15
На какое-то время неприятные воспоминания вывели Александру Адамовну из строя. Нет, она не слегла, а просто переключилась на домашнее хозяйство и общение с теми, кто не знал ее в молодости, а значит – ее промахов. К ним относился и скоропалительный брак.
Дети тоже получились не такими, как мечталось, но своей вины в этом она не видела, как будто «получились» никакого отношения к ней не имело.
– Дети у тебя замечательные, – повторяла Роза Михайловна, сильно этим раздражая Сашу. – Аська такая непосредственная, эмоциональная! А Никита… он не непослушный, как говорят все эти… в школе, а самостоятельный.
Да, ни один не пошел в маму, лишенную Аськиной непосредственности, и Никитиной самостоятельности. Так следовало понимать намеки влюбленной в своих внуков бабушки Розы.
«Это я не была самостоятельной? – возмущалась про себя Саша в ответ на завуалированную, как она подозревала, критику. – А то, что называют эмоциональностью, разве не пряталось в ней? Но зачем свои чувства выплескивать на людях, орать, скандалить?»
Когда Саша ушла к Олегу, все в его доме стали подчиняться ее представлению о правильной жизни.
Римма Сергеевна сразу сдалась на милость невестки, потому что боялась перечить влюбленному сыну и сама жила раньше как попало, без всякого порядка. В ее доме до сих пор правила любовь, которую сменил строгий режим дня, составленный невесткой. Знала бы Римма, что Сашенька даже любила ее сына по расписанию – два раза в неделю. Кто-то девочке сказал, что чаще – вредно для здоровья организма. А ее организм мог бы обходиться и без этого подарка молодому супругу. Не давала она обета любить бессистемно, как хотелось Олегу.
Уйти на пенсию, как сделала Роза, едва родился Никита, Римма не могла: зарплаты не хватало на нормальную жизнь. Ждать всплесков щедрости от бывшего супруга она не хотела.
– Бедная твоя дочка, – говорили Розе Михайловне знакомые, помнившие «Грозу» Островского, – жить со свекровью – это же кошмар, они сплошь Кабанихи!
– Ну, еще вопрос, кто в доме Кабаниха, а кто Катерина, – загадочно отвечала Роза Михайловна, обнаружившая со временем, что сильный женский характер, каким обладала ее дочь, легко превращается в деспотический.
Никита давлению матери не поддавался, рано проявив своенравие. У него не было страсти к планированию жизни, он просто плыл по ее течению, но интуитивно выбирал нужное место, удобное для себя. Не выгодное, а именно удобное, позволяющее не напрягаться. Он делал только то, от чего получал удовольствие. За пианино, которое купила бабушка Роза по его просьбе, он просиживал часами, отбросив школьные уроки, но, когда закончил музыкальную школу по классу фортепьяно, вдруг увлекся саксофоном и целый год ходил в музыкальное училище к педагогу по классу саксофона, чтобы туда поступить. А уже через два года стал звездой в джаз-оркестре своего училища.
Бабушка этому радовалась, ходила на все академические концерты внука, а мама – нет. Она хотела для него высшего образования именно в техническом вузе или в медицинском.
Но это было уже потом – то есть после развода родителей Никиты. Сначала они успели родить Асеньку.
К моменту появления на свет этого второго, Сашей запланированного ребенка, Олежек превратился в классического подкаблучника, однако стал потихоньку погуливать, отводя душу на стороне. Однажды легкомысленно забыв в кармане записочку любовного содержания, он неожиданно так же легко согласился на развод с женой, эту записочку обнаружившей.
Получилось, что Олег хоть и не сразу, медленно, но созревал для измены, и пинок жены только освободил его от добровольного ярма.
Через два года Саша узнала от общих знакомых, что Олежек очень удачно женился и даже родил сына.
После смерти Розы Михайловны материнский дом становился для Никиты все более чужим, и он предпочитал терпеть объятия бабушки Риммы и расспросы отца о его музыкальных успехах, чем мамину дисциплину. В доме новой папиной семьи ему было уютней. Никто не допекал нотациями, которые мама кормила его постоянно.
– Ты забыла, что не на кафедре, – говорил он Александре Михайловне, когда подрос и осмелел до словесного отпора. Обычно Никита саботировал мамины наставления конкретными поступками, а не митингом в защиту собственной свободы.
