В провинциальном городе Бирючинск, за спиной Акима Евсеича, старожилы иногда перешёптывались:
-Вот, пожалуйте, из грязи в князи…
- Не скажите, не скажите… ни то чтобы из грязи и ни то что бы в князи, но человека будто подменили.
Долгие годы влачил Аким Евсеич участь бедного отставного писаря в ожидании нищей старости. И казался с виду больным и немощным. Для его единственной дочери – Натальи Акимовны, вроде нашёлся жених мастеровой профессии – пимокат. Но, не приученная с малолетства к мытью полов, варке щей и хождению на базар с тяжелой кошевкой, а ещё и деток следовало ожидать и обихаживать, сколько бы протянула нежная и хрупкая Натали в такой жизни? И тут посватался к бедной, но скромной и красивой девушке один из состоятельнейших жителей городка Бирючинск – Кузьма Федотыч. И решил Аким Евсеич, что лучше пусть дочь ублажает причуды пожилого мужа, чем терпит нужду и тяжкий быт молодого. Тем более Кузьма Федотыч, хоть и не юн годами, но походка твёрдая, голос крепок, взгляд живой, а какие дела проворачивает? Авось как-нибудь стерпится, слюбится?
Однако не сложилось. Жила Наталья Акимовна так, как и в страшном сне не привидится. Дело дошло до того, что жившая при Натали в услужении дворовая девка Настенька, прибежала как-то ночью в дом Акима Евсеича, украдкой от Кузьмы Федотыча, и умоляла отца спасти дочь от издевательств мужа. Но, что было делать, когда даже встретиться лишний раз с дочерью зять не дозволял? Как-то удалось, присутствовал Аким Евсеич на обеде у зятя. На столе полный достаток, платье на дочери новое, однако ж руки её тряслись так, что нож о край тарелки звякал, чем неописуемо раздражала Кузьму Федотыча. Пытаясь унять недовольство зятя, Аким Евсеич убедил его, что подобное нервное состояние возможно, когда молодая девица переходит в статус замужней дамы. И если вызвать врача, он пропишет успокоительные капли. Понял Аким Евсеич, что с такой жизнью последует его дочь за тремя упокоившимися женами Кузьмы Федотыча, либо превратиться в существо жалкое, забитое. С этого дня совсем потерял несчастный отец аппетит и сон. А тут ещё горожане шепчутся: сколько бедная Натальюшка протянет, более или мене последней жены Кузьмы Федотыча? Та была кровь с молоком, а эта тоненькая, с виду на фарфоровую статуэтку похожа, где уж ей? И тут как гром среди ясного неба.
Ранним утречком, только светать стало, приспичило состоятельную горожанку рожать. Послали слугу срочно за врачом. Он и приехал в скорости, да заодно такую весть принёс, что слуги в доме чуть хозяйские роды не прокараулили, шушукаясь по углам. А сказал он следующее: по дороге, хоть и спешил очень, но пришлось заехать в дом Кузьмы Федотыча, поскольку под копыта его лошади кинулся полураздетый, испуганный слуга, утверждая, что Кузьма Федотыч преставился.
- Заехал я буквально на минутку… ведь к вам же торопился, - рассказывал он встретившему его хозяину, - но там и минуты было достаточно опытному врачу, чтобы понять, моя миссия окончена, теперь священник нужен.
-Что же приключилось с уважаемым Кузьмой Федотычем?
- Э… возлежал он на постели смятой молодой женой, сама она была в таких расстроенных чувствах, что внешность свою прибрать как следует не успела, из чего можно заключить, что предавался Кузьма Федотыч с молодой и… очень красивой женой, любовным утехам. А перед этим выпил полный бокал красного вина, который и стоял пустой рядом на тумбочке, и слуга подтвердил, что Кузьма Федотыч еже вечерне, прежде чем в супружескую постель лечь выпивал бокал, другой. Дух свой он испустил прямо у этого слуги на руках, когда испуганная состоянием мужа, Наталья Акимовна выскочила из супружеской спальни, призывая слуг. Говорят, тогда Кузьма Федотыч ещё похрапывал.
-Спал что ли? – шёпотом поинтересовался хозяин.
- Да нет. Хрипел, вероятно, в предсмертной агонии. Поправил слуга подушку под головой хозяина, а тот всхрапнул, ну прохрипел последний раз, и затих. Если учесть его подагру и некоторые другие хвори, что встречаются у людей его возраста, то станет ясно: не выдержало сердце уважаемого Кузьмы Федотыча. – Врач удалился к роженице, а подслушавший этот разговор слуга, выскользнул из-за шторы и пошёл рассказывать всем и каждому, набивая себе цену, требуя хранить врачебную тайну личной жизни Кузьмы Федотыча, самолично услышанную им из приватной беседы между врачом и хозяином. А когда в дом Кузьмы Федотыча подъехала бричка с батюшкой, а потом уж и гробовщик пожаловал, то и вовсе в подлинности рассказанного никаких сомнений не осталось. А там и слуги Кузьмы Федотыча подтвердили, им тоже хотелось внимания горожан, а тут такой повод. Но более всего удивляла вдова, которая так убивалась по преставившемуся мужу, что жители городка не могли взять в толк: с чего бы? Только она подходила к гробу, силы тут же оставляли её и доктору приходилось приводить в чувство бедную Натали. Однако потом кто-то высказал мнение, что молодым людям свойственно боятся покойников, и Натали не столько по Кузьме Федотычу убивается, как пугается его мёртвого тела. Это было понятно всем. Но тут случилось другое. Как только гроб опустили в могилу и забросали землей, только комья земли по крышке гроба стучать перестали, и даже обровнять могилку не успели, кинулась Наталья Акимовна чуть ли не под лезвия лопат и давай причитать так громко, что некоторые близко стоявшие отхлынули. И как тут было не удивляться горожанам? Однако далее следовали обильные поминки, а на сытый желудок приходят совсем другие мысли. И жители, уже более благодушно настроенные, решили, что видимо с этой женой Кузьма Федотыч обращался несколько мягче, чем с прежними.
Однако события, развернувшиеся далее, столь поразительные и пугающие, заставили горожан по вечерам задвигать все запоры, замыкать все замки и плотнее занавешивать шторы на окнах. А те, чьи окна имели ставни, не ленились закрывать их засветло.
Случилось это на вторые сутки после похорон зятя. Уставший от хлопот и волнений Аким Евсеич, вернулся домой в сумерках. Разделся, ополоснул лицо, руки… и только вознамерился ночной колпак на голову надеть, как в дверь забарабанили с такой силой, будто грешная душа от чёрта спасалась. И не открыл бы Аким Евсеич дверь, в его ли силах с нечестью бороться? Да прислужница Аннушка тут как тут:
-Кого Бог послал на ночь глядя?
- Истопник это от Натальи Акимовны. Дело спешное. – А голос испуганный, кричит мужик, явно совладать со страхом не может.
- Точно истопник. Я его по голосу узнала. – И хрясь задвижку в сторону.
Аким Евсеич так и стоял с колпаком в руках.
- Батюшка, Аким Евсеич, не попусти дочь свою в погибель! – А у самого дыхание перехватило, далее говорить не может. Анна кружку воды подала, он залпом осушил её:
- Наталья Акимовна без чувств лежит. Уж и не знаю – жива ли?
- Говори толком - что стряслось?
- Кузьма Федотыч с того света приходил. Видать желал Наталью Акимовну утащить за собой. Да слуги шум услышали, кинулись, отбили её, голубушку.
- С чего ты взял, что это зять мой упокоившийся был? Может вор на добро позарился, зная, что хозяин помер и Натали одна?
Мужик перекрестился:
- Как Бог свят, своими глазами видел его, вампира злостного, поймать пытался, да он только полами своего красного бархатного халата махнул, да шитые на этом халате золотые драконы блеснули в свете лампадки, и был таков через окно. А халат этот хозяин при жизни каждый вечер надевал. Уж мне-то это доподлинно известно.
- Так ведь ставни…
- Уж ежели его крышка гроба и сыра земля не удержала, то ставни и вовсе нипочём.
Растерявшийся на некоторое время от неожиданности Аким Евсеич, окончательно придя в себя, и не очень доверяя выпученным глазам и трясущимся рукам истопника, решил, что истопник мог и поминуть лишку, а в подпитии чего не примерещится? Из дома дочери Аким Евсеич всего ничего как ушел. Всё было чинно, покойно.
