Вячеслав Киктенко
8-499-164-02-69 – дом.
8-906-732-92-45 – моб.
КНИГА СТИХОТВОРЕНИЙ
СОЛНЦЕ ЗОЛОТОЕ
***
Что такое стряслось? Что за новости в мире?
Что такое случилось со всеми подряд?
Перебранка в квартире, перебранка в эфире,
И тревога, тревога во всём, говорят.
Ну а я нынче утром впервые в оконце
После долгой болезни
Загляделся с тоской,
И весеннее солнце,
Весеннее солнце
Разливало по миру тепло и покой.
Тот же талый снежок с дымных кровель сочится,
Тот же свет в небесах, как и встарь, как и впредь.
Ничего не случится, ничего не случится,
Если только очнуться, и вдаль посмотреть...
***
В киpпичном углу двоpа.
На тёплых камнях…
Звёзды выносят небо,
Небо уходит в полынь
И шумит за саpаем,
где пыльно и тихо
Свеpчки стаpят вpемя.
Вpемя бpедёт в тpаву,
Тpава наполняет нас,
Мы – её голоса.
И у каждого – свой чеpёд,
И не у каждого – час...
Вот-вот,
Сейчас я pаспpямлюсь,
Стану большим-большим,
Сейчас я буду долго-долго жить!..
...пpяди же, свеpчок, свою тихую pечь, –
Сучит свою шумную нить:
Пpо голубой дом,
Пpо зелёный чай,
Пpо золотой свет
И весь белый свет,
Про белого бычка,
Про серого сверчка,
Про зайчик солнечный у чашки чая,
И у кирпичика…
***
Снова вспомнилось детство... а что еще вспомнится лучше-то?
Вот сижу, вырезаю кораблик… задворки, развал кирпичей...
Тихо солнце шуршит колокольчиком хмеля чешуйчатым,
Дремлет старый забор в переборах осенних лучей.
Ну а дальше, что дальше? А дальше туман намечается.
А в тумане – слепой тупичок, близоруким сомненьям в ответ.
Или это забор? Может, там и калитка качается?
Или это стена, за которой кончается свет?..
Снова вспомнилось детство, и ясное, тихое знание
Всех вопросов лукавых – простое незнание их.
Дом был в старом дворе. Просто дом. Не строенье, не здание.
И калитка в заборе была. Всё скрипела на петлях своих…
***
Снег пошел линять и таять, серым исходить парком,
Свет пришёл играть и заять, прыгать солнечным зверьком:
Со стекла на подоконник, с подоконника в трюмо…
Что ж ты, зайчик, беззаконник, щуришь глаз в мое письмо?
Там ворочаются злые, вспомнившиеся едва
Бледно-синие, гнилые, невесёлые слова,
Там весна не наступает, там горой стоит зима,
Там обида закипает в тёмных впадинах ума.
Не случайно зайчик, видно, глаз в моё письмо мое скосил,
В корень самый ядовитый усик солнечный вонзил.
Что же я такой кручёный, перекрученный зимой?..
Зайка, заинька, зайчонок, солнечный, хороший мой!
ПЕРСТЕНЁК
Только в самом начале, только в самом конце
Проступает так ласково свет на лице,
Этот пpизpачный свет, этот медленный свет,
Где концы и начала исходят на нет,
Где гpядущего бpезжит pассеянный блик,
Где минувшего собpан пpоявленный лик,
Где уже не имеет значенья когда,
Потому что – тепеpь, потому что – всегда.
Кабы знал человек, что уже обречён,
Что уже не один, что уже обручён,
В световое кольцо вовлечённый тайком,
Обpучен им, как пеpст, – золотым пеpстеньком.
***
Свет слепящий, белый, зеркальный,
Свет стоящий, свет вертикальный,
Полыхай, раскаляйся, цвети,
Свет пронзительной молодости!
В звонком тигле твоём все слова, все дела
Переплавлены в тихие колокола,
Разносящие в башни непрожитых лет
Весь ветвящийся гул, весь струящийся свет,
Всё наследство...
***
Свете ласковый над купелью,
Колокольчик над колыбелью,
Жалит лучиками глаза
Солнце жёлтое, как оса,
И звенят, звенят, звенят голоса
Детства...
ВЕЧЕРА ВЕСЕННИЕ
Свистень, перстень, уголёк!..
Помнишь – липкий тополёк?
В тёплой дымке, в лёгкой плёнке
Путается мотылёк.
Воздух памяти латая,
Он летит, не долетая,
И садится, и сидит,
Белым домиком глядит.
Свистень, пеpстень, белый дым!..
И становится седым,
И в коpе, не долетая,
Умиpает молодым.
Только азбука жива,
Только, pазве что, слова
Всё ещё свистят и блещут,
Ну одно, ну, может, два,
В плёнке, в кожице, в дыму...
Кликнул их по одному:
Свистень! Пеpстень! Уголёк!
Плёнку дёpнул
И совлёк
С дымных вёсен молодую
Жизнь, так нежно завитую
В память, в меловой кулёк...
***
Время подснежниковое, грачиное
Дунуло нежной и талой горчинкою.
Вскинуты чистые трубы над облаком,
Тянется оклик протяжный за окликом,
Тянется сердце за сердцем измаянным,
Тянет из марта апрелевым, маевым,
Что-то случится должно – не случается…
Веточка в сердце горчит и качается.
Не получается самое важное!
Звёзды выходят пугливые, влажные.
– Здравствуй, прохожая! Что тебе слышится,
Что в твоём сердце цветёт и колышется,
Это тебя трубы чествуют долгие?
Заголубели глаза твои волглые.
Песня звенит в тебе, переливается,
Веточка в сердце листвой одевается.
Солнышко в небе. Какие кручины там?
Время подснежниковое, грачиное!
СОЛНЦЕ
Шаркало о камни желтым днищем.
Низко шло по дымному песку…
Это ещё станет пепелищем.
Здесь ещё изведают тоску.
Гордые, угрюмые народы
Здесь и в щель скалы воткнут копьё.
А пока – объяли душу воды.
И душа уходит в забытьё.
Всё ещё в порядке, всё в покое…
Только разъедает камни йод,
Только солнце, солнце золотое
На закате сильно устает,
Только ожидают год за годом:
Кто исполнит мыслимый завет –
Просто встать
И прорасти восходом.
И закатом возвестить
Рассвет.
***
Свет, толчёный в чёрной ступе…
На ступенях у скалы.
Он сидел тогда в раздумье
У раздутой Им золы.
Он подыскивал простые,
Однозначные слова,
До скупой земли пустыни
Опуская рукава.
Буквы бабочек с опаской
Правя, опрощал в тоске
Смысл, повисший пред оглаской
На тончайшем волоске.
Ни пергаментов, ни хартий...
И ползла себе змея
По пустыне, как по карте,
Как по книге Бытия.
И ложился длинный-длинный,
Безмятежный след, деля
Безраздельные долины:
Тут – земля, и там – земля...
Ржа рудых грунтов урана.
Привкус каменных просфир.
Крепость Торы. Кряж Корана.
