Де Сад. Ночь в будуаре Эжени

               
  Она лежала на моем плече и тихонько пыхтела во сне. Нежность, жалость и глупая любовь лениво перемешивались во мне, рождая необычные ассоциации и игры разума, странно, этими играми как вирусом я заражал окружающее меня пространство, переполняясь гордостью и самовозвеличиванием. Я раздулся от самоуверенности и тут почувствовал ее ищущую руку, ласково-требовательную, нетерпеливую. И вот тут-то я облажался по полной, как мужчина и альфа-самец. Надо было сделать что-то, но...
  - Вот, - прошипела она, щурясь и неприятно кривя губы. - Все вы такие, я, я, а за " я" и нету ни х...я.
   Отец мой небесный, и она начиталась желтой прессы о каком-то там годе литературы ! Что ж это творится на белом свете, кесарю - кесарево, а слесарю-слесарево, так было, так будет, но особенно угарно, когда кесарь оказывается не то, чтобы слесарем, а реально напуганным мальчиком в коротких штанишках.
  - Зато мы воюем, - зачем-то сказал я и надул щеки а ля дуче. Она прописала мне звонкий щелбан.
  - Дуче не только щеки надувал, но и баб. Фашистская гвардия шепталась о девчонках, у которых ноги подгибались после часового свидания с Бенито.
   Стерва ! Она мне будет о фашистах рассказывать, мне, потомственному фашистскому анархо-национал-христиан-социалистическому большевику, с гордостью носящему портрет фюрера на левом плече, как говорится, там, где сердце.
  - Ты еще Клару вспомни, - брякнул я в сердцах.
   Она отвернулась. Ее плечи вздрогнули. Плачет. Опять. Снова я - говно. Ну, что ж мне с бабами так не везет, чуть только попросишь их ум включить, сразу плачут. Хитрые. Вспомнив " Триумф воли" Лени Риффеншталь, я собрался, подтянулся, вздрочнул слегонца, не без того, и доказал ей, а в первую очередь себе, кто тут настоящий мужчина. Ее прерывистое дыхание выросло до кошачьего мурлыканья. Но, признаю, справедливости ради, орать ее заставить я не смог. Это она без меня хорошо умеет делать, сводя глупых кур с ума, сшибая их с ног, а в конце лучезарно так улыбаясь.
  - Я, конечно, частично, местами, татарин, но не Тарпищев, - закуривая сказал я.
  - Ха-ха-ха, и хорошо, любовь моя ! - веселилась напропалую она. - Необрезанный - лучше.
   Наверное. Не знаю. Красавам моим видней. Я снова возгордился и преисполнился азартом и силой. Мурлыканье стало криком, но децибелов не хватало, стены тряслись, но штукатурка не сыпалась, стекла трескались, но стаканы не лопались. Да, слабоват ты, брат, сегодня, наверное, переживания по поводу падения цен на нефть сыграли свою зловещую роль, а также величайший в истории финансов рост национальной валюты. Скоро за доллар не то, что в морду, подсрачника никто не даст, побрезгует ботинок марать.
  - Ты не устал ? - заботливо спросила она, вытирая мой лоб гардиной из алого бархата.- Я раньше думала, что так только в книжках бывает.
   Снова книжки. Год литературы. Слава богам, год культуры пережили, финансирование ужали, оно конечно, пока окончательно решить литературный вопрос когда-то самой читающей страны в мире не удавалось, из-за сраных новых технологий, проклятых самим Сноуденом, вылезали какие-то доморощенные гении из захолустий планеты Земля, где, по новейшим исследованиям также лишенных финансирования бурильщиков и нырятелей в адские ледяные глубины придурков ( и кому это надо, и зачем, нет бы, в " Антимайдан" записались) никакой жизни уже нет и быть не может, вылезали и нагло издевались над глупостью людской. Гады, посмели тронуть самое святое, глупость, без нее, родимой, Россия кончится, Петр Великий это еще знал, а потому окно рубил в Китай, а не в Европу, что бы там не пи...и архивариусы и летописцы. Я-то знаю, как оно было на самом деле, меня не проведешь.
  - Да забудь ты про книжки, и так зрение сажаешь, а еще облучение всякое.
  - Верно, - облегченно вздохнул я. - Перерывчик небольшой.
   Я обнял ее. Как же я люблю тебя, ты даже не представляешь.