- Значит так, коли Наталья Акимовна без чувств, отправляйся за доктором. А я к ней прямым ходом.
- Нет уж, батюшка, Аким Евсеич, на улицах темень, хоть глаз коли. Да восставший из гроба Кузьма Федотыч променад делает. Я с вами пойду. Всё не так боязно!
- Куда ж это ты пойдешь? На кой ляд Наталье Акимовне такой слуга, который из трусости ей врача пригласить отказывается? До половины дороги нам вместе идти. А там проулком каких три дома – ходу-то всего ничего. Да и крест нательный на тебе – защита.
- Оно конечно, крест завсегда защита, однако коли так, то я уж на всякий случай… - он покрутил головой, увидел кочергу возле печи, - ещё и её вот прихвачу.
В доме Натальи Акимовны не спали. Напуганные слуги шушукались по углам. Наталья Акимовна без чувств лежала на кровати, возле неё хлопотала Настенька.
- Гляньте, гляньте, Аким Евсеич, я ей платье расслабила, чтоб дыханье облегчить… - на шее бедной Натали, чуть ниже ворота платья выделялось бордовое пятно.
- Вот! Вот! Мне думается это след от укуса ужасного вампира. Ведь восстать из гроба только вампир может.
Наталья Акимовна никак не приходила в себя. А доктор всё не ехал. Аким Евсеич, хоть и был воцерковленным христианином, но поверить, что зять из гроба восстал – затруднялся. Тогда кто бы это мог быть? Однако беспокойство о здоровье дочери взяло верх над всеми другими мыслями. Наконец в прихожей послышались голоса, и в дверях спальни появился врач. Бегло осмотрев бесчувственное тело, обратился к Акиму Евсеичу:
- Не единожды работая с мертвыми телами в анатомическом зале, ответственно вам заявляю, что вылезти из могилы ни одно тело не может. – При этом он слегка похлопывал Натали по щекам и приставлял к носу флакончик с какой-то солью. Но Натали оставалась без чувств. – Однако следует осмотреть Наталью Акимовну более тщательно, поэтому прошу вас, Аким Евсеич, удалиться и пригласить мне в помощь Настеньку.
Аким Евсеич ожидал в кресле у дверей спальни. Кровоподтек на шее дочери рисовал в его сознании страшные картины. Но будучи человеком здравомыслящим, он отметал их одну за другой. Только покойнее от этого не делалось. И когда стало совсем невтерпёж, в дверях показался врач. Он потирал лоб рукой, и вид имел озабоченный.
- Должен сказать, что на шее Натальи Акимовны…. э-э-э… действительно видны… э… укусы. Я рассмотрел следы зубов, хотя, слава Богу, кожу вампир не прокусил. Тьфу ты, чертовщина какая-то! Быть такого не может!
- Но оно есть! – встряла в разговор Настенька. – Полный дом слуг Кузьму Федотыча видел. А уж слуги-то своего хозяина завсегда узнают! Да и кто насмелится, в его халат вырядиться? И откуда его взять?
- Настенька, ты иди, иди к Натальюшке! Не оставляй её без присмотра. – Голова Акима Евсеича пошла кругом. Уж слишком много всяких событий одно хлеще другого за короткое время произошло.
- Наталья Акимовна пришла в себя, но очень слаба. Я дал ей успокоительных капель, пусть поспит. Для неё сейчас сон – лучшее лекарство. А вам, Аким Евсеич, доложу. - Доктор отвел писаря в сторону и заговорил полушёпотом, чтобы кто из челяди не услышал: - Вся левая рука вашей дочери от локтя до плеча в кровоподтеках. Ну а следы зубов на шее... Получается её щипали , а может и кусали… Но Кузьма Федотыч разве мог?
Аким Евсеич замахал руками:
- Чур вас, чур! Что вы такое говорите? Может где о косяк ударилась?
- Тогда ей надо было только и делать, что ходить и о косяки биться.
- Но Кузьма Федотыч… упокоился…
- Вот и я говорю…
И оба, переглянувшись, замолчали.
- Вот и думай после этого…
- Но мне, как человеку просвещенному… м-м-м... сама такая мысль претит!
Выпив по бокалу подогретого красного бордо и закусив нарезанной холодной телятиной, Аким Евсеич и доктор почувствовали непреодолимую тягу ко сну. Аким Евсеич решил устроиться на диванчике в кабинете зятя, а доктор направился домой. Проводив доктора, Аким Евсеич задержался в прихожей перед зеркалом:
- Да, с этим надо что-то делать… - Оглядывая поношенный костюм, купленный ещё в те времена, когда служил писарем, Аким Евсеич невольно сравнивал себя со щегольски одетым доктором.
- Может в церкви заупокойную службу заказать?
Аким Евсеич оглянулся, чуть с боку стоял истопник, который помогал доктору одеться, да потом закрывал за ним дверь. На швейцара Кузьма Федотыч скупился.
- Иди-ка ты, дружок, спать. Я тут сам разберусь, что мне заказывать. – Оглядел себя ещё раз, и решил: - А вот завтра и займусь. Нечего своим видом дочь компрометировать. А Натали, я думаю, теперь уж никто кусать и щипать не будет, - вспомнил он ночной рассказ Настеньки. Спал эту ночь Аким Евсеич на диване в кабинете зятя. А утром, не успел, как следует, проснуться, приехала жена околоточного надзирателя Анна Алексеевна Абинякова и ну тараторить без умолка, как её супруг поздним вечером видел повозку на рессорном ходу, и будто бы в этой повозке сидел сам Кузьма Федотыч в домашнем халате, да ещё прокричал, что на кладбище возвращается! Доктор, заехавший справится о самочувствии Натали, только плечами пожал:
- Я право не знаю, что и думать?
Раньше Акиму Евсеичу не приходилось столь часто общаться то с доктором, то с надзирательшей, да и некоторыми другими состоятельными горожанами тоже. И он перестал замечать, что ткань его сюртука давно выношена, отчего сюртук местами вытянулся, потерял форму и оттого сам он в такой одежде никакого вида не имеет. Да и средства прежде остерегался тратить на новый гардероб, берёг про чёрный день. Аким Евсеич попытался привести свой внешний вид в приличное состояние, но даже самая тщательная чистка ничего не изменила. Опять же стрижка и бритье требовали рук хорошего цирюльника. «Однако, я не толст, не сутул, не лыс, роста не маленького, хоть и не высок, конечно. Бумаги читаю без монокля. Некоторые в мои годы только женятся. А те деньги, что держал про чёрный день, теперь могу потратить». – И, рассудив так, сразу после отъезда доктора, направился в цирюльню, где цирюльник обихаживал его, рассыпаясь в любезностях. Посвежевший после приятной процедуры стрижки по модной картинке, приведя в порядок бакенбарды на манер фавори, которые только обрамляют щеки, не очень длинны и носятся без усов и бороды, а также бритья остальной части лица, сопровождающего горячим компрессом и приятным ароматом, он заехал в магазин прицениться к готовому платью. Оказалось, что готовое пальто приличной ткани и модного фасона стоит пятнадцать рублей. Деньги не малые. Но не носить же пальто с иголочки на старый сюртук? И тут выяснилось, что модные ткани очень дороги и, кроме того, официальной — черный редингот (сюртук) и визитные полосатые брюки отходят от моды. И если уж решиться шить столь дорогие вещи, то лучше выбирать костюм английской формы, хотя пока в Бирючинске только сын городского головы носит такой. Приказчик даже показал ему картинки из иностранного журнала и сказал, что с такой стройностью в теле и моложавостью лица, Аким Евсеич, пожалуй, любому молодцу фору дать может. Будучи от природы человеком не глупым, Аким Евсеич понимал скрытый смысл лести приказчика, который желал продать ему дорогую ткань, да ещё получить заказ портному, а поскольку и ткань дорогая, и фасон новомодный, то и заказывать придётся не абы какому мастеру. Однако понимать-то понимал, но как же были приятны эти слова, ведь кроме лести в них и чистая правда имелась.
Привыкший к строгой экономии, в дом дочери Аким Евсеич возвращался пешком. И сильно удивился, когда подряд третий встречный горожанин первый приподнял шляпу для приветствия. Выходило, что статус его в городе явно повысился, и откладывать заказ новой одежды никак не возможно.
