Рассказ о солдате срочной службы в СССР в начале семидесятых годов прошлого века. Солдате, который в качестве радиотелеграфиста обслуживает полеты курсантов авиационного училища.
В общем-то, грамотный, энергичный и честный паренек, но с большими амбициями, из-за которых ему и доставалось от командиров. Командиры часто объявляли ему наряды вне очереди. В основном на кухню.
О каком чрезвычайном происшествии идет речь, читайте дальше.
Нет, ураган нарядов вне очереди на кухонные работы, который обрушился на рядового Свиридова, берет свое начало не с восьмерки нарядов за «не очень резвый его подъем», как выразился командир взвода старший лейтенант Севенюк в порыве откровения одному из младших сержантов. И даже не с первой четверки нарядов, полученных им от командира взвода за то, что он не встал по утренней команде «Подъем!». Нет!
Начало внеочередных нарядов на кухню – это почти одновременный доклад двух его младших командиров командиру роты о качестве несения службы и поведении рядового Свиридова.
Непосредственным командиром рядового на радиостанции был командир отделения, начальник станции старший сержант сверхсрочной службы Шишов. В своем докладе он просил командира роты о присвоении Свиридову звания ефрейтор за отличное исполнение работ на радиостанции.
Сержант же сверхсрочной службы Ярков был помощником командира взвода и, таким образом, командиром Свиридова в подразделении. В своем докладе командиру роты он показал, что воинская штатная единица под названием Свиридов, такого-то числа, с такого-то и по такое-то время самовольно находилась на реке Хопер. И что по приказу Яркова, в подразделение эта единица идти отказалась.
Читатель, ну представьте себе духотой и жаром дышащий июльский полдень. На рядовом Свиридове мокрое от пота белье, закрытое плотной гимнастеркой и галифе, а ноги, обмотанные портянками, парятся в кирзовых сапогах. Река же Хопер с песчаным бережком и прохладной водицей совсем-совсем рядом. От силы метров четыреста от казармы. И у рядового Свиридова свободная послеобеденная минутка выдалась…
Ну как тут устоять?! Как тут не сходить на реку и не освежиться?!
И Свиридов, отслуживший в армии из трех лет почти уже два года, пошел.
Небо было безоблачное. Воздух тяжелой горячей массой неподвижно застыл над солдатом и окружающим его миром. Тишина вокруг прерывалась редким сонным щебетаньем птиц и неуверенным стрекотанием кузнечиков в глубине кустов и травы по бокам тропки, по которой Свиридов уже спускался на песчаный берег так желанного ему Хопра.
И тут на последнем повороте тропы из-за кустов вдруг появилась фигура. Свиридов сразу узнал в ней своего командира сержанта сверхсрочной службы Яркова.
Это был молодой ниже среднего роста и хлипкого телосложения паренек, который совсем недавно появился в роте, где служил Свиридов. Он быстро шел по тропе, торопливо застегивая пуговицы на своей гимнастерке и потряхивая влажной еще искрящейся на солнце шевелюрой. Занятый этим делом, Ярков еще не увидел Свиридова. Расстояние между ними – не более десяти метров. У солдата было только несколько секунд, разделявших его от встречи лоб в лоб с командиром, чтобы обдумать свои дальнейшие действия.
«А какие тут могут быть действия? – лениво успело проплыть в расплавленных жаром мозгах Свиридова, – Как по уставу…»
Встретились. Солдат, не глядя на сержанта, поднес руку к пилотке. Сержант в ответ сделал то же самое. Разошлись. Воинское приветствие прошло без осложнений, и солдат продолжил путь к реке. «Пронесло, как будто», – радостно мелькнуло у него в голове.
Видимо, у сержанта Яркова даже после купания в реке мозги еще были разжижены жарищей. Он прошел мимо солдата и, сделав еще шага три, вдруг очнулся: «Ведь это же Свиридов!» Обернулся и громко и грозно скомандовал:
- Свиридов, стой! Крууу-гом!
До поворота тропинки, после которого Свиридову открылся бы великолепный вид на плавно несущий свои прохладные воды Хопер, оставался всего лишь метр. Но принятая им к исполнению установка «действовать по уставу» безотказно сработала. Он остановился и, плохо соображая, что же происходит, развернулся через левое плечо на сто восемьдесят градусов и вопросительно уставился на сержанта.
- Куда это Вы направились, рядовой Свиридов?
- На Хопер, товарищ сержант, – вяло ответил солдат.
- Какой Хопер? Вы сейчас должны быть в подразделении на дежурстве! – удивленно и даже с некоторым негодованием парировал сержант.
- Товарищ сержант, сейчас искупаюсь и прибегу. Речка-то вот она, рядом, – просяще и даже жалобно произнес Свиридов.
- Отставить разговорчики и бегом марш в казарму! – твердо и с угрозой воскликнул Ярков.
- Товарищ сержант, ведь это займет всего десять минут времени! – умоляюще проговорил солдат.
- Отставить пререкания! Рядовой Свиридов, повторяю команду: бегом марш в казарму!
- Товарищ сержант, Вы же искупались, охладились, а я потный, липкий. Разрешите и мне освежиться?!
- За не выполнение команды объявляю рядовому Свиридову один наряд вне очереди! – отчеканил сержант, прикладывая ладонь к пилотке.
- Зря Вы так, Ярков, – вяло проронил Свиридов, развернулся на сто восемьдесят градусов и, не торопясь, пошел по тропке к реке.
И вот следующий день. В подразделении идет развод на занятия. В конце развода командир роты, стоя перед строем солдат и обращаясь к командиру взвода и командиру отделения, говорит:
- А этого товарища, - показывает на Свиридова, - нужно наказать. Отличник, понимаешь ли, и такое грубое нарушение дисциплины, как уход с дежурства и самовольная отлучка! Это же немыслимо! Это же чрезвычайное происшествие в роте связи! Надо, понимаешь ли, пресечь это! Показать другим солдатам, что им может влететь за такие проступки!