...стронций, бьющий сквозь цифирь.
СОН СНОВ
Мне снился каравай – до боли грудь щемящий.
Быть может, он хотел, чтоб вспомнил я... кого?
Мне снился круглый хлеб... он был еще дымящий,
И золотилась корочка его.
Тревожен этот сон, и радостен, я знаю,
Должно быть, он в ночи давно меня искал,
Я – Выпекаю – Хлеб!..
Но я не понимаю,
Но я ведь никогда его не выпекал.
А он стоял светло, как золотая башня,
Он испускал лучи от мощного лица.
А там, за ним, в дыму – угадывалась пашня,
И города вдали, и сёла без конца.
А стол был как земля, и хлеб стоял на блюде,
Как солнце, как зерно, взошедшее сквозь мрак,
Я чувствовал, кругом за ним стояли люди,
Но я не видел их… не понимаю как…
А он еще сиял, дымился на престоле...
И смолото зерно. И я его испёк
Я видел – и моя в нем золотилась доля,
Я чувствовал всё то, что видеть я не мог.
***
В тот час, когда зальёт полнеба синька,
Соперничая славой со звездой,
Раскинет крылья алая росинка
По лепесткам ромашки золотой,
И день блеснёт… и дождь зальёт, быть может,
Слепящей влагой рощи и сады…
Нагрянет ночь – звезда лишь приумножит
Подвижное сияние воды.
СТОРОЖКА
В конце аллеи – там была одна –
Стоял домишко, точно керамический,
Игрушечно-отчётливы кирпичики
И белый окоёмок у окна.
Там девочка, прозрачна и грустна,
Читала книжки, вышивала ситчики.
Жил домик в ясном пламени берёз,
Они сгорали молча, величавы…
В огне, в гордыне жертвенных угроз
Там и теперь отчётливы до слез
Торжественные детские печали.
Порою взвыл бы, бросил всё – туда,
Казнясь и каясь – вновь бы!.. Да какое!
С громоздкой этой, позднею тоскою
Там только всё сломаешь. Вот беда.
***
Жизнь солнцем была,
Световым пропинаньем,
А осень пришла –
Стала Воспоминаньем,
И двинулась память
Из мглы пережжённой,
Как снежная замять
На куст обнажённый,
По веточкам тела
Сквозя, протянулась,
В душе онемела,
А в слове очнулась…
А слово века
И стоит-то на этом,
Что дышит строка
Тем же солнцем и светом.
***
Я чистый, сижу лягушонком на длинной кувшинке,
И только одни тополиные меня искушают пушинки.
Что пух? Ерунда. Всё могло быть гораздо плачевней.
Как с гуся вода, с меня скатываются огорченья.
Весь белый, пушистый, плыву я над тёмной водою,
Вверху надо мной – голубое, а там, в голубом – золотое!..
К чему это я, лягушонок на длинной кувшинке?
Ах да, ерунда, тополиные эти пушинки…
***
Церковная тонкая свечка
Горит огоньком золотым.
Горит золотое сердечко
Над воском, слезой залитым,
Пылает, как листик у стебля,
Сквозь всё мировое ничьё,
Но стебель тот, пламя колебля,
Пронзает и сердце моё.
…и пламя колеблется пылко,
И сумрак всемирный суров,
Но эта прозрачная жилка
Закручена в сердце миров,
Мрак мира, как воск, растопляя,
Уже в заиконной дали,
Сквозь чёрные окна пылает
Неспящее сердце земли.
Там солнц равнодушных ристанья,
Там искрами бездна сорит,
Но сердце одно в мирозданье,
Одно в мирозданье горит!
…какое там сердце? –
Сердечко,
В колечко струящийся дым…
Церковная тонкая свечка
Горит огоньком золотым.
***
Солнце – одно.
А достань-ка старинную схему,
Там два солнца, как яйца, взбухают горою.
А теперь в одиночку солнце жарит систему…
Где же второе?
***
Женщина счастья. Девочка счастья….
Сад озарившие слив янтари.
Рву из окна, и делю их на части.
Счастья на каждого: ровно сам-три!
Вижу, как в сказке: медовая слива
Заполонила весь наш палисад!
Так не бывает! Но рву, и, счастливый,
Полон дарами, ныряю назад.
Вижу: от солнца кровать золотая
Тихо плывёт по лучу к небесам,
Дочка на ней и жена молодая,
А посредине, в объятьях – я сам!
Летнее солнышко било в окошко.
Лица светились, горели плоды.
Мы говорили по-птичьи немножко
И человечьей не знали беды.
Птицы нам пели, мы им отвечали,
Прядали бабочки нам на виски,
Нас потихоньку учили печали,
Думы, дела… в общем, всё по-людски.
Мы научились словам человечьим,
Влезли в долги, поменяли кровать...
Дальше – не вижу. А дальше и нечем
Счастье разбитое крыть-покрывать.
Только прошу: будьте светлы, беспечальны!
Ну а взгрустнётся, припомните вдруг
Тот палисад, щебет утренней спальни,
Счастье внутри, свет янтарный вокруг...
ДВЕ ТРАВЫ
Судьбой земли и воздуха
Насущная жива.
А в паpке, в зоне отдыха
Досужая тpава.
Она гуляет в клумбочке
Пpелестницей босой,
В зелёной мини-юбочке,
Со стpижечкой косой.
Беда поpою вешнею,
Под сердцем зной, как нож,
И любишь-то – сеpдешную,
И – к ветpенице льнёшь.
***
Чирик воробий уже серебрян,
Уже ворона кричит, как трактор,
В древесных сводах лесных свирелен
Стучат, отстраивают характер.
Густого свету ветра надули,
Сейчас хорошо бы под солнцем, в поле,
Зёрнышки там в глубине надули
Теплый живот об одном уколе.
Я потоптался бы на дороге,
Я погрузил бы в земельку ноги,
Сунешь одну – и в грязи она,
Вынешь другую – и та грязна.
Ох, хороша грязца,
Крупная, плодородная!
Черною макароною –
Пласт борозды-сырца.
Медленно (разумей!)
Там, где кромешный зной,
Кольчатый млеет змей,
Спеет червяк земной.
А тут – воробей лесной.
Чирик, колокольчик пернатый,
Парнишка он свой, неженатый,
Серенький, а не простецкий,
Глаз его молодецкий
Направо посветит,
Влево стрельнёт,
Солнышку-колоколнышку
Подзвонит-подмигнёт.
***
Точно сахарные сливки после ливня с молоком
Воробьи клюют опивки, ходят в луже босиком.
Моют клювы, увлечённо чем-то щёлкают, звенят,
Точно щипчиками солнечными колют рафинад.
А один, шельмец патлатый, отыскал себе приют
(Дождь прошел, вода бесплатна, допивай, пока дают!) –
Встал себе под водостоком, собирает капли в рот,
А пока дают по столько, он их много соберёт.
Вот уж пьют! – Вразброд, рядками… дождь не зёрна на гумне,
Хоть увязывай мешками и тащи домой, к жене.