Стучать в дверь пришлось долго. Открыл ему заспанный истопник. А ведь в доме полно челяди, на прокорм и содержание которой тратятся немалые средства. И ничего другого Акиму Евсеичу не осталось, как принять на себя все хозяйские заботы. Тут и выяснилось, что некоторые слуги собираются подыскивать других хозяев, потому что жить в доме, куда в любой момент может пожаловать вампир – моченьки нет!
Когда через несколько дней Аким Евсеич посетил портного, то услышал, что Натали горожане между собой называют не иначе как вдовой вампира. И самые жуткие слухи передаются из уст в уста. Что со всем этим делать? Аким Евсеич решительно не знал. И направился за советом к местному батюшке.
- Изничтожить следует злостного вампира. – Батюшка всячески выказывал обеспокоенность судьбой горожан, которых терроризирует упокоившийся зять Акима Евсеича. А пуще того советовал подумать о судьбе бедной Натали. Ведь то и гляди, явится ночью, да что если слуги отбить не успеют? Выпьет кровушку – тут-то и придёт погибель не только телу, но и душе Натальи Акимовны. Вон, в городе говорят, что доктор научно зафиксировал укусы на её теле.
- И как же его изничтожить, когда он и так в сырой земле закопан?
- Другого выхода не вижу, как пригвоздить его осиновым колом, - свистящим шёпотом поведал батюшка.
- Так опять же… как же мы его пригвоздим, когда он в могиле покоится?
- В том-то и беда, что не покоится, а рыскает ночами по улицам, выискивает, чьей бы кровушки напиться! А особо вам следует за свою дочь опасаться.
- Как же-с быть-то?
Батюшка поднял глаза к небу, перекрестился:
- Ох, грехи наши тяжкие…
- Может пожертвование …
- Надо бы в церкви двери подновить, да полы подправить…
- Я, батюшка, пожертвую. Дочь мою лишнего чтоб не склоняли.
- Наталья Акимовна – душа, чистая, невинная… В коей сумме желаете пожертвование сделать?
Аким Евсеич наклонился к уху батюшки и что-то прошептал, потом вздохнул, осенил себя крестным знаменем: - О согражданах пекусь.
- Душа чистая, невинная, испытание держит дочь твоя достойно. Не беспокойтесь, Аким Евсеич, всё как положено по церковному чину сотворим.
И сотворили устрашающий ритуал на третий день после того, как Аким Евсеич пожертвовал некую сумму денег на церковные нужды. Зрелище с выкапыванием трупа и вбиванием ему в грудь кола, оказалось не для слабонервных. Но, во-первых, все доподлинно убедились, что это был действительно вампир, так как рубаха на покойном была разорвана так, будто он собственное сердце хотел вырвать, а ведь положили покойного как полагается, во-вторых, возле губ обнаружили кровь. Это значило, что чьей-то кровушки злостный вампир всё-таки испил.
Не прошло и недели после этих событий, как посыльный доставил приглашение от городского головы для Натальи Акимовны и Акима Евсеича.
Весь в делах и заботах, Аким Евсеич, казалось, помолодел лет на десять. В хорошо сшитом костюме из дорогой ткани, в новых штиблетах, с котелком и перчатками, туго обтягивающими руки, бравируя тростью, он поднимался по широкой мраморной лестнице в кабинет городского головы Грацианова Пётра Алексеевича. Под руку вёл дочь в чёрном траурном платье, с тонко перехваченной талией, в чёрной шляпке на роскошных чёрных кудрях, бледную от волнения. Слухи о вампире, разъезжающим по городу, привлекли внимание скучающих на летних дачах горожан. В город поехали брички, коляски и даже кареты с желающими собственными глазами увидеть эти страсти. И городской голова решил построить на паях доходный дом, где бы могли останавливаться приезжие гости. А для этого пригласить к участию состоятельных жителей города. Наследство Кузьмы Федотыча – одно из самых значительных состояний в городе. И единовластная его наследница – Наталья Акимовна. Однако всем известно, что делами её руководит родной батюшка. Причём ведёт дела рачительно, с умом.
Разговор получился деловым и обоюдовыгодным. Городскому голове на строительство нужны были деньги, а Акиму Евсеичу всё-таки неприлично жить на попечении дочери. И значит, надо бы зарабатывать самому. А тут такой случай. Если вложить какую-то сумму, то после постройки дома пойдёт прибыль, часть которой незазорно будет и на себя потратить, а другая часть увеличит состояние дочери, что тоже не плохо. Кроме того, городской голова предложил Акиму Евсеичу на период строительства должность казначея, за исполнение которой оговаривалось вознаграждение. И эта сумма тоже не лишняя, да и общение с людьми оборотистыми, предприимчивыми не повредит.
Дом буквально рос как на дрожжах. Аким Евсеич с большим рвением относился к порученному делу. Так, что постепенно не только казной пайщиков заведовал, но и строительные материалы торговал самолично ко всеобщему удовольствию. Злостный вампир более не терроризировал горожан, но польза от его появления оказалась явная. Хотя, была одна неприятная история, вспоминать которую Аким Евсеич не любил.
Как-то вечером зашёл он в сарайчик, где хранилась пролётка Кузьмы Федотыча. С началом строительства дома на паях, Акиму Евсеичу ежедневно приходилось совершать деловые визиты, посещать разные присутственные места и строящийся дом. Нанимать повозку нерасчётливо, когда есть собственный выезд, коей всего-то надобно привести в порядок. Вот с этими мыслями Аким Евсеич влез в пролётку и… обнаружил там красный бархатный халат. А ведь именно в таком халате вампир проник в спальню Натальи Акимовны, это в один голос утверждали все слуги в доме! Опять же околоточный надзиратель видел вампира…. Аким Евсеич привстал с сиденья, осматривая пролётку и понимая, что она не просто исправна, но и пыли на ней не так уж много, а местами и вовсе нет, например, на сиденье, значит, кто-то не так давно пользовался ей? Кто? Когда? Околоточный надзиратель видел вампира в этом халате и, выходило, что в такой же… или уж не в этой ли пролётке раскатывал вампир? Какое-то время Аким Евсеич сидел скованный страхом. Но, поскольку в сарайчике все было тихо, мирно, то он немного успокоился и стал рассуждать здраво. И тут ему вспомнилось одно дело, бумаги которого пришлось когда-то переписывать, там ещё не такие чудеса происходили, пока чудотворца околоточный надзиратель на чистую воду не вывел. Так вот, по здравому рассуждению выходило… Нет, ничего у Акима Евсеича не выходило, а во дворе тем временем стало темнеть. Страх опять полез холодком за шиворот, и он заспешил вон из сарайчика. Отдышавшись на вольном воздухе, решил, раз уж злостный вампир пригвожден осиновым колом, и пока, слова Богу, никакие ужасы не происходят, то, возможно, вообще прекратились. Вновь поднять вокруг дочери все эти разговоры, вытаскивая на белый свет злосчастный халат, себе и ей во вред.
Вечерний чай расположил к более приятным мыслям, что на пролётку следует поставить дутики,* поскольку мостовые в Бирючинске сплошь булыжные, езда по ним казнь египетская. А пролётка с красивым кожаным верхом, на резиновом ходу… это очень, очень не плохо! Ночью ему даже сон привиделся. Будто он в новом пальто, в том, которое пятнадцать рублей стоит, подкатывает в этой самой пролётке, с начищенным кожаным верхом к роскошному крыльцу с высокой парадной лестницей, а по ней навстречу ему спускается женщина в розовых одеждах, с пышной грудью и полными руками. Он даже рассмотреть успел сквозь ажурные перчатки, что на запястьях они будто тоненькими ниточками перехвачены, а кожа белая… нет, да же слегка розовая. Протянул он к ней руки, сказать, что холодно, мол, простынете, мадам… тут-то сон и оборвался. Да только Аким Евсеич больше в эту ночь так и не уснул. Душа винтом пошла. Стали вспоминаться прожитые в недостатках и нехватках годы жизни вдовца. И эта женщина из сна... будто что-то знакомое виделось в ней? И подумалось, что если доведётся увидеть, непременно узнает. Так и прокрутился до утра. А чуть свет поднялся и принялся за свой туалет. Ведь точно, где-то видел эту даму, и встретить её желал при полном соответствии. А потом направился выяснить, почём обойдутся дутики* на пролётку, да если по цене удастся сторговаться, то сразу договориться о работе. Идти пришлось мимо дома пимоката, несостоявшегося жениха дочери. Видеть лишний раз его не хотелось, а он как чёрт из табакерки – тут как тут. Вежливо раскланивается:
-Аким Евсеич, вы, помнится, заказывали валенки для дворни Натальи Акимовны, так мне уже работы всего ничего осталось. Когда прикажете доставить?
