Статья 1970 года.
Выбрать такой день семнадцатого столетия, который был бы достойным представителем своего века, одновременно и трудно и легко. Легко, потому что столетие оставило по себе огромное число документов и колоссальное культурное наследие, большее по объему, пожалуй, чем все предыдущие, вместе взятые. А сколько событий! Даже глаза разбегаются: раскол, восстание Степана Разина, открытие первого высшего учебного заведения — Славяно-Греко-Латинской академии. И трудно, потому что век бурный, «бунташный» в самых различных смыслах, но в нем не было событий, изменивших лицо страны так, как разгром Хазарии или Куликовская битва.
При всех «бунтах» семнадцатый век монолитен и даже «нерешителен». Много раз уже писали и говорили о том, что продолжительность исторического века отлична, иногда резко отлична от продолжительности астрономического. Шестнадцатый исторический, например, плавно и величественно вылился на страницы истории еще в пятнадцатом астрономическом, в правление славного воссоздателя Руси Ивана III, а великой трагедией Смуты захватил и кусок астрономического семнадцатого. Совсем не то — семнадцатый исторический.
Смутное время неразрывно связано с наследием шестнадцатого века: его политической мыслью, неудачной Ливонской войной, опричниной, началом оформленного крепостничества. А Петр уже весь в восемнадцатом, хотя формально его правление началось 27 апреля 1682 года. Видимо, нельзя четко разделить семнадцатый век (эти от силы семь десятков лет) на периоды. Рубежом, вообще говоря, может быть революция, крупная реформа, иногда война, иногда даже грань царствований. Историк культуры свободно пользуется термином «елизаветинское время» (1741-1761), которое не менее характерно, чем екатерининское или даже петровское. А царствование Алексея Михайловича не имеет резких отличий ни от правления его отца Михаила, ни от правления его сына Федора.
1 сентября 1648 года — день начала собора, принявшего, в конце концов, Уложение — свод законов, замененный другим лишь через два века. Этот день можно выбрать не потому, что он «из ряду вон выходящий», но потому, что он вобрал сразу много тенденций своего времени. То был день выбора пути, неокончательного, конечно, но все же выбора: ускорить или замедлить развитие буржуазных отношений в недрах феодального общества и государства. Участники собора, разумеется, не знали, что перед ними практически стоял выбор между смягчением крепостничества или окончательным закрепощением, а также между усилением в стране абсолютизма или укреплением сословного представительства. Причем каждый участник собора вполне мог в одном из двух случаев быть сторонником прогрессивного пути, а в другом — наоборот. Строго говоря, у нас нет прямых сведений, что открытие собора состоялось именно 1 сентября 1648 года. Более того, мы знаем, что не все земские представители успели к 1 сентября приехать в Москву. Но сомневаться в дате не стоит. Любой собор был событием немалым в жизни страны, а Уложенный — особенно. Для значительного события в XVII веке должны были подобрать значительный день. Праздник для заседания не годился, а вот 1 сентября подходило как нельзя лучше — это было «новолетие». В этот день начинался 7157 год «от сотворения мира».
Соборные представители неторопливо шествовали в Кремль. По сторонам шествия попарно выстроились московские стрельцы, возможно, только Стремянного, гвардейского полка. Несомненно, то было эффектное зрелище. Кафтан из цветного сукна с длинными, узкими рукавами был для XVII века наиболее распространенной мужской одеждой во всех сословиях, кроме духовенства, от крестьян до бояр. Само собой, отличие даже выходных, опушенных мехом и старательно украшенных кафтанов провинциальных дворян и посадских от придворных кафтанов знати из бархата и парчи было огромным. Горлатные собольи шапки придворных к тому времени стали высокими; у всех же прочих головные уборы были и пониже и «пожиже».
Многие соборы начинали свои заседания в Грановитой палате, и скорее всего, так было и в 1648 году.
Земские соборы к 1648 году были привычным явлением политической жизни, они имели уже столетнюю историю. Первый известный российский собор состоялся еще в 1549 году. Это обычная для всей Европы позднего Средневековья форма сословного представительства, которая в Испании носила название «кортесов», во Франции — «генеральных штатов», в Англии — «парламента». Заседания сословий везде проходили по палатам (куриям), которых в Англии было две, во Франции — три; в испанском Арагоне — четыре.
