Тирания

Статья 1995 года.

Чего это автор за тиранов принялся? И слово какое-то несовременное. Тиран — это ведь муж, который жену дубасит, застукав ее с соседом. И бабка, что внуку «Сникерс» не покупает, тоже, ясное дело, тиранша. А еще директор школы или, например, гаишник... Пугает нас, что ли, историк? Так у нас же теперь демократия. А при демократии пугать положено Чечней, коррупцией, криминальной обстановкой. Перед выборами положено пугать еще гражданской войной: «Если изберете меня, тогда не будет гражданской войны. А если не изберете, тогда извините...». Лучше смерть, чем гражданская война!

А пугать-то есть уже достаточно оснований. У нас, увы, с марта 1917 года нормальные формы власти не встречались. Ни монархии, ни аристократии. Демократия, кстати, тоже попадаться перестала, в то время как при царе на самом верху государства демократия была, и называлась она Государственной думой. И в губернии, уезде и волости тоже была демократия, и называлась она Земством.

Так вот, как только нормальные формы в России перевелись, как сразу на их месте расплодились искажения. Революция привела к власти олигархию (шайку), но вырастила на бесконечных митингах с хоровым пением и революционную охлократию (толпу). Шайка и толпа вцепились друг другу в глотки — и победила, естественно, охлократия. Победила она единственным способом, которым она и может победить: призвала тирана, который существенно сократил поголовье как олигархов, так и охлократов. После того, как Господь избавил страну от присутствия очередного тирана, снова утвердилась олигархия и назвала свою победу «оттепелью». Но искажения недолговечны, олигархий стало несколько, они сцепились, и новое рождение охлократии носит уже гордое имя «перестройки». Так и болтаемся почти 80 лет: из искажения в искажение, из отклонения в отклонение.

Тем не менее, все совсем неплохо: в стране есть и монархический потенциал, и демократический, и они вовсе не противоречат друг другу. Только ведь шайка не хочет погибать: «Вы нас не трогайте, а то будет гражданская война!». Так она и тирана вызовет на нашу голову. И охлократия тоже не хочет возвращаться к своим законным свалкам и дорожным работам от торговли шоколадками, от почетной деятельности акционеров «МММ». И охлократия тоже всегда готова кричать: «Спаси нас, тиран, от гражданской войны! Лучше смерть, чем гражданская война!..»

Одна из распространеннейших и прилипчивых болезней нашего времени — вольное обращение с понятиями, с историческими терминами. Некоторые из них безбедно существовали веками, а иные — и тысячелетиями. При этом они усложнялись в своей семантике, приобретали оттенки, но сохраняли смысловой стержень. На наших глазах этот основной смысл искажается или даже исчезает. Понятия десемантизируются, лишаются смысла. Таковы термины «империя», «демократия», «фашизм», а в последнее время, кажется, и «семья». Все это, безусловно, вредно сказывается, прежде всего, в системе образования, отвратительно влияет на воспитание молодых людей. Но некоторые случаи прямо-таки опасны в иных политических коллизиях.

Таков термин «тиран» и «тирания». Безусловно, он сохраняет негативную эмоциональную нагрузку, и это прекрасно. Но что, собственно, он означает? Похоже, не знает этого уже большинство. «Тиран — грубый, властный человек». Например, мрачный, грубый семейный тиран. Если мы попросим современного школьника или даже студента определить понятие «тиран», то чаще всего слышим: «жестокий, властный, деспотичный правитель». А между тем любой правитель может считаться властным, ибо такова уж его работа, он осуществляет власть. А понятие «деспот» исторически просто не идентично понятию «тиран».

Древние разбирались с понятием «тиран» достаточно убедительно. Четкость понимания термина сохранялась и в Новое время. Только эпоха революций конца XVIII-XIX веков внесла в него публицистический оттенок. Революционеры начали для убедительности своих призывов именовать «тираном» сначала любого монарха, а затем и любого монархиста. Повесить ярлык «тирании» означало достаточно легко мобилизовать общественное мнение против того или иного деятеля или даже системы. Куда как удобно! Люди, видимо, были правы, сохраняли эмоционально верное отношение к тирании, но были при этом злонамеренно обмануты революционными демагогами... Эпоха революций миновала. Но она сыграла свою роль, и теперь уже в учебниках, обзорных работах и даже исторических монографиях с понятием «тиран» обращаются вольно. Исключение допускается для некоторых эпох, которым тирания, как форма правления, была особенно присуща. Для эллинской тирании, например, или для тирании эпохи Возрождения в Италии.