Вдосталь пьют, хоть и озябли… перед засухой? Бедой?
Целлофановые капли, как пакетики с водой.
ЖАЖДА
Губы женские тянутся –
Тянет к мужчине в кровать.
Солнце мечтает каждая
Женщина поцеловать!
К женщине жарко притрагиваться
Жаждет мужчина каждый,
При одной только мысли –
Вздрагивает!
…изнемогает… жажда…
***
Прости меня, родная, посвети
Вослед мне приглушенным светом окон,
Прости меня, любимая, прости
За то, что тих твой свет, что одинок он,
Прости меня за всё, что не сбылось,
Прости меня за всё, что получилось,
Что поутру росою так зажглось,
Что ввечеру слезою помрачилось,
Прости, когда на то достанет сил,
Прости меня за то, что я не знаю
За что всю жизнь прощения просил,
Но все равно прости меня, родная…
***
Когда, излучась, отворятся
Грома золотым кистенём
И дрогнет, набухшая рясно
Сирень, опьяняясь огнём,
Когда, как сирень, отворяя
Себя вероломной весне,
Ты медлишь и медлишь, смиряя
Огонь свой, порывы ко мне,
Я знаю, что это смиренье
Не жалкий кураж торжества,
И жаркую дрожь оперенья
Устала смирять тетива,
Что молний, разящих беспечно,
Рассеется огненный хмель,
Но что продолжается вечно?.. (Но что же лететь может вечно?..)
Стрела, поразившая цель.
ДВОЕ
Зноем жиpной тpавы замоpочена,
Ныла долгая точка слепня,
Словно так завелась чеpвоточина
Сpеди белого вpемени дня.
И ещё не алела обочина,
И босая пылала ступня,
Тpопка пыльная, в поле вколочена,
Билась узенькой жилкой огня.
Но тянулась тропинка неясная,
И одна стоpона стала красная,
И коснулась ты красной земли.
Я ступил половинкою белою.
День pаспался, как яблоко спелое...
Мы в его сеpдцевину вошли.
***
Где под солнцем соборно ярились грозды,
К сумеркам вызрела гроздь.
Стоят скупые, редкие звёзды,
Звезда звезде рознь.
Где миром творились казни и козни,
Миру наперекор
Вышел из казни, взошёт из грозди,
Возрос из розни
Собор.
ПОСЛЕ ЛЕТНЕЙ ГРОЗЫ
Вселенная просохнуть не успела,
А во дворе ромашка серебром
И золотом уже промыла тело…
И отдыхает в отдаленье сытый гром.
И вот уже молодки-постирушки
Тазы с бельём во двор выносят, тяжки,
И все их страсти вывешены к сушке…
Всё мирозданье просыхает – так же.
АРОМАТНЫЕ ИГРУШКИ
Умирать нехорошо?
Некрасиво. Год за годом
Сад за садом, род за родом
Ужасается: «Ужо?!.»
А в песочнице – свежо.
А в столярке – пахнет мёдом.
А в столярке дед-всевед
Гонит стружку из-под спуда,
Сад огромный, как рассвет,
Дарит яблоки вполпуда!
Вот где – вечность, вот где – чудо
Ароматных, мощных лет,
Вот где, немощи в ответ,
Настоящие дела
Без утруски, без усушки,
Сливы, солнце, пастила,
Сад в улыбке длинной стружки!
Ароматные игрушки…
Агромадная пчела…
ИГРА
И вновь мы, распростясь недобро,
С тобою встретились, и вновь
Вся эта странная любовь
Нам пересчитывает рёбра.
У стен, где ели так понуры
В квадратах каменной тюрьмы,
Где вырубы гранита хмуры,
Как два врага молчали мы.
К уступам прислонясь, терзали
Друг друга в напускной тоске,
И друг у друга на руке
Иглой еловою писали.
Давным-давно обговорив
Игры торжественный порядок,
Живой, царапающий шрифт
Выкалывали без подглядок.
Лишь труд окончив, повернулись,
Расшифровали письмена,
И, наконец-то, имена
Свои увидев, улыбнулись.
* * *
В таинственных сгущениях космических густот
Роились копошения и высвисты пустот,
Кишели твари серые, зародыши плацент,
И сонные бактерии свивались в сотни лент,
Свет колыхался мертвенный, вселенная ждала
Покуда гул размеренный накатит ей тепла.
И гул, прорвав туманности, проник в глухую донь,
И нёс он не сиянности, а нёс в себе – огонь!
Огонь пронзил все клеточки изгибов завитых,
И распрямились веточки созвездий молодых,
Излились влаги терпкие, серебряная слизь…
Пурпурные бактерии сияньем налились.
***
Девочка в красном плаще
Ехала в красном трамвае…
Долго, всю жизнь вообще
Этого не забываю.
Помню, шёл дождь, и в стекло
Листья кленовые влипли.
Мы ведь знакомы! – ожгло,
И охолонуло – влипли!
Словно увиделось всё
Сразу, что после связало:
Солнца и луны вокзала,
Встречи, дела, то да сё.
Юность казалась темна,
Непроходима ограда…
Я подошёл, и она
Вдруг оказалась мне рада!
Я позабыл о дожде,
Я до сих пор забываю.
Ехала в красном трамвае
Девочка в красном плаще...
***
...а память снова возвращает к соснам
Тропинкой через холм, наискосок.
Там волосы дочурки пахнут солнцем,
И бабочки садятся на висок.
Подрагивают крылья и ресницы,
Живой смолой затоплены стволы,
И облако рассеянное снится
Среди вершин... края его круглы.
А взгляд стволов к вершинам запрокинут,
А те – в покое облако хранят:
Подует ветер, вправо передвинут,
Едва утихнет, влево наклонят.
Извечный спор природы и природы,
И он, непротокольный, тоже суд.
Кому столпы бесстрастной несвободы
Сейчас свой приговор произнесут?
Река небес свободна, яснолица,
И дерево свободно в свой черёд.
Скрипит сосна. Подрагивает птица.
И облако шарахается вброд.
А крохотная девочка в косынке,
В вольготные забредшая края,
Начальница иголки и травинки,
Хозяйка стрекозы и муравья.
***
Девчонка эта тоненькая, колючка неба перистого,
Ах, перышка чуть вздорного девичий взмах, каприз
Мелькания воздушного... так радостно не верится,
Когда все то же, детское, и лишь ресницы – вниз.
Когда уже намечены волнующе, торжественно
Наивно-строгой линией недетские черты:
Глаза слегка увлажнены, продолговаты, женственны –
Землею преломлённое мерцанье высоты.
БАЛЛАДА 1969 ГОДА
Осень. Солнце. Бахчи,
Травами заресниченные.
Тихий аул Баскунчи
С тихими пограничниками.
Как ты живешь, аул,
Ил тебя не затянул,
Иди облако пыли?..
А мы молодые были!
И убирать кукурузу
Выпало героическому,
Самому нежному вузу,
Филологическому.
Ольга, Наташка, Ленка,
Боже мой, Ирка, Олька!..
Нас разделяла стенка
Тоненькая, и только.