Западноевропейцам XVI-XVII веков представительство сословий в России не кажется отличным от их собственных. Кстати, они так и переводят русский термин «собор»: англичанин сообщает о созыве в Москве «парламента», а поляк — «сейма». Известный советский историк Л.В. Черепнин приводит даты возникновения сословных учреждений по странам: 1188 год — Леон и Кастилия, 1218 год — Каталония, 1254 — Португалия, 1265 — Англия, 1274 — Арагон.
Более позднее оформление в России сословно-представительной монархии, возможно, связано с ослаблением значения городов в ордынское время. Прежде Русь, как раз наоборот, отличалась развитием городов и городских институтов. В связи с этим важно вспомнить о созыве великим князем Всеволодом Юрьевичем собора в 1211 году. Таким образом, собор как орган и форма сословного представительства появился на Руси раньше, чем в большинстве европейских стран, но вскоре ордынское вторжение оборвало эту линию развития.
Представляется вполне закономерным, что возрождение соборов в середине XVI века совпало с возникновением выборных органов земского самоуправления (губных старост и целовальников) в короткий период правления Избранной рады при Иване IV. Наивысшего авторитета сословное представительство достигает к концу так называемой Смуты, в 1611-13 годах, когда страной вообще управляет Совет всея земли; то есть, первая половина XVII века была периодом наибольшего влияния земских соборов.
Пожалуй, самым интересным подтверждением влияния сословий остается то, что, несмотря на обычно строгое соблюдение принципов престолонаследия и понятия о «природном царе» в политической теории, каждый государь XVII столетия, вступая на престол, получал подтверждение своей власти от избирательного земского собора. Л.В. Черепнин указывает, что впервые это произошло еще в 1584 году, в царствование Федора Ивановича.
Можно полагать, что при определенных исторических условиях земский собор как представительная форма мог бы получить дальнейшее развитие. Об этом свидетельствует проект Ивана Андреевича Бутурлина, предложившего в 1634 году превратить земский собор в постоянно действующий орган с годичным сроком полномочий участников.
Состав Уложенного собора 1648-49 годов достаточно типичен и представителен. В любом значительном и продолжительном земском соборе можно выделить четыре курии. Первую из них составляют Боярская дума и некоторые представители высшей администрации (казначей и печатник, то есть хранитель государственной печати). Вторую курию, так называемый Освященный собор, составляют помимо епископов настоятели влиятельных монастырей и протоиереи московских соборов. Если в эти две курии входили государственные и церковные деятели, занимавшие определенное положение, то две другие составлялись из земских выборных представителей московского дворянства и дворянства других городов и, наконец, выборных от московского посада и других посадов.
Можно полагать, что на некоторых соборах были и выборные черносошного крестьянства, то есть крестьян государственных, а не помещичьих. Определенно они были в составе Совета всея земли 1611-13 годов. А на Уложенном соборе крестьян не было, что, несомненно, отрицательно сказалось на характере крестьянских статей Уложения.
Перечислим «по чинам» участников этого собора на основании «рукоприкладства», то есть подписей. Уложение подписали патриарх, два митрополита, три архиепископа, епископ, пять архимандритов, игумен, благовещенский протопоп, пятнадцать бояр, десять окольничих, думный дворянин, казначей, печатник, думный дьяк, пять московских дворян, сто сорок восемь провинциальных дворян, три гостя (крупнейших из купцов), двенадцать представителей московского посада, восемьдесят девять выборных других посадов, пятнадцать стрельцов. Таким образом, Освященный собор дал четырнадцать подписей, Дума — двадцать девять, служилое дворянство — сто пятьдесят три, посадские круги — сто девятнадцать (если причислить к ним и стрельцов). Цифры приблизительны, историк А.Н. Зерцалов установил, что около тридцати членов собора Уложения не подписали.