Акима Евсеича как горячей волной окатило. А не пимокат ли по старой памяти на Натали виды держит? Теперь она ещё и богата! Не его ли рук дело с красным бархатным халатом? Так или иначе, но Аким Евсеич осадил бывшего жениха, пояснив, что Наталья Акимовна находится в строгом трауре, а поскольку не безродная, то как будут готовы пимы, он сам их примет и рассчитается. С тем и направился далее по своим делам. Вопрос с дутиками решился к обоюдной выгоде, изготовить их обещались вскорости и цену запросили умеренную. Однако по дороге назад, да и потом, вернувшись домой, Аким Евсеич никак не мог придумать, каким бы образом халат мог попасть к пимокату, а пимокат в дом Кузьмы Федотыча? Да ещё заверения слуг, что видели именно Кузьму Федотыча. С этими мыслями и уснул бывший писарь. А ночью вдруг видит возле окна вроде свечение какое, да все увеличивается и увеличивается. Он сел в постели, а свечение тем временем так разрослось, что внутри явственно фигура Кузьмы Федотыча проступила. Аким Евсеич осенил себя крестным знаменем, молитву зашептал, но видение не исчезало, и голос жуткий прозвучал: «Деньги мои не троньте, не возрадуетесь». Но вместо того, чтобы от страха онеметь, Аким Евсеич вдруг спросил: «На что же жить вдове твоей?» И услышал: «Преумножайте состояние, на преумноженное живите. Не вдова она, убийца. Заживо мужа похоронила». Тут фигура мерцать стала, и дёргаться, будто в конвульсиях. Зрелище выше сил человеческих. Аким Евсеич перекрестил пугающее видение раз, другой, а на третий видение, будто внутрь себя провалилось. И в миг этот тишина наступила такая, что у Акима Евсеича уши заложило. Слез он с кровати, подошел к тому месту, где только что призрак зятя виделся и, странное дело, никакого страха не почувствовал. Наступил ногой прямо на то самое место, а пол там куда как холоднее остального. Что не приснилось, это точно понимал Аким Евсеич, но может привиделось, примерещилось? И тут другой, страшный смысл дошел до его сознания: зять утверждал, что похоронен заживо и виновна в том Наталья Акимовна. Вот тут хуже, чем от появления бестелесного призрака пробрало бывшего писаря. Мелкая дрожь била так, что он в стакан воды налить не мог. И невольно вспомнились все случившиеся странности, и хоть полной картины у Акима Евсеича не складывалось, но он вспомнил, что врач прописал его дочери успокоительные капли, особо предупредив, что в смешении с алкоголем, они многократно усиливают свой эффект. Капли эти были у Натали, а Кузьма Федотыч на ночь бокал вина выпил, после чего… м… м… И как было узнать правду? А если так оно и есть? Как тогда быть? И каково будет Натали знать, что её отцу подобное известно? Но и каково-то ей одной эту ношу нести? Ведь не от хорошей жизни подлила она эти капли в вино мужа! Трёх жен загнал на тот свет Кузьма Федотыч, не случись этой беды, была бы другая – погибла бы его Натали от издевательств мужа.
Задремал Аким Евсеич на рассвете, а как Аннушка встала да на кухне утварью загремела, то Аким Евсеич успокоился и уснул. А утром, когда солнышко осветило комнату, проснувшись, решил, что это был кошмар, ночной кошмар, после всего пережитого. Только чем дальше, тем больше понимал Аким Евсеич, что как бы странно и невероятно это не выглядело, всё-таки ночью зять был здесь. Но с кем возможно посоветоваться на эту тему? Выходило не с кем. Либо дочери навредит, либо самого душевно больным сочтут. Стал вспоминать в подробностях ночную беседу, да и осознал, что самое главное в теперешнем своём и дочерином положении запамятовал. Зять запретил проживать его добро, но преумножать его и жить с этих доходов позволил. Видать жадность и на том свете покоя не давала, ведь ежели им с Натальюшкой жить будет не на что, то и преумножать его добро будет невозможно. Предупредил, что иначе не возрадуются. Они и при его жизни уже не возрадовались. А растрачивать капитал зятя, Аким Евсеич и не намеревался. Совесть не позволяла, да и опасался людского осуждения. А тут доходный дом - дело выгодное. Да и должность казначея копеечку даёт. А ещё вспомнил, что любимый халат зятя лежит в пролётке. И подумал, что лучшего места для это халата, чем могила Кузьмы Федотыча, не найти, а избавиться надо. С этими мыслями и направился к дочери. По дороге всё вздыхал, да думал, что видеть ночью роскошную даму куда как приятнее, чем упокоившегося зятя. Но тротуар, по которому он обычно ходил, начали перестилать, поскольку многие доски прогнили, и Аким Евсеич свернул в соседний переулок, пусть немного долее идти, зато посуху. И тут же запнулся на ровном месте, потому что взгляд его упёрся в тот самый дом, с крыльца которого в его сне спускалась прекрасная дама. Да что же это с ним творится? Сны снятся один удивительнее другого, дела творятся непотребные. То в спальню Натали вампир проникает, то этот вампир упокоившимся зятем оказывается и ну по Бирючинску раскатывать в домашнем халате, хотя похоронили во вполне приличном костюме. А потом этот самый халат бог весть каким образом в пролётке оказывается! Чудны дела твои, Господи! И опять запнулся – Господа ли дела-то?
Во дворе дома Натали никого не было. Он крикнул мальчишку, сына поварихи, и послал за извозчиком, а сам вошёл в дом предупредить Натали, что собирается могилку зятя проведать, всё ли там в порядке? Может, что поправить надобно? Потом направился в сарайчик, заглянул в пролётку – нет халата! Влез в неё, внимательно осмотрел – нет! Обыскал все углы – нет, как и не было! Чертовщина какая-то! Может, кто из слуг нашёл, да покусился? Нет уж, ни искать, ни тем более отбирать этот жуткий халат, он не будет. Страх опять в душу закрался. И тут слышит, зовут его, извозчик подкатил. Куда деваться? Ехать придётся, ведь Натали предупредил и вон, за извозчиком послал. Ну, раз халата нет, то и прятать нечего, значит и ехать одному не к чему.
- Натали, я вот что подумал: возьму с собой истопника. Если что придётся подправить, то чтоб два раза не катать, под моим приглядом всё и исполнит. – С тем и уехали. Но не прошло и часа, как повозка со всей прыти, подняв пыль столбом, к дому подлетела! А из неё Аким Евсеич и истопник еле вылезли. На каждом лица нет, испуг прописан. Аким Евсеич в дом прошёл. А истопник стал рассказывать взахлёб собравшимся вокруг него дворовым, какой ужас им пришлось пережить. Кучер, сначала молчавший, но как сообразивший, что зевак всё прибавляется, и истопнику почти что в рот заглядывают, так послушать желают, а он уже по третьему кругу историю заводит, не вытерпел, да и говорит:
- Я на облучке сидел. Сверху-то мне, известное дело, всё видно. – И давай поддакивать, да подробностей добавлять, от которых у слушателей волосы дыбом становились.
Тем временем Аким Евсеич, сидя на против Натали, негромким, прерывающимся голосом рассказывал:
-Как только подошли к могилке, видим, землица рыхлая, ещё и обсохнуть не успела, будто кто переворотил её только что. А с краю полА красного бархатного халата Кузьмы Федотыча из земли видна. – Пот выступил на лице бывшего писаря.
-Батюшка… мало ли, цветок, венок землёй присыпали, а вам показалось невесть что. – Но голос её дрожал, а лицо белее белёной стены сделалось.
-Но это ещё не всё. Потом трава у наших ног зашевелилась, кругом тишь, и только у наших ног… - голос Акима Евсеича перехватило.
- Но, возможно, ветерок…
- Натали, - Аким Евсеич хотел было про сон рассказать, но поднял на дочь глаза и осекся. – Натали, деньги зятя на себя мы тратить не будем.
-Ему теперь деньги не к чему. Зря вы, батюшка, страхи на себя напускаете.
-Натальюшка, помнится мне, доктор, когда тебе успокоительную микстуру передавал, то предупреждал о её особом свойстве. Где у тебя тот флакончик? И отчего ты так громко причитала, кинувшись на похоронах чуть ни под лезвия лопат? Неужто услышала из его могилы нечто такое, что скрыть от людей пожелала?
