В альманах "РОССИЙСКИЙ КОЛОКОЛ" для спецвыпуска
посвящ. 70-летию ПОБЕДЫ в ВОВ
по заказу шеф-редактора Анны ШЕВЕЛЁВОЙ
К !))-ЛЕТИЮ ОКТЯБРЯ
Д-р богословия, проф ун-та
НЕСТОР ТУПОГЛУПАЙ
ПОБЕДИТЬ БЫЛО НЕЛЬЗЯ!
"Ещё одна ТАКАЯ "победа",
и мне не с кем будет её праздновать»
Древний Пирр, царь Эпиррский
"Пирровы победы"
О Б А В Т О Р Е
ИЗДАТЕЛЬ его повести «Ап. ПЁТР» чл.СП РФ А. КАНЫКИН:
Одна из примет времени - на родину начинают возвращаться духовные ценности, а иногда и их творцы. Заметным событием такого рода в литературной, театральной и киношной жизни страны, я думаю, станет (после многих лет изгнания) активное включение в общественную жизнь России этого известного на Западе прозаика. драматурга, режиссёра и философа. Его судьба и жизнь (ссылки его и его отца -изв. математика, замалчивание на родине, а потом многие годы изгнания) - полны драматизма и достойны самостоятельного исследования, как знак эпохи, что ярко и самобытно отражены в его мночисленных романах, сценариях, фильмах и пьесах. А он ведь ещё и сам писал музыку к своим спектаклям и фильмам, а то и оформлял их, как художник. Редакция предполагает длительное сотрудничество с этим многообразно талантливым автором. С такой оценкой согласны многие наши самые именитые деятели культуры после прочтения его пронзительной повести «Ап. Пётр» - особенно оч. лестное для автора письмо к нему в ссылку писателя Юрия Трифонова. О встрече с его оч. своеобразным жанром: «фантастическим реализмом» в «Ап. Петре». С этой увлекательной повести мы и начинаем публикацию многоликих и полуфантастических сочинений этого автора.
ИЗ ПИСЬМА ЮРИЯ ТРИФОНОВА
об «АП. ПЕТРЕ» АВТОРУ в РЯЗАНСКУЮ ССЫЛКУ:
«…. Давайте будем Вас хвалить. А то новых писателей только «поучают».
А «Ап. Пётр» Ваш оч. «русская» проза, настоящая л-ра (традиций Розанова, Сологуба и Чехова). Оч. плотная словесно: паста, глина, а не легковесный мыльный пузырь, не щелкопёрство, а всё время по сути. У меня тоже погиб Котик, и мы с женой оч. переживали… Оч. хорошо пишете всё телесное: ляжки «жены» и «дочери», раздетого Ивана Стефаныча, сцены купания.. В сексуальных сценах - хороши стул, стол, ноги..- меня это поразило, это написано по-настоящему. Мне такое не удавалось (охватить эту могучую эмоцию: волнуюсь). И в этом Вы сильнее меня. У меня проза «говорит» , а у Вас - «поёт». Удивительное впечатление».
ВИКТОР РОЗОВ о ДРАМАТУРГИИ АВТОРА:
« Мне кажется удивительно бесхозяйственным отношение к многоплановой и многожанровой драматургии этого рязанского автора. Я дал ему рекомендацию для вступленния в СП - как талантливому и самобытному художнику, автору мастерски написанных и глубоко человечных пьес - со своим голосом в искусстве, который не спутаешь НИ C КЕМ! Надеюсь дожить до той поры, когда он из «вещи в себе» станет наконец в широком смысле «вещью для нас»: для наших театров, кино и журналов».
РЕЖИССЁР А. Э Ф Р О С для «МОСК. КОМСОМОЛЬЦА»:
«…Тарковский, я слышал, говорил: «Кинороман о Толстом - это откровение! Хочется снять». Но не успел…. А пьесы этого автора валялись по нашим театрам многие годы. И только когда писатель умрёт или его вышвырнут из страны- мы начинаем восхищаться. Мы всё время хотели ставить его (и даже заключили договор в ЛЕНКОМе). но нам «не дали».
ИНТЕРВЬЮЕР: - Но у нас же теперь можно ставить,что угодно. Теперь же «свобода слова».
ЭФРОС: - Да? Вы точно знаете? И пробовали?... Тогда можете спокойно пить свой чай: … На Вашей полке МНОГО его книг?!»
1.
«Мы ярманцев шапкими закидаим!»
Сколько. же мне тогда было? 10? 12? Да – 12 наверно.
А война…..
Ну. «война и война». Подумаешь! Были делА и поважнее.
Во-первых: если оказался у бабки (в «новых домах» на ул Короленко) – тотчас сунуться к Комоду (её Престолу и Алтарю) и – среди расставленных там перламутровых рамок (с фотками её «непутёвых» сыновей-инженеров: один- на Дальнем Востоке (как-то «укрепляет границу»), другой – в Прибалтике (тоже самое),…а посредине - Красная Шкатулка (с их письмами) … надо - ВЫХВАТИТЬ (да, именно так) из коробки, выданной бабке недавно в ЖАКТе, - ПРОТИВОГАЗ…
И НЕМЕДЛЕННО (даже не раздеваясь) закрыться с ним на крючок в туалете. Просто НМЕДЛЕННО. Даже если он тебе совершенно ни к чему: ни Противогаз, ни Туалет)
И сразу бабкин долбёж в дверь: «Чего заперся? Неслух!.Чего ты там делаешь? Сейчас же открой!».. , И тд и тп.
А «война»?... – Это же просто дополнительные развлечения.
Ну, тревожно. да, но…будто даже и празднично: на улицах гремят марши, везде трепыхаются лозунги:
«НАШЕ ДЕЛО ПРАВОЕ!». «ВРАГ БУДИТЬ РАЗБИТ!»
А по радио – беззаботно-уверенное: «ПОБЕДА БУДИТЬ ЗА НАМИ!»
А какие интересные словА: «модбилизяция!» «ополченцы»!, «СВЕТОМАСКИРОВКА!»: везде в подъездах ввернули синие лампочки. Ну, как на Новый год!
