Игорь АБРОСИМОВ
ПЕРЕЧИТЫВАЯ РОМАН ВАСИЛИЯ ГРОССМАНА...
«Жизнь и судьба» в контексте истории и современности
Содержание:
I. Тоталитаризм.
II. Антисемитизм.
III. Война.
IV. Человек на войне.
V. История и современность.
VI. Художественная литература и политический интерес.
I. Тоталитаризм
***************
Одной из главных идей романа, безусловно, является суждение об адекватности двух систем и идеологий - германского фашизма (нацизма) и советского социализма. На Западе режимы эти обсуждались с подобных позиций еще в 1930-ые гг., накануне Второй мировой войны. Модель тоталитарного общества, где государство осуществляет полный контроль над всеми сторонами жизни, была разработана философами и политологами в 1950-е гг. и стала особенно популярной после издания книги Ханны Арендт «Истоки тоталитаризма», впервые вышедшей в 1951 г. Х.Арендт очертила даже конкретные временные рамки существования тоталитарных государств - в Германии с 1933 по 1945 гг., в СССР с 1929 по 1953 гг.
В нашей стране в те времена модель тоталитаризма не могла стать предметом даже закрытых обсуждений в узком кругу близких людей. Как следствие полного отсутствия информации данный концепт не только не находил сколько-нибудь многочисленных сторонников, но мало кому был известен. Наступившая «гласность» сделала возможной посмертную публикацию романа В.Гроссмана, законченного им еще в 1960 году. Читающая публика в доходчивой форме художественного произведения приобщилась к новым для нее взглядам на наше недавнее прошлое, причем на фоне критики сталинизма и советской политической системы достаточно массово и чаще всего без особых возражений. Вспомним, что даже Василь Быков, отнюдь не рядовой читатель, сразу после публикации произведения в 1988 году написал: «В известном смысле «Жизнь и судьба» - открытие для нашей литературы. Именно из этого романа мы узнали поразительные вещи, касающиеся удивительной схожести двух, казалось бы совершенно противоположных систем власти». Даже те, кто романа не прочел, хорошо знали его основные мысли и сюжеты по материалам прессы и публичным обсуждениям.
Сразу после опубликования не столь уж громко, но позднее достаточно внятно прозвучали противоположные суждения в части упомянутой основной концепции романа. Ведь несмотря на то, что оба идеократических строя, безусловно, были тоталитарными и антидемократическими, причем сходства между ними по некоторым внешним проявлениям нельзя не заметить, сущность режимов всегда оставалась совершенно различной. Если социализм делил общество на классы, то нацизм вводил национальный и расовый критерий. Несовместимость двух идеологий сказывалась не только на пропагандистской риторике, но проявлялась в государственной практике, во всех сферах жизни общества, касалась судеб каждого человека.
Нередко утверждается, что нацизм предусматривал уничтожение неполноценных рас во имя блага арийской расы, а социализм - отдельных социальных классов ради освобождения трудового народа. Уже на этом основании вывод об идентичной сути режимов получал необходимое обоснование. Упускается, причем вряд ли случайно, что коммунистические идеологи проповедовали ликвидацию той же буржуазии или дворянства как класса, но вовсе не призывали к бесчеловечному уничтожению людей, к нему принадлежащих.
В основе коммунистической идеологии лежало положение о ликвидации эксплуатации человека человеком, о всеобщем равенстве, вне зависимости от национальности и расы, что воспитывало в общественном сознании идеалы общечеловеческой справедливости. Другое дело, что в реальной действительности, в ходе жестокой революционной ломки, а любая революция везде жестока и безжалостна, идеалы эти, с энтузиазмом воспринятые, оказались утопией и «диктатура пролетариата», направленная на подавление сопротивления свергнутых прежних властителей, превратилась в репрессивный тоталитарный режим.
Расистская идеология, напротив, никогда не содержала положений, которые могли обмануть человека, имеющего хоть какие-то представления о разумной справедливости и элементарной порядочности. Она развращала народное сознание, культивировала безнравственность, готовила рядового человека к оправданию и участию в самых чудовищных преступлениях против других народов, совершаемых из низменных побуждений ради собственных корыстных интересов. Ничего подобного социализм с его интернациональной практикой с собой не нес. Расизм и культивировавшийся в Германии национализм и пангерманизм стали основой нацизма, государственной идеологии Третьего Рейха, развязавшего Вторую мировую войну и принесшего миру неисчислимые бедствия.
Разве не ясно, что система, которая изначально считала всех людей равными, коренным образом отличается от системы, которая делила людей на «высших» и «низших», устанавливая господство первых с подавлением и уничтожением вторых? О каком тождестве в этом случае можно серьезно говорить? А ведь несмотря на легко обнаруживаемую очевидную разницу, уравнивание германского нацизма и советского социализма остается сегодня популярным. При этом тех, кто пытается возражать, обвиняют зачастую в симпатиях к бесчеловечной практике советской тирании. Однако, дело не в симпатиях, которых у нормального нравственного человека быть не может, а в степени объективности взглядов на наше прошлое, на причины и характер исторических процессов.