Когда Никита связался с женщиной, не оформляя брака, Александра Адамовна не стала вмешиваться. Смысла не было. Как и не было смысла удерживать сына в СССР, когда Никита пришел сообщить, что наконец расписался со своей Верой и эмигрирует в Израиль.
– Разве туда всех пускают? – только спросила, чувствуя, что сейчас позорно расплачется. – Это чужая страна, а ты не еврей.
– Как раз я – еврей … по матери. То есть – по тебе. Там национальность определяют по матери, а не по отцу. Твоя мать еврейка, ты тоже, я – тоже. Чему очень рад. Но мне нужна твоя помощь. Дай мне свидетельства о рождении твое и бабушкино.
В общем, она своими руками помогла сыну покинуть родину. И не видела своих внуков вживую – только по скайпу, уже почти взрослыми..
А еврейской крови в нем была четвертушка, как подсчитала Любаша. Но и эта четвертушка не удержала его на родине предков. Никита переехал с семьей в Соединенные Штаты, где ему легче дышалось. Так он написал Александре Адамовне. Там же и стал известным саксофонистом. А это уже совсем не интересовало ее.
Рядом, почти под боком, оставалась только эмоциональная но, но вполне предсказуемая дочь. И чем больше таяла любовь к далекому и непонятному Никите, тем крепче привязывалась Александра Адамовна к Аськиной семье.
К дневникам Маши Александра Адамовна вернулась недели через две. Просто не оказалось под рукой интересной книги, а привычка читать перед сном была стойкой.
– Ладно, посмотрим, что ты там еще наплела, – пробормотала Александра Адамовна, открывая дневник на месте вложенной закладки.
«5 мая
Приехал Илюша!!! Правда, уже и уехал, но зато…Ладно, по порядку.
Это случилось два дня назад, так что праздники я просидела дома в его ожидании. Оказалось, их не отпустили – из-за демонстрации.
Но сначала опишу другую встречу – с Артемом. Это он меня снова поймал и разговорил. Я была в хорошем настроении, потому что успела только-только получить Илюшино письмо, такое нежное, что хотелось весь мир обнять! Вместе с Артемом: он избрал верную тактику, разыгрывая из себя просто друга, с которым ему хочется поболтать.
Столкнулись мы на выходе из нашей столовки, так набитой студентами, мы там друг друга не заметили.
– Ты на лекцию? – спросил он.
– Домой. Нас отпустили, третьей пары не будет.
– Тогда я тебя провожу? Уж очень интересно с тобою разговаривать, Мария.
– А о чем таком интересном мы с тобою успели поговорить? – удивилась я.
– Я тебя тестировал. Прямо как в университетах Штатов. Мне нравится их система образования. Нам бы так. Самостоятельности больше, свободы выбора дисциплин для изучения.
В общем, Артем нашел, чем меня повязать. Он таки парень любознательный, каким и положено быть журналисту. Я слушала его с интересом.
И вдруг посреди разговора он перешел на мою особу:
– Вот скажи мне, ты натура цельная?
– Куда там! Я вся из кусочков. Как лоскутное одеяло.
Он рассмеялся:
–Молодец! У тебя образное мышление. Назови мне свои кусочки.
Я задумалась, ответив не сразу:
– Я одновременно разная. Трусиха и смелая, тупая и … не очень, обидчивая и незлопамятная, люблю людей и не люблю народ, в чем уже призналась. Думаю, тетя Лида могла бы этот список продолжить. Как и все, кому посчастливилось в кавычках со мною иметь дело.
– Да-а, есть, над чем подумать, – покачал он головой. – А конкретные примеры. Ну, например, что значит трусиха и смелая?
– Боюсь высоты и воды, плавать не научилась даже. Боюсь толпы. Боюсь выступать на семинарах, боюсь экзаменов.
– Ого, сколько фобий! А чего не боишься?
– Если при мне кто-то кого-то обижает, не боюсь вступиться. Могу даже в драку полезть.
– Да ну-у? – засмеялся он. – Представляю тебя в драке!
Ты кусаешься или ногами лупишь?
