Я проснулся от сдавленного шипения. На кухне сидел дед, злой как черт. Бутылка, спрятанная в валенок, была благополучно найдена и безжалостно отправлена в унитаз.
Виновница крушения всех надежд, молча стояла у плиты, мерзкий поток ругательств, казалось, ее совсем не трогал. Она научилась жить молча.
Третий муж моей бабушки пил всю жизнь. Маленький ростом, тщедушный, за годы беспробудного пьянства превратился в совершенно невыносимого типа.
Работал он всю жизнь в колонии общего режима юристом. Наш маленький уральский поселок был примечателен только этой колонией. Поднимаясь на гору перед поселком, огромная площадь мрачной тюрьмы представала как на ладони. Бесчисленные строения бараков правильными рядами блестели крышами под ярким весенним уральским солнцем. Здесь где-то был ШИЗО, которым заведовал мой дед.
Как то случайно, перебирая старые свои ученические тетради, я наткнулся на его старую рабочую тетрадь . Бережливая бабушка никогда ничего не выбрасывала, даже мои тетради за первый класс. Сохранила она и это безжалостное свидетельство людских трагедий. Мой дед был образцовым служакой, отправляя в карцер всех, без разбору. В тетради были тщательно расписаны мелкие провинности, показания стукачей, подлые уловки старых сидельцев рассчитаться с неугодными и непокорными.
Тетрадь постарела вместе с дедом. Так они и оказались в одном месте. Тетрадь пылилась в старом комоде, а дед «пылился» во дворе, отправленный на пенсию администрацией колонии, он стал пить почти каждый день.
Сегодня был особенный день, день, который с некоторых пор я стал ожидать со страхом.
9 МАЯ, день победы.
Праздничный день предстояло провести с ним. Институт, в котором учился, был сегодня закрыт. Со вздохом я выполз из-под перины. Двухэтажный дом сталинской постройки, в нашем подъезде было всего четыре квартиры, по две на этаж, отличался непомерно высокими потолками. Летом бабушка вставала на круглый стол в зале и выбеливала их щеткой, которую привязывала к швабре.
От этого квартира заливалась веселым светом, длинные дни июня казались нескончаемыми. Другое дело зимой и весной, когда огромная площадь никак не могла прогреться. Отбросить в сторону бабушкино полуметровой толщины одеяло становилось для меня каждодневным испытанием.
Кухня шкворчала, ба жарила котлеты. Сегодня намечался праздничный стол. Как всегда в такие дни, дед уходил в колонию, где заслуженного работника награждали очередной грамотой. От этого лн становился еще более несносным, по дороге домой накатывал и начиналось веселье.
Но сегодня он решил накатить заранее.
От того, что план провалился, синий нос моего деда стал каким то черным.
- Тты дура, ты ссуукаа,- поскуливал заведенный пьяница.
В моменты волнения он всегда немного заикался. При моем появлении он заткнулся и молча начал шмыгать носом. Дым от беломора стоял столбом, на кухне нечем было дышать.
-Да иди ты к черту! –приободрилась ба, -садись котик, покушай.
Это было сказано мне, дед скрипуче поднялся и засеменил в зал.
Пока я завтракал, чуткое ухо бабушки услышало какое-то звяканье.
-Вот ирод проклятый! Ну что за человек!
Когда ба отбирала у него все запасы, дед пил одеколон.
9 мая началось.
Дед никогда не рассказывал про зону. Ему она была не интересна, все самое значительное, самое важное с ним произошло ТОГДА. Только война, страшно искорежившая, переделавшая его напрочь, осталась навечно в памяти.
В 42м деда взяли в армию, он наскоро прошел курсы радистов и 19 летним пацаном попал на фронт. Да не куда-нибудь, а под Ленинград, в самое тяжелое блокадное время. Уже не было еды, страшный мороз перехватывал дыхание. Навсегда эти два спутника, голод и холод остались в его памяти. Безусый юный дед был парнем впечатлительным. Смерть косила направо и налево, он не мог не почувствовать, как хрупка и тонка та грань, которая отделяет жизнь от небытия.
