16
Поздний телефонный звонок вывел Александру Адамовну из шока, вызванного дневником.
– Бабуль, я у тебя переночую, можно? Соскучилась!
Ласковый голосок внучки сердце ее не растопил.
–Только не сегодня! Уже поздно, и я устала.
И не стала слушать дальше, положила трубку. Ей было не до посторонних разговорчиков – даже с любимой внучкой. Дневник лежал на коленях открытым. Сердце подозрительно спотыкалось после каждого пятого удара. Пришлось подняться, чтобы выпить таблеточку от аритмии…
«Так и помереть можно – от второго инфаркта», – подумала Александра Адамовна, прочитав еще раз то место, где говорилось о ней.
Сравнение с бумажной розой, не имеющей аромата, она приняла как оскорбление: «Мерзавец! Что ты обо мне знаешь?! Чем тебе мешала моя предсказуемость? Во все века цельность характера считалась огромным достоинством! Я не изменяла своим принципам, да, потому что мои принципы были благородными, как христианские заповеди – только на советский манер! Я взяла лучшее от комсомола и от маминого воспитания, а ты, ты?!»
Мысли расползались, то теряясь, то собирались в кучку вокруг одной, определенной. Слишком много материала для раздумий предлагал дневник, понуждая к анализу. Хотя подспудно вызревала одна: да какая разница, кто и как ее достоинства оценил или не заметил?! Жизнь прошла, ничего не изменить! Она была выкормышем своей эпохи – если говорить о воспитании, принципами своими не поступилась, как другие, готовые менять их с каждой новой эрой.
Она, в конце концов, воспитала не одно поколение ученых-лингвистов, известных даже в далекой теперь Москве! Она выполнила природные функции: родила детей, вырастила их порядочными, интеллигентными…
Что там еще? Любви не узнала взаимной? Так безответная любовь разве слабее? От нее вообще можно свихнуться! Вот она, Саша, сумела подавить в себе отчаянье и продолжить жизнь достойно. Любовь к мужчине не вытеснила способности любить других – близких. Свою мать. Потом – детей, внучку…
Тут Александра Адамовна сообразила, что вроде бы как оправдывается перед кем-то. Ну да, ну да, родила, вырастила, то есть вскормила…но воспитала ли? Дети – обычные, без особых талантов. Если бы она Аську таскала по кружкам и секциям, как ее когда-то Роза Михайловна, может, и расширились бы горизонты у ее пустоватой доченьки. Стала бы разносторонним человеком,..
Музыкальные заслуги сына она не могла оценить, признавая, что не разбирается в джазовой музыке. Дудит себе на саксе, пусть и дудит, если его игра кому-то нравится.
Дочка все-таки больше пользы приносит народу, раз пошла в медики…
При слове «народ», которое застряло в ее извилинах во время предыдущего чтения дневника, Александра Адамовна задумалась.
Во времена ее юности о любви к народу говорили на каждом шагу. Правда, после смерти самого гениального вождя всеобщая любовь к народу слегка полиняла, тенью бродя по газетным полосам, в речах народных слуг и в книгах мастеров советской литературы. Словесная оболочка этой любви осталась, а внутреннее содержание превратилось в труху. Зато эти словеса намертво и надолго вцепились в сознание советского человека.
Так что Саша-студентка вполне искренне верила в свою собственную любовь к народу, ради которого она намерена пробивать дорогу в науку.
И напрасно удивлялась Маша той легкости, с которой ее однокурсница Саша на семинарах по истории КПСС говорила о любви к советскому народу, заложенной в программу действия родной Коммунистической партии в виде фундамента.