И вот, наконец, тирания получает чисто оценочную окраску даже в энциклопедических словарях, что особенно неприятно, поскольку со статьей энциклопедического словаря не принято дискутировать. С точкой зрения даже симпатичного нам книжного или журнального автора мы можем внутренне спорить, но с точкой зрения энциклопедического словаря спорить как-то не приходит в голову, ведь мы в него за справкой заглядываем, а не для спора.

Энциклопедические словари утрачивают строгость ответов на интересующий нас вопрос по мере «полевения» авторов. Еще словарь товарищества «Гранат», издававшийся в России в предреволюционные годы, первоначальное значение термина «тирания» сохраняет, но добавляет к нему и несколько более современных значений, в которых тонет строгость первоначального термина. А что происходит дальше? Посмотрим словари советского времени.

«Краткая советская энциклопедия» 1943 года вообще не содержит статей «тиран» и «тирания». Думаю, нашим читателя понятно почему. Однако удалимся от эпохи сталинской тирании и раскроем «Советский энциклопедический словарь» 1983 года. Он огромен, 1600 страниц мелкого шрифта почти без иллюстраций. В нем есть и статья «тиран» с тремя значениями термина. Во-первых, нам сообщается, что «тиран» в Древней Греции и средневековых городах-государствах Северной и Средней Италии — лицо, насильственно захватившее власть. Во втором смысле «тиран» значит правитель, власть которого основана на произволе и насилии, а также деспот. Кстати, этот «деспот» часто искажает значения понятия «тиран». Ну и, наконец, в третьем смысле, «тиран» — это жестокий, властный человек, мучитель. Существует и статья «тирания», содержащая три значения, причем, все три не «семейного» уровня. В первом случае нам объясняют, что тирания — это форма государственной власти в древнегреческих полисах, установленная насильственным путем и основанная на единоличном правлении. Тут же сообщается, что реформы тиранов были направлены на улучшение положения демоса. Второе значение тирании — форма политического устройства ряда средневековых городов-государств в Италии. Третье, переносное, — правление, основанное на деспотизме.

Бросается в глаза, что все определения ХХ века не обладают той четкостью, которую мы приобретаем, читая «Политику» Аристотеля. Две с половиной тысячи лет назад тирания была совершенно четкой категорией. Тирания у Аристотеля — это искажение одной из форм власти. Поскольку форм власти всего три: монархия, аристократия и демократия (у Аристотеля — «полития»), то искажений тоже три — по одному на каждую. Заметим тут, что каждая из представимых властей имеет у Аристотеля много форм, но только одна именуется отклонением или искажением. Искажение монархии есть тирания. Мы можем найти представление об этом в эллинской литературе и до Аристотеля. Но нашим читателям лучше всего обратиться к великому стагириту, ибо только у него все понятия приобретают исключительную четкость.

Да, действительно, для древнего грека тиран — это правитель, незаконно приобретший единоличную власть. Законного единоличного правителя они именовали царем. Это обиходное представление. Но понятие «тиран» и тогда было более емким, и тогда было более значительным, включающим в себя культурные и социальные оттенки. Так, греки прекрасно знали, что законного правителя охраняют свободные граждане, а тирана — наемники.

Но еще интереснее взгляд Аристотеля на общую черту, объединяющую все отклонения или искажения, отличающую их от законных и добродетельных форм власти. Все три формы власти — монархия, аристократия и демократия, а также их сочетания действуют в интересах общества. А все три искажения — тирания, олигархия и охлократия действуют в интересах части общества. Например, тирания действует в интересах эгоистической воли самого тирана.

Конечно, марксистско-ленинской исторической науке, убеждавшей нас, что любая власть имеет классовую природу и действует в интересах господствующего класса, подобное определение тирании было просто неприемлемо. И Аристотель представлялся неразумным идеалистом. А между тем его определение господствовало почти две тысячи лет. Первоначальное эллинское представление о тирании, как о власти, основанной на узурпации, утратило свое значение почти полностью, и тираном именовали именно эгоистического правителя, действующего в своих личных интересах. Это очень строгий подход. Степень жестокости того или иного правления исторична, а потому всегда будет относительна, хотя в любую эпоху негативной стороной тирана считалась его жестокость. А вот действия в разрез с интересами общества и даже государства отличали тирана всегда. Средневековые итальянские тираны определялись как таковые уже именно по этому признаку. Среди них могло и не быть узурпаторов, потому что мы знаем целые династии тиранов. В Римини, в Милане — несколько поколений Сфорца. Хотя преемники вступали на престол по праву наследования, они оставались в сознании современников тиранами — из-за манеры и смысла их правления.