Маленький солдат мало понимал происходящее, год назад он окончил школу, будущее рисовалось в тумане. Здесь же все было до ужаса конкретно, одна ошибка могла привести к моментальной смерти. Как все пацаны, он тут же прилепился к одному сержанту, крепкому рослому русскому мужику. Это был бывший матрос, носил тельняшку и садился на корточки как то по-особому, выдавая привычку морской выучки. Повоеваший уже достаточно, огрубевший и очерствевший, старый воин снисходительно принял под свое крыло молодого.
Сколько их было, этих юных сопливых бойцов, которые погибали в первом же бою. Дядя Вова, так стал звать его дед.
Смотрел он на него снизу вверх, мгновенно схватывая отрывистые и скупые советы наставника. Это дядя Вова приказал деду выпить первые сто грамм на войне, обжигающий напиток сжал горло в рвотном спазме, но принес с собой теплую волну и облегчение. Жизнь стала казаться не такой уж мрачной, фашисты не такими страшными, а смерть.. Смерти больше не было.
Неделю опытный учил молодого. Науке выживать там, где выжить было невозможно. Дед научился стрелять, укрываться от пуль и снарядов, понимать по звуку летящую смертельную угрозу. Дядя Вова научил его, как жить на войне, авторитет его в глазах деда был непререкаем…
Однажды дед рассказал как погиб дядя Вова. Был он как всегда пьян, чем то взвинчен, как часто бывает с алкоголиками…
Прошла неделя, дед сидел рядом со своим старшим другом в окопе, молчание огромного матроса вселяло в него спокойствие и надежность. Начинался обстрел, немцы стали утюжить наши позиции со свойственной им методичностью. Дядя Вова не обратил на шум никакого внимания. Он прикуривал самокрутку и весь был поглощен этим занятием. Эта его особенная бравада, пренебрежение смертью всегда восхищала деда.
Вот и сейчас пьяный высохший дед вскинул голову в возбуждении
- Он сидел так… не знаю, Володька плевал на них!!
Тут он выставил передо мной свой маленький кулачок и потряс им в воздухе. Грозил гадам, угробившим славного дядю Вову...
Неожиданно матрос захрипел и стал медленно покачиваться из стороны в сторону. Он ничего не говорил, самокрутка тлела у него в руке.
-Что, что, где, куда??
Дед суетился вокруг внезапно замолчавшего Володьки, тот был в каске и глубоко сидел в окопе.
Малюсенький осколочек залетел под каску, дырочка размером с укол иголки унесла жизнь богатыря.
Дед плакал в тишине, пьяные слезы градом катились из мутных глаз.
-Ээхх! – горько покачал головой старый радист…
Вскоре, не успев толком привыкнуть в части, куда он попал после школы радистов, дед оказывается на передовой. Убили радиста в самом жарком месте, куда последнее время немцы усиленно стягивали силы для прорыва. Мальчик, не нюхавший пороха, оказывается в мясорубке войны…
Сегодня особый день, день, когда бывший фронтовик вспоминает про свой фирменный пиджак, до самого низа он увешан медалями и орденами. Дед важничает, после скандала с ба он тут же его надевает, давая понять, кто в доме хозяин. Позвякивая медалями, дед гордо удаляется. Квартира на какое то время замирает, фронтовик идет навстречу почестям, после чего растроганно хлопает первые сто грамм. Во дворе праздничное движение, взрослые мужики обступили дворовый столик и радостно наливают. Все идет по накатанному, но главное еще впереди.
Об этом знает бабушка и я, хорошо изучившие стадии опьянения старого бойца.
Домой он приходит уже на хорошей кочерге и представление начинается. Приближается обед, праздничный стол накрыт, ждем только приятеля деда, тоже фронтовика. Но он почему то запаздывает, деду невтерпеж и он начинает…
Историю, которую мне рассказал дед я слышал миллион раз. Но и тогда и теперь встает передо мной грозное лицо войны, жестокое и неумолимое.