Похоже на новогодье и заклеивание с бабкой оконных стёкол (от «взрывной» какой-то волны). НарезАли бумажные полоски и клеили крест-накрест от углов (форточки и рамы). Сериозно вооружались!
Всё походило на увлекательную игру.
«Немцы» казались игрушечными солдатиками.
-«Нам с ярманцем, как сесь пообедать!»- повторяла не раз (то ли насмехаясь над радиолозунгами, то ли «усерьёз») другая- отцова - бабка (Хвядосья )– там, в Сокольниках, на Гражданской ул., в старых домах – где ни туалетов не было, ни газа, ни водопровода..
- «Мы ярманца,- прибавляла она.- однеми шапкими закидаим. По макушкю Он и задохнётця»
Смеху!...
Ну, в самом деле: разве без «войны» было бы столько развлечений?
На крыше :6-этажных «новых домов» («на Короленко») какие-то «дежурства»! Ин-те-рес-но-о!
Бегали с рыжим , конопатым «Петькой со двора» на чердаки, лазали меж паутинных перекрытий, впитывали острые необычные впечатления. На чердаке бабкиного дома ЯЩИКИ с ПЕСКОМ!. И ВОДА в ЖЕЛЕЗНЫХ БОЧКАХ! (От каких-то ха! «зажигалок»). Смеху!
Рядом с ними красочные плакаты - с изображением этих самых симпатичных маленьких бомбочек (с красным язычком пламени) и –щипцов, -. Сующих эту милую бомбочку в песок или бочку с водой …- эти плакаты были восхитительны!
А большие железные ЦИСТЕРНЫ с ВОДОЙ – у подъездов! Вы что!
В мутной, загнивающей воде полно интересных козявок с хвостиками. «Шо-о,. паразит!» - дурачился конопатый «Петька со двора», суя в них палкой. Смеху!
Но апофеозом всего - был , конечно, бабкин ПРОТИВОГАЗ: резиновая, карнавальная маска (со смешным резиновым носом),круглыми лягушачьими очками и гофрированным хоботом -, спускавшимся ото рта в железную коробку-сумку у бедра. Вот это был «паразит» так «паразит».
Дурачась, мы натягивали его себе по очереди на лицо и (похожие на лягушку) разговаривали оттуда глухими, гнусавыми голосами.
А из железной коробки ( в сумке) вывинтили дно и к чёрту потеряли где-то. А бабка, конечно, ничего не заметила и носила по ночам эту дурацкую сумку на бедре, как «Ответственная по подъезду». (Ну и «большевичка с 5-го года», как она себя нередко называла, с серьёзным видом.) Ну, хуже детей.
Были , конечно, и пугающие вещи: давки в магазинах (за спичками зачем-то и солью) – бабку со мной раз чуть не раздавили. Плачущие тётиньки у «мобпунктов» (в школьных дворах, забитых «ополченцами»). Страшные песни:
«ВСТАВАЙ, СТРАНА ОГРОМНАЯ!
ВСТАВАЙ на СМЕРТНЫЙ БОЙ!
С ФАШИСТСКОЙ СИЛОЙ ТЁМНОЮ.
С ПРОКЛЯТОЮ ОРДОЙ!»
Вот ЭТО – было СТРАШНО!
Здоровые, (в обмотках чёрных на икрах и скатках через плечо) мужики ревут деревянными голосами:
«ПУСТЬ Я-РОСТЬ
БЛА-ГО-РОДНАЯ
ВСКИПА-АИТЬ, КАК ВОЛНА-А!
И-ДЁТЬ
ВОЙ-НА
НАРОДНАЯ,
СВЯЩЕ-ЕННАЯ ВОЙНА!»
Да, это было СТРАШНО! «Нашествие»! – говорила бабка - Бойня! Вот они и ревут. Как быки перед зарезом.
Вижу: один из рядов -отделился, всунулся впереди нас к палаточному окошку за папиросами, выковыривает из загашника деньги, они сыпятся – он их не поднимает. Это особенно поразило: жили мы без ссыльного отца. бедно, одна мать-учительница, и я знал цену деньгам.. А тут… Что ж это?! Топчутся по ним пыльные бутсы.
А ещё появились во дворах и чёрные , угольные стрелы : указатели в какие-то «БОМБОУБЕЖИЩА». Но в это плохо верилось. Так – для «красоты» наверно. Как и плакаты.
Тем более, что в это время как раз - во дворе разразилась среди мальчишек эпидемия игры «в пёрышки» и «фантики».
Ну-у,… «шороху» было! Играли! Проигрывали! Думали об этом ночью Копили с Петькой фантики! Какие тут «убежища» да «зажигалки»? Вы что!
И в д р у г
(по чёрной радио-тарелке):
«ГРАЖДАНЕ! ВОЗДУШНАЯ ТРЕВОГА!» )
Мать разбудила меня.
Выла (опускаясь и поднимаясь) сирена. Бабка в панике бегала с испорченным нами противогазом, ;растерянно повторяя: « Да как же это? Да где же наши-то? Твердили: «Будем бить врага на его же территории! А тут… на второй неделе немец Москву бомбит! Вот тебе и «сталинские соколы». Вот тебе и «малой кровью»….
Что-то гремело. Шептали: «Рынок Богородский горит!»
В синем (маскировочном) свете лестничных лампочек поднялись с матерью на верхний 6-той этаж. Прильнули к тёмному (перекрещенному бумажными полосками, призванными «защищать» нас от бомбёжек) окошку.
Далеко-о, в ночной мгле ( где-то на кромке земли и неба) вспучивалось и опадало дальнее (казалось небольшое) розовое облочко.
«Зарево» - сказал мать.
Вылизывали там из него (в черноте) крошечные красные язычки.
Это было в «нашей» стороне, за Богородским кладбищем, недалеко от материной школы, за нашей Гражданской улицей с трухлявыми домишками - с другой бабкой (Хвядосьей), что изгилялась над «ярманцем»: нам-де с им , как сесь пообедать: мы яво шапкими закидаим».( ОстрА была на язык)
Вот и закидали! НАШИ шапки (на второй неделе войны) вон там горят!
« РЫНОК ГОРИТ!» - шептал мать.- А может, и бани.
(Сколько раз мы туда мыться ходили Да и на рынок тоже.)