Репрессии советского государства явились, пожалуй, главным аргументом в обосновании адекватности обоих режимов. Но если в СССР репрессии были направлены против его противников, действительных или мнимых, записанных в таковые как неизбежное следствие революционного подавления несогласных, то репрессии нацистов имели совершенно иной характер. Помимо своих политических врагов и несогласных, в основном коммунистов, проводилась государственная политика геноцида против «низших рас», «недочеловеков - унтерменшей». Это вылилось в массовое убийство по национальному признаку миллионов и миллионов людей, причем не только евреев и цыган, но в ходе уничтожительной тотальной войны на Востоке - миллионов восточных славян.
Генеральный план «Ост», наряду с поголовным истреблением евреев, - один из самых позорных замыслов в истории человечества, предусматривал завоевание «жизненного пространства» для германской нации с максимальным сокращением численности «неполноценного» населения на этих землях при сохранении некоторой его части в качестве рабской рабочей силы. Все эти бесчеловечные акции не только планировались, но и начали методически проводиться на государственном уровне после разгрома Польши и нападения на СССР.
Генерал-губернатор оккупированных польских территорий Франк писал в своем дневнике в августе 1940 г: «Управлению генерал-губернаторства особенно надо постоянно помнить правило: «Нельзя убивать корову, которую ты хочешь доить». Однако империя желает выдоить корову и... убить ее». «...Население генерал-губернаторства, - писал Гиммлер в записке Гитлеру в мае 1940 г., - в течение ближайших десяти лет будет состоять из оставшегося неполноценного населения. Это население будет представлять собой лишенную руководителей массу рабочей силы и поставлять Германии ежегодно сезонных рабочих для использования на черных работах (на строительстве дорог, в каменоломнях, на стройках»). По генеральному плану «Ост» из 20 - 24 млн. поляков, проживавших в 1942 г. в Польше, более 20 млн. подлежало переселению в Западную Сибирь.
Особой жестокостью отличались планы нацистов по отношению к народам СССР. На это повлияло убеждение Гитлера и его окружения, что страна, помимо массы «неполноценного» населения, заражена враждебной коммунистической идеологией. Накануне нападения на Советский Союз Гиммлер заявил на совещании высших руководителей СС в Везельсбурге, что одной из задач похода на Восток является уничтожение 30 млн. славян. В ноябре 1941 г. Геринг откровенничал с итальянским министром иностранных дел: «В этом году в России умрет от голода от 20 до 30 миллионов человек. Может быть, даже хорошо, что так произойдет; ведь некоторые народы необходимо сокращать». Планировалось систематически сокращать количество населения на славянских территориях путем организации голода, бесчеловечным отношением к пленным и террором против мирного населения, ликвидацией медицинского и санитарного обслуживания, переселением значительных масс населения в Сибирь, Африку, Южную Америку и другие районы мира.
В инструкциях от 2 и 23 мая 1941 г. «Экономического штаба Ост», рабочего органа по экономической эксплуатации планируемых к захвату территорий Советского Союза, где речь шла о массовом изъятии продовольствия, указывалось: «Несомненно десятки миллионов людей погибнут от голода, если мы изымем из этой страны то, что нам необходимо... Попытки спасти там население от голодной смерти могут быть предприняты только в ущерб снабжению Европы. Они подорвут стойкость Германии в войне».
Активными организаторами и участниками акций по устрашению и уничтожению местного населения стали не только каратели СС, но и Вермахт. 16 июля 1941 г. Гитлер заявил на встрече с руководителями Третьего Рейха: «Необходимо по возможности быстрее подчинить огромное пространство, это лучше всего достичь путем расстрела каждого, кто только бросит косой взгляд». Начальник штаба Верховного командования Вермахта (ОКВ) генерал-фельдмаршал В.Кейтель, ссылаясь на указание фюрера, распорядился обеспечить повиновение «не путем юридического наказания виновных, а наведением страха, который подавит в населении чувство протеста. Командиры должны поддерживать безопасность и порядок на своей территории путем применения драконовских мер». В «Памятке немецкого солдата» нацистские руководители записали: «Уничтожь в себе жалость и сострадание, убивай всякого русского, не останавливайся, если перед тобой старик или женщина, девочка или мальчик. Убивай, этим ты спасешь себя от гибели, обеспечишь будущее своей семьи и прославишься навек!».