Дед закашлялся перед рассказом, закинул ногу на ногу и, не переставая ерзать на стуле, стал входить в тревожное состояние. Он снова там, снова на войне..
Шел бой. Молодой радист с тяжеленной рацией на лямках, бездумно суетился за командиром. Старый капитан понимал, что дело плохо. Немцы были уже видны, оборонять позицию становилось все труднее. Их зажимали в клещи, с тем чтобы потом методично уничтожить ,одного за другим.
Их было слишком много. Надо было переходить в рукопашный, последняя надежда на прорыв. Но, мечась из одного окопа в другой, он понял, время упущено. Пришла пора принять смерть, бессмысленную и поэтому особенно ужасную. Силы взвода были рассеяны и собрать в ударный кулак некого.
Дед видел, как пульсирует на виске у командира жилка паники, он еще до конца не понял, что произошло, но страх уже утяжелял вчетверо повисшую на спине рацию.
- Что делать,- прокричал он, когда безумие подкралось на расстояние вытянутой руки.
Немцы были повсюду, заскакивали в окопы и добивали раненых. Стоял матерный крик, наших резали и убивали со знанием дела.
Капитан выхватил пистолет и собрался на свою последнюю охоту. Видимо он принял решение умереть в бою, забыв про радиста.
-Что делать!- заорал мой дед, - сегодня умереть не входило в его планы.
-Вызывай огонь на себя!!!
Так ответил его командир, таким он запомнил его навсегда.
И он вызвал. Забившись в самый дальний окоп, времени оставалось совсем мало, дед вышел в эфир.
Их накрыло так, что небо упало на землю. Маленький плацдарм нашей обороны в течении десяти минут сделался адом. Дед оглох и ослеп, его закопало в землю взрывной волной на полметра. Так он там и пролежал, трясло и крутило как при землетрясении.
Наконец все стихло. Какое то время радист лежал, словно мышь, осторожно вдыхая воздух грязными от земли легкими. Как из могилы, дед выбрался наружу.
Живым остался только он. Горы трупов, наши вперемежку с немцами догорали жутким черным дымом.
В часть он попал только через день, блукая по незнакомой местности. Повсюду были бесконечные трупы, подступы к высоте и сама она были просто усеяны защитниками и нападавшими.
Уже ночью, провалившись в сон, будто не спал вечность, дед почувствовал, как кто-то бесцеремонно трясет за плечо.
Его вызвали в особый отдел. Ничего хорошего от этого никогда никому не было, погибшие русские солдаты стояли у него за спиной и молча смотрели.
Молодой радист знал, что бывает на войне и участь свою приготовился принять стойко. Неожиданно после боя он вдруг почувствовал в себе какую то силу. Это была сила взрослого мужчины, пережившего смерть.
Прокуренная землянка освещалась тусклой коптилкой из сплющенной гильзы. За столом сидело двое, один свежевыбритый, подтянутый молодой офицер заинтересованно посмотрел на вошедшего солдата. Второй - пожилой, уставший и мокрый, взатяг курил самосад, видно было, что спать ему хотелось до чертиков. Дед вытянулся по швам, в голове тяжело бухали наши катюши.
Молчание, длившееся наверно с минуту, показалось ему длиною в жизнь...
Всегда, когда рассказ доходил до этого места, дед хитро усмехался и начинал кого-то передразнивать. Голос его менялся на сиплый бас, принадлежавший скорее всего пожилому.
- Это ты вызвал огонь на себя?! Говори правду!!
-Я,- поменялся голосок на писк.
- Так ты же молодец!!!
Молодой особист обнял героя и поцеловал.
Так дед стал первым орденоносцем в полку. Потом было много других наград, но эту, самую первую, он считал своей самой главной.
- Садитесь уже, - звонкий бабушкин голос дал понять, что пора возвращаться в настоящее.
