, и, конечно же, ничего о животных в его житии нет. Почитая святого Модеста, карельский богомаз, тем не менее, искажает его имя, да еще изображает его в окружении всевозможной домашней твари (там и коровы, и овцы, и куры).
Это только северная традиция, но что она может означать в историко-культурном плане? Где исток и где развитие этой традиции?
Исток ее — арийская скотоводческая традиция, давшая Гаты великого Заратуштры. Как известно, праведный зороастриец категорически не мог обидеть живую тварь. Это не значит, что зороастрийцы были вегетарианцами. Персы-зороастрийцы мясо ели, были охотниками, исконными скотоводами. Это значит, что они не могли бессмысленно обидеть животное. Именно скотоводческая этика требовала любить и не обижать свою скотину. Кстати, есть и такое место в Гатах Заратуштры как «вечное проклятие тому, кто обидит маленькую пугливую собачку с острым носиком, которая сворачивается клубочком». А это ежик, но специального названия для него при Заратуштре не было.
Арийская традиция дошла до Русского Севера и осела в этом сложнейшем сельскохозяйственном комплексе с промысловым ядром в суровом и очень богатом месте. Здесь холодно, но здесь было неслыханно много рыбы, а леса были богаты, как нигде. Даже сейчас здесь можно заниматься бортничеством, собирать огромное количество грибов и ягод.
Итак, исток традиции прослеживается. Он скотоводческий, хотя и измененный ощущением Севера. Именно Север сохранил вполне оживившееся позднее в России особенное отношение к природе и к животным. И преподобный Серафим Саровский, хотя и не северянин по происхождению, исходил из этой традиции, когда в своих поучениях указывал, что человек весьма грешен перед бессловесными тварями, а перед домашней скотиной особенно. Да и особая религиозная ландшафтность Даниила Андреева тоже родилась не на пустом месте, а из тех течений и корней, которые были сохранены Русским Севером.
Как уже отмечалось, славяне — совсем не лесной народ, но им предстояло прийти в лесной край — на будущий Русский Север. Такое может совершаться только веками.
Были две линии движения славян на Север — с Запада и с Юга. До сих пор не очень понятно, под давлением ли германцев, или по каким-то иным причинам, но они постепенно двигались сюда из Западной Европы. Славяне-кривичи (предки жителей Полоцка и Смоленска), а также славяне, которые так и называли себя «словене ильменские» (предки новгородцев), пришли с Запада, из-за границ нашей страны. А вот славяне-вятичи пришли на Север с Юга.
Между прочим, двоякий характер колонизации Русского Севера сохранился на века и еще ощущался в памятниках культуры XVIII века. Север мог быть единым российским, русским, тем не менее, он делился на новгородский и ростовский, то есть на Север, где господствовали те, кто пришел с Запада, и Север, где господствовали те, кто пришел с Юга. И хотя все, конечно, воспринимали друг друга как братья, а все-таки они были немного разными. Сохранение этой разделенности указывает на достаточно стойкое сохранение кровного родства и отторжение любого инородческого элемента.
Славяне двигались постепенно и в домонгольский период, когда мы имеем дело со славянами. Тогда Север русским еще не стал. На Севере преобладало финно-угорское и, в меньшей степени, балтское население. Однако продвинулись славяне достаточно далеко.
СЕВЕРОРУССКАЯ ЭКОНОМИКА И ДЕМОКРАТИЯ
Новгородцы продвинулись за XIV век до Урала, а в начале XV века были уже за Уралом. Югорская земля (Югра) есть пространство между Уралом и устьем Оби. Так что в Сибири русские оказались задолго до Ермака. Ростовская колонизация и в домонгольский период, и в XIII-XIV веках менее заметна. Она будет связана с монастырским расцветом чуть позже. Но она была. Интересно, что Белозерск — город, несомненно, когда-то связанный с Новгородом, постепенно становится ростовским уделом. Были Белозерские князья: три представителя этого рода сложили головы на Куликовом поле (к тому моменту они были уже младшими князьями Ростовской линии).
Естественно, северные земли были необычайно редко населенными. Там сложился особый характер северного землепользования, и нам одинаково важно представлять себе и боярскую вотчину, и крестьянское хозяйство. Северное сельское хозяйство было сложнейшим комплексом. В лесах центром его не могло быть скотоводство, центром его были промыслы.