Обратимся к русской истории. В ней было всего два тирана до начала советского периода. Это не так много, намного меньше, чем в иных странах, и оба они законного происхождения: и Иван IV, и Петр I — царские дети. Правда, Иван был сомнительно законным ребенком, учитывая обстоятельства бракосочетания его отца, заключенного в итоге незаконного развода, но другого наследника престола не было, и это забылось до поры. Современниками, однако, он воспринимается как тиран. И Петр был законным наследником с некоторым изъяном: его приход к единоличной власти и устранение старшего брата, Ивана V, были итогом государственного переворота 1689 года. Но не это и современникам, и тем более потомкам, послужило главным аргументом. Представление о Петре как о тиране связано, конечно, не с законностью его воцарения, а с характером его правления в разрез с национальной культурой и всеми политическими традициями России. Плюс, разумеется, исключительная жестокость обоих русских тиранов.

Основные характерные черты тиранов и тираний были известны еще эллинам, они присутствовали в древнегреческой истории, а подмечены были позднейшими исследованиями. Тираны чаще всего порождаются охлократией, толпой, или приходят к власти при участии толпы. Из нормальных форм власти тиранам наиболее ненавистна аристократия, и то закономерно. Монархия не ненавистна, ибо тиран обычно сам выдает себя за законного монарха (в своей идеологии). С демократией тиран не может ужиться, но уживается с охлократией, и потому выдает ее за демократию. Аристократия, как власть традиционная, наиболее традиционная из всех, является естественным оппонентом, самым надежным орудием противодействия тирании, потому и истребляется. Вспомним рассказ о высоких колосьях, которые один тиран рекомендовал сбивать другому. Генрих VIII Английский учинил массовое кровопускание английской знати, а Иван IV — русской. Петр I стремился уничтожить аристократию законодательно, унизив ее до уровня низшего дворянства, а Ферранте Неаполитанский не только убивал знатных людей, но и мумифицировал тела своих жертв. Лучшие часы своей жизни этот правитель проводил в страшной галерее мумий противников.

Характерен имморализм тиранов. Сиджисмондо Малатеста — тиран Римини — совершил все возможные преступления против самых терпимых нравов своей эпохи. Он изнасиловал собственную дочь и пытался изнасиловать собственного сына. Имморализм тирана есть не только свидетельство глубочайшего нравственного падения, но и весьма закономерная основа мировоззрения тирании. Дело в том, что единолично править, руководствуясь собственными весьма причудливыми представлениями о целесообразности, можно только посчитав свою волю единственно заслуживающей внимания. В этом случае, конечно же, тиран является и источником «морали». Вспомним здесь и безобразные кощунства «всепьянейшего Собора» Петра I, нарочито бросавшего вызов не только вероисповеданию, но и культуре своих современников. Иван IV даже сформулировал этот принцип в Первом послании князю Андрею Курбскому: «Жаловать своих холопов есмя вольны, а и казнить вольны же». Вот великолепная формула тирании!

Не сразу, но уже в Средние века, тираны приходят к еще одному важному открытию. Они правят обществом, опираясь на аппарат личной власти. Прообраз этого можно видеть у весьма терпимого и добродетельного Писистрата Афинского: в его личной охране из 50 дубинщиков. Но то были детские игрушки. А вот опричнина Ивана IV, представлявшая собой внегосударственный аппарат террора и принуждения, была уже законченным механизмом личной власти тирана. Мы можем видеть множество подобных примеров и в ХХ веке.

Нетрудно видеть, что тирании являются не в любые исторические эпохи. Так, например, первое тысячелетие христианской государственности, примерно с IV по XIV век, практически не знает тиранов. Не знает тиранов и классический ислам. Устойчивые традиции не дают возможности совершить решительный шаг — перейти от единоличного правления к эгоистическому тираническому.