На соборе было представлено сто семнадцать городов с уездами. Собор состоял из двух палат. Дума и Освященный собор большую часть времени заседали отдельно, вместе с царем, а депутаты сословий заседали под председательством боярина (обычно руководителя подготовительной комиссии, князя Никиты Ивановича Одоевского) или в особых комиссиях, разбирая отдельные главы Уложения.
Что же думали о себе и своей государственной роли сами представители сословий? Влияние собора было огромно. Какими были влияние и статус выборных? Выборный человек, безусловно, ощущал себя представителем своего города, земства, видел в себе делегата, что выражалось формулировками типа: «прислан к Москве», «во всего города место», «в выборе ото всего города». Видел он в себе и представителя своего класса, сословия, что не афишировалось в соответствии с социальной этикой того времени, но достаточно ясно прослеживается в групповых проектах и «челобитьях».
Роль выборных представителей в соборах с течением времени медленно, но неуклонно повышается. Вместе с тем за столетнюю историю соборов выработался взгляд, что выборные созваны «по государеву указу для государевых и земских дел». «По государеву указу» оставалось неизменной формулировкой и тогда, когда земский собор созывался явно по инициативе сословий, как и было в 1646 году. Отсюда и представление об участии в соборной работе как о «службе государю».
Дворянин Савва Аристов из Казани жалуется, например, что не получил положенного «от городов выборным людям жалованья придачи учинить к прежним их окладам по пять рублей человеку за то, что они в нынешнем, в 157 году по выбору... всяких чинов людей, были на Москве для государевых и земских дел в приказе с бояры». Участие в соборе рассматривалось как повод для материального вознаграждения, для увеличения поместных окладов, для получения государственной помощи в сыске беглых, как основание для служебного продвижения.
Сейчас мы уже вряд ли согласимся с известным русским историком В.О. Ключевским, видевшим в участии в соборах в XVII веке для провинциальных дворян одну лишь тяжелую, неприятную повинность. Такой оценке мешает множество фактов «предвыборной борьбы» в уездах. Мешает и жалоба курского депутата Гаврилы Малышева, поданная царю 9 марта 1649 года, то есть более чем через месяц после окончания собора и подписания Уложения. Малышев писал, что боится возвращаться в родной Курск (!), так как он не выполнил всех наказов, данных ему при избрании. Царь дал именной указ курскому воеводе оберегать Малышева, а «озорников унимать с наказанием».
То обстоятельство, что часть делегатов отказалась подписать Уложение, видимо, говорит о весьма серьезном отношении их к своей миссии, о чувстве ответственности перед избирателями.
Значит, деятельность сословных представителей сама по себе считалась в XVII веке особо важным делом, как общественным, так и государственным. Эту точку зрения отстаивало и правительство, дабы демонстрировать единство царя и сословий.
Появление Уложения обусловлено длительной эволюцией общества и государства, которые все более нуждались в новом достаточно полном своде законов. Непосредственные же предпосылки его появления были весьма бурными — целая цепь народных выступлений и политических акций. В июне 1648 года в Москве вспыхнуло восстание против боярской и приказной верхушки. Вот выдержки из различных источников, в которых заметно переплетение самых разных форм социального протеста, от подачи жалоб и петиций до открытого бунта: «и стрельцы, и драгуны, и солдаты, и казаки, и с чернью за их боярские великия неправды возмутися во граде Москве», «была смута великая на Москве», «били челом государю всею Москвою посадские и всяких чинов люди...», «на Москве чернь стала в скопе и бояр побили», «в то же лето московскии жители и иных градов мужики и чернь сотвориша мятеж и учиниша челобитье на бояр и на судей».
Восстанию предшествовали мирские сходки по утрам и вечерам у приходских церквей. 1 июня все началось с попытки подать царю, возвращавшемуся из Троице-Сергиева монастыря, челобитную с жалобой на злоупотребления администрации. Произошло столкновение между челобитчиками и окружением молодого царя. На следующий день безуспешные попытки вручить царю челобитную привели к тому, что часть стрельцов присоединилась к восстанию, а народ начал громить дворы знати и высшей бюрократии. 2 и 3 июня были разграблены дворы воспитателей царя Б. Морозова, П. Траханиотова, Н. Чистого, Л. Плещеева, В. Гусельникова, гостя Василия Шорина и других.