Прежде всего, добывали и вывозили с Новгородского севера пушнину. Россия — основной ее поставщик всему «цивилизованному миру». Также экспортировались мед и воск. Свечами из русского воска освещалась храмы и дворцы всей средневековой Европы (прочие же помещения — дешевыми масляными горелками). Еще через Новгород и в XV, и в XVI веках на Запад экспортировалась соль — лучшая соль, единственно белая, если верить западноевропейцам того времени (тамошняя соль была серая). Остальные промыслы были вторичны, хотя немало выплавлялось и металла.
Помимо промыслов, в северное сельское хозяйство входили и земледелие, и скотоводство, и огородничество, и рассеянные ремесла. Причем занимался этим крестьянин-хозяин со своей большой семьей.
На Севере вообще нельзя быть чистым земледельцем, ведь уже Москва находится в области рискованного земледелия. Север никогда себя полностью не прокармливал хлебом. Новгород всегда ввозил хлеб, что, кстати, служило инструментом «разборки» Новгорода с Великим князем в XIV-XV веках. Как только портились отношения, новгородцы перекрывали Великому князю поставки серебра, а ему серебро было нужно для выплаты ордынской дани. «Ах, так!» — говорил очередной Великий князь (тверич, суздалец или москвич — все равно) и перекрывал новгородцам поставку хлеба. После того начинались переговоры.
Такой характер северного хозяйства, в общем, сохранился по XX век (до революционного разрушения). Соответственно, вместе с экономическими особенностями, сохранился и духовный уклад, охраняемый хозяйственной самостоятельностью и своеобразием, и кровнородственная чистота населения русского Севера.
Русский Север — это те окраинные земли России, которые были наименее изувечены и крепостничеством, и бюрократией. Даже сейчас еще можно плыть по северной реке и увидеть стоящий на берегу (увы, уже брошенный) одинокий огромный дом. Это не просто уцелевший дом, других домов рядом и раньше не было, это — северная деревня.
Русская деревня домонгольского периода — это одно- или двудворное хозяйство, то есть то, что позднее называлось хутором. Примерно такой же она оставалась и в раннем Средневековье, а большие поселения назывались селами или погостами. В Новгороде же, согласно писцовым книгам, и в XVII веке большинство деревень состояли не более, чем из трех дворов.
Отсюда напрашивается вывод: нам вряд ли необходимо учиться фермерству у «прогрессивного человечества» и переименовывать крестьянина в фермера, ибо русский крестьянин изначально был фермером, он так жил. Нам ни у кого не надо учиться общественному устройству, ибо оно заложено в народном миросозерцании, в котором Дом был главной опорой Семьи, а Семья была хозяйственной ячейкой и школой духовного воспитания.
Во второй половине XIV века началась монастырская колонизация, за ней пошла крестьянская, и во второй половине XV века на суровом Русском Севере — в этом холодном мире — образовалось самое богатое население России.
Отметим, что климат России вообще довольно суров. Наша устойчивая западная граница проходит по положительной изотерме января. Именно из-за холодов западноевропейцы в основном жить в России не очень стремились. И то также стало одним из факторов сохранения этнической однородности Русского Севера.
Русский крестьянин XV-XVI веков был чем-то средним между земледельцем и торговым человеком. Когда великий создатель России, наш первый царь Иван III создает общерусскую армию и проводит поместную реформу, то есть раздает земли в виде оплаты воинам (так называемое «поместное землевладение», откуда и произошел термин «помещик»), к северным землям он не прикасается. И то естественно: как же можно отдать в кормление какому-то воину те земли, с которых поступают главные налоги, где живут такие богатые подданные?!
В конце XIX и в начале XX века происходит некоторое восстановление уклада жизни, оно рождалось на Севере (в Вологде) и распространялось на умеренный Север (на Костромские и Ярославские земли). Прошло некоторое время после отмены крепостного права, и происходит «молочная» северная революция — крестьяне Русского Севера, начиная с Ярославских земель и далее, вообще отказываются от земледелия, кроме кормового (ведь хлеб можно привезти!) и переходят на молочное животноводство. Не умер в северном крестьянине ариец-скотовод! Лидером того движения был помещик Верещагин (брат знаменитого живописца), но действующими лицами были крестьяне — те самые сохранившиеся фермеры. Мало кто знает, что Россия производила в предреволюционные годы больше всех в мире животного масла и более всех его экспортировала.
