Не ставлю вопрос – как умирают книги? Это отдельная тема – в ней тоже несколько аспектов: и как они уничтожаются в библиотеках, и как их «коммерчески» редактируют до неузнаваемого состояния, а потом сводят на нет (например, история с русскими народными сказками), и как замалчивают в угоду политическому моменту(коммерческому, победам господствующей научной концепции и т.п).
Ставлю вопрос другой - как умирают произведения в том самом прямом смысле – как сказанное, написанное, художественно оформленное перестает быть востребованным даже коллекционерами и наукой в широком смысле, а становится всего лишь букинистической фактом-«штучкой», не представляющим ни коммерческого, ни художественного, ни даже коллекционного интереса?
Примерно так же, как… старый забор. До тех пор пока он оригинален и ярок , его берегут, его «читают», он выполняет функцию формирования пространства и времени, но как только он становится таким, как все (даже если сформирован стройным) появляются желания либо обновить, либо убрать вовсе. Обновить – это старые сюжеты наполнить новым содержанием, а убрать это убрать… Не интересны же сегодня «семейные повести» 50-х годов, в которых конфликт «женсовета» и коммунистического профсоюза с мещанскими устремлениями одного из членов рабочей семьи написан в интонациях монастырского устава шестнадцатого века обители святой Франчески депрессионного то ли советского городка то ли воеводства средневековой Польши. Для 50-х годов, когда повести семейные повести Трифонова после «государственной масштабной» литературы показались отдушиной для обывателя, тогда, конечно и «произведения конфликта женсоветов» были читабельны. Но недолго. Очень недолго. Пришла оттепель, и кондовая нравоучительность таких произведений уехала на свалку.
Есть примеры сложночитаемых произведений, но все же неумирающих. Назовем «Белые одежды» Владимира Дудинцева. Там до тридцать седьмой страницы читатель вообще, будто сидит в кладовке-лаборатории биологического института, а за стеной профессура разговаривает языком таким научным и таким непонятным, что книга кажется неподъемной! Потом читатель понимает – это же всего лишь художественный прием! В целом роман тоже не из легких ни по стилистике, ни по атмосфере, ни по коллизии событий и отношений героев. Но все же – он для читателя личное внутреннее открытие сохраняет. А потому жив.
Произведения умирают и другими типами смертей. Есть смерть эпигонская. См. «эпигонство». Это когда по прихоти самого ли автора, или по задумке его последователей начинают «дописывать» произведение. Рождается продолжение, которое в большинстве случаев хуже первичного. В основном продолжение опасно тем, что губит магнетизм – эмоционально развенчивает ситуацию, разрушает плотность смысла, и… в итоге вроде бы старое произведение есть, но его нет. Оно убито. Оно уже никогда не будет восприниматься в том самом первозданном варианте. Можно привести примеры такие: «Сокровища Валькирии» Сергея Алексеева (после второго тома надо останавливаться, но явно под заказ он пишет ещё три. И убивает весь магнетизм ). Или знаменитый фильм «Зимняя вишня». Весь сериал, который снят после фильма-оригинала – это есть «раскулачивание» философии «зимней вишни». И таких примеров много. Эпигонство не всегда деструктивно. Иногда оно вполне жизнеспособно ( примеры: цикл повестей про «Незнайку», фильмы «Брат» и «Брат 2»), но повторюсь – в большинстве случаев этот опыт не жизнеспособен и даже разрушителен.
Тут есть смысл пояснить ещё одну сторону эпигонства, связанную с попытками «дописать» известные мировые шедевры. Например, «Тихий Дон» дописывали несколько раз. Говорят, что нечто подобное делалось и с «Тремя мушкетерами» А.Дюма, и даже с «Войной и мир» Л.Толстого. Но эти «дописывания», вышедшие даже немалыми тиражами, все-таки не разрушили исходное восприятие «глыб». Почему? Думаю, что по двум основным причинам. Первая – техническая – все равно тиражи «дописываний» были меньше. Вторая причина – исходная установка при чтении. Она не была серьезной в принципе у любого думающего читателя. То есть он в принципе брался за такое чтение, как за эксперимент или стеб.
Но главной – ключевой причиной умирания произведений является разрушение мира произведения, когда мир «ТАМ» перестает быть интересным читателю… Почему-то напрашивается сравнение с «мирами» раскрученных, модных туристических маршрутов и громадной массы маршрутов, потерявших свой магнетизм. Например, неспокойный Дагестан перестал быть интересным даже со своими легендами, морем, росказнями про честь горцев и т.п. Он выпал из сектора внимания путешествующих. Но в отличие от произведения, реальная земля и реальные люди не вымрут – они есть и могут в определенном контексте истории снова стать интересными. С произведениями сложнее – там если мир выпал из поля интересов общества, то вернется он только либо в академическом ключе для узкого круга специалистов, либо буквально умрет, не давая больше возможности оживить его, т.к. материя его психологически не обоснована, а значит не войти в нее ни чувственно, ни логически…
В некотором смысле произведения даже слабого психологического типа, опубликованные в интернете имеют шансы выжить больше, чем изданные на бумаге. Почему? Правильно – за счет интерактивной части. Комментарии , рецензии под произведением являются магнетическими стимуляторами, словно расширяющими потенциал. Опять же – можно сравнить с усилением выступления юмориста, когда показывают смеющийся зал или фоном дают реакцию. «Слышание» реакции других людей формирует дополнительный магнетизм, помогает самому сформировать чувственную (хотя бы) реакцию. Зачастую лишь мгновенную. Но ведь правда – этого иногда достаточно…Часто это делают искусственно, но это работает.
Уверен, что на этот материал среагируют. Более того – приглашаю даже подискутировать над темой… Не потому, что текст «произведение». Нет – это скорее спонтанно возникшая идея «круглого стола» на заданную тему.