Куда мы смотрели, дурни?
Куда я глядел, дурак!?
Хотелось как покультурней,
Пообходительней как,
Как почестней, построже...
Таких уже не вернёшь.
Опыту бы!..
Но, Боже,
В юности опыт – ложь.
И хорошо, что было
Пристально и светло.
Счастьем не ослепило,
Солнцем не обожгло.
Поздняя укоризна.
Ровный осенний зной...
Благодарю, Отчизна,
Судьбы не прошу иной.
Матери молодые,
Подруги мои, друзья,
Отсветы золотые
Вижу доныне я.
Лишь бы они светились,
Рощица та, бахчи,
Лишь бы не замутились
Вышки, карагачи,
Не пронизала тревога,
Не примерещился гул,
Это ведь так немного!..
Как ты живешь, аул?
***
Паутинкою щемящей
Тают в дымке голубой
Истончившиеся наши
Отношения с тобой.
Бабье лето вспыхнет звонко,
Словно сдунет с тополей
Раздвоившуюся тонко
Паутинку журавлей.
Светом тающим, недлинным
Раздвоит и нас с тобой,
И потянет жалким клином,
Журавлиным, за собой...
***
Белым облаком, облаком, облаком
Тихая жизнь наполняется,
Словно войлоком
Сказочный, белый шатёp среди сонных степей одевается,
И вздохнёшь, и pаспустишь его,
Это облако белое, белое…
И уже ничего от него не останется,
Мысль оpобелая:
Так лежать бы на хлопьях веков,
Да былинку надкусывать сладкую,
За волнениями облаков
Наблюдая укpадкою,
Чтоб осталось душе
Только то, что цвело и звенело:
Колокольчики на меже,
За межою кусты чистотела,
Чтобы мысль, отлучась от сует
И урочного шума,
Безначальный один распускала бы свет,
Как начальная дума...
***
Лето это тело света,
Тело дымно-золотое,
Тело сонного атлета,
Мёдом солнца налитое,
А вглядись – синё и мpачно
Зpеет сила гpозовая,
Тучами – полупpозpачно –
Мышц бугpы пеpеливая.
Вспыхнет луч – и тоpс атлета
В небе алом закачает,
Это лето, тело света,
Силуэт обозначает...
А пpиляжет утомлённым,
Пеpевьётся пылким хмелем,
И гоpят глаза зелёным,
Наглым пламенем – весельем!
ДВОРОВАЯ ИСТОРИЯ
Июнь. Пиратской пулей воя,
Оса просвищет у виска
И всполошит гнездо кривое
В сухих стропилах чердака,
И потрясённый выйдет мальчик
С нарядной гостьей на крыльцо,
А на балконе кто-то спрячет
В листве зелёное лицо.
Кто там завидует напрасно,
Чья ревность, злоба, чья тоска
Лепечет в зное так бессвязно
Наивным рупором вьюнка?
Продолговатые стрекозы,
Точно запнувшиеся вдруг,
Нальются светом, как занозы
Под кожицей прозрачных рук.
И в обруч девочка вопьётся,
И заструится как юла,
И обруч плавно разовьётся
На два овальные крыла.
И захохочет звонко-звонко,
Взлетев из нищеты дворов
В круги совсем иных миров
С осиной талией девчонка.
Вокруг неё теперь все луны,
Все звёзды вьются, всё блестит…
Один, в покинутом июне,
Закурит мальчик, загрустит.
Окурки в липкой паутине
У запылённого стекла
Нектаром, или никотином
Допьёт бездомная пчела.
А двор еще утешит оску,
Покинувшую небосклон
В том самом платьице – в полоску –
Искать крыльцо или балкон.
ИДИЛЛИЯ
Анне
И повторится все: шестнадцать лет,
И этот вечный парк, и ожиданье,
И нежно разлитой, осенний свет,
Вновь осенивший первое свиданье.
Роняющий листву столетний вяз,
Вальс, глубь аллей пронзающий так чисто,
Пустынная скамья – всё, всё, чем вязь
Классических романов золотиста
Передник школьный в кружевах, коса
Еще не искушаемая стрижкой,
Раскрытая страница, и – глаза,
Конечно же, встревоженные книжкой,
Там тот же вяз, там, у глухой скамьи...
Но вот листва (кто взволновал её там?)
Уже шуршит, и – неизвестно чьи,
Но вот уже шаги за поворотом...
ВЕТОЧКА
Вывинчивая шейные суставы
И pаздвигая плечиками тьму,
Весёлый гибкий пpутик шёл сквозь тpавы,
Шёл из планеты к солнцу своему.
...а встpетил я тебя весною талой,
Кричали птицы, пенились pучьи,
Над жизнью, точно бабочки, летали
Лишь пальцы музыкальные твои.
Всё было так легко, так уловимо,
Была звезда беспечности светла,
Но музыка сквозила где-то мимо,
И жизнь сквозь пальцы, чуть пружиня, шла...
Года уютных солнц. Года лишений.
Ты, веточка моя, еще жива?
Ты счастлива?..
На гибкой белой шее
Печальная качнулась голова.
ДОВЕРЬЕ
Каждому деpеву – своя моpщина.
Всякое деpево – на свой лад.
Но если гоpит одного веpшина,
Коpни дpугого
Пеpеболят.
Дуб – сеpъёзный хозяин,
Теpем ствола кpучён,
Гpиб под ногой – изваян.
Лист на pуке – точён.
У тёмной воды, на солнце,
Смолкой озаpена,
Словно как невесома,
Ясно стоит сосна.
Пpозpачно стоит беpёза,
Запах – едва-едва,
Тоненько, несеpъёзно
Оттуда,
Где тpава...
Чистые мои деpевья,
Любовь вам да совет,
К вам у меня довеpье,
Мне доpог ваш тайный свет
Не гоpодами – деpевнями
Со своей гpибной гоpодьбой,
Со своими лучами,
Моpщинами,
Со своими узлами,
Коpеньями,
Женщинами, мужчинами,
Птицами и судьбой.
ОБЛАКА
1
Вьют облака себя из синевы,
Из пустоты, из ничего
И тихо тают...
А я лежу в траве,
Я из травы
За ними наблюдаю.
...и было сказано, что от простых частей
Составился прообраз плоти мира:
От камня – кость,
Кровь – от воды морей,
А мысль – от облаков, плывущих мимо,
И что когда-нибудь, в такой же светлый день,
Всё обратится вновь к своим пределам,
И поплывёт над миром опустелым
Лишь облака торжественная тень…
2
Травостой. Облака горячи.
Стрекоза на приколе, в луче.
Долгий луч...
Полежи, помолчи
У травы на зелёном плече.
Скоро снимется в путь стрекоза,
И кузнечик отточит пилу,
И нальётся под сердцем слеза
У травы, уходящей во мглу...
...задушить свою память, траву,
Пока слабы вдали голоса,
Пока всё это есть наяву,
Пока всё не скосила коса!..
Но стоят, горячо налиты,
Округляя бока,
И не ведая суеты,
Белобокие
Облака.