Хозяйственное своеобразие Русского Севера было разрушено — всеобщая коллективизация удалась. Но хозяйство Русского Севера коллективизации не поддавалось, в условиях колхоза оно могло только вымереть. Север мог существовать так, как существовал веками — только как община свободных домохозяев. И без общины не мог, потому что фермер-индивидуалист не выжил бы на Севере. И без свободного домохозяина Север не выжил бы, ибо иначе нет причины оставаться в холодном климате. Хозяйство Русского Севера было убито, и с ним погибла и великая культура, а может быть, и особенная религиозность Русского Севера. Этого мира больше нет, и мы можем только прикоснуться к его наследию. А к этому миру стремились прикоснуться всегда.
Новгород как наследник Древней Руси сохранил общинную традицию, следовательно, сохранил низовые устои демократии. В Новгороде демократия состязалась и враждовала с аристократией, однако сохранилась до потери Новгородом своей независимости. А демократия есть одна из составляющих политической жизни Древней Руси, где сочетались все три вида власти (других не бывает!) — монархия (княжеская власть), аристократия (бояре) и демократия (вечевой строй).
Новгородская колонизация — чрезвычайно интересное явление. Русский город домонгольского периода напоминает греческий полис, в Античном мире четверть населения жила в городах и при этом была связана с сельским хозяйством, и русская колонизация по-новгородски тоже несколько напоминает греческую. Она осуществлялась ватагами, которые либо складывались сами собою, либо нанимались боярином. В первом случае они обычно брали у боярина заем (ссуду) для своей экспедиции на обзаведение инструментом, во втором случае то было долевое участие, в котором предполагалось, что колонисты сумеют основать поселение и через некоторое время уже ничем не будут обязаны боярину. Примерно так же в античной Греции «лишние люди», не имевшие полных прав гражданства, отправлялись из греческих городов, основывали колонии, и те становились полисами, где основатели уже имели полные права гражданства.
Кстати, это нормальный инструмент создания демократии. Демократия, включающая в себя пришлых людей, которые не родились или, по крайней мере, очень долго не прожили в данном городе, есть не демократия, а охлократия (власть толпы). Русский Север не допускал охлократии, отправляя случайных людей на гражданское служение, в котором они становились гражданами – основателями новых поселений.
Крестьянский Север консервативен, и он сохраняет общинный, демократический уклад, во многом идущий из Домонгольской Руси. Кстати, впоследствии именно на Севере община не была изуродована крепостничеством. Так, в Архангельской области и в Карелии крепостничества вообще никогда не было, а в Вологодской области оно было лишь в южной ее части близ Вологды.
Часто задают вопрос: у нас возникли колхозы, потому что крестьяне жили общинами? Значит ли, что община есть прототип колхоза? Нет, ни в коем случае, хотя бы по одной причине: русский крестьян и в Домонгольской Руси, и позднее платил налоги сам, а не всей общиной в порядке круговой поруки. И землю он обрабатывал сам. И надел земли был его, не говоря уже о тех быках, о которых упоминалось выше. А общинными были луга (покосы и выпасы), иногда рыбные угодья. Но самое главное, членам общинам была присуща устойчивая взаимопомощь. Еще в XX веке на Русском Севере, который сохранил не изуродованную традицию, держался обычай погорельцу «ставить дом миром» (смотрите, например, книгу «Лад» Василия Белова).
Там, на Севере, община сохранилась как содружество бывших собратьев. Некогда она была общиной арийцев в чуждом мире. Затем была община просто давно живших в одной земле домохозяев данной земли, скрепленных родственными узами.
КУЛЬТУРА СЕВЕРА
В нашей суммарной истории был только один период, когда, безусловно, не только наша культура, но и наша цивилизация была намного выше западноевропейской. В XI веке на Руси, вероятно, были поголовно грамотные города, в то время как на Западе встречались неграмотные короли, а грамотный барон был белой вороной. Встречались неграмотные бароны и в XII веке.
Одним из крупнейших культурных и культовых центров славян уже в языческой древности был город Белозерск — «Белоозеро», упомянутый в начальной легенде «Сказание о призвании трех братьев-варягов на княжение». Белоозеро было столь значительным центром, что на княжение там сел второй брат Рюрика (средний) князь Синеус. В середине IX века то был именно город, куда имело смысл приглашать князя. А основан город был не позднее VIII века, что подтверждается археологическими исследованиями.
К этому месту относились особенно – об этом говорит летописный материал, фольклор, немало дает и археология. Это был колоссальный по значению культурный и культовый центр. Есть все основания полагать, что он привлекал к себе своеобразных паломников-язычников (в археологических раскопах обнаружены вещи из самых разных мест), хотя добираться туда было не так уж удобно — только водным путем. Впрочем, вся лесная Русь знала лишь два вида дорог и во времена развитого Средневековья: летом — водный путь, зимой — зимник (по льду замерших рек и озер).