-К - к - к чему теперь, батюшка, душу лишний раз травить? Ничего уже не изменим.
-Пользоваться деньгами Кузьмы Федотыча, чтобы зарабатывать себе на жизнь – будем, но некоторую часть из заработанного к его состоянию присовокуплять.
- Батюшка…
-Дешевле, чем деньгами, нет способа от беды откупиться. – Вдруг поднял голову, посмотрел в лицо дочери: - Моя вина, всё моя вина. Ты у меня на попечении была. И я, твой родной батюшка, отдал тебя на растерзание извергу в облике человеческом.
-Да откуда же вам знать было?
-С годами не токмо седина приходить должна, но и мудрость. Должен был понять, что коли до тебя трёх жен со свету сжил, то и тебе несдобровать.
- Но ведь обошлось, батюшка.
-Начало, это только начало, Натальюшка. Прости нас Господи, и дай нам силы. – Перекрестился на красный угол Аким Евсеич.
В комнате повисла тишина. И в этой тишине вдруг послышался человеческий гомон и крик, будто под окнами спорили или ругались. Аким Евсеич выглянул в окно, хлопнул себя по голове и кинулся к дверям:
-Чего это они там затеяли?
На улице под окнами дома вовсю шел спор. Четверо проезжих мастеровых насмехались над истопником и кучером, не желая верить, что покойник из могилы вылезал, а Аким Евсеич его за угол халата поймал. Мертвец опять в могилу сгинул, а угол халата, за который он был пойман, так и остался торчать из земли. Когда Аким Евсеич подошёл к спорщикам, они уже по рукам ударили, договорившись, что проспорившая сторона оплачивает извозчика и покупает четверть. Не успел он и рта раскрыть, как кричащая и спорившая компания, уместившись кое-как в повозку, направилась на кладбище. Аким Евсеич вернулся домой:
-Вели-ка, Натальюшка, мне стопку подать с огурчиком.
-Что там произошло, батюшка?
-А пусть их! – Отмахнулся Аким Евсеич, устав от всяческих напастей.
Тем временем на кладбище, отходил от испуга пимокат. Ведь как он попал в эту передрягу? Когда узнал от Акима Евсеича, что тот решил дутики заказать, понял, непременно пролётку на свет белый вытащит. А там халат этот проклятый! И так и сяк ругал себя пимокат. А всё из-за того, что упустил время, не посватался сразу, как маменька с Акимом Евсеечем предварительно переговорила. Стала бы Натали его женой! Хотя… теперь она богатая вдова. Вот и решил после похорон её мужа время не тянуть, переговорить приватно. А как, когда у вдовы строгий траур? Ежели только ночью, когда слуги спят, влезть через окно в её спальню. Дождавшись темноты, подкрался под окна её дома и уже открыл оконную ставню, но выпал запирающий штырь, загремев в ночной тишине. А потом и сам рухнул с подоконника под ноги перепуганной Натали. От шума в доме проснулись слуги. Он, было, кинулся назад, но понял, что скрыться не замеченным не успевает. Натали почти теряя от неожиданного конфуза сознание, накинула ему на плечи халат Кузьмы Федотыча и задула лампаду, как раз в тот момент, когда он готовился выпрыгнуть назад, а слуги вломились в дверь. После этого по городу пошли слухи, что Кузьма Федотыч, превратившись в вампира, под окнами своего дома в красном халате разгуливает. А пимокату казалось, что жители втайне над ним насмехаются, как над несостоявшимся женихом. Тут и пришла мысль добавить страху горожанам. Прокатился пару раз в этом халате на пролётке Кузьмы Федотыча, благо сарайчик и конюшня на задворках и собаки во дворе не имеется. Воровства в Бирючинске отродясь не водилось. Потому особо никто не караулил. Куда ворованное денешь, когда все кругом друг друга знают, а до уездного города, семь верст до небес и всё лесом? Хотя, конечно, на ночь ворота на задвижку запирали, да открывалась она крючком, через дырку специально проточенную.
Вот и выходило, что халат, который пимокат оставил в пролётке, следовало как можно быстрее убрать. А то, не дай бог, найдёт Аким Евсеич, да начнёт дознаваться, как он туда попал. Хорошо сказать убрать? А куда? Домой нельзя. Вдруг матушка обнаружит? И ничего лучшего пимокат не придумал, как закопать на могилке Кузьмы Федотыча. Халат его, пусть забирает. Пришёл утречком на кладбище с халатом в мешке, ещё и полдела не завершил, Аким Евсеич с истопником приехали. Только и успел, что за соседнюю могилку кинуться. Глядь, а угол халата остался не засыпан и второпях лопату оставил, почитай, что на тропинке. Протянул руку, ухватил лопату за черенок и потащил к себе. Ну и ясное дело, трава зашевелилась. А тут ещё истопник этот самый не засыпанный кусок халата узрел. Мелькнула тогда у пимоката мысль, что быть ему тут прибитым этим истопником, мужик не мелкий, колуном играючи машет, но бог миловал. Перепугались истопник и Аким Евсеич, откуда им было знать, чьих это рук дело? Кладбище, оно определённые мысли навевает. Убежали. Они-то убежали, а пимокат остался. От волнения руки трясутся. И так на кладбище не весело, а тут такого страху натерпелся! Решил, чтобы чего не упустить, передохнуть, а уж потом со всем чаянием дело завершить. Теперь-то уж, вроде, некому объявиться тут. Успокоился, огляделся, только опять взялся за дело, слышит, к кладбищу вновь повозка подъезжает! Подумать не мог, что и эти посетители к Кузьме Федотычу, но и оказывать себя на этом месте не пожелал. Не стал дожидаться, спрятался на прежнем месте. Глядь, тот же истопник, но с компанией! Идут, говорят громко, пересмеиваются. Ну, ясное дело, для пущей смелости. И направляются прямо сюда. С досады пимокат даже плюнул. Что ему тут до вечера меж могил валяться? Хошь, не хошь, ждать приходится. А мужики всё ближе, ближе. И вот уже истопник на край халата указУет. Видите, мол? Компания вмиг умолкла. Но стоят, с места не трогаются, приглядываются. Прикинул пимокат, что если вздумают за этот угол потащить, да и выволокут весь халат не из могилы, а всего лишь сверху землицей присыпанный? И взялся опять лопатой шурудить. Кругом тишь, ни травинки не шелохнётся и только возле могилы Кузьмы Федотыча трава колышется.
-Вылезает… - выдохнул истопник и попятился. Мужики следом, но не очень уверенно, медленно как-то. Пимокат разошёлся и утробным голосом простонал. Тут уж все наперегонки подхватились.
Дутики к пролётке изготовили и установили быстро и недорого. И как только пролётка была приведена в превосходное состояние, Аким Евсеич взял заправило, куда бы ни ехал, проезжать мимо дома, где, как он думал, обитала незнакомка, которую он видел в своём сне. Тем более что от некоторых людей узнал, там действительно много лет проживает одинокая дама, история жизни которой никому из горожан доподлинно не известна. Ходили слухи, что по молодости её соблазнил и оставил гусарский офицер, обещавший непременно вернуться и жениться на ней. Но, то ли погиб, то ли нашёл другую, а дама так и ждала его. Было ли это правдой, или досужими сплетнями, никто не знал. Образ жизни она вела уединённый, лишь иногда выезжая на короткое время в уездный город. А по возвращении на ней обнаруживались то новый бурнус*, то новомодный мягкий широкий берет. И местные модницы между собой решили, что уездный город она посещает для обновления своего гардероба в соответствии с последними, так часто меняющимися, модными веяниями. А поскольку одевалась дама изыскано, хоть и не была особо тонка в талии, но выглядела великолепно, местные модницы исподтишка приглядывались к ней, чтоб самим не отстать от моды. А в прошлом году ей сделал предложение титулярный советник, но она вежливо и твёрдо отказала, будто бы сказав, что на то есть свои причины, указать которые она не может. Всё это вкупе со странным сном, так запало в душу Акиму Евсеичу, что редкий день он не проезжал мимо её дома, всё более и более придерживая лошадь. И вот в один из дней, Аким Евсеич вёз аптекаря для показа свободной комнаты в доходном доме, которую тот намеревался снять для вновь нанятого провизора, человека во всех отношениях толкового и необходимого в аптекарском деле, но крайне стеснённого в средствах. Только любезный Акиму Евсеичу дом показался из-за поворота, тут же обнаружилось, что у ворот стоит карета, возле которой, растеряно, суетится кучер. Но самое главное, по парадной лестнице спускается дама! Разглядеть её толком было невозможно, но сердце Акима Евсеича ухнуло и пропустило удар. Он не сомневался – это она! Аким Евсеич остановил пролётку, чтобы выяснить: не нужна ли его помощь? И к своей радости увидел, что у кареты подломилась подножка. Виноватый кучер беспомощно топчется на месте, а дама явно расстроена.