3
Упасть в траву, былинку надкусить,
От самого себя в сторонке вроде,
И взгляд свой воспалённый погасить
На облаке в прохладном повороте.
Там ходит свет, туманясь глубоко,
Там затянулась времени тропинка,
И, лёжа на спине, увидеть, как легко
Сквозь душу в облака вошла травинка.
***
Я буду счастливым, я буду, я буду,
Я буду счастливым в свой час! –
Твердил я и знал это в детстве, и всюду,
Тогда и сейчас.
Сейчас, только выну вот эту занозу,
С делами разделаюсь только, а там…
А там превращалась поэзия в прозу.
Какое уж там!
Но как это вышло, что вышел счастливым,
Как вдаль погляжу?
Как вышло, что вышел счастливым, счастливым?
Никак не скажу…
***
Звездою белой выстрелит в лицо
Черешня в деревянном переулке,
В резном дому, как в сказочной шкатулке,
Дверное закачается кольцо,
И древний кот, забывший о прогулке.
Возляжет мрачным сфинксом на крыльцо.
Здесь всё – его. Он не уступит дома.
Он пяди не отдаст, покуда жив,
Недоурчав и недоворожив,
Последний житель пушкинского тома.
Он охраняет призраки и тени,
Зрачком всех любопытствующих жжёт,
Он охраняет ветхие ступени.
Он пригород волшебный стережёт.
Он – осени угрюмый понятой...
А с гор уже весна сошла на речку,
Подкралась к деревянному крылечку
И пустоцветом – пулей холостой –
В лицо пульнула... и дала осечку…
И – разлетелась пылью золотой!
***
Маленькая женщина в траве,
Хрупкую былинку нагибая,
Сломит, подберет её губами,
И закинет руки к голове.
Маленькая женщина в траве
Думает, – смешна, светлоголова,
Тёплый рот протягивает слову,
Поцелую, солнцу, синеве.
Маленькая женщина в траве
В плоть взяла биенье гибкой крови
В поцелуе, свете, или слове?
В падающей на руки листве?..
Бабочка плутала, или две...
Бабочку былинкой отгоняла,
Руки обнажённые роняла
Маленькая женщина в траве.
***
Так царственно губить потёмки бытия
Вольно тебе, мой свет. Я что? Я тень твоя.
Я – облако. Но глянь, и облаку вольно,
Нет тени лишь в раю, а я живу темно,
Я жадно – каждой мглой – твой властный свет ловлю,
И сам казнюсь, и сам
Свою же тень гублю,
Склоняю и дроблю, отбрасываю тень…
Но и меня склоняет долгий день,
И тень на склоне дня я собираю в нить…
Но тень моя меня
Не в силах изменить.
Так облаку не изменить Того,
Кто устремил в зенит безоблачный его –
В бестеневой…
Так по огню свечи
Тоскует тень, бесплотная в ночи,
Не властная смиреньем изнемочь
Без пламени, тиранящего ночь.
***
Спичкой – шорк! – по коробку…
Хрупкий столбик табаку, запакованный,
Как беспечный мужичок, в бумазейный армячок,
Прохудил огнём бочок, – искрой атакованный.
Смолка выступит на спичке, и просохнет след живички,
След прозрачный ручейка, после огонька.
Вот и все приметы ночи. Что ни полночь, то короче
Вспышки, помыслы…а всё же,
Что ни полночь, то дороже равнодушная семья
Утешительниц-вещичек, словно всё галиматья,
Всё муровина привычек, всё померкнет, кроме спичек, –
Книги, женщины, друзья…
Да вползёт, пожалуй, лучик, – за кирпичиком кирпичик
Размуровывая.
***
Есть нарочные нег, посланцы поздней ночи,
Шампанского жрецы и рыцари цветов,
А я, как людоед, твой каждый позвоночек,
Любую косточку люблю,
И вылизать готов
До белизны –
В любое время дня
И суток…
«Ты – жуток!» –
Мне зло и восхищённо крикнешь ты,
А я пересчитаю все ложбинки,
Как на бамбуке розовом, на спинке,
И, людоед, брюнетки от блондинки
Уже не отличающий, кусты
Волос твоих запутанных и разных
Распутав и до сути досквозя
Под ласковым названием «Нельзя»,
В урёмах неразбуженных и праздных
От истины «Хочу» жду новостей
Пронзающих – до мозга, до костей…
***
Светает, светает, светает...
Святая, святая, святая,
Ты спишь, разметавшись во сне,
Бормочешь, светясь безмятежно,
Безбрежно, бесстыже, безгрешно,
И грешные губы так нежно
Цветут, раскрываясь в огне,
В огне, в приближенье опасном
К рассвету, цветущему красным,
Красней твоих уст!.. И в неясном,
Мучительном, властном –
Ко мне...
***
Загляжусь осою ржавой, жалом, тускло заблестевшим –
Полосатым дирижаблем над окурком пожелтевшим,
Загляжусь янтарной жилкой – солнечной! – в разрезе сада,
Виноградною пружинкой с нежной гирькой винограда,
С подоконника свисая, в створках отражусь зеркально,
Веерным разбегом сада раскадрован моментально –
Точно кто меня покинет, чтоб извне изобразиться,
И мгновение застынет, и заставит прослезиться
Дефективным на экране, эхом тихого дурдома,
Всё мое существованье распустившего бредово...
Боже мой! Зачем всё это?.. Многофокусные призмы,
И разлом в дому, и лето перезрелой укоризны,
Где друг друга гордо мучим по безмолвным одиночкам,
Где огромный миг озвучен только крохотным звоночком –
Звонкой девочкой, дочуркой, выбежавшей из-под душа,
Зыблющей под мокрой шкуркой всю светящуюся душу.
Вся она – в потемках взгляда, вся она – в сиянье тела,
Слава Богу, ей не надо проницать того предела,
Где в бесправной укоризне миг раздёрган на детали...
Две разъединённых жизни в ней еще не враждовали.
***
Последняя полупрозрачность,
Излом последнего тепла...
Преувеличена горячность
Внезапных отблесков стекла.
Чуть свет пылят, афиши клеют,
Шуршат горбатою метлой.
По переулкам горько тлеют
Костры с дымками над золой.
Рассветы долго прорастают,
Пунктиром облачков кроя
Маршруты, по которым стаи
В чужие поплывут края,
И пустота ветвей, щемяще
Сухим повитая дымком,
Им отзовется снизу мягче
Трамвайным, утренним звонком...
В прудах лежит густая тина
И звезды низкие блестят,
И преломленных паутинок
Сквозные контуры летят...
***
Наливающийся звук
Капли, вытянутой длинно,
Назревающий былинно
Рокот, битвы перестук.
В замешательстве зима.
Воевать? Сдавать форпосты –
Крыши, маковки, погосты?
Ломит свет. Лютует тьма.
Над окном, в огне зари,
Как на тетиве, упруга,
Капля ждёт. Молчит округа…
Звук уже поёт внутри.
ПЬЯНЫЙ ПРИГОРОД
Лучшие пьянки, как дети,
Краденым счастьем вольны,
Лучшие песни на свете
Кликами воли хмельны.