К сожалению, в советский период значительная часть городища древнего Белоозера погибла в итоге ирригационных работ. Там осталось лишь небольшое поле для исследования. А нынешний Белозерск, как многократно бывало с различными русскими городами, находится несколько в стороне, и это уже город XIV века.
Если не первой по времени, то самой значительной в сохранившейся памяти волной колонизации Русского Севера была новгородская. Новгород на протяжении XIII-XIV веков и частично XV века хранил традиции Древней Руси. Новгород — наследник блестящего прошлого Домонгольской Руси, не этнический, конечно, но культурный наследник, ибо новгородцы были уже не славяне, а русские — народ XIII века.
Культурный уровень Севера был высок всегда. Правда, у нас не хватает древних архитектурных памятников, однако лишь по той причине, что в лесном краю строили из дерева, а дерево долго не живет. Старейшие деревянные жилые дома, сохранившиеся в нашей стране, построены в XVIII веке, старейшие культовые постройки — в XIV и XV веках, но это единицы (одна церковь и одна часовня от XIV века и одна церковь от XV века). Мы же, русские, очень скромные, и потому честно говорим: «На этом месте стояла церковь, но то была не эта церковь, эта построена в XVII веке или даже в XIX веке», тогда как японцы утверждают, например, что на фотографии снят синтоистский храм VIII века. Понятно, что японский храм на этом месте действительно был, но не именно это сооружение из дерева!
Христианство довольно медленно принималось на Руси, в этом советские историки правы. Лгали они в другом. Они полагали, что святой Владимир-Креститель начал крещение Руси, а на самом деле Владимир его закончил. После Владимира Русь — уже христианская страна, и община становится общиной прихожан.
Однако, культурно Север представлял собой чересполосицу. По иконам и фресковым циклам в северных городах (а они все очень поздние — XVII века и даже раннего XVIII века) видно, что Белозерск и Вологда — по-прежнему новгородские, а Тотьма и Великий Устюг — ростовские. Так, в белозерской Успенской церкви XVI века, никогда не расписанной, но со множеством икон, есть огромная икона Софии новгородского извода, по письму явно XVIII века. Очевидное влияние новгородской традиции! А вот в Великом Устюге новгородской Софии нет.
Кстати, еще одна привычная нелепица — мнимое «двоеверие» домонгольских славян и, даже, средневековых русских. Казалось бы, на это указывают шейные образки с Русского Севера: на лицевой стороне — Богородица, на оборотной — древнеарийская символика. Но человек не может быть одновременно христианином и язычником, Бог у русских был один — Пресвятая Троица. Однако от почитания собственных предков русич отнюдь не отрекался. Вспомним, что в «Слове о полку Игореве» русские князья — Даждьбожьи внуки.
Если действительно прав Даниил Андреев, и мы можем изучать чрезвычайно интересное и полезное для нас (в большинстве — христиан) языческое праславянство, и если именно оттуда идет путь в Небесный Кремль, то он идет, вероятно, через Русский Север, через его понимание мира. Он идет через Русский Север, который не был двоеверным и давно перестал быть языческим, но свое языческое наследство не отбросил, а сумел оцерковить.
Запад в XII веке был еще сельским, хотя там уже имелись большие города. Русь же скандинавы называли «Гардарики» (страна городов). И этих городов в Домонгольской Руси было примерно 400. Они известны по упоминаниям, хотя место некоторых неизвестно до сих пор. Если сделать небольшую экстраполяцию, то получается, что в городах жило от 1/5 до 1/4 населения Древней Руси. Мы не скоро вновь достигли такой цифры — только в XIX веке. Конечно, то были не совсем такие города, какими мы представляем их по современному опыту (и в этом тоже было большое отличие Древней Руси от Запада). Русский город был значительно теснее связан с сельской местностью, с пейзажем и с сельским хозяйством.
Культурный уровень измеряется по нижнему срезу — по распространению культуры в обществе. Постепенно, с утратой статуса «страны городов» Русь перестала быть поголовно грамотной среди городского населения. Может быть, городское население и оставалось грамотным, только его было мало, сельское же было в значительной степени неграмотным. А вот на Севере сохранялась традиция крестьянской книжности, чему есть масса косвенных подтверждений. Более того, в семьях среднего сословия традиция эта могла достигать настоящей учености.