Бурный рост числа тираний с наступлением Итальянского Возрождения весьма соблазнительно объяснить изменением основного критерия. Как прекрасно понял Гелиан Михайлович Прохоров, у средневекового человека тоже был критерий. Для него мерой всех вещей был Богочеловек Иисус Христос. Трансформировав Протагорову формулу, итальянские гуманисты в основу своей жизни, своего мировоззрения положили тезис: «человек — мера всех вещей». Как замечает исследователь, человек, в силу многообразия типов личности, весьма неустойчивый критерий и весьма легко заменяется другими критериями: «общество — мера всех вещей»; «государство — мера всех вещей». И потому легче всего сделать такую подстановку: «Человек — мера всех вещей, и так как я, несомненно, человек, я и есть эта мера». Как-то всегда вспоминаешь Протагорову формулу в Итальянском дворике Музея изящных искусств, глядя на копии бессмертных конных статуй: памятников Коллеони работы Вероккьо и Гаттамелаты работы Донателло. Оба — кондотьеры, то есть командиры наемных отрядов. Оба исправно проливали кровь в интересах тех, кто их нанял. Блюли данное слово, не допускали бессмысленного кровопролития. Их даже перекупить нельзя было: до тех пор, пока им платили, они были верны платившему. На исторической арене должен был сначала появиться интеллигент-гуманист и объяснить такому Гаттамелате, что он и есть — мера всех вещей, чтобы кондотьер превратился в Чезаре Борджа.

Еще более интересна общая историко-культурная закономерность. Тирании появляются в основном в переходные эпохи. В самом деле, солдатские императоры означили собой преддверие падения Рима и закат античности так же точно, как греческие тираны — укрепление полиса и переход от аристократических форм к демократическим и охлократическим. Ренессанс был началом перехода средневековой культуры к новым формам, к эпохе Нового времени. Потому к ряду ренессансных тиранов весьма уместно причислять и нашего Ивана IV. Сталин и Гитлер являются на арену в условиях разрушения своих стран, и — что, может быть, еще важнее — в условиях уничтожения национальных элит.

Кризисные эпохи бывают во всех странах, через них проходят все народы. И здесь представляется важным не допускать еще одной путаницы — путаницы понятий «тирания» и «диктатура». А ведь это стало обиходной ошибкой. Еще в упоминавшемся выше словаре товарищества «Гранат» «диктатура» — это «неограниченная власть в государстве, временно законно уступленная, или насильственно захваченная одним лицом или группой лиц». Можно отметить нечеткость определения, но первоначальное представление о диктатуре оно сохраняет. В словаре 1943 года есть только одна «диктатура», есть только понятие «диктатура пролетариата». В Советском энциклопедическом словаре 1983 года «диктатура» вновь появляется и имеет уже два значения. Первое: «Сущность государственной власти, обеспечивающая политическое господство тому или иному классу, например, «диктатура буржуазии». И второе: «Способ осуществления государственной власти, политический режим, например, личная диктатура». Конечно, все мы сейчас с удовольствием смеемся над тенденциозными нелепицами советского времени. Но все не так просто. Даже такой тонкий автор, носитель высочайшей культуры, как Клайв Стейплз Льюис, походя объясняет в своем «Баламуте», что тиран есть название диктатора в древности. Выпускник Оксфорда, профессор Кембриджа допускает подобную нестрогость! А ведь диктатура — это совершенно иная власть, диктатура — всегда власть чрезвычайная, экстраординарная, начиная с возникновения этой власти и этого термина в Риме, где диктаторские полномочия присваивались Сенатом в особо тяжелые моменты существования государства. Причем, всегда на ограниченный срок, на полгода или год. Диктатора может избрать аристократия, демократия и даже монархия. Недаром историки России отмечают существование диктатуры М.Т. Лорис-Меликова в период Великих реформ Александра II. Диктаторами были Козьма Минин и Джордж Вашингтон. Был диктатором и Оливер Кромвель до тех пор, пока действовал по воле парламента. Но его диктатура выродилась в тиранию. Несомненно, диктатором можно считать генерала Франсиско Франко, при котором Испания продолжала считаться монархией, и вопрос восстановления законного монархического правления был вопросом времени. Порожденные же законным режимом, как в Германии, и незаконным режимом, как в России, Гитлер и Сталин были несомненными тиранами. И в интересах строгости исторической науки, а еще больше политологии не следует именовать их «диктаторами».

На чем же основано правление тирана? Действительно ли на низкой правовой культуре или на низком личностном самосознании того или иного народа, общества в ту или иную эпоху, как иногда предполагают? Думается, что это не так. Граждане средневековых городов-государств Италии были весьма личностны и свободолюбивы. Генрих VIII, как и позднее Кромвель, пришли к власти в Великобритании с ее не только правовой, но и парламентарной традицией. Оба русских тирана приходили к власти в стране, имевшей законную аристократию Боярской Думы и законную демократию Земского Собора.