Правительство пребывало в растерянности, городские низы становились хозяевами положения. Девятнадцатилетний царь пытался спасти приближенных от неминуемой смерти, выслав их из Москвы, однако уже 4 июня Плещеев, глава Земского приказа, был схвачен и убит. Тайно направленный на воеводство в Великий Устюг Траханиотов был возвращен с дороги и 5 июня публично казнен по требованию восставших. Б.И. Морозова «государь у мира упросил», но тот был устранен ото всех постов и 12 июня сослан в Кирилло-Белозерский монастырь. Постоянно повторяются устойчивые формулы: «миром и всею землею возмутились», «миром и всею землею государю челом ударили», «весь мир вместе с чернью», «всей земле выдать головою» требовали Плещеева, а затем его же «убиша миром». «Мир» есть обычно город, посадская организация, «земля» — население уезда или даже всей страны в целом, но прежде всего земские круги поместного дворянства. Поместное же дворянство было не прочь воспользоваться народным гневом как тараном для пробивания своих требований к правительству. На этом этапе его интересы совпадали с интересами высших и средних слоев посада, недовольных администрацией, но испуганных бунтом.
Правительство, безусловно, стремилось опереться на средние слои населения, отгородиться от восставших земским собором.
От служилых и торговых кругов в виде челобитных исходят вполне конструктивные требования. Одна из таких челобитных полностью сохранилась в приложении к донесению шведского посланника Поммеренинга. За перечислением жалоб и «плачей» на «великих людей» следует два четких предложения: немедленного созыва земского собора и реорганизации суда — царь должен или заменить неправедных судей праведными или предложить «мирским людям выбрать в судьи меж собой праведных и рассудительных великих людей, и ему государю будет покой ото всякие мирские докуки, ведати о своем царском венце».
Л.В. Черепнин был абсолютно прав, утверждая, что это, по сути, попытка отстранения царя от верховного суда. Трудно лишь согласиться, что движение дворянства и посада направлено, прежде всего, против феодальной знати. Упоминания бояр и «великих людей» имеют в виду высшую администрацию, а не крупных вотчинников и аристократов. Борьба между боярством и служилым дворянством была бы лишь борьбой в рамках одного класса — феодалов. В борьбе с «начальством» городская и земская общественность выступала против высшей бюрократии и бюрократизации управления. На этом пути интересы помещиков и городов совпадали.
Меж тем, затихнув несколько в Москве, волнения распространились на другие города и уезды. В июне-июле они захватывают Великий Устюг, Сольвычегодск, Воронеж, Козлов, Курск и другие места, причем, по крайней мере, в Курске вместе с посадскими и стрельцами восстали крестьяне. Да и в Москве отнюдь не было спокойно. Под 27-ым июня летописцы сообщают, что «боярские холопы просили, чтобы им была дана свобода». Шестерых обезглавили, семьдесят два холопа были взяты под стражу. В подобной обстановке примерно в середине июля (до 16 числа) прошел кратковременный земский собор. Правительство явно торопилось: в состав третьей курии этого собора кроме москвичей включили служилых людей, в тот момент вызванных в Москву на службу. Четвертая же курия состояла из московских гостей и представителей московских сотен и слобод. Сословия тоже торопились и торопили — подается новая челобитная о составлении пространной Уложенной книги, для чего должен быть созван большой собор.
Норма представительства была такова: от каждого чина московских служилых — по два человека (чинов этих было четыре: стольники, стряпчие, дворяне московские и жильцы); от больших городов — по два дворянина; от малых — по одному; три гостя (мы помним, что все трое потом подписали Уложение, и торгово-промышленную элиту оно устраивало); от гостинной и суконной сотен — по два человека; от прочих сотен, слобод и городов — по одному посадскому. По стране были разосланы соответствующие грамоты, выборным надлежало являться с грамотами-мандатами избирателей. Предварительный текст Уложения должны были писать члены «приказа бояр» в составе бояр Одоевского и Прозоровского, окольничего Волконского, дьяков Леонтьева и Грибоедова.