Так, одним из величайших филологов Средневековья и величайших христианских миссионеров был святитель Стефан Пермский. Он совершил если и не величайший миссионерский подвиг, то неслыханный филологический: он перевел Священное писание с неродного языка на неродной. Кирилл и Мефодий все-таки переводили с родного греческого на славянский, который был известен им с детства, потому что они родом из Фессалоник, где был славянский квартал. Кроме того, у них были помощники — их ученики. А Стефан один переводил с греческого на коми-зырянский язык, хотя он мог бы перевести и со славянского! Он учился в Ростове (изысканном эллинистическом центре), но родом был из Великого Устюга. Отец его был всего лишь пономарь, то есть церковный чтец, низший церковный служитель при соборной церкви. Тем самым мы видим, что в семье великоустюжского пономаря (пусть, не всякого, а выдающегося) можно было выучиться настолько, чтобы поступить в университет того времени!
Во второй половине XIV века происходит нечто, что наполняет новой жизнью Русский Север, хотя потом выяснится, что то была новая жизнь старой культуры. Возникла не новая культура, а новая эпоха — в это время начинается движение монахов на Север. Эту эпоху обычно называют эпохой преподобного Сергия Радонежского, ибо он олицетворяет ее. Эта эпоха была, несомненно, настоящим возрождением через обращение к античному христианству III-VI веков (пусть и не с нашими корнями, а с помощью угасающего Константинополя). Так сложилось, что Сергий и его ученики и, следовательно, основанные ими монастыри явились важнейшим инструментом этого культурного возрождения.
ПРЕЖНЕЙ РУСИ В XIV ВЕКЕ УЖЕ НЕ БЫЛО
Важно напомнить, что главные, самые страшные вторжения на Русь шли с Запада (из Венгрии, Польши, Литвы, Тевтонского ордена). На этом фоне ордынское вторжение с Востока — попросту мелочь. Тем не менее, после эпохи вторжений со всех сторон Русь больше не была «Гардарики», то есть страной городов с огромной долей городского населения. Город стал слаб и уже не мог определять культуру, как это было в XII веке. И центром культуры становится монастырь, причем необычный.
Монастырей в Домонгольской Руси было мало, заметно меньше, чем городов. Наверное, мы знаем не все монастыри того времени, тем не менее, их было точно меньше двухсот, а городов было, как уже говорилось, около четырехсот. Кроме того, монастыри были городскими, они находились либо в городе, либо рядом с ним. Например, первые русские иконописцы Алипий и Григорий монашествовали в Киево-Печерском монастыре, но работали они в том же Киеве.
В конце XIV века главным создателем культуры и единственным камертоном, по которому настраивается культура, становится монастырь, однако не городской, а пустынножительный. Сам Сергий с братом ушел от ближайшего города Радонежа верст на 12, а от ближайшего монастыря (Хотькова) верст на 10. Но тогда то была настоящая глушь — гора в дремучем лесу с медведями, оленями. Как известно из «Жития Сергия Радонежского», к Сергию приходил медведь, и тот его прикармливал. Но уже ближайшие друзья Сергия уходили за сотни верст и искали совсем глухие места. Высочайший парадокс духовной жизни: монахи искали уединения, но за ними приходили крестьяне, и складывался новый мир, куда более густо населенный, — мир Русского Севера. О нем мы знаем уже гораздо больше.
Высокая культура, рассеянная в народе Русского Севера, никогда не прерывалась. Именно на Севере вплоть до революции была широко распространена сельская иконопись. Сельский богомаз — фигура не Московской губернии, где работали профессионалы-иконописцы, писавшие любые иконы, и в XIX веке уже штамповавшие иконы как «ширпотреб». Сельский богомаз — фигура Русского Севера. Это люди, не покинувшие крестьянский мир, они сами были из крестьян, хотя и очень уважаемые.
Мир Севера был миром особой культуры. На Севере совершенно особое отношение к пейзажу. Оно не могло сразу сложиться, ведь славяне — лесостепной этнос. Они столетиями вживались в сельский пейзаж. Но есть особый дар Божий славянам — чувство пейзажа. И уже в домонгольский период они овладели этим даром в полной мере. Домонгольские храмы, построенные в разных землях, очень активны во взаимоотношении с пейзажем. Например, с одной стороны — Дмитриевский собор во Владимире и Покровская церковь на Нерли, а с другой — церковь Спаса на Нередице и псковской Предтеченский собор. Это — вообще славянское и, особенно, русское качество. Мы не сумели создать такие совершенные интерьеры храмов, как их делали греки-византийцы, но зато быстро обогнали греков во внешнем облике храма и взаимодействии его с пейзажем.