Жили там (около него) и мои одноклассники: тихая девочка Ира (в очках), что скромно сидела со мной за партой. И учительница пения Гения Ивановна, разучивавшая с нами оперку «Волшебник изумрудного города» - про Гудвина (под которым подразумевался наш Вождь-волшебник (и портрет которого улыбался нам за нашими спинами) и про которого мы дружно пели: «Ис-пол-нит
все
же-ла-ния
Ис-по-лнит
мудрый Гудвин.»
Ну и про Светлое Будущее, конечно (ну, про этот вот «Изумрудный город»). Куда мы «идём все дорогой непрямой».
ОЧЕНЬ идейно выдержанная была оперка для октябрят.
И вот этот (родной наш) рынок - Г О Р Е Л!
(Освещая нам наше Светлое Будущее)
На другой день мать сообщила: « Ира погибла. Одни очки от неё нашли. И её мать (твоя учительница пения). От неё НИЧЕГО не осталось. Даже пианино».
Дело оказалось нешуточное
Стали ходить с матерью в… «БОМБОУБЕЖИЩЕ». Особенно понравилось в соседнем доме «начальников» (какого-то ВэЦэПЦэ-эС» что ли) – там было какое-то «хорошее» Убежище: «глубокое»-де (подвал -просторный и чистый) под 8-этажным служебным домом. И даже кровати: «для детей»
И вот мы (не дожидаясь тревоги) стали с матерью простодушно и уверенно каждую ночь ходить туда ночевать.
Но однажды две тётки -«общественницы» (тоже наверно заслуженные «большевички с 5-го года») сказали вахтёру: «Это не наши. Не пускайте их»
Мать (по своей комсомольской и учительской привычке) загоношилась:
- Какие это «НЕ ВАШИ»? А чьи же мы? Мы все тут советские»
А оказалось НЕТ!
Подошли двое мужиков мордатых с повязками: «Много вас тут, «советских»! Хоронитесь по месту жительства» И в следующий раз не пустили.
Стали мы тогда ходить с такими же «советскими» - в обычную нашу, грязную (под бабкиным домом) угольную котельную. И сидели там, как дураки в угольной пыли и тесноте…
Походили-походили, а потом: какая разница – в котельной или в квартире бабкиной на первом этаже..
«Убьют – так и в котельной убьют, - говорила бабкина разбитная соседка по коммуналке -золотозубая отчаянная бухгалтерша из ЖАКТа.- А то , гляди, ещё завалит там в подвале-то – не откопаешь»-, добавляла она.
И стали «хо!» :раздеваться, как обычно ( в домашнем покое и уюте) и спать, несмотря на все «воздушные тревоги». и бомбёжки.
И вот «немец» («регулярно», как говорили, «по расписанью») бомбит в одно-де и то же время каждую ночь. А мы - спим - не спим, но тоже «регулярно» (т.е. , как обычно – «до войны») делаем вид, что «ложимся спать». А проснёмся ли, нет – неизвестно. (Как несчастная девочка Ира с её матерью-пианисткой)
И только наша бабка (с раскуроченным нами противогазом) простодушно оставалась «на посту», как полагалось по инструкции: «Ответственный по подъезду, - говорилось там, - во всё время налёта должен находиться ТОЧНО у своего подъезда и давать информацию соответствующим лицам ; а также оказывать помощь пострадавшим.»
И – как ни боялась бабка, как ни была всегда отчаянной паникёршей, но всегда ( вооружённая своим верным противогазом) «стояла на посту» - у двери подъезда.
- Я свою Родину ни-ког-да не предам! – твёрдо возражала она утром соседке Клашке, которая с усмешкой советовала ей «просто спать ночью».
И партийный дед наш Сергей (работавший сторожем при какой-то пивнушке) тоже там «дежурил»; и даже днём там оставался; «чтоб на дорогу зря не тратиться: туда-сюда»
А уж бабкиного младшего-то «непутёвого» (как она их всех называла) сына «Сашку» работавшего как раз вот в той самой таинственной «ВэЦэ..эПЦэ-эС» и совсем теперь перестали видеть.
Но больше всего беспокойств у бабки вызывал средний её «непутёвый» сын ( Павел)- военный инженер – всегда в вечных командировках «на постройке пограничных оборонительных сооружений», и последние пИсьма от которого (в Красной бабкиной Шкатулке на Комоде) помечались, как бабка говорила: каким-то «Вильнюсом и Каунасом»..т.е. теми самыми ныне местами, где и бушевала, и гремела как раз «самая война». И откуда катились через Москву очумелые, с сумасшедшими глазами (а то и ПЕРЕБИНТОВАННЫЕ) «беженцы». Во как!
И вот однажды звонок,
… распахивается дверь…
и на пороге… (будто дымясь ещё вся «порохом и пылью») предстала перед бабкой ЖЕНА «непутёвого» Павла (и тоже «непутёвая») «Нюрка-рыжая»: с грудной дочерью Алинкой на руках – невозможно грязная, почему-то в одном рваном халате и «на босу ногу»… И – без ЕДИНОЙ ВЕЩИ!! («В чём была!»)
Кроме плача и слёзного крика тут же у порога – добиться с полчаса было ничего нельзя.
К вечеру только что-то такое немножко прояснилось. «Жили хорошо: командирская жена, ничего не делаю. Павел в постель кофэ подавал. Заграничные тряпки, туфли… – три чемодана барахла навалом!.... Отпустили их в последнее воскресенье почему-то «ВСЕХ» по домам!... Ну и с утра наметили всей семьёй к морю – купаться. .И вдруг – под утро БОМБЁЖКА!... Батюшки: ВОЙ=-НА!»
Павел едва запихнул их под бомбами, полуодетых, с дочкой в последний поезд, а сам успел только крикнуть: «Я – в штаб: спасать документы!» С тех пор ни слуху о нём , ни духу. «Пропал без вести» (Как тогда говорилось)
Ну, как же: И-ДЁТ! ВОЙ-НА НАРОДНАЯ! СВЯ-ЩЕННАЯ – ВОЙ-НА!!»
И , как во сне страшном и именно: в тумане – возникает в памяти ещё одно «ВОЕННОЕ» слово: « Э-ва… Ку...ва….»