Начальник радиостанции Шишов принял в воспитательной работе над Свиридовым самое живое участие. Еще до утреннего развода, до этих слов командира роты. Вчера вечером, в день совершения Свиридовым этого «тяжкого преступления», он основательно поговорил с ним, взывая к сознательности и совести Свиридова. Да и сегодня с самого утра перед разводом на занятия он снова много говорил с провинившимся рядовым все по этому же поводу, уговаривая его извиниться за совершенный проступок. Но упертый Свиридов прямо и честно сказал ему, что наряды ли, гауптвахта ли – это для него не мера воспитания, что он уже вышел из возраста, когда его можно было ставить в угол, шлепая по заднице, и приговаривать: «А вот тебе! Чтоб не бедокурил!» И стоять там до тех пор, пока он не попросит прощения.
С развода Свиридов идет работать в складе гаража. Не успев еще как следует почувствовать всей прелести физического труда, его забирает командир взвода старший лейтенант Севенюк на разговор, который состоялся в одном из пустых боксов в гараже.
- Ну, что, Свиридов, рассказывайте! Я Вас внимательно слушаю.
- Товарищ старший лейтенант! Вы обо всем уже осведомлены, так что мне и добавить нечего.
- Хорошо. А почему Вы, рядовой Свиридов, считаете, что наряды и даже гауптвахта – это не мера воспитания для Вас?
Солдат попробовал было объяснить, почему он так считает, но куда там! Старший лейтенант вошел в раж. Он уже не говорил, а кричал, грубо матерясь, и рядовой предпочел больше отмалчиваться.
- Почему Вы пошли на реку самовольно?
- Хочу научиться плавать.
- А если б Вы утонули?..
Рядовой заикнулся было о том, что речка не широкая и не глубокая, что он хорошо держится на воде и что он надеется на свои силы. Но старший лейтенант и слушать ничего не хочет. Перебив рядового на полуслове, стал объяснять ему:
- Мало ли что может случиться в холодной воде! Судорогой ноги тебе свело бы, и амба. А мы бы бегали, искали тебя, вылавливали!? А что бы мы сказали твоей матери? Она же приедет и будет высказывать нам: «Что же вы, не могли сохранить жизнь моему сыну?! Куда же вы смотрели?» Что я тогда ей скажу, а?..
Свиридов, конечно, понимал, что доводы командира взвода убедительные. Тем более что рядовой еще до службы в армии слышал об утонувших из-за судороги. Да и сам был уже знаком с ней.
До призыва в армию он жил в городе, расположенном на берегу горной, быстротечной и холодной реки Кубань. По сути, в Кубани он и научился держаться на воде. Вот именно, держаться, а не плавать. Конечно, Свиридов знал названия стилей плавания. Но как правильно плыть хотя бы одним из них, он не умел, и плавал, в основном «вольным стилем».
Однажды он и один из его друзей решили проплыть по участку Кубани, где река с напором ударялась в гору и круто, почти под прямым углом, поворачивала влево. Кубань в том месте всегда свирепо бурлила. А метрах в пятнадцати от угла поворота вода грозно сворачивалась в большую диаметром не менее восьми метров воронку с быстро вращающимся углубленным центром, поглощавшим внутрь все, что туда попадало. И если плыть по середине реки, то неминуемо попадешь в эту воронку. Даже не доплывая до воронки пятнадцати метров, ты все равно угодишь в нее, так как не успеешь отплыть в сторону из-за сильнейшего течения реки в том месте.
Плывший за ним друг все-таки спасовал и в;время отплыл вправо, выбравшись на загроможденный валунами берег. И когда Свиридов, оглянувшись, заметил трусливый маневр своего товарища, течение реки уже снесло его в опасную зону. Юноше стало не по себе, и он тоже попытался уйти вправо. Хоть паренек и старался грести изо всех сил, он оказался сбоку от центра зловещей воронки всего в трех метрах. Почувствовал, что его ноги стало втягивать в центр воронки, опуская всего его на дно реки. Вспомнил советы старших, набрал в грудь как можно больше воздуха, поднял руки вверх и, не сопротивляясь, ушел под воду.
Под водой на пловца действовали две мощные силы. Одна сила – сила сильного течения тянула его верхнюю часть вниз по течению, а другая – сила вихря воронки, не отпуская, тянула его ноги на дно реки и к центру воронки. Выпрямленное тело юноши с поднятыми над головой руками, медленно опускаясь на дно, стало все больше и больше принимать горизонтальное положение.
Как только Свиридов почувствовал, что эти две мощные силы примерно уравновесились, он молниеносно по-лягушачьи сильно и одновременно гребанул руками и ногами по направлению тянущей его по течению силы. Почувствовал, что оторвался от воронки, и благополучно выплыл на поверхность реки уже метрах в пятнадцати от нее.
И вот тут-то, то ли от переохлаждения, то ли от нервного напряжения, и схватила судорога икроножную мышцу его правой голени. И хотя его стремительно несло в бурном потоке, и правая нога сильно болела и не повиновалась, паренек был спокоен. Ведь до правого берега было всего метров семь, и он знал, как бороться с судорогой.
Загребая руками и левой ногой, Свиридов подплыл к берегу, вышел из воды и лег спиной на камни. Согнул правую ногу в колене. Затем вплотную приблизив бедро к животу и ухватившись обеими ладонями за пальцы стопы, сильно прижал стопу к кости голени, растягивая таким образом пораженную судорогой икроножную мышцу.
Через тридцать-сорок секунд боль в мышце утихла, а через минуты полторы-две он уже шел по берегу навстречу спешившему к нему другу.
Но не будет же солдат рассказывать все это «старлею»*. Зачем ему это? Командиру нужно только одно, чтобы воинская штатная единица, именуемая «рядовой Свиридов», осознав свой проступок, раскаялась в содеянном.