Документы сохранили два мнения относительно того, кем было предложено созвать Уложенный собор. «Память», направленная летним собором «приказу бояр», естественно, признает инициативу сословий, а чрезвычайно ловко составленное (вероятнее всего самим Одоевским) предисловие к Уложению приписывает инициативу царю с боярами.
Весьма интересны для нас члены «приказа бояр», то есть кодификационной комиссии. Три блестящих аристократа и два незнатных приказных «интеллигента». Об их роли высказывались самые различные мнения: от уверенности в ведущей роли князя Одоевского, до мысли о том, что трое знатных только сидели и толковали, а работали дьяки.
П.Я. Черных сообщает их биографические данные.
Род Рюриковича Никиты Ивановича Одоевского (1601-1689) восходил к князю Михаилу Всеволодовичу Черниговскому, замученному в Орде в 1246 году. Сам князь Никита — боярин с 1640 года. Это властный и жестокий феодал, что видно по его переписке со своей вотчиной. Не похоже, чтобы Одоевский был политическим мыслителем, реформатором, человеком большой культуры и далекой исторической перспективы. Однако он, несомненно, умный, незаурядный администратор, блестящий дипломат, то есть как раз человек, подходящий для роли главы комиссии, предназначенной сдерживать активность выборных людей. Саксонский дипломат Лаврентий Рингубер пишет о боярине в 1677 году как о «мудром старце», «первом вельможе империи, в высшей степени достойном уважения». Но интересней всего для нас отзыв патриарха Никона, считавшего Одоевского едва ли не автором Уложения. «В Уложенной книге своего списания», «в своем ложном и проклятом писании», — так пишет Никон, обращаясь к Одоевскому по поводу Уложения. А вот какую характеристику дает Никон главе «приказа бояр»: «Он, князь Никита, человек прегордый, страху божия в сердце не имеет и божественного писания и правил святых апостолов и святых отец ниже чтет, ниже разумеет и жити в них не хощет и живущих в них ненавидит, яко врагов сущих, сам быв враг всякой истине».
Проект, предложенный «приказом бояр», не сохранился, и мы знаем Уложение не в редакции Н.И. Одоевского, а в редакции собора; ведь глава комиссии еще и председательствовал на заседаниях выборных членов, и роль его в составлении книги можно признать самой значительной. Кстати, все сказанное позволяет видеть на соборе в князе Одоевском представителя не столько высшей аристократии, к которой он принадлежал по рождению, сколько сановной бюрократии.
Ясно, что в малолюдной комиссии при бешеных темпах работы роль князей С.В. Прозоровского и Ф.Ф. Волконского не могла быть декоративной, а высокое положение исключало пассивность. О старшем из дьяков, Гавриле Леонтьеве, мы знаем, что в 1628-1634 годах он был дьяком Патриаршего двора, стало быть, «специалистом» в делах церковных. Впрочем, он не заработал персональных выпадов Никона, и значит глава XIII «О монастырском приказе» — не его творение.
Последний член «приказа» дьяк Федор Акимович Грибоедов в 1669 году напишет «Историю о царях — великих князьях земли русской» — учебное руководство для царских детей. Это серьезный штрих к портрету, а многие исследователи отводили Грибоедову первенствующую функцию. Во всяком случае, не для черновой работы Ф.А. Грибоедова в июле 1648 года произвели из подъячих в дьяки, и сразу же назначили в состав комиссии. Историк, конечно же, был нужен!
Собор должен был дать правительству опору в многолюдных средних слоях общества, ослабить классовую борьбу или, по меньшей мере, упростить политическую картину в стране. Между тем выборы начались, но продолжалось и народное движение в провинции. Наши сведения о ходе выборов неполны. Полнейшие данные есть по Переяславлю Рязанскому (нынешней Рязани): население здесь было к выборам безразлично, особенно помещики, и это иногда необоснованно распространяли на всю страну или даже на всю эпоху земских соборов. Впрочем, рязанский воевода Григорий Кириллович Огарев получил грамоту из Разрядного приказа с нормами представительства только 9 августа. Рязанские дворяне должны были выбрать «свою братию — из больших станов по два человека, а из меньших и из новокрещенов по человеку». Тщетно надрывался Огарев, тщетно носились по уездам разосланные им рязанские пушкари: 20 августа в съезжей избе перед воеводой предстали лишь двенадцать рязанских помещиков, которые к тому же категорически заявили, «что де им малыми людьми выборных людей выбрать не умет, потому что город де большой». Через неделю несчастный Огарев пишет в Москву, что ни один новый человек к нему не прибыл. Впрочем, посад своего представителя выбрал. 27 августа приехали еще десять дворян.
