Тогда мы жили на Дальнем востоке, под Комсомольском-на-Амуре. Мне шел восьмой год. Вечер. За окнами темно. Наша большая семья собралась на кухне. Дети играли в свои игры, взрослые о чем-то разговаривали. Места хватало всем. Кухня была просторная, с двумя широкими окнами.
И вдруг я услышал как дед Федор спокойно и внятно произнес.
- Не знаю - есть Бог, или его нет. А справедливость есть. Я много раз убеждался. Детьми нас водили в церковь. Учили молиться. И молились. Все верили в Бога. А потом пришли коммунисты и сказали:"Бога нет!" И все кругом стали говорить, что Бога нет.
Про Бога не знаю. А справедливость, знаю, есть.
Тут откликнулась бабка Мария.
- Не все... Бог есть! Тут даже и говорить не о чем. Грех!
- Когда брат Михаил позвал меня в своей партизанский отряд, мне пришлось воевать. И против колчаковцев, и против японцев. Я хорошо стрелял. С двухсот шагов белку в глаз дробиной бил. А как шли в атаку, не шла моя пуля в человека. Даже в японца.
- Помню как ты вернулся с этой Гражданской. Худой! В чем душа! Вшивый. На одной ноге валенок, на другой обмотки и галоша.
- Да, пришлось и поголодать, и померзнуть. Но живой остался. А сколько невинных полегло... Я никого не убил на Гражданской. Если только случайно. И меня ведь пули обходили. Рядом люди падали, а я бежал вперед. Страшно! Кричал, как дикий зверь. Себя не помнил...
- Ты говорил, тебя расстреливали.
- Расстреливали. Нас семерых в плен взяли. Колчаковцы. Был уже октябрь. По ночам подмораживало. Как раз к ночи нас и решили кончить. Дали лопаты, выкопали мы могилу. Поставили к могиле спиной, на краю, чтобы от удара пуль - сами в нее и попадали.
Против меня молодой подпоручик встал. Револьвер на грудь мне навел. В сердце метил. Шагов десять было. Когда старшой скомандовал "огонь!", я в глаза глядел этому молодому. Мы, наверно, ровесники были. Страх в глазах был, рука дрожала. В грудь пуля попала, выше сердца. Навылет.
Тут моя мать тихо спросила.
- Тятя, как же ты живой-то остался?
- Очнулся в этой могиле, от сильного холода. Увидел звезды. Много их было. И низко. Будто рядом. Вспомнил что было. Ныло плечо почему-то, не грудь. И какой-то груз меня давил. Живот, и особенно - ноги. На животе лежала рука убитого Степки, друга моего. А на ногах всем весом лежал кто-то другой.
Кое-как выбрался я из могилы. Одёжку-то у нас перед расстрелом отняли. В исподнем мы все были. Ноги только обмотал чужими кальсонами, и так в исподнем побежал по тайге, к своим.
- Как же ты ночью знал куда бежать?
- Месяц был. А тайга мне - дом родной. Добежал скоро, да свои чуть не добили. Не окликнули, ничего. Давай сразу палить. Упал, кричу:"Федька я! Костяйкин. Михайлов брат!" Тогда только с опаской подошли, головней от костра посветили, признали.
А то кричали: "Бес по лесу бежит! Весь в белом!" Ну, да. Кому в голову придет, что в октябре да ночью кто-то в исподнем по тайге бегать будет? Знамо дело - Бес.
- Сколько лет ты воевал?
- Почти три года. Сколько народу побили! Русские русских. За что? Может Бога и вправду нет. Был бы, - зачем ему такое?
Но справедливость есть. За три года я ни у кого жизнь не отнял. И меня не убили. А Мишка, брат, погиб. Я говорил ему, не раз: "Не убивай!" А он спрашивал:"Какой я тогда командир, если сам врагов не убиваю?" И меня ругал: "Ты одного убей. Потом легче будет. Какой из тебя вояка, коли в воздух палишь? Патроны переводишь".
- А как он погиб?
- Страшную смерть принял. Родная тетка предала.
- Как родная тетка?!
- Она ночью баню нам истопила. Давно не мылись. Завшивели. Я потом в тайгу, в отряд ушел. А он остался. Сказал:"Я немного посплю на сеновале, а перед рассветом уйду. Сильно устал я, Федя. Меня Нюра разбудит".
А Нюра пожалела, не разбудила.
Светало уже, когда в село белые вошли. Пытали ее: "Где Михаил?!" Офицер нагайкой бил. Она все сносила. Потом приставил винтовку к голове и уже курок хотел нажать. Она махнула рукой в сторону сеновала.
Сразу несколько человек туда побежали. Он услышал, да поздно было. Кинулся через огород к тайге. Но японская разрывная пуля догнала. Между лопаток вошла. А вышла - и всю грудь вырвала. Он в горячке, уже мертвый, бежал еще, и на забор кинулся. Так на нем и остался.
- А тетку они убили?
- Нет. Ее не тронули. После войны я вернулся в родное село Трехбратку, где он погиб. Как-то иду по улице. О своем думаю. А впереди, поодаль, какая-то женщина бежит. Бежит, и все оглядывается, все оглядывается. А я еще наган в кармане носил. Это потом у нас оружие поотнимали. Пригляделся. А это она, тетка Нюра.
Но что ее убивать? Мишку тем не вернешь. Просто еще одной смертью больше будет. И зла у меня на нее не было. Слаб человек. Испугалась. Убил бы ее офицер. Вынул я руку из кармана, да в сторону на тропку свернул.
Она год спустя сама на себя руки наложила. Повесилась.
На кухне было тихо. Все молчали. Дети тоже слушали деда. На столе стояла керосиновая лампа. Красный свет освещал кухню и наши лица. Я посмотрел в окно. На темном небе горели вечные звезды. Много, много звезд.
Дед мой был из крестьян. Умел пахать землю, сеять, выращивать хлеб. Лошадей любил, знал как их разводить и в работе использовать. А вот грамоту так и не одолел. Правда, пытался научиться читать, когда уже было за пятьдесят. Все сетовал, мол, буквы выучил, а как слово сложить - пока до конца разберу, начало забываю.
А мне случилось и университет окончить, и кандидатскую защитить. Много книг прочитать.
И вот однажды в Библии нашел:"И сказал Иисус: "Все несчастия - частичная выплата долгов. Есть непреложный закон воздаяния, который отражен в этом истинном правиле жизни: То, что человек сделал другому человеку, кто-нибудь сделает ему. В этом смысл иудейского закона, гласящего: "Око за око, зуб за зуб, жизнь за жизнь".
Да, дед грамоты не одолел. Но этот закон воздаяния каким-то чутьем постиг. И я, грамотный внук, преклоняюсь перед его мудростью.
- присутствую и на стихи.ру