А ведь рядовой-то ходил на Хопер не только охлаждаться, но и выполнял приказ из округа, целью которого было научить солдат плавать…
В эти жаркие июньские и июльские дни Свиридов ходил на Хопер довольно часто. Он учился плавать грамотно. Будучи еще студентом техникума, видел, какие движения руками и ногами делают профессиональные пловцы. Запоминал, повторял их, плавая в Кубани. А теперь, когда пришел приказ из округа научить солдат и курсантов плавать, стал усиленно тренироваться.
Тренировался он еще и потому, что еще с детства в память его врезались слова цыганки, которая, гадая его матери, сказала, что сын ее умрет от воды.
Он уже неплохо плавал стилем «брасс», «баттерфляй», «на спине». Только вот стиль «кроль» не поддавался. Руками-то он греб нормально, а частые движения ногами не получались.
Старший же лейтенант продолжал отчитывать своего подчиненного. Стал говорить ему о том, какое это будет пятно на роту. И не только на роту, но и на полк тоже.
- Свиридов, ты должен осознать, что такие выходки в армии – это бардак! Они просто недопустимы!.. Это позор для всей нашей войсковой части!.. Да и для всего училища, в конце-то концов!..
- Да осознал я уже все, товарищ старший лейтенант! – со скорбным выражением лица выговорил рядовой.
- Это хорошо, что осознал. Тогда скажи, если плохо плаваешь, то почему не хочешь ездить на реку вместе со всеми?
- Вместе со всеми я могу научиться лишь тонуть! – взорвался солдат.
- Это почему же? – возмутился командир.
- Потому что, чтобы хорошо плавать, нужно каждый день проплывать, по меньшей мере, километров по восемь! А со всеми вместе я могу попасть на реку раз, ну, от силы два раза в месяц. Да и то, разрешают плавать только несколько минут на участке в двадцать метров длиной и в один метр двадцать сантиметров глубиной у самой дальней границы этого участка.
- Вы, что, не согласны с приказом начальника училища?
- С каким?
- На счет организации купания курсантов и солдат?
- Я знаю о приказе из округа: научить солдат плавать. Но я не вижу выполнения этого приказа!
- Ну, Вы согласны или не согласны с приказом начальника училища? – настаивал старший лейтенант.
- В нем я не вижу мер, способствующих обучению солдат плаванию.
- Значит, Вы с ним не согласны?
- Можете считать так.
- Значит, Вы отказываетесь его выполнять? Значит, Вы его игнорируете? Так, что ли?
- Да, да!.. – раздраженно ответил рядовой.
- Идите и доложите генералу**!
- О чем доложить?
- Идите и скажите ему, так, мол, и так, я отказываюсь выполнять Ваш приказ.
- Сейчас идти?
- Да.
- Я пошел.
И Свиридов действительно пошел в администрацию училища. Но генерала он не нашел. В приемной ему ничего вразумительного не сказали по поводу того, где сейчас находится начальник училища и когда он будет на месте.
Рядовой пришел в подразделение доложить о результате своего похода. Там у него снова состоялся «душевный» разговор с командиром взвода:
- Ну, как, были у генерала?
- Нет, я его не нашел.
- Гы-гы-гы! – заржал старший лейтенант. – Ты его и не искал. – Удовлетворенно пропел он.
- Почему?
- Да если бы ты захотел его найти, то обязательно бы нашел! – скаля зубы, с издевкой выговаривает командир взвода.
- После обеда пойду к генералу на квартиру. Я уже предупредил секретаря в приемной!
Севенюк, молча, как баран на новые ворота, смотрит на солдата. Он ошарашен ответом рядового и не знает, что сказать солдату. Наконец, после некоторой паузы изрекает:
- Ну, иди, обедай.
После обеда подразделение, где служил Свиридов, переходило на новое место жительства. Естественно, он, как и весь личный состав, был занят тем же. Солдаты перетаскивали свое имущество в другое помещение. Расставляли там шкафы, кровати, тумбочки. Подметали и мыли полы в старом помещении.
Часам к шести вечера его вновь вызывает к себе командир взвода, и проводит с подчиненным беседу в духе взаимопонимания. В этой беседе старший лейтенант, как бы, между прочим, проронил, что не собирается его наказывать за самовольное купание в реке да и начальника училища из-за этого не нужно отвлекать от серьезных дел.
Свиридов был активным бойцом. Сам «напрашивался» на общественную работу. Был сначала как бы случайным членом и художественной самодеятельности, и редколлегии стенной газеты в роте. Но когда в коллективе увидели, что у него неплохо получается с художественным чтением стихов, с рисованием карикатур и с сочинением сатирических четверостиший, то с радостью стали поручать ему задания как штатному члену.
В карточке взысканий и поощрений после этого у него стали появляться благодарности.
Может быть, поэтому командир взвода не стал наказывать солдата? А может, еще по каким-то лишь ему известным соображениям. Только после такой теплой беседы рядовой Свиридов с энтузиазмом стал готовить к выпуску очередной номер ротной стенной газеты «Прожектор».
После беседы со старшим лейтенантом последовал разговор с начальником станции Шишовым, который сообщил:
- Командир взвода отдал тебя в мою власть. Но наказывать тебя я не собираюсь и не буду. Думаю, что ты и так все отлично понял. Ведь с тобой говорили на русском языке?!
Рядовой, естественно, подтвердил последнее. Так как оба командира и в самом деле обращались к нему на русском языке, то есть, с матерщиной.
Потом было что-то вроде строевого собрания, на котором командир взвода подвел итоги социалистического соревнования. Рядовой Свиридов оказался в числе отличников, что, конечно, подействовало на него очень и очень нехорошо. Он был борцом за справедливость и, обращаясь к командиру отделения, спросил:
- Почему я отличник? Самовольщик и вдруг – отличник?!
- А ты чего расстраиваешься? Считают тебя отличником – молчи, нет – тоже не рыпайся!