А сейчас не девочка, а уже ученая старуха пыталась нащупать в душе хоть крошечный признак этой любви к народу – и не могла. Не было любви, как и не было народа. Была толпа, общество делилось по профессиональному признаку и социальным сословиям. Была партийная верхушка со своими семьями-кланами, рабочая среда – тоже со своими приземленными нуждами и заботами, чуждая по всем параметрам городской девочке и ученой даме. Были колхозники, о которых она знала только по романам писателей соцреализма. Газетные статьи о крестьянах она даже глазами не пробегала. Были еще студенты – однокурсники, а потом ее сотрудники, аспиранты…
Дробить это общество можно было сколько угодно – по самым разным отличиям, но общего в нем было только понятие – человек. И вот этого человека Александра Адамовна не знала совершенно, а потому любить не могла.
Впервые она задумалась: действительно, а кого она любила – вне семьи? Так, чтобы жизнь за него отдать? Например, за Артема – отдала бы? Нет, это глупо. Страдать по нему – одно дело, но чтобы расстаться с жизнью?
Вспомнилась Любаша со своим Виталиком. Ну, Виталик – не в счет. А к Любаше она была привязана. Но и за нее смешно это – рисковать жизнью.
Кто еще в сердце оставил память? С кем бы она хотела не расставаться до конца своих дней?
В молодости вокруг нее, сначала комсорга, а потом и старосты курса, было людно, но почти пусто. А стало совсем пусто. Звонили только близкие да Любаша. И лучше честно признаться себе: не было у нее никогда подруг или приятельниц.
«А зачем они нужны, когда есть семья?» – спросила Александра Адамовна у того, с кем сейчас внутренне спорила, перед кем вроде бы оправдывалась.
Какая-то смутная мысль мешала ей отбросить в сторону неприятную тему, оставить без ответа. Но ум на то и дан, чтобы мысли развивались, а не прыгали. Да ведь она сама не искала друзей или приятелей, не тянулась к людям вообще, они ей были неинтересны. Она судила обо всех по поступкам или их отсутствию, по внешности (нравится – не нравится), одежде (модно или не модно такое носить), по оценкам в зачетке, по тому ярлыку, который кто-то до нее успел нацепить на этого отдельного человека. И как-то так получалось, что собственный образ затмевал все прочие, которые вращались возле нее. Она была красивее этих прочих, умнее, о чем говорили высокие оценки в дневнике и зачетке, у нее был сильный характер, с каким предстояло преодолевать препятствия. И главное – ей об этом говорили все, словно норовили поднять планку ее совершенств еще выше.
Но никто, ни одна девочка-ровесница не звала ее с собой на институтский вечер, в кино, на танцы или на пляж. Саша приписывала это зависти к ней. И у нее тоже не было желания сойтись поближе с той, которая имела похожий набор достоинств. Ни разу восхищение чужим талантом, умом или красотой, добротой не затмило ее разума ил не тронуло сердца до состояния восторга.
В пространстве ее личной жизни было два человека, которых она любила по-настоящему, - мама и Артем. Исчез Артем – появился Олег, и пространство стало заполняться детьми и внуками.
Из посторонних оставалась одна Любаша, всю дозамужнюю жизнь исполнявшая при Саше роль девочки на побегушках, но и та незаметно перешла в категорию знакомых, получив от Судьбы новую, более благодарную роль – жены и матери, а позднее – уже и бабушки.
Однако и сейчас неравноправие сохранялось: первой всегда звонила Любаша, интересуясь ее здоровьем и делами семьи. Александра Адамовна вопросов не задавала. А зачем спрашивать, если дворовая подружка сама все расскажет?
Неожиданно глупый вопрос прервал размышления Александры Адамовны:
«А кто позвонит мне, если Любаша внезапно умрет? Кто скажет о дне похорон?"
В досаде на себя она в даже хлопнула ладонью по своему красивому, без единой морщинки, челу, пробормотав «Бр-р-р!»
С Любашей иногда разговаривала по телефону, но сама не звонила – ждала ее звонка. Или не ждала. Подруга расспрашивала о здоровье или о семье, получала скудный ответ, без подробностей. Сама же Александра Адамовна вопросов не задавала, считая Любашино окружение сплошь неудачниками.