2. «Э В А К У В А Ц И Я»
(В глубины России)
ОТ «Учреждения» партийного деда Сергея (где он служил то ли сторожем , то ли вахтёром) подошла однажды к бабкиному подъезду потрёпанная, пыльная полуторка.(С фанерками вместо окошек)
Погрузили туда мы какие-то «шмутки» (как тогда говорилось): я щ и к, помню, какой-то неподымный для этого сколотили (целый сундук, ЛАРЬ). Сели на него: я, 3-летний Мишутка, мать и бабка (уже без противогаза) и – на этот вот - «НАШ» (можно сказать, прямо «семейный» что ли: : ну, для нашей «опальной, ссыльной» семьи будто специально выстроенный – КАЗАНСКИЙ ВОКЗАЛ!
(Через него ведь сначала въезжали в Москву мои предки: мать с бабкой – из подмосковного Косино, с текстильной ф-ки; потом отец- с его матерью – бабкой Хвядосьей с под Самары ( в голодный 21й год); потом с отцом – известным. к тому времени математиком, выступившим против колхозов, по его многолетним ссылкам – опять через этот же вокзал. До… последней (предвоенной) его ссылки.. на Колыму , в Магадан, где больше всего его талант математика .и пригодился)
А теперь вот и мы – «от войны» - уезжали через этот вокзал в… «ЭВА..КУВАЦИЮ», как произносила это бабка. (бывшая ткачиха из Косино и «большевичка с 5-го года», как называли её шутя сыновья, потому что выступила как-то
на косинской ф-ке против притеснений хозяина Собакина в 5-м годе). О хо-хо хо-хо
И вот сейчас – среди дикого крика, паровозного пара и дыма, толкотни и сутолоки этого вокзала - осторожно лавируя - проехали прямо на (забитый людьми) перрон и впритык к проёму грязно-коричневого., в известковой пыли нашего товарного вагона… – с НАРАМИ (помостками-полками для спанья) –и с остатками ссохшейся морковки и капустных листьев.
Сгрузились в правый верхний (тёмный и пыльный) уголок (с решетчатой «форточкой») и рядом с таким же «беженцами- выкувыренными» (как нас стали называть) и… по-е-хали…неведомо куды.
«Россия больша-я! Приткнёмси иде-нито!» - говорили соседи по нарам.
ЕСЛИ ОПУСТИТЬСЯ В ГЛУБЬ ПАМЯТИ
И ХОРОШО СОСРЕДОТОЧИТЬСЯ….
Что там? Что? Ну! … Ну!…
Я опускаюсь туда- в темноту… Глубже, глубже… Вот передо мной ( Нет, перед носом того мальчишки )тёмная подрагивающая стенка нашей холодной «теплушки» , а под ухом приятное , многодневное, баюкающее стукотенье колёс: та-ТА-та, та-ТА-та (этот толчок, акцент в середине дорожного такта). Проснёшься августовской ночью, и сквозь полусон-дрёму всем телом слышишь это безостановочное, неизбывное стукотение, и потом зазывный такой (будто сладкий зевок) гудок паровоза… Господи . как хорошо!
А угольный, приятный запах дыма, пропитки шпал, вагонной краски… Ну, конечно, и вонь туалетная, и мочи.., и испортившейся пищи Да ладно!
Шумные, крикливые бодрящей своей сутолокой - пёстро-цветастые станции; Снующие везде, крикливые, толкающиеся людишки,.. Бесконечные пространства, продвигающиеся, поворачивающиеся в проёме вагона…В решётчатую форточку в изголовье задувает ночью холодком…. Ну и что?.. Это у матери и бабки всякие «заботы» и «хлопоты»… А у
10-летнего мальца какие «хлопоты»?* - Одни развлечения: т о узнал! Э т о подглядел! И всё ОТКРЫТИЯ невозможные! И Тайны!.. Что ты!
Вот , например: нет стукотенья. Поезд устало стоит. Стоит долго! Будто никуда и не ехал. . И вообще больше никуда и никогда не поедет… Непривычная скучная тишина. Ленивые разговорцы в соседних вагонах, ветерок раздувает чубчик у меня на голове, приятное августовское солнушко прыскает в глаза… Называется место ЧИШМА!
-Вылезаем, - сказала озабоченно мать
Оказывается жизнь-то продолжается вокруг меня, и активная. напорная моя мать уже успела сходить в местное какое-то РОНО, и ей предложили уже учительскую работу и каморку в крестьянской башкирской избе.
Другие поехали дальше, а мы сгрузились (со своим неподымным ЛАРЁМ) и остались в.. ЧИШМЕ. (Оказалось в «РОДНИКЕ» - по-башкирски). НУ , так чего?Неплохо!
Какой-то трухлявый домишко на окраинке, изрытой коровьими копытами. Вот наша низкая комнатулечка с тусклым окошком, вёдра с водой в щелястом пахучем навозом чулане, Приятный запах конского пота, сена, свежего молока в подойниках. На привокзальном рынке с водонапорной башней и клоками сена нерусские, но добрые (под растрёпанными платками) кососкулые . загорелые бабьи лица
На выгонах за домом шевелящася под ветром и солнцем пожухлая (уже к осени) трава,; взгорья лесистые на окоёме с проблескивающими там меж них озерцами… И всюду белесые (острые и жёсткие, но оч. красивые) ХВОСТЫ КОНСКИЕ (из земли). «КОВЫЛЬ» Ёлки-палки!
Куда же это мы заехали?
3. А В П РОГОЛОДЬ.
И вдруг схватились как-то с нового места, собрались – и мать уже стала учительствовать с… родными почти людьми учителями («выковыреными» тоже из Москвы и из Ленинграда) – в неком бывшем башсанатории для Уфимско-столичного начальства – в следующем от Чишмы полустанке АЛКИНО (по имени дореволюционного татарского купца, как мы невзначай узнали; и где было когда-то именье славянофила и автора сказки «Вяленький цветочек» (как насмехались школьники) Тимофея Аксакова. Воспоминания которого «Детство Багрова внука» я потом как-то тут и прочитал. Хорошо эти бары-растабары жили. Особенно этот внук. НЕ как я!