Интересная философия, черт бы побрал, думает рядовой, и говорит:
- Да не могу я, товарищ старший сержант! Как это так, грубое нарушение и отличник? Ведь эти две вещи несовместимы!
Шишову – лет сорок-сорок пять. Это был крепкий коренастый рыжий мужик, грамотностью особо не отличавшийся. Витиевато матерился и любил поговорки, которых у него на любой случай – хоть пруд пруди. Но часто повторяемыми были: «Меньше летаешь – дольше живешь!»; «Хорош – девкам, а бабам – мало!»; «Начальство не хвалит – хвались сам!»; «Шилом море не согреешь, членом душу не спасешь!» и им подобные.
Вот и сейчас он выразился довольно своеобразно:
- Брось ты херовину пороть! Ну, чего ты в бутылку лезешь? Зачем ты рыхлеешь так сразу?
- Но ведь это же, правда, так…
- Хватит! Раз говорят, что ты отличник, значит, ты – отличник! Вот и весь разговор, – оборвал сверхсрочник рядового.
«Да-а-а… Интересно, – подумал подчиненный, – видимо, надо соглашаться»:
- Ну, что ж. Раз так, значит, я отличник боевой и политической подготовки!
Через день Свиридов узнал, что все сдавшие на ІІ-ой класс радиотелеграфиста, получили надбавку к солдатскому денежному обеспечению. Он тоже сдал на ІІ-ой класс радиотелеграфиста, но надбавки не получил. Ротный старшина разводит руками и пожимает плечами. Командир роты пообещал завтра же все выяснить и утрясти. Однако самым деятельным оказался начальник радиостанции Шишов. Он полдня бегал, у кого только можно было, узнавал о проблеме своего подчиненного. И хоть все его благородные порывы оказались пустыми, все же они у него были…
Выяснилось, что в полковом приказе №165 о присвоении ІІ-ого класса радиотелеграфиста фамилия Свиридова отсутствовала. Хотя в его удостоверении о классности была сделана запись о присвоении ІІ-ого класса радиотелеграфиста. Почему это произошло, объяснить никто не мог, а командир взвода ушел в отпуск.
Командир взвода вернулся из краткосрочного недельного отпуска. Солдат, не откладывая дело в долгий ящик, спрашивает у него:
- Товарищ старший лейтенант, кто проставлял в удостоверениях классность и на основании чего?
- А в чем дело? Чем Вы недовольны?
- Дело в том, что запись в моем удостоверении не соответствует действительности. Человек, выполнявший эту операцию, был невнимателен.
- Ну-ка, дайте, я посмотрю, – сказал он, краснея.
- Пожалуйста.
- А что здесь неправильно?
- Запись была бы абсолютно верной, если бы в полковом приказе №165 значилась моя фамилия. Так как таковая там не значится, следовательно, этот документ – липа. А за липу, как известно, бьют.
Выговаривая все это, Свиридов видел, что командир взвода волнуется. Лицо его, что называется, играло, изменяясь в цветах от белого до пунцово-пылающего.
- Ладно, сделаем, – вертя в руках удостоверение классного специалиста рядового Свиридова, проговорил он.
Но что-либо сделать, уже не удалось!..
И когда мать написала Свиридову о проблеме с пенсией ей по инвалидности, то сын по поводу доплаты за классность так отозвался: «…Во-вторых, боюсь я, что с пенсией у тебя получится точно так же, как у меня с деньгами за 2-ой класс. Так и не отдали мне ежемесячные 10 рублей (новыми), зажали, наглецы. Жалобу начальнику части писал – бесполезно! Разговаривал на эту тему с командиром роты. Так это втянет голову в плечи, разведет руками: «Ну, пиши жалобу Председателю Совета Министров! Что я могу поделать? Виноват штабной офицер, который сейчас работает в Москве, чай с коньяком попивает и обо всем на свете позабыл!..»
Однако за совершенные проступки надо отбывать наказания. И вот теперь, читатель, повествуем непосредственно об обрушившихся на рядового Свиридова внеочередных нарядах.
Дней через десять после самовольной отлучки на реку Хопер он был в плановом наряде по штабу полка. Утром перед завтраком он забежал в казарму умыться. Подошел к своей тумбочке и увидел, как из нее на пол летят его вещи: майка, газеты, свертки. Орудует командир взвода, старший лейтенант Севенюк. Рядовой поднимает с пола пару аккуратных сверточков и, обращаясь к командиру, говорит:
- Чем же не нравятся Вам эти сверточки?
Старший лейтенант вытаращивается на него глазищами и, размахивая руками, зло кричит:
- Я Вас, кажется, сюда не просил!
Солдат молчит, стоит в растерянности, не зная, что ответить, а командир взвода продолжает уже спокойнее:
- Вот когда я приглашу Вас, тогда и будете задавать такие вопросы.
Наконец, Свиридов обрел дар речи:
- Но ведь я Вас тоже не просил этого делать!
В ответ еще громче и грубее:
- Вы поняли меня? Когда Вас пригласят, тогда и будете давать советы! Пока что я их у Вас не прошу, и вообще не просил Вас подходить сюда!
Разжигаясь, рядовой парирует:
- И я Вас не просил выбрасывать вещи из тумбочки!
Короче, дело кончилось тем, что старший лейтенант вывалил на пол из тумбочки все ее содержимое и ушел, пригрозив рядовому нарядами вне очереди за беспорядок в тумбочке.
В последнее время рядовой Свиридов был перегружен общественной работой. То срочный выпуск стенных газет, то подготовка концертов художественной самодеятельности, где он был уже не только выступающим, но и ведущим концерты.
Стенные газеты он выпускал в основном сам, засев по вечерам в ротной «Ленинской комнате»***. Там же проходили и репетиции номеров художественной самодеятельности. Но все это было до отбоя. А Свиридову нужно было еще составлять программы концертов, запоминать названия и суть номеров, имена исполнителей и их последовательность, учить стихи, делать выписки интересных мест из писем товарищей и родных. Все это требовало тишины и уединения. И это солдат делал уже после отбоя.
