Глава девятая
И у страданий есть конец
Сейчас не хочется вспоминать подробности встречи с Георгом, Мариком, Джеки и их малышами. Все можно выразить одной фразой. Было, как в моем сне: тепло, дружелюбно, совсем по-родственному. Мне все понравились. Наверное, у Марианны были причины недолюбливать свою родню. А я сразу почувствовала, связь с этим семейством, я имею в виду почти всех моих новых знакомых, останется надолго.
Я сказала почти, потому что с Алисой все обернулось иначе. Она испугалась моего приезда. Не просто насторожилась или отнеслась с прохладцей. Самым натуральным образом испугалась. Хотя очень хотела это скрыть за маской любезности.
Не надо быть пророком или обладать особой наблюдательностью, прозорливостью, чтобы понять, права Вероника. Ее мать причастна к тайне той страшной ночи. Более того, не она ли главная виновница трагедии Мельвинских? А что? При великой любви к мужу, не выдержала давления совести, ушла в монастырь замаливать собственные грехи. А зачем иначе она сделала это, зачем отдала немалые ценности в уплату за монашеский сан и право в полной нищете убирать горшки за несчастными калеками в госпитале?
У меня почти не оставалось сомнений. Но как заставить ее признаться? Как сказать в очередном сне Марианне: спи спокойно, ты ни в чем не виновата, это Алиса – чудовище.
В первый день приезда в усадьбу Георга, расположенную в живописнейшей местности, мне не удалось поговорить с Алисой наедине. Мне и слова не дали сказать, пока не накормили с дороги, не устроили в удобной комнате. Потом попросили не торопиться, вспомнить все в самых мельчайших деталях. Говорил за всех Георг, но я видела, что это очень интересно и Марику, высокому, красивому парню с темными глазами и кудрявой шевелюрой. Он был тогда совсем еще мальчиком, но прекрасно помнил свою тетю Марианну. К Кристиану и Андрианне относился, как и к родным бабушке и дедушке. Помнил, как они баловали его подарками, с каким пониманием относились к его увлечению садами. Он не был на похоронах, но эту утрату перенес очень тяжело.
Как и в доме Вероники, мой рассказ был подробным, исключая лишь подозрения Марианны в отношении своих родственников. Это было бы глупо и жестоко, ведь виновных в их среде могло и не быть. А вот Алисе я собиралась рассказать об этом, чтобы вызвать ее на откровения.
Конечно, я понимала, что слишком самонадеянна. С какой стати эта женщина будет каяться передо мной, в чем-то признаваться?
И все-таки, что-то подсказывало мне, что я до тайны докопаюсь. Что услышу из уст Алисы правду о роковом декабре почти двенадцатилетней давности.
И я услышала. Но совсем не так, не в тех вариантах нашей задушевной беседы, которые рисовала себе. И первое чувство было поступить честно, не таиться, уйти, но я не могла этого сделать. А может, просто не имела права?
Это было на четвертый день моего пребывания в хозяйстве Георга, которому он, не мудрствуя лукаво, присвоил свое имя. И приставку «вилла».
Жилье на этой вилле «Георг» было намного примитивнее, чем особняк Клейнов под Нью-Йорком. Но я здесь чувствовала себя гораздо проще.
Местный цитрусовый король жил в небольшом двухэтажном доме. На первом этаже - кабинет и гостиная, на втором – спальня и ванная комната с туалетом. Семья Марика обретала в подобном же здании, только комнаты были поменьше. Так что, кроме гостиной, спальни молодых, кабинета-лаборатории Джеки, помещались детская и гостевая. Дома стояли метрах в пятидесяти друг от друга.
Чуть поодаль располагались еще два здания.
Двухэтажное служило домом для рабочих и слуг. А широкое одноэтажное было столовой для них и хозяев. Мне стало жаль повариху Клементину и ее помощника из русских Валерика. Работы у них было невпроворот. Они не только кормили всю ораву три раза в сутки, но и кормили вразнобой. У каждого здесь был свой график работы. И питаться в одно время приходили по три-четыре человека. Нужно всем подавать горячее, за всеми убирать быстро. Георг был неприхотлив в еде, как и все в этом дружном коллективе, но очень требователен к чистоте и качеству пищи.
Надо отметить, что ради гостей указаний разнообразить меня никто не давал. Но мне их еда понравилась намного больше, чем деликатесы двух поваров Клейнов. Я с удовольствием уплетала жареную домашнюю колбасу с кукурузной кашей, здоровенный стейк с картошкой, похлебку из невообразимой смести овощей, рыбы и курицы. Никаких порций. Всем по аппетиту. А салаты все накладывали себе сами из большущих мисок ложкой, похожей на суповой половник. Здесь все были «на ты», все казались довольными жизнью.