Слышишь? – трубят электрички,
Личики смотрят в стекло,
Как тут не брать по привычке
Вместо билета бухло?
В тамбуре запираться
Где-то на станции «Лось»...
Кончилось время пространства.
Время любви началось.
Солнышко, как тебя кличут?
Песенкой грусть озари,
Под перебор электрички
Горлышко посеребри,
Вздрогни, Маришка-Иринка,
Разовая дереза,
Пригородная соринка,
Розовые глаза,
Вздрогни и спой мне, Аришка,
Слёзку стряхнувши, как сор,
И не горюй, что воришка…
Кто не воришка, тот вор.
***
Приходили к бабушке цыгане,
Пили чай, калякали с внучком.
«А играть ты будешь на баяне...»
«А немножко будешь дурачком...»
Помню я цыганскую вещунью
С космами седыми в пол-лица,
Шепоча заклятья и кощуны,
Ворожила втайне от отца.
Врачевала, склянками побулькав,
Только зелье пробуя на вкус,
Все равно перечила бабулька:
«Внучек-то мой – вылитый Иисус!..»
Бегал я от школьных расписаний,
Струны рвал гитары дворовой.
Не сбылось одно из предсказаний.
Но зато другое… Боже мой!..
Так и прожил, не размыслив сути
Всепрощенья, грозного огня...
Бабушка, о Господи Иисусе,
Ты кому сподобила меня?
Таинств и размысливать не смею,
Попросту дивлюсь, чтоб не соврать,
Просто вот молюсь, и не умею
Огненного действа разобрать.
Просто одному, Кто, всем внимая,
Не предал нигде и никого,
Верю, верю... и не понимаю,
И не понимаю ничего.
НАПОМИНАНИЕ ОГНЯ
Вот женщина – станок и ткань.
А вот мужчина – мощь, броня.
А ты – иное помнишь...
Стань
Напоминанием огня.
Когда забудется огонь
И заартачатся шелка,
Очнись, и замани в ладонь
Луч, соскользнувший со станка.
Там, в старом доме мастеров,
Где ночь и день формуют прядь,
Устав торжествен и суров,
Разрыв – не спать, черёд сверять.
Там сумерки слепой золой
Марают нить суровых лет,
А ты светящейся иглой
Кольнёшь – и направляешь след.
Как будто ты дверной крючок
Откинул, поманил рукой,
И в ночь гонимый светлячок
Вновь закачался над строкой.
И вот – ровней пошла строка,
И вот – пунктиры дней ясны...
И можешь греться у станка,
Блистательные видеть сны.
***
Ни помощи я не прошу, ни совета
У прошлого. Только в то лето вплыви,
Как вновь захлестнёт тебя волнами света
Предельно короткой, курортной любви.
Нас так на себе эти волны держали,
Так стало легко в роднике этих струй!..
Две яхты прошли. Две волны набежали,
И вдаль унесли первый наш поцелуй.
А дальше – недолгого лета короче
Короткие сны у плеча твоего,
Горячие плечи, горячие ночи,
И – счастье... и дальше за ним – ничего.
А память все вновь возвращает с улыбкой
В то лето, где солнце смеётся на дне,
Где наш поцелуй ускользающий, зыбкий
Змеится и вьётся на гибкой волне...
РАДОСТЬ
1
Как средь темниц дворов,
Фонарик на столбе,
Как ветвь среди даров,
Как нерв ветвистых строф,
Как полусонный – вздрог
Мысль о тебе...
Зарница!
И взгляд –
Ошеломлён
Открывшейся сквозь лес
Дрожащей на реснице
Поляною чудес, –
Взгляд оленёнка,
Он
Распахнут счастьем, тал...
Но, солнцем ослеплён,
Наискосок стрельнул
И луч в себе сломал,
И свет в зрачки нырнул,
Испугом преломлён...
Погоня!
И – бурелом, и гон
Впотьмах.
И стон, и взмах
Ресниц,
И в тонком звоне
Игольчатых лучей
Спокоен лес...
– Ты чей? –
Украдкой спросит взгляд
Очнувшихся очей –
Ты свет мой? Ты чужой
Обет? Чужой обычай?..
– Ты мой! – ликует взгляд,
И взгляд зеленоват,
Опущен, виноват...
Добыча!
2
Жила-была девочка, девочка-веточка.
О чём эта веточка думала тоненько?
А кто его знает, о чем она думала,
Ведь нету ветвистого думника, сонника,
Известно одно – было ясное солнышко,
И Радость ей в сердце пушистое дунула.
И листья забились, и листья расправились,
А зимы забылись, а зимы расплакались:
– Куда нас так рано? – И птицы не пели,
И веточку мы зазнобить не успели...
Росла себе веточка, горя не ведала,
И этим, наверно, сестрёнок обидела:
– Ты самая светлая? Ты самая светлая?
Чтоб мы тебя больше в подругах не видели!
Они разговаривать с ней перестали,
И так зароптали, и так зароптали,
Что крона, как мама, от жалоб отчаявшись,
Не то возмущаясь, не то восхищаючись,
Вопрос на повестку весеннюю вынесла:
– Какая красивая веточка выросла!
3
Тебя несла ко мне прозрачная вода.
А я тебя не знал. Я знал тебя всегда!
Ведь ты росла в саду, я даже знаю где,
Вон там, где вспыхнул свет в разбитой темноте,
За клумбой, где цветы, за горкой, где дрова…
Ты деревцом была. И ты была права.
Ты лодочкой, ручьём, ты девочкой была,
Но тёмная вода нас тайно развела.
А мы встречались вновь, и ты кричала мне,
И ты меня звала... но это же во сне!
И только наяву я снова забывал
Тот сад, тот двор, тот сон, где я во сне бывал.
И забывала ты тот сон, тот сад, где я
Тебя встречал в слепом тумане бытия.
И всё же я узнал, я вспомнил этот двор,
Где ручейки, сверкнув, прорвались под забор,
И озарили всё, когда в один слились…
Вновь белые цветы во тьме двора зажглись,
Вновь лампочка жива в разбитой тьме его…
И вспыхиваешь ты из детства моего.
***
Эти милые руки, глаза и лицо...
Ни серёжек в дому, ни колечек.
Я тебе подарю золотое кольцо,.
Мой золотой человечек.
Нынче снова приснилась ты мне, и опять
Я влюбился в тебя, целовал
Эти спящие, нежные пальцы – все пять
Через тоненький лён покрывал.
Безымянный мерцал и светился во мгле,
И луна зеленела в стекле,
И кипели твои кружева на столе,
И пылали цветы в хрустале.
И я понял, что вот разбуди тишину,
Как погаснет и свет, и кольцо,
Что я сплю, и наверно проснусь, и усну,
И опять засияет лицо,
И уже по нему сонный разум прочтёт:
Всё проходит, всё в мире пройдёт,
Время тоже пройдёт, расстоянье пройдёт…
Безымянный имя найдёт.