В одном из писем своему служившему тоже другу он так и писал: «За неимением времени приходится просто регистрировать получение писем. Жаль, конечно, но что ж поделаешь! Вот уже полторы недели я ложусь спать в час или два ночи. Комсомольская суматоха…».
На следующий день после разгрома содержимого прикроватной тумбочки командир взвода решил поговорить со Свиридовым. Вызвал его в радиокласс. Разговор он начал с вопроса, почему рядовой в пятницу, четыре дня тому назад не встал по команде «Подъем!»
- Не слышал команды, - ответил солдат.
- Врешь!
- Оскорбление, - заметил подчиненный.
- Почему грубишь?
- На грубость отвечаю тем же.
- Ну вот, на первый раз объявляю тебе четыре наряда вне очереди! – разъяряясь, выпалил командир взвода.
- Есть, четыре наряда вне очереди.
- А там посмотрим.
- Что ж, посмотрим. И на губу**** схожу! – в запале ответил рядовой.
Каждый раз, ложась спать поздней ночью, рядовой Свиридов и в самом деле не слышал команды «Подъем!» О своей занятости он так писал друзьям:
«…Сейчас времени, которое раньше я мог использовать на сочинение стишков, на мечтание, на мышление и даже на художественную литературу, почти нет и не будет, очевидно, до дембеля*****».
Возможно, систематическое недосыпание сделало его нервозным, а может, он думал, что раз командиры знают о его общественной работе, то должны знать и о его недосыпаниях в связи с этим. И потому вел себя с ними не очень тактично?..
Со времени последнего грубого разговора с командиром взвода прошло всего три дня. Свиридов вновь проспал и не поднялся по команде «Подъем!» Разбудил его командир отделения сверхсрочник Шишов, носивший уже погоны старшины. Он же и доложил об этом командиру взвода. Не встал по команде «Подъем!» и рядовой Шарипов.
Идет развод на занятия. Командир взвода командует:
- Рядовой Свиридов и рядовой Шарипов, выйти из строя на три шага вперед!
- Есть! – Оба солдата выходят из строя.
- Вы, почему не встаете по команде «Подъем!»?
Татарин Шарипов был флегматиком. Ответа от него пришлось бы ждать долго. Свиридов был шустрее и смелее. Поэтому первым ответил он:
- Не слышал команды, товарищ старший лейтенант!
- Вас, что специально будить надо?
Провинившиеся молчат.
- Старшина, Шишов! Будете приходить к подъему! – продолжает Севенюк.
- Да я уже говорил Свиридову…
- Повторяю. Будете приходить к подъему!
- Так точно, товарищ старший лейтенант! Буду приходить к подъему! – откозырял Шишов.
- Будете будить Свиридова! А за то, что он не встал сегодня по команде… Взвод! Ррравняйсь! Смирррно! Объявляю рядовому Свиридову четыре наряда вне очереди!
- Есть, четыре наряда вне очереди! – чеканит солдат.
- Встать в строй!
- Есть, встать в строй!
Шарипову было объявлено только предупреждение…
После этого Свиридов забеспокоился. Самолюбие его взыграло. Что он, скотина, что ли? Нет, надо и командира взвода «воспитывать»! И решил попросить помощи у своего товарища комсорга роты. Тот встретил наказанного солдата веселым заразительным смехом:
- Ха-ха-ха-ха! Восемь нарядов вне очереди! – хохотал комсорг роты. – Вот это он тебе закатил!!! – И, тыча в грудь рядового указательным пальцем, продолжил. – Ты сейчас ходишь, как мокрая курица, а что дальше будет?
- И тебе смешно?! – возмутился Свиридов.
- А что ж мне, плакать что ли?
- Да тебе как секретарю первичной комсомольской организации поинтересоваться надо! Ни с того, ни с сего твой комсомолец получает восемь нарядов вне очереди. Ни одного взыскания, и вдруг – бабах!!!
- Ты что, серьезно?
- Нет, шучу! Собирай комсомольское бюро!
- Я вообще-то думал собрать, а потом, вижу, ты и так херовенько выглядишь. Решил не трогать тебя.
- Брось телячьи нежности! Собирай бюро!
- Что ж, готовься! Бюро будет!
И вот ротное комсомольское бюро с повесткой дня: «Персональное дело комсомольца Свиридова». На комсомольском бюро Свиридов своими высказываниями, как ему казалось, в упор расстреливал командира взвода. Он говорил не только об унижении и оскорблении, которым подвергался со стороны старшего лейтенанта, но также о недостатках в системе политзанятий в роте связи.
Старший лейтенант в роте был человеком новым. Сказать по правде, был он самым обычным человеком. И псих немножко, и грубиян, и матерщинник. Проскальзывала у него иногда и тупость…
А Свиридов со своим блестящим среднетехническим образованием всегда говорил, что думал, и был еще и острым на язык. Запросто мог подковырнуть своих не отличающихся грамотой командиров.
Выступление рядового было ошеломляюще неожиданным. Это было ново. Это было неприемлемо существующим порядком, существующими и поныне формой и системой отношений в армии! Его никто из командиров не хотел слушать. И первым стал выказывать свое нетерпение майор, командир роты. Да-да! Тот самый, как когда-то писал своим друзьям Свиридов, более демократичный командир!
По-видимому, и у него возникла такая мысль, что вызван рядовой Свиридов на бюро, чтобы плакать, раскаиваться, заверять. Но … этого никто, в том числе и он, пока от рядового не услышал.
Выступление солдата не понравилось ему с первых фраз:
- Итак, товарищи, вы хотите знать, как это было? Что ж, слушайте! Я расскажу… – начал высказываться рядовой.
Как человек более независимый, знающий свое место не только в системе связи, но и в полку, знающий свои права и обязанности, майор прервал Свиридова на этом слове:
- Да не расскажу, а доложу!