Правда, не только разговорами о своей семейке лузеров потчевала Любаша свою подругу: с удовольствием исполняла мелкие поручения – сходить в аптеку, на рынок, отнести письмо на почту. Словно не было у нее своих забот.
«А, может, так отрабатывала мои подачки?» – подумала, вспоминая, сколько ненужных ей вещей перекочевало к ее дочери. Но тут же почувствовала слабенький укор совести: нет-нет, Любаша была бескорыстной и непрактичной. Она бы и за «так» помогала.
Почему-то вспомнился Александре Адамовне их двор, заполненный детворой до самого темна. Любаша всегда была в центре, а она, Саша – в сторонке, наблюдала за всеми с видом королевы, попавшей в театр. И почему-то детвора тянулась к Любаше, требуя к себе внимания и находя его.
Интересно, подумала бывшая Саша, а есть ли сейчас у моей Любаши хотя бы приятели? Ведь если ее послушать, то жизнь бедняги – сплошная жертвенность близким. То она спасает Верку свою от мужей, то возится с внуками-близнецами – водит их в садик, потом в школу обычную и школу спортивную. Всю свою пенсию отдает за это дорогое удовольствие…
Александра Адамовна села возле телефона: самой позвонить, что ли? Позвонила, сказала:
- Здравствуй, Люба!
– Привет, подруга! Что-то случилось?– в ответ на «здравствуй» закричала вроде бы перепуганная Любаша.
– Ничего? А чего орешь, прямо как моя Аська?
– Так я же испугалась! Ты первая никогда не звонишь, значит – что-то произошло?
– Все хорошо, прекрасная маркиза, – в голосе Александры Адамовны появились знакомые насмешливые нотки. – Ответь на один вопрос: у тебя есть подруги?
Любаша без всякого удивления стала перечислять одноклассниц и однокурсниц:
– Ты, Инга, Веруня, Катя, Петька, Руслан…
– Стоп! – остановила ее Александра Адамовна. – Я спрашиваю не о знакомых и соседях, а о подругах.
– Так они мои друзья. Могу еще Генку, Надю и Милочку добавить. С ними я работала, о-очень хорошие ребята, моложе меня, но…
– А почему я не знаю их? Кто они? Соседи? Знакомые твоего мужа?
Любаша растерянно замолчала.
– Ты кого в друзья записала? – нетерпеливо продолжала Александра Адамовна. – Всех, кто в дом приходит? Почтальоншу не забыла?
– Спасибо за подсказку, Сашка! Ксеня, почтальонша, у меня каждый вечер чай пьет. Она знает все мои секреты, она изумительно талантлива! Вяжет прекрасно, вышивает, дачу сама содержит, она…
Терпение у Александры Адамовны было на грани срыва, и она снова перебила подругу:
– Я тебе толкую о друзьях, а ты решила всех знакомых перечислить!
Возникла пауза, и Александре Адамовне показалось, что Любаша все-таки обиделась. Ну, ничего, она все простит! Но та заговорила с такими незнакомыми интонациями, что Александре Адамовне стало не по себе:
– Сашок, а чего ты сердишься? Ты никого не знаешь, потому что и знать не хотела. Вспомни, кто был у меня на семидесятилетии? Ты же за столом разговаривала с Милкой и Надей! Ты им еще так понравилась! А я так гордилась, что с тобой дружу! Но, Саша, все они ко мне ходят не реже, чем один раз в неделю! Музыку слушаем в «ютюбе». Они же скинулись, представляешь, и купили детям компьютер! Интернет установили. Мы теперь все новости только по нему узнаем. Чего молчишь? Ты у меня когда была последний раз? Лет пять назад, да? Я помню: я тогда из больницы выписалась, после операции. А девчонки приходили туда через день, представляешь? Я тебя не обвиняю, боже сохрани, а просто напоминаю, когда ты к нам пришла.