Позволим себе осторожную гипотезу: успех тирана основан на том, что он превосходит представимый в его эпоху уровень жестокости. Иными словами, будущему тирану можно дать мрачную рекомендацию: если вы захватили власть и понимаете, что обезопасить себя можете, только казнив 10 тысяч человек, то не сомневайтесь, что как только вы начнете казни, вас убьют. Но если вы, например, вместо расстрела посадите эти 10 тысяч человек на колья, да еще соберете наблюдать за этим многотысячные толпы народа, или станете транслировать казнь по телевизору, ваш успех как тирана обеспечен.

Тиран почти никогда не бывает свергнут. Либо естественная смерть, либо, к счастью для нации, — убийство. Цареубийц народы проклинают, а тираноубийцам возводят памятники — как Гармодию и Аристогитону в Афинах. Стало общим местом замечание о том, что мы в истории ХХ века расплачиваемся за цареубийство. Несомненно, мрачный отпечаток на социальную нравственность накладывали в русской истории все цареубийства: Годуновых, Павла I, Александра II, Николая II. Но, к несчастью для России, в нашей истории были (простите такой термин) и два «тиранонеубийства» — Ивана и Петра, и они тоже наложили свой отпечаток.

К этим мрачным наблюдениям, может быть, стоит присовокупить еще одно оптимистическое: тирании законченные, полноценные не наследуются. После того как в 1584 году умер Иван, сословия тут же заявили о своих правах на власть в Земском Соборе, и последовало мягкое правление царя Федора. После смерти Сталина смягчения начались сразу не при Хрущеве, а, смешно сказать, при Берии, которому, видимо, природной сообразительности хватило понять, что второго Сталина не будет. Пример от противного. Первый китайский тиран Цинь Ши-хуан был чудовищем. Он воздвиг Великую стену, построил шоссейные дороги, по которым носился в бронированной кибитке, умертвил великое множество народа, обескровив китайцев, и дожил, выживая постепенно из ума, до естественной смерти. Его преемник Эр Ши решил, что и ему тоже позволено править теми же методами, — и был незамедлительно убит.

Нам думается, все эти рассуждения достаточно важны и современны, ибо появились нехорошие симптомы. В 1988 году издательство «Наука» выпускает книгу петербургского исследователя Даниила Альшица «Начало самодержавия в России». Автор усматривает это начало в опричнине Ивана IV. Дело не только в терминологической путанице. Уже давно самодержавная монархия приравнивается к монархии абсолютной, хотя это не верно, по крайней мере, для самодержавия XVI-XVII веков. Кстати, великий политик и мыслитель XVII столетия Юрий Крижанич называл монархию с Земским Собором «правильным самовладством», то есть признавал самодержавие совместимым с парламентаризмом. Так вот, Альшиц утверждает, что для России, в силу состояния городов, характера землевладения и многих других исторически сложившихся причин, опричнина есть более естественная форма укрепления государства, нежели сословно-представительная монархия. Но традиционная монархия восстанавливается после смерти тирана, и весь XVII век мы живем в сословно-представительной монархии. Полагаем, что исследователем руководили весьма благородные побуждения — неприязнь к жестким, деспотическим формам правления и что суть работы была бы иной, если бы не оказался выброшенным термин «тирания».

Есть и другой прискорбный пример. Пару лет назад появилась работа покойного Санкт-Петербургского митрополита Иоанна (Снычева) «Самодержавие духа». Трудно упрекнуть автора в апологии жестокости. Напротив, им выявлены многие положительные стороны русской политической традиции, но вдруг совершенно нормальным у него, законно действующим правителем оказывается Иван IV. А ведь автор этой книги тоже историк. И здесь тоже можно предположить, что автором-архиереем руководили благородные чувства. Не ему одному надоело восприятие отечественной истории как чудовищной мешанины грязи и жестокостей. И тоже можно предположить, что восприятие термина «тирания» в качестве совершенно строгого, исторически действующего на протяжении тысячелетий понятия избавило бы автора от апологии тирана. Ведь Карамзина еще избавляло!

Что до автора этих строк, то, не будучи нисколько профессиональнее коллег, с которыми он полемизирует, он спасался всегда, еще не прочитав Аристотеля, двумя критериями:

- критерием нравственности, который убеждал, что людоед не может быть ни прогрессивен, ни исторически оправдан;

- и критерием целесообразности, по которому мы можем распознать, в чьих интересах совершаются правителем те или иные действия — в интересах общества, государства или в своих собственных, поставлены ли ходом истории те задачи, ради которых основываются города, совершаются экспедиции, проливается кровь в сражениях, или все это порождено воспаленной фантазией тирана. Осмелимся заметить, что эти критерии еще ни разу не подводили.