Ну- вот поглядите. Жилья для нас в «Санатории» ( с узорчатыми крышами с башенками и теннисными кортами с сетками) )на взгорке – над жел дорогой- для нас пока не нашлось. Ходила мать в санаторскую школу (в одной из летних дач) из ближней деревни Михайловки ( у речки Дёмы), где мы сняли «светлицу» в пахучей козами и поросёнками избе. А братца – в санаторский Детсад.
И вот уйдут мать с бабкой с утра (ещё затемно, я сплю), бросят одного в чужой избе, на чужой стороне. И сиди – один, кукуй. А жизнь таинственна, и кругом одни тайны. И ГРОЗНЫЕ тайны.
НУ, вот «ВОЙ=-НА» эта.
Мать с бабкой всё шепчутся по ночам: «НАШЕСТВИЕ!Нашествие!» (Чтоб он не слышал). А он не спит , всё слышит. И сам видел в дороге: «беженцев» («Выкавыренных», как и мы, из своих мест. уже занятых кой-где «фашистскими оккупантами» да как быстро! Подкатываются уже и к… МОСКВЕ!». Это как??
Разглядел и летевшие мимо (почти без остановок) бесконечные составы с ранеными (Рассмотрел в окошки «водолазные» марлевые шлёмы вместо голов. Белые марлевые култяшки вместо рук-ног). В «ТУ» сторону новенькие пушки; чистенькие танки и поющие молодцы на платформах, а «оттуда» - вот «такие» (тихие, без песен), бинтованные составы: один за одним, один за одним. НЕ останавливаясь! Мимо нас! Мимо! «Россия больша-я..Где-нито приютит»
Взрослые-то думают: он - лапух: ничего не видит. А он всё просекает! Он –Свидетель.! Очевидец! Л Е Т О П И С Е Ц. И кое-что уже даже записывает корявыми буквами.В школьном (ещё московском ) Дневнике..
Нет,после москаовских бомбёжек, гибели Иры с её матерью и пожара рынка стало ясно: это дело нешуточное.
- Опять, опять Москву бомбят! – слышит он , просыпаясь,. ночной материнский шёпот. И сквозь смежённый частокол сонных ресниц видит у свечи (как на рисунке к страшной сказке) контрастно освещённых мать с бабкой над двумя кусками (от большой «московской» карты раздольного СССР), выдранными в спешке ещё в Москве перед отъездом.
И до его сознания, ещё витающего во сне, доносится: « Витебск; Орша сданы. Уже Смоленское направление… А там Ржев с Можайском и Москва.. Гдк же наши-то? «Соколы»-то сталинские?» «Своей земли вершка не отдадим»!? А через три месяца враг ПОД МОСКВОЙ!. К И Е В сдали!.
И тотчас (вперемежку) –видится мне «выка..выренная» «спид Кыива» хохлушка (работавшая в Михайловке на скотном дворе и частенько певшая, будто стонавшая, «Враг напал на нас. Мы с Днипра ушли. Смертный бой хремел, як хрозА. Ой, Днипро-Днипро, ты тэчэ у дали… И волна твоя, як слэза»
- А чаво ж вы «ушли»-то?, едри вашу мать! – кричит хромой сторж-конюх,тыча виллами в навоз.- «Смертного бою» испужалися? Ну давайтя: стариков нас туды таперича посылайтя, раз молодые и здоровыя ваши пентюхи Днепр ваш и вас вместе с ним не упасли. Ррас-тя-пы!... А всё «мы» да «мы», «Нэзалежна Украйна»…. Вот и домыкалися! Потёмкин сколь положил наших, чтоб у турок вас отвоевать! ..А вы бросили усё да к нам – на наши последния харчи. Дармоеды!»
И понять это всё было совершенно невозможно.
Потом были трескучие башкирские морозы, заносы снегом под самую крышу, дверь нельзя было утром открыть., Свечи и керосиновые лампы.., от которых керосиновые натёки оставались на школьных тетрадках. Холод и голод. Ездили на саночках по деревням «менять» бедные остатки московских одёжек на полпуда мучки и ведро мёрзлой картохи.
Затем был к лету переезд в сам САНАТОРИЙ на взгорке. И совершенное чУдо:. неожиданное появление (будто с Того Света) оборванного, з землистым заросшим лицом бродяги ли, нищего ли старика– 36-летнего инвалидного отца – (страшного , опухшего) комиссованного «в чистую» из колымского лагеря: с палкой и в валенках - в разгар лета! Эти валенки ( летом) – особенно меня поразили!
Переезд в соседний (в лесу , за Санаторием) какой-то «Военторг» среди Запасной Дивизии (в землянках и трухлявых сараях) генерала Ворожейкина. Где отец (знаменитый математик) стал работать бухгалтером (и составлял шахмАтки , оборотки и балансы такой «красоты», что приезжавшие из Уфы ревизоры (читавшие иногда в газете «Советская Башкирия» и его стихи про колымскую речку Берелёх и цветущую сопку Маржот на Колыме, прославлявших сталинскую заботу о Советском Севере))– чуть не падали в обморок от восторга.. И предлагали ему даже пост Главного Ре визора всех БашВоеторгов.. в виду отсутствия квалифицированных кадров, забранных на передовую
Стала появляться теперь иногда на нашем голодном столе поджаристая (удивительного вкуса) буханка чернушки из офицерской столовой, где маму устроили кулькулятором, выписывашей Меню для вывешиванья на стену столовой. А то раз принесла и невиданное за эти годы (и забытое, что такое существует) розово-зелёное ЯБЛОКО. И , - пораздумавши: кому подарить такое чУдо- - отдала ст аршему сыну т.е мне. И я так долго берёг его в рваном своём кармане, что оно там так наконец и сгнило.
А вокруг ну всё военное. Плакаты, лозунги, . Шинэлки у ребят. У «сыновей 26 полка» - в полковом духовом оркестре. Сапожки керзовые» Погончики. Ремни.