4 сентября, когда сроки прошли, и Собор уже открылся (!), воевода получил царскую грамоту с требованием немедленно провести выборы. 16 сентября пришла еще одна грамота, сообщающая, между прочим: «А из городов многие люди для нашего и земского дела съехались и живут на Москве... из дальних городов Новгорода Великого и изо всех городов». Все напрасно. Только 24 сентября, притом с нарушением норм представительства, были выбраны два рязанских помещика. Вздохнув, видно, с немалым облегчением, 25 сентября воевода выслал в Москву документы, но сами депутаты тронулись в путь лишь 1 октября.
Картина интересна, и она имеет, как представляется, объяснение. Рязань была слишком богата и благополучна. Даже события Смутного времени ее мало затронули. Ее большей частью обходят стороной и потрясения «бунташного века». Вот и не торопились рязанские выборные — в городе ничего не ждали от собора.
Однако чаще было иначе. Великий Новгород дал пример выборного конфликта между «нарочитыми» и «молодшими» людьми. Первые 10 августа выбрали «лучших людей» Андрея Васильева и Никиту Тетерина. В ответ на это бедная часть посада избрала Никифора Клетку и Якуша Шипулина. «Нарочитые» били челом, что эти двое «кроме смуты никаких дел не знают», что «молодшие» не дают выбрать представителей, которым «земские дела за обычай». Притом самое, может быть, интересное, что вторые выборы прошли после нескольких дней интенсивной предвыборной кампании и состоялись в той же земской избе, то есть, мы тут имеем дело не с бунтом, а с ожесточенной «парламентской борьбой». Итогом конфликта был компромисс: 21 августа в Москву поехали Андрей Степанов сын Шолковинков и Никифор Васильев сын Клетка.
В Ельце же произошло резкое столкновение дворян с воеводой. Последний, опираясь на стрелецкого голову Буженнинова, пытался «выбрать» своих людей. Дворянство решительно провалило эти попытки. Здесь мы видим интересный пример столкновения средних слоев общества с бюрократией. Но нередко выборы проходили довольно быстро и гладко, — вероятнее всего, в тех городах, где у воеводы сложились терпеливые отношения с населением, и там, где выборная власть губных старост преобладала над воеводской.
Рассмотрение известнейшего земского собора в русской истории близится к концу. А где же ход самого собора? А вот тут-то нам известно постыдно мало: запись о соборе исчезла и, весьма вероятно, не случайно. В петровские времена она стала лишней. О ходе собора кое-что сообщает официальное предисловие к Уложению, кое-что — челобитные, а кое-что содержится в шведских посольских реляциях о русском «риксдаге».
Слушание проекта Уложения постатейно началось в обеих палатах 3 октября, а закончилось незадолго до 29 января 1649 года. Интересно, что от даты открытия собора до начала постатейного чтения проекта прошло чуть более месяца. Значит ли то, что «земские деятели» даром поедали государевы корма? Нет, существует целый ряд указаний на работу в это время комиссий над отдельными главами Уложения. Эта работа по существу примыкает к работе «приказа» князя Одоевского.
Челобитные нижней палаты, поданные в ходе Собора, по сути своей представляют законопроекты или фрагменты законопроектов. Иногда царь сам заседал вместе со всеми куриями. В.О. Ключевский приводит в качестве примера того обсуждение 42-й статьи большой важности XVII-й главы о запрещении завещать, дарить и даже продавать землю церкви. Несмотря на исключительную обтекаемость формулировок предисловия к Уложению, там упоминается «общий совет», учинивший в государстве одинаковый суд и расправу для всех людей. Этот одинаковый суд был огромной уступкой, вырванной сословными представителями, как у боярской знати, так и у правительства. Конечно, речь шла не о полном равенстве перед законом, а лишь о равенстве процессуальных норм. Да и оно, разумеется, было в большой степени формальным. Нельзя забывать, что значительная часть населения, закрепощенная именно Уложением, фактически оказалась вне процессуальных норм государственного характера.