***
...и в час вечерний, на златом крылечке,
Охваченном закатной полосой,
Вновь гостья выйдет – худенькие плечики,
Стрекозий стан с распущенной косой.
И всю себя, с улыбочкой надменной,
В крылатый, медный обруч заключит,
И покачнёт бедром, и вдруг над медной
Восьмёркой крыл сиянье излучит.
И в сумасшедшем пламени шафрана
Над памятным крылечком воспаря,
Подкрылышки и складки сарафана
Распустит, ослепительно горя.
И вечной полудивой-полудевой
Взлетит, улыбкой высветя во мгле
Крылечко, и ещё, сквозь полутени, –
Свой тайный знак, залог всех наваждений…
Мучительница детских сновидений,
Не встреченная больше на земле…
«Мороз и солнце. День чудесный…
…и ты печальная сидела,
А нынче – погляди в окно…»
А.С.Пушкин
В «Икаpусе» шатком, дpемотном как зыбка,
Мне зябко покажется, зябко и зыбко,
Так зябко и зыбко и так неуютно...
Мне тайны веселой захочется смутно.
Покажется мне – одинока, больна,
Глядит на окно и не видит окна,
И улиц не видит, и скpипа не слышит
Кpасивая женщина. В муфточку дышит.
Я с нею знаком. Наши встpечи случайны.
Ей тоже, навеpное, хочется тайны...
Я свистну тихонько ей – не обеpнётся,
Едва в меховой воpотник усмехнётся,
Слегка улыбнется и станет коситься,
Мохнатые в мех заpывая pесницы.
Я свистну погpомче – мне глянет в ответ
Её деликатный, усатый сосед.
Я песню знакомую ей пpосвищу,
Внимание всех на себя обpащу,
А женщина станет беспечной, весёлой...
Качанье замедлит «Икаpус» тяжёлый,
Раздуется складчатыми телесами,
Задышит двеpьми, зашипит тоpмозами,
Мигнет остановка. Фонаpь у окна.
Чудесная полночь! Моpоз и луна!
РАННЕЙ ВЕСНОЙ
Милая, свет на улице!
Тоненькая звезда
В звонком закате колется
Лучиками льда.
Слышишь, деревья ёжатся,
Смотри, воробьиный грай!..
В рулоне заката, кажется,
Вывернут розовый край.
Гляди, начало смеркаться…
Стаи тяжёлых птиц
В ночь увлекают солнце
Клинописью страниц.
К ночи – лучами в улицу –
Бьётся о корку льда,
Колется не расколется,
Только растёт звезда.
А если воздух подрастёт
И свету в горло наберёт,
Настанет ночь наоборот
И снова станет день.
Опять на улице тепло,
И воробьиное светло
Деревья пухом обмело,
Растормошило пень…
***
Космический огонь
погуливает в бане,
Вышатывая донь
из сутеми
В сиянье,
Два дна – она и он – из полымя купели
Доводят тёмный стон до звёзд, до колыбели,
И вот уже душа гуляет над трубою,
Светла и хороша, светла сама собою.
РИСУНОК
Юность. Школа. Это адрес.
Да и дело было в марте.
И выпархивает абрис
Из-под пёрышка на парте
С тонким звоном, с лёгким смехом...
Переменка и свиданье.
Два дружка. Одна помеха.
Затяжное ожиданье.
Мы раскидываем карты,
Мы гадаем по ладони.
Дело, правда, было в марте,
И учитель отдолдонил.
Выплывает стайкой славной
По каналам дневника,
Выгибая шеи плавно,
«Лебединая тоска»…
Постареет, возвратится
Упорхнувшее в окно
Паутинкой со страницы
Блеклых линий волокно,
И, угадывая адрес,
Сквозь чернильный хрупкий след
В жизнь вслоится тонкий абрис
Через много-много лет...
Юность. Школа. Вечный адрес.
Солнце. Долгий-долгий свет.
***
Распахнут дом твой, словно рад любой потере.
Заходит в окна листопад. Уходит в двери.
Заходит в двери гость. Свистит, в окошко глядя.
Там дикий виноград блестит. На винограде
Налились листья докрасна. Пора налиться.
Нальём же красного вина, как эти листья,
Нальём и выпьем же вино, мой друг давнишний,
Пока распахнуло окно, и гость не лишний,
И диких ягод поздний стук ещё не робок,
И чёрных – две! – всплывают вдруг из наших стопок,
И влажен их прощальный взгляд – без обещаний…
Утихнул зной. Остынул сад. Пора прощаний.
И пусть у нас печаль одна, одна кручина,
И выпить крепкого вина – ясна причина,
И пусть уже ночная тень всё ближе, ближе,
Недолгий век, короткий день благослови же,
Благослови осенний сад и свет в передней,
И листопад, и листопад – тысячелетний...
У ОКЕАНА
От Бога жизнь? Или сам Бог от жизни?
Пpи счёте дней, пpи их доpоговизне
Откуда столь возвышенный туман
Вопpосов этих – вечных или пpаздных,
Как за волной волна однообpазных,
Тиpанящих смиpенный Океан?
Зачем в потоке этом быстpотечном
Ты сам себя – в себе – представил вечным,
И вот живёшь, продляешь pод и вид,
Объявлен миру и предъявлен свету,
Живёшь, как будто смеpти вовсе нету,
И всё как будто только пpедстоит.
Не знак ли это, что и ты когда-то
Не pухнешь в люк паучий без возвpата?
Ведь малости, ведь милости пpосил!
И пpиобщат тебя Пеpвопpичине,
Как силу волн погашенных пучине,
Клочки планет составу звёздных сил.
Не в этом ли пpедчувствие спасенья?..
Но скpежеты и мpаки, потpясенья
Так тщательно пpедшествуют ему,
Что в тупиках дознаний, сатанея,
Пытаешь жизнь и Бога всё мpачнее –
Главенство здесь пpинадлежит кому?!
Кpовоточит нагое тело тайны,
Подпоpото пытливыми винтами,
И полоумный лик земной судьбы,
Пылающую соль соча по pанам,
Рычит и к солнцу pвётся Океаном
Сквозь пену в кpовь pазодpанной губы!..
***
О чём горевать? Что недолог был праздник,
Что гости ушли, погалдев у крыльца,
И тропка теряется в чаще, и дразнит
Трехьярусным эхом лихого словца?
А ты не жлобись. Жили-были, певали
О поле, о доле тугой, невпротяг,
Что пили, что ели, красавчиком звали,
Попили, поели, прощай, шелудяк.
И все-таки мир – золотое колечко,
Крутнётся и вспыхнет сквозь тёмный лесок
И поле, и жизнь, и тропа у крылечка –
Вся в птицах!..
Авось, не в последний разок...
***
Лес да я. Одна осина.
В голых ветках ветpа свист.
И печально, и красиво
Кpужится последний лист.
Меpтвенны, наги фигуpы
Расступившихся стволов…
Что-то мне взгpустнулось сдуpу.
Знаю всё. Не надо слов.
Это было. Это будет.
И, пожалуй, помни впpедь –
В миp идущий, входит к людям
Чтоб хоть гибелью согpеть.