Результатом уничтожительной войны на Востоке стала гибель 13,2 млн. гражданского населения СССР, преднамеренно уничтоженного, погибшего на принудительных работах в Германии, умершего на оккупированной территории от голода, инфекционных заболеваний, отсутствия медицинской помощи. Из них преднамеренно истреблено более 7,4 млн. чел., в т.ч. около 2,5 млн. евреев. Таковы зловещие итоги нацистского геноцида на Востоке.
Бесчеловечным планам уничтожения населения на территории СССР отвечало отношение к советским военнопленным, которое определялось официальными документами высшего военного командования. Еще до начала военных действий на Востоке 6 июня 1941 г. В.Кейтель подписал так называемый приказ о комиссарах, согласно которому все захваченные политруки и евреи подлежали немедленному расстрелу на месте. В распоряжении ОКВ от 8 сентября 1941 г. записано: «Впервые перед немецким солдатом стоит противник, обученный не только в солдатском, но и политическом смысле в духе большевизма. Борьба против национал-социализма вошла ему в плоть и кровь. Он ведет ее, используя любые средства: саботаж, подрывную пропаганду, поджог, убийство. Поэтому большевистский солдат потерял право на обращение с ним, как с истинным солдатом по Женевскому соглашению». Размеры уничтожения советских пленных оказались огромны, около половины, или примерно 1,9 млн., умерло от голода и болезней или погибло. При этом в числе пленных содержались не только военнослужащие, но партийные и советские работники, бойцы истребительных отрядов и других военизированных формирований.
«Зачищенные» территории на Востоке должны были использоваться для немецкой колонизации. В стенографической записи высказываний Гитлера на одном из совещаний в ставке в мае 1942 г. читаем: ««Цель своей восточной политики, если рассматривать ее в перспективе, шеф охарактеризовал как создание в восточном пространстве территории для расселения приблизительно ста миллионов представителей германской расы. Он считает необходимым приложить все усилия к тому, чтобы с железным упорством переселять на Восток немцев миллион за миллионом. Он заявил, что не позднее, чем через десять лет ожидает рапорта о колонизации уже включенных к тому времени в состав Германии или оккупированных нашими войсками восточных областей по меньшей мере двадцатью миллионами немцев».
Изложенные выше преступления нацизма, ставшие возможными, благодаря торжеству расистской идеологии в сочетании с агрессивными планами завоевания «жизненного пространства» на Востоке, давно и хорошо известны. Искать здесь аналогий с идеологией и практикой советской власти можно только, закрыв глаза на историческую реальность. Между тем в одном из многостраничных публицистических отступлений, которые определяют позицию автора «Жизни и судьбы» говорится, что «...первая половина двадцатого века войдет в историю человечества как эпоха поголовного истребления огромных слоев европейского населения, основанного на социальных и расовых теориях.» Кто, кого, почему и как уничтожал становится ясным из следующих разъяснений: «Насилие тоталитарного государства так велико, что оно перестает быть средством, превращается в предмет мистического, религиозного преклонения, восторга. Чем иным можно объяснить рассуждения некоторых мыслящих интеллигентных евреев о том, что убийство евреев необходимо для счастья человечества и что они, осознав это, готовы вести на убойные пункты своих собственных детей...» Надо заметить, что если и были такие люди, то вовсе не преклонение перед насилием, а глубокое психическое расстройство на пороге мученической смерти являлось причиной подобных рассуждений. Далее, проводя уже отмеченную параллель между практикой двух режимов, Гроссман переходит к конкретному лицу, который также испытывал, оказывается, преклонение и восторг перед насилием, но уже другого режима. «Чем иным можно объяснить, что поэт, крестьянин от рождения, наделенный разумом и талантом, пишет с искренним чувством поэму, воспевающую кровавую пору страданий крестьянства, пору, пожравшую его честного и простодушного труженика отца.»
Оставим в стороне тот факт, что прижизненно столь сурово и бестактно В.Гроссман охарактеризовал А.Твардовского, ибо безупречный нравственный облик этого человека не нуждается в чей-либо защите. Но сам подход к совершенно различным трагическим событиям нашей истории не может убедить вдумчивого читателя. Показательно, что Гроссман в том же романе написал: «Иногда он спрашивал себя, почему ему так ненавистны власовцы? Власовские воззвания писали о том, что рассказывал его отец. Он-то знал, что это правда. Но он знал, что эта правда в устах у немцев и власовцев - это ложь». Может быть и люди, оказавшиеся на месте Твардовского, понимали нечто такое, что не лежит на поверхности и не может быть однозначно истолковано из-за сугубо внешнего сходства происходившего? Хотя сходство, даже внешнее, между евреями, которых поголовно гнали на уничтожение за то, что они рождены евреями, и жестокостями, да бесчеловечными жестокостями коллективизации по отношению к крестьянству, может найти только очень поверхностный наблюдатель. Гроссман к таким явно не относился...