Этим самым командир роты потребовал от солдата выполнения им уставных формальностей.
Взяв такой курс, он теперь часто почти ежеминутно перебивал рядового. Но Свиридов говорил и говорил. И слова свои подтверждал фактами. Командир роты стал прислушиваться, и даже реплики стал высказывать: «А что мы можем сделать?» или «Ну, это не наша вина!»
Наконец майор не выдержал:
- Что ты жалуешься? Ты что, хочешь, чтоб за самовольную отлучку тебя по головке погладили?
«Ага! Вон оно что! Теперь ясно, откуда пошли ко мне придирки и эти внеочередные наряды!» – подумал рядовой и в волнении произнес:
- Товарищ, майор, ведь мне дали слово! Не перебивайте!.. Председатель! – обратился он к сидящему тут же рядом растрепанному, красному, взъерошенному комсоргу роты.
- Так, по-твоему, выходит, что все кругом виноваты, и один ты прав! – не слушая, продолжает майор.
- Да виноват я! Виноват в том, что был в самовольной отлучке, опозорил тем самым весь коллектив системы связи, виноват, что не навел порядок в тумбочке, что не встал по команде «Подъем!» Ну а к чему оскорбления? Зачем же, видя человека только пять минут, утверждать, что человек этот, «только была бы такая возможность, прямо здесь, в военном городке, вон под той вон сосной, не раздумывая, задует любой бабе»?.. За совершенные мною проступки я уже наказан. Зачем же еще и унижать меня? Утверждать, что все мои действия – это только показное, что в действительности же я весь сгнивший? А разве не оскорбление ржание командира взвода: «Побоялся! Гы-гы-гы! Если б ты хотел, ты б нашел генерала!»?
Неизвестно, как командир роты, все же остальные командиры, присутствовавшие на бюро, так и не захотели понять солдата. Стали задавать отвлекающие вопросы, высказывать свое осуждающее мнение. Одним из последних подытожил заседание комсомольского бюро замполит роты:
- Товарищ Свиридов, почему Вы все время увиливаете, сваливаете всю вину на других, сбиваете с толку сидящих здесь товарищей? Ведь это нехорошо. Это очень нехорошо!
Солдат задает замполиту роты встречные вопросы:
- Так как Вы знаете суть дела, то скажите мне, что нужно было сказать с этой трибуны? Как я должен был вести себя здесь? Плакать, просить пощады, клясться, стуча кулаком в грудь, что этого не повториться?..
Все это осталось без ответа. А молчанье, как известно – знак согласья. Поэтому, в конце концов, рядовой, чтобы быстрее закончить надоевший уже ему разбор, так и сделал: поклялся, что этого не повториться.
Закончилось бюро решением о выговоре комсомольцу Свиридову за недостойное поведение.
Неделя прошла более или менее благополучно. Командир взвода даже стал здороваться с рядовым Свиридовым за руку! Для солдата было важно то, что комвзвода понял: ему нужно подучиваться, что он уже несколько устарел со своими методами воспитания, что солдаты сейчас немножко грамотнее тех, с которыми он имел дело пять лет назад.
В начале августа Свиридову исполнился двадцать один год. Настроения у него не было. Зато были раздумья. Раздумья, которые он выписывал в строчки стиха, так и названного им:
РАЗДУМЬЯ
Мир - широк и глубок. Скажешь ты, дорогой человек, -
Нет границ! Нет пределов! Чтобы в наш-то, двадцатый век
Оглянись-ка, дружок, Ты стал подобен зверю?»
Да возьмись-ка за дело! «Чушь, гнильё, панихида, –
В этой бездне Вселенной –
пылинка Скажешь, друг, - твое лопотанье!»
Трехмиллиардная планета! И добавишь ещё ты ехидно:
Вот и кажется, шевельнись, «К службе ты приложил бы старанье».
ногою двинь-ка –
Тю-тю! Земли нашей нету!.. Нет, друзья, я не верю в Бога.
Но посмотри-ка, дружок на
историю нашу. Да и вам не всем поверю я…
Что ты видишь там, за спиной? До чего ж ещё жизнь убога…
Многих страшнейших войн пашни Так и хочется спеть: «Алилуя, веруя!»
И миллионов убитых вой!.. Похоронный звон? Возможно.
А сегодня я сам скажу,
что я вижу, Но не все же вам время пить!
Что я слышу и что ощущаю… Порою не только можно,
Пусть никто не дает мне визу, Даже нужно в глаз, а не в бровь
вас бить!
Все равно расскажу! Помешаю? Отряхнитесь же вы, встрепенитесь!
Это я-то?! Микроб Вселенной?! И меня поднимите на ноги!
Бросьте, друзья! Ведь это смешно! Годы трудные да былые, вернитесь!
Ведь я… пусть даже военный… Укажите нам путь да заново!
Для Неё и в Ней я - ничто!.. Позарастали ведь стёжки-дорожки,
Множество потрясений
выдержала Планета! Где проходили Ульянова ножки.
И уже не может радостной стать. Позаплывали жирком формализма
Лежу на Земле я и вздохи
слышу об этом: Идеи (великих людей!) коммунизма.
«Нету силы моей одержимых
сдержать!» «Ну, а «Программа», ну, а «Восток»?»
Исхаркал я Её беднягу! -Скажешь ты смело в ответ, паренек.
Истоптал я Её сапожищами! Все это так. Но этого мало.
Захочу – возьму и лягу, Где же ты сам-то? На шеи у мамы?!
Захочу – обхвачу ручищами! Вот она – истина, черт бы побрал!
Стонет бедная, но терпит Попробуй, не согласись ты с нею!
Меня – гниду, микроба… Учился – мамашу все обирал,
Друг, ты сегодня поверь мне! Женился – опять гнешь ей шею!..
И Ей поверь! Приляг, попробуй! Когда ж Созидателем будешь ты?
Исплевал я планету – Землю, Когда ж назовут тебя Творцом?