Мы совсем ничего не знаем о работе верхней палаты, а ведь она заседала постоянно, но характер статей Уложения убеждает в том, что правительство многого добилось для себя в ходе создания свода законов, аристократия же — ничего. Малозаметно в Уложенной книге влияние Освященного собора, а ведь монастырский приказ взял на себя многие функции высшего духовенства. Может быть, слишком велико было давление на епископов не только выборных, но и Думы. Может быть, немалую роль сыграла личная слабость патриарха Иосифа. Уложение подписали только семь архиереев: кто-то не был на соборе, а кто-то, видимо, отказался от подписи. Но сам Никон, так резко нападавший позже на «проклятую книгу», подписал ее в 1649 году как архимандрит Новоспасского монастыря.
«Уложенная книга» была «освящена» 29 января 1649 года. Этот день можно считать датой окончания собора. 7 апреля вышел указ о напечатании Уложения, а 20 мая — о его продаже. Один за другим вышли два тиража по 1200 экземпляров каждый. Два столетия пройдет до издания нового Свода законов при Николае Первом!
Добавим несколько штрихов. Более всего побед одержала самая многолюдная дворянская курия. Закончился почти столетний процесс закрепощения крестьян помещиками: были отменены урочные годы, отведенные на розыск беглых. Сыск их стал бессрочным; вечным состоянием земледельца стала крепостная неволя. Если на первые этапы закрепощения крестьянство ответило восстанием под руководством Ивана Болотникова, то ответом на крепостнические нормы Уложения стала крестьянская война Разина.
Правда, крепостничество XVII века еще было далеко от форм, сложившихся к концу следующего столетия и так хорошо известных нам из классической литературы. Помещики тогда стремились закрепить за собой плоды крестьянского труда, но государство более охраняло для себя налогоплательщика. Крестьянина еще нельзя было продать, он был навечно прикреплен к наделу, помещик получил широкие возможности выжимать из него оброк, но и оброчные наделы были неотчуждаемо прикреплены к крестьянам. Запрещался перевод крестьянина в холопское состояние, то есть крестьянин был связан с землей, а не с господином. Охранялись некоторые хозяйственные права крестьян. Но если черносошные крестьяне, как и посадские люди, могли брать на откуп таможни, кабаки и прочее, то помещичьих Уложение этого права лишало. До тех пор, пока поместья оставались лишь условными владениями дворян, пока крестьянин связан с помещиком только оброком, любое поощрение хозяйственной деятельности крестьянина его бы усиливало, и было бы, по сути, мерой антикрепостнической. Причем служилое дворянство не обязательно должно было сопротивляться мерам такого рода. Но некому оказалось на Соборе эти меры предложить и провести — делегатов крестьян здесь не было.
Что же касается русской буржуазии, то она не оказала влияния на крестьянское законодательство, поскольку пока это было не в ее прямых интересах, пока уровень производства еще не требовал значительного рынка рабочей силы.
Статьи Уложения, касающиеся посада, отразили противоречивые тенденции общественного развития. Посады, как и помещики, жаловались на своих беглых, ведь подать разверстывалась на посад или слободу без учета того, что часть налогоплательщиков сбежала. Уходили же бедные посадские, разумеется, не в темный лес, а на дворы, податью не облагавшиеся, — к боярам, приказным, духовенству. Переселялись, так сказать, на соседнюю улицу и тем избегали тягла.