То, насколько однозначно трактовал Гроссман тождественность двух политических и государственных систем, видно на примере разговора оберштурмбаннфюрера СС Лисса, «теоретика партии», как он называл себя, со старым большевиком-коминтерновцем, заключенным концлагеря Мостовым. Нацист утверждает: «Когда мы смотрим в лицо друг другу, мы смотрим в зеркало... Разве вы не узнали себя, свою волю в нас? ...Наши танки прорвали не только вашу границу, но и нашу, гусеницы наших танков давят немецкий национал-социализм. Это может трагически кончиться для нас. Понимаете? Мы, победители, останемся без вас, одни против чужого мира, который нас ненавидит... В чем причина нашей вражды я не могу понять ее... И над нашим народным государством красное рабочее знамя, и мы зовем к национальному и трудовому подвигу и единству, и мы говорим: «Партия выражает мечту рабочего немецкого». И вы говорите: «Народность, труд». Вы, как и мы, знаете: национализм - главная сила двадцатого века. Национализм - душа эпохи! Социализм в одной стране - высшее достижение национализма! Я не вижу причину нашей вражды... Я верю, что голова вашего Сталина не затуманена гневом и болью. Он видит правду через дым и огонь войны. Он знает своего врага. Знает, знает даже теперь, когда обсуждает с ним стратегию войны против нас и пьет бокал за его здоровье... и т.д.»
Подобные откровения искусственны - коммунизм всегда был и оставался главной враждебной силой для нацизма. Тут к месту вспомнить мнение Григория Померанца, отнюдь не приверженца советского строя, который, размышляя о причинах оживления нацистской идеологии, написал в 1993 г.: «Мы знали, что антикоммунизм всегда вызывает к жизни фашизм, знали, но сами развязали антикоммунистическую истерию и получили фашизм». Невольно думаешь, что малоубедительные «философствования» вложены автором в уста Лисса, чтобы хоть как-то дистанцироваться от подобных откровений.
Приведенные высказывания эсэсовца - «теоретика» вообще не могли прозвучать, ибо отношение к коммунизму и советской стране опиралось в идеологии нацизма, помимо прочего, на откровенный расизм, лютую иррациональную ненависть к евреям. Советский Союз и его политическая система, названная «еврейским большевизмом», считались «ужасным примером еврейского господства над народом», экстремистской формой мирового еврейства, борьба против которого являлась одновременно борьбой с СССР.
Между тем в многочисленных обсуждениях романа Гроссмана эпизод с участием Лисса и Мостового неизменно выделяется и по словам многочисленных рецензентов является центральным и ключевым в романе, поднимаясь якобы до одного из самых сильных и в художественном отношении. Однако, разве обоснована столь высокая оценка сюжетного хода, рожденного неправдоподобной фантазией автора?
Показательно при этом, что Мостовой, образованный марксист, своему оппоненту особенно не противоречит, хотя последний и вызывает его на дискуссию. Более того, старый большевик с ужасом ловит себя на мысли, что и у него появлялись порой подобные «крамольные» соображения, которые обычно тут же им подавлялись и отбрасывались. Поэтому у читателя романа остается ощущение безусловной правоты нациста Лисса.
Затронув проблему сравнения нацизма и большевизма, Гроссман всем содержанием романа, акцентами расставленными в тексте, подводит читателя к заключению, хотел он того или нет, что большевизм оказался гораздо хуже. Такому деформированному восприятию во многом способствовала отечественная либеральная мысль, тем более, период публикации и активного обсуждения произведения совпал с коренными демократическими переменами в стране, масштабными разоблачениями сталинизма. К сожалению, указанный поворот в сознании определенной части общества способствовал лишению нацизма своей исключительности, к забвению того страшного зла, до сего дня ощутимого, которое принесла нашему народу война с ним. Недаром А.Солженицын с горечью написал, что «война эта потребовала от русского народа такого жертвенного всплеска, после которого силы его и здоровье уже никогда не возобновились в полноте - он надорвался».
Переключение внимания на преступления большевизма способствовало стиранию в исторической памяти нацизма как нечто запредельно бесчеловечного. Не оправдывая или сколько-нибудь умаляя жестокости советской власти, следует при этом представлять реальную картину прошлого без неприемлемых искажений. Но как можно принять тогда слова историка Ю.Афанасьева: «Пока в России не будет памятников немецким, итальянским, румынским солдатам, погибшим на этой земле во время войны, и не будут возложены цветы на их могилы, мы не выздоровим как нация»? Воинские захоронения, и это не подлежит обсуждению, положено сохранять, однако, ставить на нашей земле памятники кровавому агрессору и регулярно возлагать цветы на могилы участников преступной войны можно лишь напрочь забыв о народной трагедии.
(Продолжение следует)
Продолжение - http://www.proza.ru/2015/01/28/866
Начало очерка - http://www.proza.ru/2015/01/28/838
Список литературы - см. в заключительной части очерка.