Александра Адамовна убито молчала. Во-первых, стало стыдно, во-вторых, она не знала, какие оправдания могут загладить ее вину перед Любашей?
Да, в больницу к ней она не ходила, но звонила раза два в неделю. На мобильник. В гости тоже не ходила: что она там не видела? Да и Любаша сама к ней бегала ежедневно. Но вот когда умер Виталик, она приходила. И даже на кладбище ездила в общем автобусе, и на поминках сидела. И пила за упокой души, в какую не верила. И могла бы утешить Любашу, да только вокруг нее народ толпился, не давая пройти!
– Сашенька, ты меня слышишь? Алло! – Любаша снова кричала. Потом сказала кому-то в сторону: – Не понимаю, у нее что-то с телефоном.
– Да ты отключись, ма! Потом она перезвонит, – услышала Александра Адамовна голос Веры, но отключаться не стала.
– Так она и перезвонит! – сказала Любаша.
– Вот и ты не звони этой надутой индюшке!
Александра Адамовна проглотила «индюшку» и бодрым голосом сказала в трубку:
– Я здесь, здесь. Просто звук пропал. Кричу вам «алло», а вы не слышите.
Оказывается, она умеет врать!
– Ой, а я испугалась, что тебя обидела, – обрадовалась Любаша. – Я же не виновата, что у меня столько друзей! Я, если хочешь знать, из каждой больницы, где лежала, приводила домой подружку по несчастью. И становились они потом, – она засмеялась, – друзьями по счастью. Мы вместе ездим в лес за грибами, на дачу к Милочке. Помнишь, я тебя приглашала, хотела тебя втянуть в свою компанию. Но ты отбивалась. Я понимаю: кто они, а кто ты. Они простые люди, хотя и кончали институты да университеты. Но докторами наук не стали. Некоторые защитились, правда. И, знаешь, что мне нравится в моей компании? Демократы по духу! Абсолютно все. Скромные. О своих достижениях не говорят вообще – только о политике, когда припечет. А так – о книгах, фильмах, спектаклях, рыбалке, дачах. О музыке – тоже. Когда твой Никита был студентом музыкального училища, мы все ходили на его академические концерты – болеть за твоего сына, поддержать морально. Он же был застенчивый мальчик! Мы ему создавали публику, которая кричала: «Браво!».
Это уже походило на упрек, и Александра Адамовна не выдержала:
– Да ладно! Застенчивый! Ему все было по фигу. Как там модно говорить сейчас: пофигистом был.
– Не-ет, так тебе казалось. Он не был уверен в себе.
– Я своего сына знаю лучше. Ему на всех и все было чихать.
– Сашка, ошибаешься. Это тебе было на всех чихать. Извини! Ты чего звонила, напомни? Если помощь нужна, я приду.
– Не нужна. Я звонила, чтобы узнать, есть ли у тебя друзья, Теперь вижу: есть. А я вот так не могу – распыляться на всех, кто попал в круг моей жизни. Мне есть, кого опекать. А за тебя я рада.
– Неправда, – грустно сказала Любаша. – Не рада. Саш, не бойся, у тебя есть твоя семья и я. Ты только звони иногда. И не жалей ты меня, моя золотая! У нас все окей!
Александре Адамовне казалось, что ее отхлестали по щекам: лицо горело, руки тряслись. Единственный человек, который ей казался надежным, понятным и простым, удобным, как домашние тапки, которые нигде не жмут, оказался непонятным, почти чужим, невыносимо благородным. Эту, новую Любашу, нельзя было жалеть. Она стоила большего.
«А я тебя проморгала!» – подумала Александра Адамовна, прежде чем выпить свой успокоительный коктейль.
Эта мысль словно приподняла ее над грешной землей, но она, ни во что не верящая, этого бы все равно не ощутила.
ПРодолжение http://www.proza.ru/2015/02/01/1392