И вот собор монополизирует регулярную торговлю. Право держать или арендовать лавку закрепляется за посадскими. Крестьянам разрешается теперь только торговля с воза. Эта мера рассчитана на усиление посада, она прогрессивна, более того, она — антикрепостническая. Но одновременно с этим собор превращает посад в коллективного крепостника, дав ему право силой возвращать беглых тяглецов. Тут самым показательным образом столкнулись две системы мышления: мировоззрение сторонника поощрения хозяйственной инициативы и точка зрения крепостника-охранителя. Они столкнулись — и каждая получила закрепление в законе! Заметим, что если неволю крестьянскую следующий, XVIII век, многократно ужесточил, то посадское крепостничество развалилось само собой в силу развития производственных отношений.
Итак, антикрепостническая в широком смысле слова тенденция могла проявляться в любом отказе от мелочной регламентации хозяйства, в поощрении инициативы предпринимателя. Но уже само по себе такое поощрение хотя бы хозяйственной свободы крестьянина могло постепенно вести к развалу крепостничества. Собор, однако, и тут, как мы с вами видели, серьезных мер для обеспечения такой хозяйственной свободы не принял.
Обращает на себя особое внимание принятая собором шкала штрафов за бесчестье. Оскорбление митрополита карается штрафом в 400 рублей, именитого человека из Строгановых — в 100 рублей. Гостю полагалось за бесчестье 50 рублей, а крестьянину — всего лишь рубль. Такова логика феодального сословного общества. С другой стороны, назначением этого самого рубля за бесчестье крестьянина признается, что у него тоже есть честь. А ведь эта идея показалась бы смехотворной большинству просвещенных дворян екатерининского «золотого века». Тут XVII век стоял на голову выше XVIII века.
Пора подвести черту под разговором о самом известном земском соборе и вообще о земских соборах. В XVII веке они жили. Тогда публицист Юрий Крижанич полагал монархию с земским собором «совершенным самовладством» — идеалом, отказ от которого приводит к тирании. Иван Тихонович Посошков, публицист петровской эпохи, тоже полагал созыв соборов делом нужным и даже с присутствием на них крестьянских делегатов.
И вдруг соборов не стало. Отчего? Традиционный ответ напоминает о том, что произошел переход от сословно-представительной монархии к абсолютизму, переход неизбежный и «прогрессивный». Что же, это справедливо.
Но посмотрим на историю европейских соседей. Швеция прошла стадию абсолютизма, риксдаг ослаб, но не исчез, а при переходе к новой монархии, конституционной, вновь обрел полноту власти. Созванные Людовиком XVI генеральные штаты положили начало французской революции. Английский парламент пережил даже откровенную тиранию Генриха VIII, которого недаром часто сравнивают с Иваном Грозным. В эпоху абсолютизма представительные учреждения всюду приходят в упадок, а затем восстанавливают и даже увеличивают свою власть.
Часто указывают еще, что в России дворянство очень многого добилось на соборах первой половины XVII века и потому потеряло к соборам интерес. Это верно; несомненно и то, что буржуазия еще была слишком слаба, чтобы одной «вытянуть» соборы. И все-таки, мне кажется, таких объяснений маловато.
Хотелось бы добавить еще, по меньшей мере, два соображения. Во-первых, бюрократизация государства неизбежно разрушала выборную форму власти. Соборы были необходимы, они могли дать отпор бюрократическим кругам высшей администрации, что мы и видели на примере Уложенного собора; но бюрократизация подкрадывалась и «снизу». В середине XVI века, в эпоху первых соборов, власть в уездах — «губах» переходит к выборным губным старостам (из дворян) и их помощникам губным целовальникам (из черносошных крестьян). Затем на исторической арене появляются параллельные власти — воеводы и приказные дьяки, то есть представители бюрократии, и они постепенно начинают подминать под себя губные власти. Собор же опирался, прежде всего, на выборность земских властей.
Во-вторых, если даже в XVII веке буржуазия не могла быть основной опорой сословного представительства, то тем более она не подходила для того в XVIII столетии, причем не только в силу своего политического бесправия. Ее верхушку непрестанно «срезали», переводя в другое сословие, возводя во дворянство. В XVII веке Строгановы были единственными в стране «именитыми людьми», и в XVIII веке они затерялись среди других графов.
Итак, конкретные социальные условия помещичьей России в дальнейшем отнюдь не способствовали развитию сословного представительства. Но значение его на определенном этапе истории не следует забывать.