И мы тоже все в военном. Ну и песенки , конечно, все военные:
«Ты ждёшь Лизавета – От друга привета», «Мы летим , ковыляя, во мгле – На подбитом на правом крыле». Английская: «Зашёл я в чУдный кабачок, вино там стоит пятачок» А из репродукторов Левитановское громыхание: « О-СВО-БО-ДИ-ЛИ Х А Р Ь К О В! Ура!... Салют – из 220 орудий! Двадцатью артиллерийскими залпами»… «Командующему фронтом ЖУКОВУ! НАчштаба генерал-полковнику БОГОЛЮБОВУ!.... Верховный главнокомандующий….» и, как выстрел: « СССТАЛИН!!! «
А чему радоваться? Свои жа города забираем( От которых мало что осталось. От посёлков одни печные трубы Овраги с расстрелянными. И качающиеся повешенные на телефонных столбах
И вот как-то незаметно (за ребячьими расшибалками пристеночками, футболом и
картами, тайным куреиием в кустах)…(когда уж казалась, что так привычно и будем жить всю оставшуюся жизнь «при войне» (с нехватками , карточками, полуголодными и вшивыми, с похоронками и спекулянтами )…. пришёл ,всё-таки однажды и финальный победный салют , а также неожиданная и долгожданная П О Б Е Д А!
Слава Труду! (как говорил мой отец= ярый ленинец и марксист и – почему-то 20-летний лагерник и «враг народа»)) Слава Труду! Несчастного , терпеливого нашего народа.О хо=хо хо-хо
4. И – ЧЕРЕЗ 70 лет,
накануне 23 февраля -
я (старый и больной, с аритмией сердца сын «врага народа»
и сам бывший ссыльный, замалчиваемый на родине за свои такие вот книжонки) литераторишка…
под эти воспоминания и незабываемые победные картинки….
уныло засыпаю в своей развалюхе на окраине Москвы
Где жила когда-то остроумная отцова бабка Хвядосья,
похороненная теперь на близком Богородском – (закрытом ныне) Кладбище –
любимом кладбище моего детства
(с партийным дедом Сергеем. дядей Сашей – сыном другой бабки – по матери – Татьяны= «большевички с 5-го года»,
тоже недалеко тут же лежащей (без противогаза)
И со многими другими моими предками,…
А скоро м. б. и со мной,
если… «разрешат»). Ведь не «Девичье же кладбище» тут - для избранных.
И вот- то ли мне снится уже, а то ли всё ещё вспоминается: вижу. как «непутёвый» средний бабкин сын, тот самый «САШКА» ( не чета двум- братьям «военным инженерам», а) нестроевой - с астмой – т. е. «гнилой» мл. научный сотрудник в той самой ВэЦээП..Цэ..эС» -расказывал как-то мне после войны, за шахматами: как он в самый трагический для Москвы момент 41 года, (когда немец готовился к последнему броску на опустевшую Москву) – он по растяпистости интеллигентской своей опоздал на ополченский сбор у их учреждения и -со своим трухлявым рюкзачком с пайкой хлеба и драным шарфиком на тощей шее - в 40-градусный декабрьский мороз, безоружный ( и даже без лопаты) ПЕШКОМ догонял по совершено пустынному ленинградскому шоссе этих интеллигентских доходяг, призванных заткнуть своими интеллигентскими телами зияющую дыру в нашей подмосковной обороне на ленинградском направлении.
Добрался (еле живой от мороза) до какой-то деревни (Крюково или Дюково..- теперь это всё приобретало в моих глазах вид мифа или былины) и видит по всему снеговому полю (как в сказке Пушкина) «рать побитая лежит» (т.е все эти его доходяги-сослуживцы; некоторые навёрнутые прямо на танковые траки, которыми их (даже без выстрелов), видно, просто давили безоружных, вместе с их лопатами.
На ближних путях Окружной железной дороги стоит помпезного вида заграничный товарный состав с открытыми бортами…( со сползшими наполовину с него не менее помпезного вида грандиозными Багровыми Гранитными Плитами с выбитыми на них портретами фюрера), а на платформе среди них стоит победно немецкий офицерик в лихо заломленной фуражечке и форсистом мундирчике (но весь синий от мороза), мотает этак победно кожаной перчаткой с пистолетиком, который (от мороза) не стреляет и (среди всей этой грандиозной техники- с грозными танками, уткнувшимися пушками в снег, и которые никуда не могут идти - замёрзла смазка) - тупо уставился на вылезшего из ближнего оврага «младшего научного сотрудника» ВэЦэП-ЦЭ-эС «непутёвого» (и невесть как оказавшегося тут»)САШКУ». Даже и без лопаты…
А дальше., …
… Дальше… через пару лет после войны что ли в какой--то командировке в ГДР – встретил этот «Сашка» на каком-то симпозиуме того растолстевшего уже офицерика – с ампутированными (от мороза) обеими ногами , на костылях И услышал от него такую историю.
После победного передавления доходяг из лопатного ополчения, Вернер Краус на штабном мотоцикле с коляской полетел доложить о неслыханной победе
в штаб… Заплутался среди снегов и ближних московских домов и неожиданно выехал с адьютантом на… пустое и широкое ленинградское шоссе, стрелой уходившее прямо к центру Москвы. Чуть не до самого Кремля. И без единого заслона.
И движимые каким- то странным любопытством перед этой загадочной столицей – они стали потихоньку катить по запорошённому снегом шоссе с вымершими тёмными домами. Ёкая сердцем . докатили чуть ни до Белорусского вокзала и хотели уж было ехать и до Кремля…(Как Матиус Руст на своём самолёте) НО тут Крауса захватила опьяняющая мысль: он первый со своим батальоном возьмёт Кремль через эту открывшуюся ему «дыру» и прогремит на всю Германию – до фюрера! От этой мысли – даже на жутком морозе он вспотел!
Развернув мотоцикл – они помчались обратно, в надежде, что для его идеи подойдут же , товарняки с тёплой одеждой, с незамерзающей смазкой для танков его батальона и вообще «ударным кулаком»…
Он ворвался в расположение своей части и начал стрелять в воздух, чтоб вытащить свой батальон из землянок на победный , гениальный захват Кремля и прославить лично себя и Германию.
Но никто не отклинулся из землянок, не вылез из замёрзших танков – вообще не показался на дымящемся морозе. В отчаянье он вытащил из ближних землянок двух танкистов И , матерясь, приказал заводить танки. НО танки (из-за замёрзщей смазки )не заводились!!