– Недавно пацаны на нашей улице вечером били кого-то, а я возвращалась из Дворца студентов, поздно. Они, гады, даже фонарь разбили, чтобы без свидетелей. У меня в руках была только папка с нотами. И я этой папкой по башке стукнула того, кто бил лежачего. Остальные наблюдали драку, подзуживали бьющего. Я сквозь их толпу въехала на одном энтузиазме и как бабахну! Ни капли страха не было, сама удивилась потом.
Артем смотрел на меня так, словно я действительно совершила подвиг.
– А если бы сама по башке получила? Подростки же – звери!
– А не знаю, не думала, я же говорю тебе. Они расступились, когда я их протаранила, а тот, лежащий на тротуаре, вдруг как вскочит,– и на обидчика с голыми кулаками пошел. Кричит: « Я тебя, гад!» А сам меньше остальных ростом.
– Короче, ты всех разогнала и напугала! – подвел итог Артем с серьезной миной.
– И тут появился спаситель – дяденька с милицейским свистком. Оказался дружинником.
– Значит, у тебя проблемы с чувством самосохранения.
– Нет, иначе я бы не боялась воды и высоты.
– Да-а, непростая ты девочка. Вот признайся: ты скрыла самые интересные свои «кусочки», а?
В таком духе мы еще проговорили около часу.
И когда подошли к моему дому, Артем как-то просительно глянул на мои окна. Я сделала вид, что не заметила, не стала приглашать.
– Кое-какие твои «кусочки» я тоже подметил, – вдруг сказал он. – Они прелестны! Ты не зажатая, а естественная, непосредственная.
Я сразу напряглась, не желая слушать дальше. Не люблю комплиментов, хотя их положено женщинам любить.
– Ты по-своему тоже цельная, – заговорил он быстро, уже сообразив, что я его остановлю. – Но твои «кусочки» хорошо подогнаны, красиво! Они….они взаимозаменяемы!
– Ух, какая метафора! – насмешливо сказала я, пытаясь увести разговор в другую сторону. – Сразу видно журналиста!
– На метафоры ты перешла вначале – со своим лоскутным одеялом. А я дорисовал. Прямо так и вижу: из лоскутного одеяла можно кусочек неподходящий убрать, а на его место вставить по рисунку. А если кто-то состоит из цельного куска металла или, – он задумался на мгновенье, – пусть даже из металлических деталей, то ремонту подлежит с трудом. Человек и не должен походить на робот с заданной программой, тем более – женщина! Если принципы заложены в программе, то это не значит, что они без изъяна. А моя Саша…
– Замолчи! – не выдержала я и двинула к подъезду.
Он остановил меня за руку:
– Стой! Я ничего обидного не хочу сказать! Она натура цельная, Она замечательная девчонка, почти без недостатков! Она как красивый цветок, роза, например, но которая …
Он замялся, а я уже знала, что скажет дальше Он и сказал:
–…не имеет аромата.
– Все розы пахнут, – сказала я. – Одни тоньше, другие сильно. Лечить нужно насморк, мешающий нюхать!
Артем засмеялся.
– Значит, или у меня хронический насморк, или она – не роза. Но я больше люблю полевые цветы.
– Их нельзя срывать, Они быстро вянут без воды. В травку превращаются, в бурьян, если нет дождя. Плохая метафора. Неудачная.
– Значит, нужно любоваться ими на грядке. И поливать. – В его голосе появилась досада. – Да не похожа она на полевой цветок! Слишком стержень... стебель несгибаемый. Как у цветка бумажного, искусственного! Вот! – у него глаза загорелись. – Нашел верное сравнение!
А я уже шла к двери без оглядки, так мне было неприятно все это слышать.
– И она бы не кинулась спасать мальчишку!– крикнул он в мою спину.
Я оглянулась.
– Откуда такая уверенность?
– А оттуда! Она бы рассудила, что перевес на стороне противника, и не стала бы рисковать.
– Этого никто не знает.
– Я знаю. Я ее разгадал. Она предсказуема. Прощай!
Я не ответила. Мне нужно было подумать…
Кто это говорил, что женщина должна быть загадкой? Не помню.
Дома мне стало страшно за себя: неужели всем мужчинам это нужно – чтобы женщина любимая оставалась тайной? Выдержу ли я подобное испытание, если пойму, что стала неинтересной и предсказуемой для Ильи?
Ладно, допишу завтра. Задел меня этот Артем, растревожил…»
Продолжение http://www.proza.ru/2015/01/29/2162