- Марья Алексевна! - раскланялся в приветствии аптекарь. И тут Акиму Евсеичу повезло. Аптекарь был давно знаком с ней и, значит, мог представить Акима Евсеича, чем не преминул воспользоваться. Тем более что к этому времени водить знакомство с толковым казначеем и папенькой богатой вдовы, сделалось очень даже престижным. С трепетом касаясь для поцелуя руки Марьи Алексеевны, Аким Евсеич через кружевные перчатки рассмотрел розовую кожу и тонкие полоски на запястьях, будто перехваченные ниткой. Всё сходилось! И Аким Евсеич не упустил момента, предложив даме свою пролётку. А позже аптекарю комнату за умеренную плату, намекнув, что много лет одинок и эта дама его очень интересует. Запрашиваемая за комнату умеренная плата, благотворно подействовала на аптекаря. Буквально на следующий день Аким Евсеич получил приглашение на обед в его дом, причём в приглашении были перечислены немногочисленные гости, первой из которых значилась княгиня Марья Алексевна.
И вроде бы знакомство состоялось и всё складывалось должным образом, но как быть дальше? Аким Евсеич по-прежнему знал о Марьи Алексевне не больше, чем все остальные жители города. Встречаясь с ним на прогулке по бульвару, княгиня была в меру учтива и даже любезна, но Акиму Евсеичу не терпелось получить хоть малейший намек на нечто большее, на скрытый интерес к его персоне! Время шло, а ничего не происходило. Он был галантен и обходителен, но сдерживаемый столько лет темперамент брал своё. И когда он целовал её руку или смотрел ей в глаза, то чувствовал, как в ответ вздрагивают её пальцы, видел, как румянец заливает её щёки. И казалось, конца не будет этой томной, сладостной мУки.
Этот вечер Аким Евсеич проводил в бывшем кабинете своего зятя, теперь во многом изменившимся за счёт новых обоев, а также дивана и кресла, но за прежним письменным столом, который казался Акиму Евсеичу не просто удобным и красивым, но было не прилично вынести всю мебель зятя. Одно дело диван, старый и продавленный, а другое дело стол, на котором столько удачных бумаг подписано и Кузьмой Федотычем, и им самим! Даже чернильный прибор оставался прежним, та самая чернильница, в которую он макал перо, когда впервые посетил этот дом вместе с Натали. В этом кабинете он поселился на время ремонта, который затеял в своем доме. И хотя строительные материалы были предусмотрительно приобретены заблаговременно, пригодились заведённые связи в период строительства доходного дома, но всё же средств не хватало и ремонт продвигался медленно. Ведь из денег зятя Аким Евсеич ни тратил ни копейки ни на себя, ни на свою дочь. И даже обои и мебель он приобрёл на свой доход.
Аким Евскич встал из-за стола, подошёл к окну, распахнул створки. Теплый летний вечер манил и звал… куда? Провел рукой по разгорячённому лбу. И это всё с ним? Жар поднимался из нутрии, стучал потоками крови в висках, воображение рисовало контуры прекрасного женского тела. Он опёрся рукой о подоконник и подумал: «А что если приватно, ночью проникнуть к ней… Боже правый, но ведь тогда к Натали в спальню…»
-Аким Евсеич, ставни закрывать, али как? – Под окном стоял истопник, ввиду летнего безделья на все руки мастер.
-Ты… иди пока… иди…
-Погодить что ли?
-Уф! – выдохнул Аким Евсеич. – Душно. Пусть это окно будет открыто.
-Я бы поостерёгся. Мало ли?
-Сам говаривАл, ежели вампир из гроба может восстать, то ставни ему не помеха. Да и третий год уж как не бесчинствует. – И подумал, что всё это время молодая, красивая дочь держит строгий траур! Хорошо ли это? Ему уж и не первой молодости, а как же хочется ласки и тепла! Каково-то ей?
-Пусть ставни остаются открытыми, а сворки я потом сам затворю.
Но, слава Богу, до завершения траура времени всего ничего осталось. Значит, надобно позаботится о первом выходе Натали в свет. Однако нахлынувшие чувства не давали покоя и всё, о чём он брался думать, возвращалось к Марье Алексевне. Всем известно, что одевается она модно и со вкусом. Значит, Натали вполне прилично обратится к ней. Да, да! Можно обратиться к Марье Алексевне! Сон пришёл незаметно, больше похожий на грёзы наяву. То в ночной темноте ему чудился шорох женского пеньюара и он почти физически ощущал прикосновение губ, рук. Дыхание его стало прерывистым и жарким. А проснувшись, и осознав, что это только сон, мечтанье, как же не хотел расставаться с этим сладостным чувством!
Утром всё виделось совсем не так просто, как думалось ночью. Во-первых, он не мог один посетить Марью Алексевну в её доме. Ведь и он, и она одиноки, и такой визит может бросить на неё тень. Во-вторых, что если он получит бесповоротный отказ? От одной этой мысли Аким Евсеич вскочил со стула. И вдруг он решился! На четвертинке бумаги набросал пару строк. Вечером, прогуливаясь по бульвару, он непременно встретит Марью Алексевну и приветствуя её незаметно вложит в руку записку. А там…
Весь день Аким Евсеич не находил себе места. Поначалу ему казалось, что часовая стрелка движется излишне медленно, а когда время стало приближаться к тому, что пора было отправляться на бульвар, его пробила нервная дрожь. Он подумал, что записка может нечаянно выпасть из руки Марьи Алексевны, ведь она ничего подобного не ожидает. Либо того хуже, она выбросит её не читая, либо… и картины одна невыносимее другой стали рисоваться его воображению.
Весь день Натали наблюдала за родителем. За утренним чаем ей показалось, что он болен, даже подумалось, будто у него жар. Но когда он завёл разговор о том, что понимает все тяготы молодой вдовы, что терпеть эту тяжкую долю осталось совсем недолго, она догадалась о причине такого состояния батюшки. Ведь он ещё совсем не стар, когда она вышла замуж за Кузьму Федотыча, тот был на восемь лет старше, чем её батюшка теперь, а поди ж ты, по ночам ей никакого покоя не было. Другое дело как она относилась к… Неприятные воспоминания Натали прекратила, но подумала, что это удобный случай побеседовать с папенькой о том, что давно её тревожило. Не в первый раз обращала Натали внимание, как изменился он, будто помолодел на десять лет. А его прогулки по бульвару, ставшие постоянными, поездки по дальнему от их дома проулку мимо дома княгини Марьи Алексевны, его смущение при упоминании имени этой женщины? Натали и сама пережила немало. И вовсе не против, чтобы батюшка обзавелся женой, но Марья Алексевна… Что за человек? Никто толком ничего сказать не мог. И Натали подумала, что хорошее не скрывают. И, скорее всего, есть нечто тёмное, плохое в прошлом, а может и настоящем этой женщины. Папенька для Натали - единственная родная душа на земле, как же не оберечь его от всего худого, не доброго? Если сойтись поближе с этой женщиной, то возможно удастся выведать что-либо о ней? И Натали решилась.
- Папенька, я слышала, что Марья Алексеевна собирается в уездный город?
- И кто же это тебе сказал?
- Настенька вчера встретила у сапожника служанку Марии Алексеевны, та забирала её сапоги на пуговицах…
-Но на улице ещё тепло…
- Настенька тоже удивилась. А служанка сказала, что госпожа готовится к поездке в уездный город и планирует вернуться после наступления холодов.
- А неизвестно ли, когда намеревается Марья Алексевна уехать? И для какого дела?
-Нет, но можно спросить сегодня у неё самой на бульваре.
-Нет. Нет, нет. Что она подумает?
-Слуги всегда знают, когда и куда собираются их господа. Я велю Настеньке. Она вызнает без особых затей. Да и мне, батюшка, не плохо бы выехать из провинции, хоть ненадолго. Посмотреть новомодные фасоны и ткани, картинки причёсок у тамошних цирюльников.