Но я ни разу не видела в этой трапезной Алису. Вероника сказала, что у нее особый режим питания, и ест она понемножку только постные каши, гороховый суп, черствый хлеб. Пьет воду. И только по четвергам почему-то позволяет себе кусок отварной рыбы.
У меня не было возможности навязаться в компанию к Алисе даже во время ее ежедневной прогулки с малышами по жасминовой аллее. Вернее, возможность-то была. Никто бы мне не отказал. Однако просто прогуливаться в сопровождении темнокожей няни близнецов Ариадны, присоединившейся к ним бабушки Вероники, мне было не интересно.
И все же я почему-то пошла следом. Не по самой аллее, а за кустами, по траве. Шла я тихо, стараясь не наступить на какую-нибудь сухую ветку. Иногда пригибаясь, чтобы моя голова не выглядывала из-за куста.
Что за шпионство такое, мне самой было непонятно. И чего я за ними следила? Я ведь совсем не собиралась подслушивать их разговор. Да они и не разговаривали вовсе. Только няня что-то щебетала детям, а те смеялись в ответ.
Так мы дошли до поворота на маленькую тропинку, ведущую к развалинам дома в колониальном стиле, принадлежащего хозяину-рабовладельцу в середине 19 века. Это здание мне очень даже понравилось. Его можно было отремонтировать, вложив гораздо меньше денег, чем пошло на строительство всех домов на плантации. И в нем разместилось бы не меньше полусотни народа. Впрочем, это заговорило мое увлечение стариной. И молодец Георг, что решил оставить эти не совсем уж и развалины в качестве памятника прошлому.
Вероника остановила Алису:
- Мама, пусть няня возвращается с детьми в дом. Мне нужно с тобой поговорить. И подальше от людских глаз.
Алиса насторожилась:
- У тебя странный тон, Ника. Я даже опасаюсь темы беседы. Что-то случилось в семье? Я не спрашивала раньше, но удивилась, что ты так сорвалась с этой дамочкой, неизвестно как свалившейся нам всем на голову. Это надо же, приехать непрошенной, разбередить старые раны, нарушить покой.
- Какой покой, мама?!
- Тише, мы не одни.
- Да, извини.
Няню отправили кормить малышей, а сами, не сговариваясь, направились по тропинке вниз.
О, для меня здесь было еще больше укрытий. Нет, честно, я на самом деле не люблю подслушивать, но теперь дороги назад не было. Речь шла обо мне.
Женщины остановились, и я замерла метрах в пяти от них за ворохом приготовленных для чего-то веток.
- Какой покой, мама? – повторила уже спокойнее Вероника. – Это тебе кажется, что ты ведешь себя нормально. Да ты же сама не своя столько, сколько я тебя вижу. Твое исчезновение – это покой? Твое молчание в течение стольких лет – это покой для тебя и для нас? Твое возвращение с тайной в глазах, в каждом нерве?
- Вероника!
- Подожди! Я, что, - полная дура? Ты отреклась от комфорта, к которому привыкла, от жизни с впечатлениями, с поездками! Ты отреклась от отца, которого безумно любила! Я думала ты умерла, раз не приехала на его похороны. Нет, это не ты, мама, не твоя жизнь. Я – дочь тебе, не скрывай от меня ничего. Или…
- Или?
- Или не мучай меня. И Иосифа тоже. Он любит тебя, как родную, переживает. Мы часто говорим о тебе… Мама, ты что?!
Алиса вскрикнула. Закрыла лицо ладонями, и голос ее сорвался на рыдание.
- Мама!
- Подожди, сейчас…
Прошло несколько минут. Алиса очень трудно заставляла себя успокоиться. Ей не совсем это удалось, но она заговорила:
- Не надо, Вероника, тебе этого знать. Жить с этим невозможно. Узнав то, что меня мучает, ты станешь причастной к…
Она поперхнулась.
- Договаривай, я готова.
- Пожалеешь.
- Нет. Я хочу разделить это с тобой. Все, что касается тебя, и меня касается.
- Ну, хорошо. Только я тебя предупреждала… Постой, в этом старинном доме жили католики. Я там была. Внизу есть комнатка, наверное, молельная хозяйки. Там сохранились кресты на стенах. У меня там лучше получится. Спокойнее. Я не стану плакать.
Естественно, я пошла за ними. Но пришлось остаться за стеной той самой комнатки, благо дыр в ней было достаточно.
- Я помолюсь, - предупредила дочь Алиса.
И минут пять прошло в полной тишине.