Он кидался от землянки к землянке – грозил и орал- но никто не откликался…
Кричал, что фюрер уже шлёт к ним составы с одеждой и едой, и сам едет для выступления на Красной (взятой их батальоном) площади…
И тут все услышали , как. действительно, мощно пыхтя – на ближних путях остановился грандиозный, помпезный личный гитлеровский поезд
Обмороженные солдаты выскочили из землянок, откинули борта у помпезных платформ ( в ожидании тёплой одежды и горячей пищи) и увидели, как тяжело поползли с платформ в снег колоссальные багрово-мощные гранитные ПЛИТЫ с выбитыми на них портретом фюрера, долженствовавшего выступать с них на центральной площаде в Москве. И ни одной тёплой шубы и ни одного горячего приварка или хоть незамерзающей смазки для танков и оружия. А рядом, РЯДОМ вот Москва! И открытый для славы Вернера Крауса Кремль.
О, майн гот! О,доннэр вэттэр»…
…. С вот этими мыслями и воспоминаниями (повертевшись) я потихоньку наконец и засыпаю, И опять мне представляется, что я всё ещё «ТАМ» *(причём представляется с непонятным каким-то «умилением» и даже «восторгом», хотя ничего «хорошего « там» как будто и не было, но вот поди ж ты!
НО (как всё последнее время) опять меня будит «дурацкий» мотоциклетный треск под окном, заливистый собачий лай, чёрт! И пьяные песни в ближнем сарае
В милицию звонить? (Но милиция эта «не для меня». Она начальство – оберегать ОТ меня). В Товарищеский суд?... Так не охота! НО надо же что-то делать
И я нехотя одеваюсь ( 5-ть ведь часов утра). И иду к «нашим» сараям, где собирается обычно «наше» пьяное кодло. и попса с квадроциклами.
Ну, мало ли что 23 февраля!
В одной из распахнутых дверей –свет. Возится кто-то. Смотрю: знакомый –
«ветеран и участник» Владимир Николаич: сидит один за колченогим столом, с одиноким стаканом и полпузырьком на столе. Побритый хорошо, и весь в наградных «железка» на старом мятом пиджаке. Ну и свеча – перед иконкой на
стене.
Шёл я ругаться, но тут..
- Владимир Николаич! Ты чего тут? – спрашиваю
- Как «чего»? Отмечаю. Какой нынче день-то?
- Какой?
- Мусской! 23-тье. Садись выпей!
- А почему ночью-то? Спал бы себе. Заходи днём – выпьем. Хотя я и не пью.
Ссыльная аритмия.
- Какой тут «сон»? Всё болит! Да и сны… Я ведь нынешние сны-то не вижу.. Всё про старое.
- А что «про старое»?
И тут я вижу, что не иконка у него на стене. А репродукция из какого-то журнала. Старый-престарый плакат времён войны: «РОДИНА-МАТЬ ЗОВЁТ!»
- Я . как вижу этот плакат – не могу мимо пройти (хрипит Владимир Николаич).- зябко как-то становится и слёзы текут. От восторга.
Днём-то бегаешь весь в суете, в мелочёвке…И вроде забыть-то обо всём забыто (столько лет прошло) А только на ночь лягу. Глаза прикрою – и начинается опять ОНА!. «Кто-Кто»? «ВОЙ-НА!» ..Никуда я от этого не могу деться. И к врачу ходил, и валерьяну пил. Врач говорит: «Ты здоров»
Ну, правда невры у меня – после контузии в 41-м.. А так…И только вот лягу- и опять : вот она – ПЕРЕПРАВА! Под Вылковыйском. И рота моя форсирует реку (отступаем от границы , от самого Бреста)…
А на переправе-то той!!..
Бог ты мой! Кони разорванные (с вывалившимся кишками), перевёрнутые , обгорелые полуторки в воде. Дети убитые, как котята заснувшие. везде валяются. Мечущиеся, расхристанные матери… А над всем этим
пикирующие вал за валом юнкерсы. И моя (грязно-зелёная, очумелая) рота необученных и почти безоружных мальчишек, что по всем моим приметам давно уже обойдена с флангов танками и находится в глубоком и позорном окружении.
- Ну я читал про это, кино видел , - привычным голосом говорю я
- Да что ты «читал»!! – вскидывается Владимир Николаич.- . Враньё!!
Кто НЕ был там - в первые месяцы войны…тот… (И он машет отчаянно пустым рукавом – без руки).
У нас ничего нет! А у «него» - танки и танки! И самолётов тучи! (А наши – все побиты на приграничных аэродромах)
И вот они – по переправам! По переправам!
Ты горел на переправах? Всё в трупах!
А, главное: узнать (ни разу не вступив в бой), что ты давно окружён…и деваться тебе некуда..- Разве из книг и кино почувствуешь, ЧТО ЭТО ТАКОЕ??? Как это вообще всё можно перенести! ВЫСТОЯТЬ! И тем более ПОБЕДИТЬ?
СО стороны это понять нельзя! А я «там» был (руку вот «там» оставил). А до сих пор ещё ничего не понял. Победить было НЕЛЬЗЯ!
Но, победили же!- обидчиво возразил я.- Вот она – ПОБЕДА-то! Владимир Николаич! празднуем же вот– уже 70-тый год!
- Какая это «победа»? – раздался за нашими спинами, в дверях резкий голос.-
Окавалось., желчный журналсит с первого этажа, прозванный местными «дивсидентом» за свои ссылки и хождения по всяким демпротестам -
подошёл от ближнего сарая с пьяной кодлой к нашей двери и давно прислушивался к нашему разговору.
- С каких это пор побеждённые живут лучше победителей?. И присылают (вот мне недавано) подержанные шмутки, как победителю их и ветерану – в помощь моей нищете? Какая-то подозрительное очень уж победа-то! А?
Пьяные глаза его горели!
- Ну, уж ты скажешь, Исаич! – возразил я.
- Скажу! _ по- пьяному продолжал он.- С каких это пор «побеждённые» без единого выстрела отобрали у «победителей» всю Восточную Европу с пол –Германией, Прибалтику, Оторвали от нас Кубу с Никарагуа, пол–Африки, потом мы лишились Закавказзья, с Казахстаном, Средней Азией и Мнголией, Близкого нам Китая с Индией и Вьетнамом. А теперь ещё и Украину грабастуют и стоят эти «побеждённые»! уже у самого Смоленска и Ростова.