Аким Евсеич слушал дочь, ничего в её голосе не выдавало лукавства. Однако весь предыдущий разговор про Марью Алексевну… Если бы Натали без обиняков начала разговор с просьбы свозить её в уездный город, он бы ничего и не заподозрил, но теперь… Аким Евсеич, непроизвольно вздрогнул и стараясь бесшумно ступать, пошёл к выходу из комнаты, у дверей оглянулся: Натали смотрела на него простым, бесхитростным взглядом.
- Ах, батюшка, ни одна женщина не пожелает выдавать своего портного или другие секреты улучшения своей внешности. Разве это так предосудительно, что я хочу выглядеть так же изыскано, как Марья Алексевна? Что плохого в том, что мы поедем с ней одним поездом? Чтобы не показаться навязчивыми, мы будем ехать в другом вагоне. Времени у нас не так много остаётся, а поезд тут только один.
Аким Евсеич, молча, вышел. Но с другой стороны, не он ли сегодня ночью, да и утром тоже, думал о том, что следуёт озаботиться первым после траура выходом дочери в свет? Так что же теперь изменилось? Натали сама заговорила о бальном платье, о новом гардеробе? Вот ежели бы молодую женщину не интересовали платья и причёски, это было бы странно. Но что, если он из-за желания скрыть перед Натали своё истинное отношение к Марьи Алексевне, излишне подозрителен к дочери? Аким Евсеич расправил написанную ночью записку, положил на чайный поднос и сжёг. Но облегчения не почувствовал. Что-то тяготило его душу. И это что-то было не только непреодолимое желание проследить за объектом своего интереса. Всё, что пришлось пережить Натали, не могло не изменить его дочери. И его пугал тот образ, который невольно рисовался перед ним. Однако всё-таки он решился последовать совету Натали: ехать в уездный город, не афишируя эту затею.
Вечером этого же дня, гуляя по бульвару под руку с дочерью, Аким Евсеич и желал, и боялся встретить Марью Алексевну. Когда же оказался напротив неё, то после взаимного приветствия, он, ранее не пологая такого шага, вдруг сказал:
-Натали просит меня свозить её в уездный город… Мне стало известно, что вы тоже собираетесь в поездку. Не желаю быть навязчивым, но если вам потребуется помощь или поддержка, я к вашим услугам. Прошу поверить в искренность моих намерений. И обещаю, что если мне станет известно что-либо из вашей личной жизни, никогда не употребить это знание вам во вред, и ни одна живая душа ничего не узнает помимо вашей воли. – Аким Евсеич и предположить не мог, как отзовётся ему в будущем эта тирада. Он стоял напротив Марьи Алексеевны, Натали чуть в стороне, разговаривала с её спутницей.
-Благодарю. Но нет никакой тайны в моей поездке к… своей портнихе, походу в театр. Я, советую вам, остановится в гостинице «У Бёргера». Хозяин её немец. Там чисто в номерах, и по утрам подают завтрак. А я, возможно, пришлю туда на ваше имя записку. Хотя, твёрдо обещать не могу. - Она улыбнулась, немного натянуто и чуть растеряно. С души Акима Евсеича будто камень спал.
Поезд состоял только из синих** и зелёных** вагонов. Желтого вагона первого класса ввиду дороговизны билетов в состав не включали, поскольку в них ездили высшие чиновники, или очень богатые люди. А таковых в Бирючинске можно было по пальцам пересчитать.
Натали и Аким Евсеич ехали в двухместном купе синего вагона второго класса. В их ли вагоне, или в другом ехала Марья Алексевна, было неизвестно, поскольку батюшка дознаваться строго запретил, говоря, что и так себя чуть ли не сыщиком чувствует.
-Папенька, я полностью положилась на вас. Это значит, что моя будущность тесно связана с вашей. И если вас постигнет горечь разочарования, вместе мы сможем это пережить не афишируя перед посторонними людьми. Но если по незнанию вы попадёте в плохую историю, то вместе с вами попаду и я. Мы пострадаем оба. И помочь нам будет некому. Поскольку вы строите определённые планы на некую даму, а поведение этой дамы содержит тайну, загадку, вам следует как можно больше узнать о предмете своего интереса. Вы же не собираетесь разглашать какие-либо сведения о ней? То, что возможно будет выяснить, послужит исключительно для того, чтобы вы могли принять решение: продолжить ли сближение с этой дамой, либо отказаться от неё.
Аким Евсеич уже не удивлялся мыслям Натали, поняв, насколько всё пережитое изменило его дочь. Не знал он только одного: к худу или к добру такая холодная рассудочность дочери? Поэтому, когда в купе заглянул проводник, Аким Евсеич поинтересовался, не едет ли в их вагоне княгиня Марья Алексевна? И получил ответ, что да, едет в одноместном купе. Получив от Акима Евсеича купюру, добавил, что она часто пользуется именно одноместным купе. А на перроне её непременно встречает извозчик и человек, который забирает багаж. На просьбу Акима Евсеича ничего о его расспросах не говорить даме, проводник кивнул: «Помилуйте, нам это не к чему».
Торопиться выходить Аким Евсеич не стал. Потому видел в окно вагона, как княгиня села в пролётку и уехала. И что теперь? Где искать её следы? Всё тот же проводник, понимающе посмотрев, подсказал: «В городе три гостиницы, где останавливаются состоятельные граждане, да три, четыре доходных дома новых и чистых, где можно снять квартиру, как на длительный срок, так и на несколько дней. Так что если у этой дамы не проживает в этом городе кто-либо у кого она может остановиться, то найти место её проживания здесь вполне возможно».
Следующие три дня Аким Евсеич объезжал интересующие его адреса, якобы подыскивая приличное место для недолгого проживания.
Пролётка остановилась и кучер, повернувшись к Акиму Евсеичу, уважительно произнёс:
-Вот, сударь, извольте, доставил, как велели. Это лучший доходный дом в городе. Квартиры в нём сплошь барские. И живут только состоятельные люди.
Аким Евсеич выглянул из-под поднятого верха пролётки, осмотрелся. Нет, тут вряд ли могла проживать княгиня Марья Алексевна. Войти в жилую часть здания можно через два парадных подъезда. Над ними устроены украшенные лепниной эркеры.*** В центре здания над картушем,**** в котором указаны годы его строительства, расположена ниша со светильником, освещающая въезд в арку, которая ведёт во внутренний двор дома, где, видимо, расположены входы для прислуги.
-Фатеры тут по высокой цене. Рубликов по семьсот в год обойдутся. – Кучер говорил без всякой зависти к дорогому дому, такой заоблачной, нереальной казалось ему цена этого жилища, что и расстраиваться по этому поводу в голову не приходило. Аким Евсеич со своей стороны рассуждал, что Марье Алексевне, которая вовсе не слыла в родном городе транжирой, а скорее женщиной аккуратной в денежных вопросах, такая квартира, да еще на короткий срок – и вовсе не к чему. Но с кучером было заранее договорено, что он оставит седока на некоторое время у дома, а потом вернётся за ним. И Аким Евсеич решил прогуляться вокруг этого дома. Может, что полезного высмотрит. Ведь в заделе был очередной доходный дом в родном городе.
Пролётка уехала, а Аким Евсеич неспешно прогуливался по тротуару, поигрывая тростью, когда к правому парадному подъезду подъехала карета, запряжённая двумя великолепными рысаками. На дверки красовался герб.
-Любезный, не скажешь, чья это карета?
Такое обращение явно польстило кучеру, и он ответил:
-Сударь, нешто герб на карете вам неизвестен? – И назвал очень громкую фамилию. Аким Евсеич действительно был не силён в геральдике.
-Но… но, не может быть, чтобы такой человек жил не в собственном, а в доходном, хоть и богатом, доме! – И протянул кучеру монету. – Вот-с, вам за услугу.
Мужик на облучке поёрзал, но монету принял, явно довольный не только уважительным обращением к себе (ни часто приходится слышать, всё чаще Федотка, да Федотка, а ему уже сорок стукнуло!), но и полученными деньгами:
-Так и есть. Его сиятельство, граф Дагомышский прислал карету за дамой и малолетними отпрысками.
Аким Евсеич насторожился. И вроде невозможно, чтобы… да и отпрыски, опять же, откуда?