Осопливел Её - чахоточный! Ведь суть «Программы»
для тебя – мечты,
Слышу стоны Её, а не внемлю… А что уж есть, то сделано отцом.
А ты помочь Ей хочешь ли? Пора бы уж нам старьё к
чертям, поверьте,
…Не могу Ей помочь ничем я. Снести, смести с лица Земли!
Ведь живя средь зверей Вселенной, И пусть он (капитал) хвостом
не вертит.
Зверем стал я и сам. «Не верю, - Земные мы, должны мы жить!!!
А вот уже на следующий день Свиридов снова отхватил наряд вне очереди. За опоздание в строй – так объяснил причину его командир отделения старшина Шишов, объявивший рядовому этот наряд.
С тех пор солдат стал «гнить на кухне»… Командир отделения так и пообещал ему, и все последующие внеочередные наряды объявлялись рядовому на работу в кухне.
А вообще-то главным принципом работы начальника станции с подчиненными было насилие. В своих разговорах с рядовым он все чаще и чаще упоминал о политике с позиции силы в отношении воспитания. И в доказательство преимуществ таковой приводил ему ряд примеров.
Каждый объявленный солдату внеочередной наряд старшина идеологически подкреплял теперь притчей, которую считал мощнейшим воспитательным средством.
- Запомни, Свиридов, я тебе добра желаю, потому и гоняю на кухню. Вот послушай такую байку:
- Захотелось как-то цыгану выпить, а в магазин идти неохота. Послать десятилетнего сына боится. Тот может деньги прикарманить, а ему соврать, что босота отняла. Думал, думал цыган и придумал. Подзывает сына и начинает бить его, приговаривая: «Где ты шлялся в прошлый раз и почему ты соврал мне, что деньги, которые я давал тебе на водку, у тебя отняли?» Цыганенок плачет, кричит, что он нигде не шлялся, что не врал отцу, что у него никто денег не отнимал, что отец никаких денег и не давал ему. Цыган перестает бить цыганенка и говорит, гладя мальчика по голове: «А и вправду, я ведь еще не посылал тебя за водкой. На, возьми деньги и принеси мне бутылку».
В заключение старшина раскрывает смысл, мораль этого примера.
- Вот видишь, даром, что цыган, а ведь правильно делает! После взбучки цыганенка он совершенно уверен, что и цыганенок будет послушным, и деньги он не украдет, и водку цыган получит вовремя.
Через три недели «гниения на кухне» Свиридов вздохнул с облегчением:
- Ну вот, кажется, и отработал все внеочередные наряды.
И вдруг, опять не повезло! Снова три наряда вне очереди!
Дело было в конце августа утром. После завтрака, как всегда, рота строилась у столовой. Было необычно прохладно. Голоса солдат, стоящих в строю:
- Ну, пошли, что ль, сержант!
Подал голос и Свиридов:
- Что ж здесь торчать-то? Давай, сержант, командуй!
- Это, кто там? Свиридов опять недоволен? – слышит он голос сержанта сверхсрочной службы Ускова, заменявшего старшину.
- Да, недоволен, ; отвечает тот спокойно.
- Успокойся!
- Чего ж успокаиваться? Все в строю, веди роту! Кого ждем-то? – говорит солдат уже с нетерпением в голосе.
- Замолчи! – взрывается Усков.
- И молчать нечего. Ведь мерзнем за зря.
- Да ты знаешь, с кем ты разговариваешь?! – со злом выбрасывает Усков.
- Конечно знаю. Ну, что, сказать, что ли? – Усков молчит, а Свиридов продолжает. - С Усковым я разговариваю.
Сержант вытаращил на рядового свои кругляши. Сосед в строю, обращаясь к Свиридову, шепчет:
- Что это он к тебе придирается?
- Да ну его на фиг! Он с утра сегодня чокнутый! – так же шепотом отвечает Свиридов.
Голос Ускова:
- Рядовой Свиридов! Выйти из строя на три шага вперед!
Солдат выходит. Усков командует:
- Рота-а-а! Р-р-р-няйсь! Смир-р-рно! За грубость с командиром объявляю рядовому Свирдову три наряда вне очереди на разные роботы!
Свиридов стоит. Усков молчит. Свиридов молчит тоже, потом поворачивается к сержанту со словами:
- Ну, а дальше-то что? Или так и будем стоять?
- Повторите! – спохватился Усков.
- Еще один наряд вне очереди, но повторять я не буду.
- Хорошо! Буду ходатайствовать перед командиром! Становитесь в строй!
- Есть, стать в строй!
Конечно, отработка через день нарядов, продолжавшаяся в течение полутора месяцев сильно угнетала Свиридова. Ему было уныло, грустно и до тошноты печально. И он вспомнил о Валентине Петровне, учительнице математики, которая учила его в 5-7 классах. Симпатичной тогда еще молодой девушке, только что пришедшей из института и нравившейся, наверное, не только ему, а и многим другим школьникам.
Он учился хорошо. Ему сравнительно просто давались все школьные предметы. Был отличником. Но более всего ему нравилась математика. Может быть, даже потому, что преподавала ее Валентина Петровна.
После окончания учебы в седьмом классе с похвальной грамотой он был зачислен без экзаменов в машиностроительный техникум. Семья его жила очень и очень бедно. С матерью и сестрой он жил в крохотной глинобитной без потолка и пола лачужке на одну зарплату матери-чернорабочей. Поэтому и не стал дальше учиться в школе, а пошел в техникум только лишь из-за того, что там платили стипендию.
Несмотря на то, что школа, в которой Свиридов учился, и техникум находились недалеко друг от друга, с Валентиной Петровной они не встретились ни разу за все четыре года учебы его в техникуме.