И осталась нам «победителям» от великого СССР (с 250-ти миллионным населением) одна нынешняя обгрызенная со всех сторон какая-то Российская Педерация. Одни тундры да сибирские скалы. Интересные какие-то вы «победители».
И, плюнув с остервенением, – он отошёл к следующему сараю.
- Он прав, - откликнулся Владимир Николаич.- Сколько мы людей положили за эту Восточную Европу! Да хоть бы на той моей вылковыйской перправе и на других похожих. Ты не представляешь. А в плену! В окружениях. Ск твердокаменных боевых командиров (вроде замечательного генерала Кривоноса в Киеве) стрелялись (чтоб избежать судьбы генерала Павлова), видя что они в окружении и плена им не миновать. Или (что ещё хуже)собственного смерша.С Мехлисом И с заградотрядами за спиной…
Я тогда на переправе-то энтой тоже растерялся. Осталось вынуть наган да и поставить точку в виске. Отдаю ещё какие-то команды (вид такой делаю, что деловой я), но вижу, что человек я уже конченный. И только смерш меня дожидается. И внутри такое ощущение, что осталась от меня одна видимость: пропотелая гимнастёрка да кирзовые сапоги. И вот эти гимнастёрка и сапоги – ходят- и чего-то распоряжаются. (Хотя все видят, что это одна ерунда, и никто , конечно, ничего не исполняет). Тычутся, бегают в разные стороны - тоже лишь бы видимость перед командиром и друг перед дружкой была.
И вот когда зашли «юнкерсы» в очередное пике, чувствую я , что начинают распадаться все человеческие скрепки меж людьми: дисциплины там, долга, привычек.. И овладевает всеми – один-единственный ужас, последнее, как говорится, «трепыхание жизни».. Ну? Где ты про это узнаешь? Вычитаешь?
И вот, лёжа в таких чувствах на зыблющейся под взрывами земле (лишь бы втиснуться в неё, сердечную, поглубже)- услышал я, представь себе, женский вскрик. Да такой, что… показалось мне вдруг (вот не вру), что кругом сделалась мёртвая тишина
Высвободил я этак глаз из земли и вижу: девочка (ну, лет пяти, в таком синем платьице с горошками) старается выпрямиться на дрожащих ручках, а головка у ней (беленькая такая) клонится и клонится. И я вижу, что у неё оторван подбородок!.. А мать (вот смотри, смотри, не морщись): не узнавая дочери в таком виде – пятится от неё, не в себе… И вдруг поднялась (в свистящих вокруг осколках) и (вот не вру!) НЕ ГОЛОС – в этой мёртвой тишине – услышал я, а…
- МУЖИКИ ЖЕ! ЧТО ЖЕ ВЫ!
И (вот верь хошь,- хошь не верь) – словно ток какой прожёг меня. КАК БУДТО НАД РЕКОЙ, НАД ПЕРЕПАРАВОЙ (всё загораживая) ВЫРОСЛА ГРОМАДНАЯ ФИГУРА (Ну. правда , лежал я у ней у самых ног: снизу смотрел). ДО НЕБА вот так РАСКИНУТЫЕ НАД ГОЛОВОЙ РУКИ (как бы поднимающие нас от земли). КАК ГРОЗОВЫЕ ОБЛАКА ЛЕТЕЛИ ПО ВЕТРУ ВОЛОСЫ!...
(Я ж говорю: потом вот и в кино смотрел, и балет раз один видел, ну и скульптуры-памятники там всякие, изображающие Родину-мать. .. А такой, понимаешь, красоты! Такой ну МОЩИ и СИЛЫ… не видел. Нигде!)
И как духом подняло меня с земли. И всё вдруг стало просто, легко и ясно. И даже… весело! Вот понимашь?.. Быстро и делово отдал команды. И странное дело: всё вокруг меня начало подчиняться! (Появилась, понимашь, во мне какая-то властность, уверенность в том, что я делаю. И все ПОЧУВСТВОВАЛИ, что я ЗНАЮ, что я делаю. Ну!)
Организовал переправу, спасли штабные докУменты.. И – я велел рыть окопы, сказав, что здесь мы ОСТАНОВИМСЯ! (ХВАТИТ БЕЖАТЬ , КАК КРОЛИКАМ). И ОТСЮДА НИКУДА НЕ УЙДЁМ!.. Ха-ха-ха ( И Владимир Николаич быстро вытер набежавшие слёзы).
Эх, как мы рыли окопы! (С каким азартом! Весельем даже!)
И хоть дело это (как оказалось потом) было пустое: ибо что мы могли сделать: неопытные, с нашими СВТ- винтовочками, когда у «немца» сплошь одна техника и людей-то даже не видно, да и сами-то мы уже давным-давно в глубоком немецком тылу… НО! Вот это ощущение Матери- РОДИНЫ, её, как это говорится, бессмертности и непобедимости…- осталось во мне после этого случая на всю войну. И помогло ВЫ ЖИТЬ! А даже ПОБЕДИТЬ! (Хоть я и не знаю толком , как).
Чудо! Чудо нас спасло. А больше ничего. Победить было нельзя. Нет, нет. Что ты!
А вот ОНА - .. ОНА нас и спасла. А больше никто.
И он показал на стену с затёрханном плакатом.
Я посмотрел на него (чем-то похожего на мою тогдашнюю бабку Таню с этим её испорченным противогазом – «на посту» и «Я Родину никогда не предам!»), на плакат на стене, похожий на иконку Богородицы,… и мне впервые, может быть , за всё последнее время полегчало с моей ужасной ссыльной аритмией.
И я с несвойственным мне (и неожиданным для самого себя) пафосом - вдруг подумал: если есть ещё на Руси такие, как этот несчастный Владимир Николаич и мои бабки (Татьяна и Хвядосья), чем-то похожие на эту Родину-мать на плакате в старом сарае – то дело наше и страна наша ещё не пропала .
И что-то., может -,
из этого всего - ещё и «получится».
И, может быть!
-даже что-то…
ОЧЕНЬ НЕПЛОХОЕ!.
А М И Н Ь!