-А не подскажешь ли…
Но кучер вдруг распрямился на облучке и сделал вид, будто так, молча, всё время и сидел. Аким Евсеич оглянулся и обомлел. Из парадного подъезда вышла Мария Алексеевна, вслед за ней молодая девушка, одетая на англичкий манер, вела за руки двух чудесных малышей. Не в силах тронуться с места, Аким Евсеич так и продолжал стоять. Их глаза встретились, и лицо Марьи Алексеевны покраснело, как от порыва ветра. Аким Евсеич раскланялся. Она учтиво ответила, и Аким Евсеич едва успел разобрать последовавшую скороговорку:
- Приходите вечером на липовую аллею. – И прошествовала мимо. Карета давно уехала, а поражённый Аким Евсеич так и стоял, пока его не окликнул вернувшийся за ним кучер пролётки.
Кое-как дождавшись вечера, Аким Евсеич обнаружил, что липовая аллея – модное место для неспешного вечернего променада состоятельных горожан. Знакомые раскланивались, останавливались и вели приятные беседы, либо отдыхали на удобных скамьях, расставленных в разных местах, часто скрытых от посторонних глаз зелёной стеной кустарника. Аким Евсеич прогуливался вдоль аллеи, всё более приходя в спокойное расположение духа. Марья Алексевна хорошо одета, проживает в наилучших условиях, значит, ничего дурного не случилось. А некая таинственность с самого начала окутывала эту даму и потом, Акиму Евсеичу вдруг пришла простая, но здравая мысль: Мария Алексеевна – княгиня, он же никаким титулом не обладает. Так что не следовало и тешить себя сладкими иллюзиями. И когда он уже собрался возвращаться в гостиницу к ожидавшей его Натали, так как вечерний сумрак стал укрывать аллею, а Марьи Алексевны всё не было видно, то услышал негромкий голос, явно призывающий его на одну из тенистых скамей. Он сделал шаг в сторону и растворился в вечернем сумраке.
-Аким Евсеич, можете ли вы хранить тайну женщины так, как если бы эта была ваша тайна?
Перед ним стояла Мария Алексеевне в шляпке под густой вуалью.
-Даю вам слово честного человека.
-Простите мою бесцеремонность, но я вынуждена спешить… - Она замолчала, видимо решаясь - продолжить ли говорить далее?
-Если вам нужна помощь – располагайте мной. – Уверенный тон Акима Евсеича подействовал на неё успокаивающе, и она продолжила.
-Нет, в помощи я не нуждаюсь. Но невольно вы стали свидетелем факта, который я ещё некоторое время хотела бы хранить в тайне.
-Я дал вам слово. И если буду знать, что должен хранить в тайне, то ни одним звуком не нарушу своего обещания. Пока же я прибываю в растерянности.
-Отец тех прекрасных деток, с которыми вы видели меня сегодня – граф Дагомышский. – Голос её и так негромкий перешёл почти что в шёпот, так что Аким Евсеич вынужден был наклониться к ней, чтобы расслышать слова.
-Вы вынуждены работать? – Выдохнул Аким Евсеич: - И стараетесь сохранить сей факт в тайне?
-Нет, нет! – Заспешила она. – Это дети… мои и графа Дагомышского.
Аким Евсеич до сих пор стоявший перед княгиней, почувствовал непреодолимую слабость в коленях и опустился на скамью.
-Но вы княгиня, граф мог бы составить вам партию… ведь, как я видел, он безбедно обеспечивает своих… отпрысков.
-Нет, нет! Это невозможно. Граф носит очень громкую фамилию, настолько, что она затмевает титул, но… - Марья Алексевна замолчала, переводя дух: - … но и дом, и та карета, что приезжала за мной принадлежат его супруге. Но даже если бы состояние графа позволяло, то истребовать развод в синоде для графа Дагомышского невозможно.
-Но, что же делать? Ведь у вас уже двое детей? – Аким Евсеич понимал, что общественное мнение не простит не столько графу Дагомышскому, сколько Марье Алексевне подобного поступка. Они не будут приняты ни в одном приличном доме, их общества будут сторониться, вежливо отказываясь от приглашения в гости, да и самих никто не решиться пригласить. А уж перешёптывания за спиной… И всё это неизбежно скажется на детях.
-Граф нашёл выход. Его родственник очень преклонного возраста остался бездетным, хоть и был трижды женат. И уж было подыскал четвёртую жену, но тяжелая болезнь настигла его. Теперь он одинок и тяжело болен. И также как граф - не богат. А для лечения нужны немалые средства… На следующей неделе состоится венчание и я стану графиней Стажено- Дагомышской, детей родственник брата признает своими.
-Но… как же вернётесь в Бирючинск с двумя детьми?
-Граф категорически против моего отъезда. Жить я останусь в доме своего мужа. Так у нас будет возможность видеться.
-Но… это… ужасно… всё это… ужасно…
-Не осуждайте меня, умоляю, не осуждайте! Подумайте, каково бы жилось вашей дочери, останься в живых Кузьма Федотыч? Ведь она тоже не смогла бы расторгнуть этот брак! И кто знает, кто знает… - голос её срывался, волнение перехватывало дыхание.
-Не надо, не говорите ничего более – горячечный шёпот Марьи Алексевны так подействовал на Акима Евсеича, что он был готов во всём содействовать этой женщине. Некоторое время оба молчали. Потом уже более спокойно заговорила Марья Алексеевна:
-Мне вас Бог послал. Столь благородного и честного человека трудно сыскать.
-Я дал вам слово. Хотя вы могли бы пощадить мои чувства к вам, ведь, думаю, вам всё известно…
-Я вынуждена. Родителей моих давно нет в живых. Более мне обратиться не к кому. Выслушайте меня. И ответьте сейчас же: берётесь ли мне помочь?
-В чём? – Аким Евсеич уж и не знал, чего ожидать от этой женщины?
-В Бирючинск я не вернусь, поскольку буду проживать с детьми в доме мужа. Но там у меня остаётся дом с усадьбой. Я пришлю доверенность на управление на ваше имя. Распорядитесь по своему усмотрению. Чтобы в случае крайней нужды мне с детьми на паперти не оказаться.
Аким Евсеич молчал.
-Вы отказываете мне?
-Нет такого дела, в коем я был бы в силах отказать вам.
Некоторое время Аким Евсеич оставался сидеть на скамье, чтобы прийти в более-менее уравновешенное состояние духа. На аллее затих шум шагов и шорох женских юбок, когда он встал и медленно направился в поисках пролётки. Следовало возвращаться в гостиницу. Натали теперь уж беспокоилась.
Через неделю отец и дочь возвращались домой. Монотонный перестук колёс навевал Акиму Евсеичу странные мысли, что может когда-нибудь, потом он ещё будет счастлив с удивительной женщиной, отдавшей в его руки всё своё состояние. Но с другой стороны, вдруг он ошибся и сон, в котором он когда-то видел Марью Алексевну, вовсе не вещал о браке с ней, а скорей предостерегал. Ведь и по своему положению в обществе этого не могло случиться. Как же так? Что за затмение на него нашло? На подъезде к родному городу его стали одолевать более практичные мысли насчёт распоряжения вверенным имуществом, Доверенность на управление Марья Алексеевна прислала на следующий после разговора день с посыльным. Но так и задремал, ничего не решив. Да и что можно решить, не обдумав и не изучив состояния дел?
Наступал новый этап в жизни Акима Евсеича. У дочери завершался траур, следовало достойно совершить выход в общество. Начиналось строительство второго доходного дома, да ещё управление имуществом Марьи Алексевны. Ну и про ремонт собственного дома тоже не стоит забывать. Тут и продыхнуть некогда, не до пустопорожних переживаний! Однако просыпаясь по ночам в скомканной постели, Аким Евсеич вдруг отчетливо чувствовал запах Марьи Алексевны, едва уловимый легкий аромат, исходивший от её рук, когда он едва прикасался к ним губами. Жар поднимался во всём его теле, и оставалось только ждать, когда рассвет разгонит ночные видения, а дневная суета охладит этот жар.
*бурнус - короткая верхняя женская одежда
**синих и **зелёных вагонов – в синий цвет тогда красили вагоны второго класса, в зелёный – третьего.
***эркер - выступающая из плоскости фасада часть помещения, обычно остеклённая, чтобы улучшить внутреннюю освещенность.
****картуш - украшение в виде щита или не до конца развернутого свитка, на котором помещается герб, эмблема или надпись.