- Не перебивай только, Ника. Я не затяну свой рассказ. Он будет короток. Все знают, как мы были близки с твоим отцом. Не скрою, до какой степени. Я любила его больше собственных отца и матери, любила больше родной дочери и внуков. Почему – любила? Я и сейчас люблю его. Потому и живу в муках. За два года до той страшной ночи, когда разрушилась наша жизнь, когда погибли близкие, я стала замечать за мужем некоторые странности. Как раз в тот период, когда Кристиан предложил нам выдвинуться на первые позиции. Ты знаешь, мы никогда не рвались в лидеры. У папы сердце пошаливало, а я была счастлива в своей любви и довольна работой, доходом. Мотивов Кристиана я не знала и не догадывалась даже о них. Я ответила, что это просто нереально. Мы всего лишь немного моложе, а прима у нас есть, и талант Марианны превзошел все наши способности. Диалог был приблизительно такой.
- Марианна – это отдельная песня. Она – соло. И первая. И единственная. У нас фишка – семейный дуэт.
- А вы? Андрианна согласна?
- В ней все и дело. Но не спрашивай. Это касается здоровья.
- Да и мы – не огурцы, - сказал Слава. – Нет, Крис, не сердись, делай ставку на новые силы. Приглашай молодежь.
- Это не семья.
- А где родственников набраться? С Сергеем налаживай отношения.
Разговор мы тогда как-то замяли. Не возвращались больше к этой теме. Но я как-то спросила мужа:
- Слава. А вернуть назад, хотел бы, чтобы твое имя писали первым?
Он так зло на меня посмотрел. Впервые. А я даже не обиделась. Просто была потрясена. Потом и стала замечать за ним необычное. Раз в два-три месяца он исподтишка устраивал какие-то мелкие пакости. Я говорила ему об этом, но он не признавался. Мне приходилось делать вид, что верю. Со мной он был прежним, да и другие не видели в нем ничего необычного. Я могла бы назвать тебе все те неприятные случаи, в которых был виноват твой отец. Но ведь речь сейчас не об этом. В тот вечер, когда прошло наше последнее представление, мы хорошо пообедали в отеле, я выпила вина и пошла спать. Рано, потому что устала очень, а на следующий день нужно было хорошо выглядеть. Я собиралась сходить в гости к старой приятельнице, которая жила в этом городе. Слава сказал, что пойдет немного подышит воздухом…
Он признался в больнице, когда думал, что умирает, в том, что ходил в цирк и открыл клетку с тиграми. И что это он угостил Минни перед выступлением отбивной с «бодрящим» средством. На мои вопросы ответил, что сделал это просто так. Ему, мол, захотелось посмотреть, чем это обернется для Марианны, которая станет главной наследницей состояния Кристиана. Ты даже не представляй мое состояние, когда я это услышала. Передать мои чувства невозможно. Но Святослав взял с меня клятву, что это останется тайной. Я и не сказала никому, но долго жить рядом с ним не могла. Моя любовь не угасла, но ведь он оказался чудовищем. И он умирал. Конец его был недалек. Но я не хотела, чтобы он горел в аду. А ведь Святослав не раскаялся, Ника, нет, не раскаялся. Он не сошел с ума, но смеялся, когда «исповедовался».
- И ты оставила его, мама?
- Да. У нас были деньги и немалые. Кристиан никогда не обделял нас. Святославу я оставила достаточно для того, чтобы он умирал в комфорте. А сама уехала в монастырь, в котором много-много лет назад упокоились мой прадед и дядя. Узнала, где и как я могу принять постриг и чем отмолить страшные грехи. Получила совет, внесла вклад и стала монахиней. А потом тяжким трудом замаливала грехи любимого.
Но я страдала, скучала за всеми вами. И вот, пребывая в монашестве, испросила разрешения удалиться из госпиталя. Но чувствую, что пока еще есть силы, мне надо продолжить мой труд. Скоро я вернусь во Францию… Ника! Тебе плохо?
Я вышла из укрытия. Помогла привести в чувство потерявшую сознание Веронику. Призналась, что слышала все, за чем, собственно, и приехала. Просила прощения. И рассказала все, что утаила раньше. В том числе и о своих снах. О том, что видела памятник Марианне на кладбище госпиталя.
Предположила, что может именно такой оборот приведет к отпущению страшного греха Святослава Горлова.
Я была прощена. И почему-то долго и горько плакала вместе с Алисой и Вероникой в старинной молельной неизвестной католички.
Через несколько дней я была дома. Через месяц, уладив все формальности и дела, ко мне приехала Алиса, чтобы перевезти прах Марианны во Францию. Я помогала ей, как могла, так как женщина сильно сдала.
И я увидела Париж, побывала в Фонтевро, на кладбище при госпитале, где перезахоронили Марианну, в крохотной келье Алисы.
Мы переписываемся с ней по обычной почте. Алиса чувствует себя гораздо лучше и спокойнее. Мне пишут по электронке Вероника, ее дочь Сара и даже Георг иногда. Может, еще свидимся.
Да, совсем забыла. Сергея забрал к себе Георг, чуть не поссорившись с Иосифом, который отстаивал это право. Брат не желает чувствовать себя инвалидом. Учится помогать в хозяйстве. У них все отлично.