В зале за столом сидел недавно пришедший опоздавший, давний знакомый семьи и что то веселое нашептывал бабушке на ухо. У деда мгновенно изменилось лицо и обожженный войной, заслуженный ветеран прошипел
- Ссснюхались уже, опять притащила в дом, сссууукаа
Последнее слово он произнес как бы с завыванием, со всей пьяной ненавистью, на которую был способен. Мне показалось, что его как будто подменили. Посреди зала стоял совсем не тот молодой радист, оплакивающий потерю самого дорогого ему человека, стоял старый параноик.
Напрасно бабушка и пришедший гость доказывали невинность ситуации, старый юрист не верил ни одному их слову. Скандал моментально разгорелся, потушить обычным способом не удалось.
Мы то садились за стол, выпивали по рюмке, то сцеплялись в словесной перепалке. Виновник скандала решил благоразумно удалиться, но это не помогло.
Деда развезло окончательно, в последнее время он пьянел от пары рюмок.
-Простиитутка,- выл дед, площадная ругань вываливалась из него как из мусорного ведра.
Бабушка молчала, она встала сегодня полшестого утра, что бы приготовить и накрыть праздничный стол, усталость опечалила глаза и лицо ее, покрытое морщинами тяжело прожитой жизни, затуманилось.
Сколько раз вот так она стояла перед ним и в немой тоске выслушивала очередной его бред. Сколько раз говорила мне, что бросит эту скотину и уйдет, куда глаза глядят, но каждый раз вздыхала и что-то про себя долго-долго думала.
Ветеран не унимался, он семенил своей шаркающей походкой из комнаты в комнату за бабушкой и тараторил на своем птичье-пьяном языке бессвязные оскорбления
- Ужель та самая Татьяна, - вдруг его кинуло на стихи
- Нееее, какая ты Татьяна, ты тттввваррь…
В тот момент мы стояли с ба на кухне и я обнимал ее.
Дед похабно хмыкнул и, развернувшись, пошел по коридору в зал. До зала он не дошел, я кинулся за ним и схватил фронтовика за шиворот.
Напротив нас была входная дверь, которую я открыл пинком ноги. Упирающийся ветеран замычал и стал судорожно цепляться за косяк, пришлось ухватиться обеими руками и буквально выволочь на лестничную клетку.
Что с ним делать, я не знал. Передо мной полу сидел полу валялся человек, мучивший и издевавшийся над тем, кто отдал ему все силы, всю душу.
Затея оказалась пустой, решимость проучить злобного старика тут же улетучилась. Я в растерянности отпустил руки и тут же возле моего уха вяло пролетел высохший кулак.
Воевать было не с кем, с чувством некоторого стыда я вернулся в квартиру. Следом на коленях заполз дед, он что то мерзкое выплевывал мне в спину.
Вечер прошел тихо, ветеран допил в одиночестве бутылку и свалился под стол. Мы перетащили костлявое тело на кровать и ба, осматривая лежащего, тихо прошептала.
-Ничего хорошего от тебя не видела, Саня…
Иногда и моя железная ба в бессилии опускала руки.
-Не за кого было выйти, первый муж погиб , второй после войны куда то сгинул, что делать,- впервые ба разговаривала со мной, как с равным.
-Попался вот этот, геро-ой, весь в орденах, правда вечно навеселе. После войны он сильно пил, заливался просто. Потом заболел, я ходила за ним как за малым. Целый год пролежал в больнице, уже доходить стал. Ох –хо –хо..
Круглое лицо ба сморщилось, слезы медленно выкатились из глаз.
- Я пришла к нему, думала в последний раз, может не увижу больше. Совсем плохой был, легкие у него больные, опять же водка эта. Ну, так села я и спрашиваю его.
-Что Санечка, бросаешь меня? Не пить то не можешь?
А я говорит, все время в атаку хожу, мне так легко становится. И не страшно совсем.
Но тогда он жить больше хотел, выкарабкался. Никого не послушал, докторов этих, сбежал из больницы. Думала, может и ничего, образумится…Куда там.
- Я думаю, как начал он пить свои сто грамм тогда, так и не бросал больше.
Большая луна осветила две кровати, стоящие друг против друга. На одной валялся дед, на другой сидели мы с ба.
9 МАЯ закончилось.