Однако это взаимодействие разное. Владимирский храм (например, Покров на Нерли) — это драгоценный кристалл, помещенный в пейзаж. Он — главный, он собирает пейзаж на себя, и пейзаж превращается в изумительное, Богом данное обрамление этого кристалла. А новгородский храм — тоже активен в пейзаже, но он как будто вырос на этом месте, как гриб. Видно, что новгородские храмы вылеплены, их стены шероховаты, у них никогда нет безупречно прямых углов. Это рукотворные грибы, от этого не менее прекрасные, но это — другая красота и другая, гораздо большая близость к пейзажу, чем у иных русских людей. Например, на Украине, в Малороссии, в степях Таврии, Причерноморья (ведь украинцы, как и казаки, тоже русские люди) такого чувства пейзажа нет. А на Севере оно было развито повсеместно и среди всего населения.
Традиции новгородских храмов-грибов в какой-то степени обогатились через ростовские артели, начавшие строить каменные храмы на Русском Севере в XV веке. В старейшем из этих храмов — в соборе Спасо-Каменного монастыря 1482 года, взорванного коммунистами в 30-е годы, и в двух последующих — в Кирилло-Белозерском и Ферапонтовом монастырях конца XV века архитектура была дополнена владимирскими приемами, но они все равно остались удивительно пейзажными. Это потрясающая ландшафтная архитектура!
В конце XV века, в эпоху Ивана III, строится московский Кремль, в Москве работают Аристотель Фьораванти, Алевиз и другие. Довольно быстро, уже в конце 20-х годов XVI века, влияние итальянского Возрождения достигает Русского Севера. Эти итальянизмы видны, например, в интерьерах Кирилло-Белозерского монастыря. Но русские все равно сохраняют то, чего совершенно нет в итальянском Возрождении, — свой удивительный симбиоз с пейзажем.
Это особая религиозность, обращенная на храм (дом Божий), но не покидающая окружающего мира, окружающего ландшафта. Это ощущение пейзажа как храма присуще именно Русскому Северу (хотя любой тонкий христианин — итальянец, аргентинец, австралиец тоже будет воспринимать природу как творение Божие).
Северный человек воспринимает пейзаж как храм. Пример тому — один из святых Севера преподобный Антоний Сийский, основатель монастыря, который любил уединенно молиться, выбрав для того поляну, окруженную 12-ю белыми березами. Нигде в мире, кроме как на Руси, подвижники не воспринимали моленное место эстетически, не эстетизировали природу, превращая ее в своем сознании в часовню. Круг из белых берез — явление русское и преимущественно северное. В XIX веке эстетизация пейзажа становится очень распространенной. На стыке профессиональной русской традиции и данной северной традиции создавался Валаамский природный и архитектурный ансамбль архитектором Горностаевым.
На Севере было довольно мало церквей, что естественно при таком рассеянном обитании. Церкви были только в крупных селах и на погостах. Потому Север был насыщен часовнями, как никакая другая часть Руси. Часовни ставились над крестами, над колодцами, в память о чем-нибудь (об избавлении от болезни, от стихийного бедствия и так далее), ставились просто при дороге, чтобы путник мог помолиться, а кстати, и отдохнуть (в часовне устраивалась лавочка). Кое-где, например, в глубинном Каргополье (на Кенозере, на Лекшмозере) часовен еще довольно много, хотя древних мало, потому что они заменялись со временем.
Надо сказать, что при советской власти больше всего погибло именно часовен. Часовни начали первыми закрывать и первыми сносить, что понятно. Чтобы снести монастырь, коммунистам нужно было сначала разогнать братию. Закрыть приходской храм было еще труднее, ибо вначале нужно было сослать или расстрелять батюшку и разогнать церковный актив. А часовни были ничьи, и они погибали первыми. Но часовен на Севере было так много, что даже и сейчас их сохранилось немало.
Беломорско-Балтийский канал стал первой сталинской стройкой и по идеологической причине. Русский Север был самым чуждым большевикам и нуждался в «исправлении». Нигде, как на Севере, не было столько лагерей.
Сегодня мир Русского Севера погиб, его практически больше нет. Но мы, русские, можем еще возродить его, если обратимся к духу Русского Севера, опыту его хозяйственной жизни и культуре народного общежития.