Во время своего солдатского отпуска в мае он случайно встретился с Валентиной Петровной на танцевальной площадке в центральном городском парке. Чувствовал рядовой себя уже давно возмужавшим, и, встретив Валентину Петровну, увидел в ней красивую молодую женщину. Разговорились, нахлынули воспоминания, стали танцевать. Ему передались ее грусть и одиночество. В этот вечер он проводил ее домой. Валентина Петровна извинилась, что не приглашает его к себе: однокомнатная квартира в полуподвале, больная мама…
Прощаясь со своей любимой учительницей, солдат пообещал писать ей письма. А тут не только паршивое настроение, но и повод: начало сентября. И Свиридов написал:
«Здравствуйте, Валентина Петровна!
Со времени нашей встречи прошло довольно-таки много времени, утекло большое количество воды, короче, как в нашей личной жизни, так и в жизни всего человечества произошли некоторые изменения – неумолимый закон природы – одно отмирает, другое нарождается; одно молодеет, другое стареет...
За это время, Валентина Петровна, могли измениться и Ваши обо мне суждения: «А!.. Наговорил… обещал писать… как и все… Пустой звук!» И это вполне естественно.
Извините. Было лето. Были каникулы у школьников, а у Вас, соответственно, – отпуск.
Но вот лето пролетело. Прошла уже первая неделя нового учебного года. Поздравляю Вас, Валентина Петровна! Желаю Вам максимум успехов в обучении и воспитании детишек, ну, и личных, конечно. Ведь они (личные успехи) так здорово влияют на общественную отдачу!..
А теперь о мелочах житейских, т.е. о том, чем жив человек.
Мнение командиров – после отпуска я здорово изменился в … худшую сторону. Дисциплины ни грана, грубиян и вообще Свиридов уже не Свиридов.
Не оправдываюсь, однако в опознавании того, другого Свиридова немалые заслуги имеет новый командира взвода, с которым встретился я по прибытии в часть из отпуска. Человек он, как человек, как большинство советских военных людей: груб, туп порою, и, естественно, матерщинник. Столкнулись мы с ним и разошлись. Я – с восемью нарядами вне очереди, полученными от него, а он – с презрительной ухмылочкой, говорящей: «Что, брат, съел? Тут, брат, не прошибешь!..»
Армия и единоначалие – это две тесно связанные вещи. Единственная более или менее демократическая организация здесь – комсомол. Встречаемся еще раз с ним на комсомольском бюро роты. Несмотря на отчаянные попытки некоторых товарищей провести заседание на армейских принципах, я все же указал на некоторые особенности характера командира взвода.
Выступление мое было ново, неожиданно и неприемлемо. Поняли меня всего двое: ротный комсорг, который всегда меня понимал, да с величайшими потугами командир роты.
Фортуна улыбнулась. Стал и я почаще улыбаться. Беседы с командиром роты, в которых он, прибегая к цинизму, знакомит меня с некоторыми истинами; выпуск сатирической газеты, где я и карикатуры рисую, и едкие саркастические стишки пишу, и редактирую заметки сослуживцев; выполнение комсомольского поручения (помогаю пионерам школы-интерната в оформлении стенда о кораблях-спутниках); беседы с замполитом полка – все это до некоторой степени уравновешивает меня и подтверждает мысль, что все люди двуногие и одноголовые…
Но, увы!.. Пока нам необходима армия, как, впрочем, и само государство, до тех пор один одноголовый будет ставиться на две, три, а, может быть, и четыре головы выше другого, точно такого же одноголового. Однажды в споре я заявил командиру роты:
- Вот это-то и возмущает, товарищ майор, что Вы лично имеете массу прав и возможностей требовать соблюдения этих прав от подчиненных, а я да, кстати, и любой солдат, совершенно бесправные, имеем только массу обязанностей!..
- А как же? Армия – есть армия! Государство – аппарат угнетения, которого не будет лишь при коммунизме! – был ответ майора.
Правда, ответ его и грубоват, мне кажется, и не убедителен (ведь от коммунизма нас отделяют всего-навсего два десятилетия , поэтому людей коммунизма нужно растить уже сейчас!).
Всегда улыбаться тоже плохо, поэтому налетевшему облаку омраченности (получил еще три наряда вне очереди) я был до некоторой степени рад. Получил я их от сержанта за то, что на его вопрос: «С кем ты разговариваешь?» – ответил: «С Усковым» (фамилия сержанта), так как и в самом деле диалог я вел с ним. Но это было не по армейской форме, не по уставу.
Не беда! Все наряды я уже отработал, а снять с меня взыскания теперь даже нужно, потому что по предложению и совету командира роты меня протащили членом комитета ВЛКСМ полка…»
Вот и все, читатель, и о чрезвычайном происшествии в роте связи, и о буре внеочередных нарядов, обрушившихся на рядового Свиридова. На этом, видимо, все и закончилось, потому что перед ноябрьскими праздниками он в письме одному из своих друзей писал:
«Я вновь отличник УБП , даже больше, я патентованный отличник – ефрейтор, черт бы побрал… Ну, да фиг с ним! Основное то, что за промежуток времени в четыре недели я участвовал в четырех самодеятельных концертах. В двух из них - с выездом в город.
Дабы мастерство мое по части чтения стихов со сцены все время развивалось – записался в кружок художественного чтения. Ведет его режиссер местного драмтеатра.
Потихоньку наживаю политический капитал. Выступаю на всевозможных сборах, заседаниях, собраниях, совещаниях, митингах. В целях повышения политического кругозора и ораторского мастерства я подал заявление на поступление в вечернюю партшколу при парткоме училища (агитационный уклон)…»
В. ФАС.
Сентябрь 1961 - Декабрь 2012
* Старлей – старший лейтенант.
** Такое воинское звание имел начальник училища.
*** В каждом даже небольшом воинском подразделении тогда обязательно были
«Ленинские комнаты», в которых находились центральные газеты и
комсомольская и партийная литература.
**** Губа – принятое у солдат сокращение слова гауптвахта – одно из строгих в
армии наказаний.
*****Дембель – солдатский жаргон, означающий демобилизацию из рядов Советской
армии.