Побpодить по кущам pедким,
Постоять, взгpустнув слегка,
В неотопленной пеpедней
Стаpодавнего леска...
ПОЗДНЯЯ ЭЛЕГИЯ
Ты помнишь, мы брели с тобой над озером,
И смолкли вдруг: дымящейся горой
Слезился тополь, раненный бульдозером,
И остро пахло срезанной корой.
В лучах вечерних сладко млела рощица,
А он – горчил, темно клонясь над ней.
Он болен был, и всё же гнал два сросшихся,
Два спорящих побега от корней.
…о чем мы спорим, два родимых ворога?
Наш путь пропащей нежностью пророс.
Темны пути… и мы, побеги города,
Ветвясь и двуедино, и поврозь,
И верится – так дико! – облекут ещё
Живые сны всё то, что нас ожгло:
В счастливых грозах, в зарослях ликующих
Очнёмся – а кругом светлым-светло…
***
Над сливою душистой
Пчёлка поёт,
Пчёлка золотая,
В рай меня зовёт.
А я стою под белым-белым
Облаком в цвету,
Стою и пчёлку слушаю,
В рай не иду.
И чем так мил мне, пчёлка,
Скажи ты мне, этот свет?
– Не знаю я, не знаю –
Мне пчёлка в ответ.
И плачет, и плачет пчёлка,
И плавает вокруг ствола…
Свет тихий мой, свете ласковый,
Земля-то тепла!
А и небо – синее-синее,
А и свет – золотой-золотой!..
И что же мне делать, пчёлка,
Я же ещё молодой?
И жил на земле недолго,
И никому я не делал зла,
И пчёлка так сладко, так сладко мне пела,
И в небо звала, звала…
ШЛЯГЕР
1
Гостья, дурочка, что ж ты скрываешься,
Нить мерцавшую перерубя?.. .
Ты по рынку идёшь, улыбаешься,
Так отчётливо вижу тебя.
В золотом идешь сарафане,
Перепрыгиваешь арык,
И арбуз несёшь в целлофане –
Кустарями сработанный «крик».
Выпирает из размалёванного,
Именованного мешка
Пугачёвой некоронованная
Вкривь отрубленная башка.
Ты смеёшься, такая счастливая,
Тебя чествуя, диски поют...
Только тень твоя торопливая
Тянет дальше тебя, на юг.
Ты как будто сегодня была ещё.
Точно в медленной белой реке,
Потонула в июле пылающем
В азиатском цветном городке.
2
Я забуду всё, ты не бойся,
Только в памяти приберусь...
Вот ты вспарываешь на подносе
Захрипевший кровавый арбуз.
Ну какая тут, к черту, поэзия?
Шлягер, смута, душевный разлад!..
О халат обтираешь лезвие.
Сбрасываешь халат.
Затмевает вселенную целую
Иродиады плоть.
Купола налитые, белые
Плавно вылепил сам Господь.
Возводил вселенную, грезил
Как дары возносить, горя,
Тем вратам между жарких чресел
Животворного алтаря.
Жаждал храма, а вышла женщина,
Беспощадна и неверна.
Она будет лжива, божественна
И навеки обнажена.
Знать, конечно, она не будет
То, что выше себя, вон той,
Что подносит тебе на блюде
Дольку раны незажитой.
3
Песня кружилась как лето,
Втиснута в солнечный диск.
Спетая песенка – спета.
Не повторяют на бис.
Вспыхнуло на излуке
Крылышком молодым
Жёлтое платье разлуки
Бывшее золотым.
Песня – твой стан и лагерь.
Не размыкай кольца.
Пусть остаётся шлягер
Шлягером до конца.
Ранкой останешься хрупкой,
Что былое жалеть?
Больше одной зарубкой
Только и будет алеть
НА ДВА ГОЛОСА
– Рассказать тебе, милая, сказку?
– Расскажи, милый мой, расскажи,
Милый мой, и обиду, и ласку,
Всё одним узелком завяжи...
– Ты прислушайся, милая, – звон золотой,
То родник наш студёный из юности бьёт...
Пересохла река, тёмен берег пустой,
А душа – родниковая жилка – поёт.
– Милый мой, за какую утрату
Подарили нам юность души?
– Рассказать тебе, милая, правду?
– Расскажи, милый мой, расскажи.
– Оглянись, оглянись, вот он, путь наш былой,
Наша жизнь почернела от бед и невзгод,
Всё, что пело в крови, прогорело золой...
А душа – родниковая жилка – поёт.
– Милый мой, очарованной вестью
Как бывало, печаль заглуши!..
– Рассказать тебе, милая, песню?
– Расскажи, милый мой, расскажи!
– Как по круче студёной водичка текла,
Как царапалась жизнь сквозь бездушье и лёд?
Вся изранена плоть, вся в разломах скала,
А душа – родниковая жилка – поёт...
РОДНИК
Не зря тянуло сеном сладко:
В кругу воронки ветровой
Шла воздуха
Слоями
Кладка
Со свежескошенной травой.
И здесь, в сухом кольце настоя,
В спиральной точке ветерка,
Травой затянута густою,
Сияла чаша Родника.
Сюда ползли слепые твари,
Антенны строя по волне,
А им светили, точно фары,
Жуки железные на дне.
Сюда от стога золотого
Косцы сходились босиком,
И жала белые литовок
Сверкали тонко под валком.
Ломило зубы. Ключевые
Столбы шатались и росли –
Подземных вен толчки живые
Пред чёрной розою Земли.
***
Волны кружево ткали без гнева,
Без тоски – на рассветном песке...
О Арахна, лидийская дева,
Что ты смотришь на берег в тоске?
Почему за клонящимся диском
Устремился твой алчущий взор?
Там, на западе малоазийском
Солнце вьёт свой закатный узор.
Ты лидийских, афинских и прочих
Славных жён превзошла мастерством,
В паутинных твоих узорочьях
Гордость тайным сквозит торжеством.
Ты всех жён превзошла! Только море,
Только солнце и звёзды тебе
Причиняют обиду и горе,
Безучастны к ревнивой мольбе:
«Нет, ни моря, ни звезд не суметь мне
Превзойти, как узор не извей!..
Но Афина… хотя и бессмертна,
Чем не женщина – в сути своей?..»
И вся Греция ахнула, вызнав
От пророчиц – «Афине самой
Дщерь безумная бросила вызов,
И грозит разореньем и тьмой!..»
Только разве пристало богине
Мстить всем смертным за скорбную дщерь?
«Ты горда? Я воздам по гордыне.
Не покажется мало, поверь.
Спору нет, хороши твои ткани.
Но не краше ли ткут пауки?
Так и быть, поселяйся в их стане!
Мало пряхе всего две руки...»
И с тех пор многорукая тянет
Из себя свою долгую нить,
И ни жаждать, ни ткать не устанет,
И не может тоски объяснить.
***
Перелеском зимним,
речкой подо льдом,
узенькой тропинкою,
А потом
Серой деревушкой,
низенькой избушкой
с половицей мягкою
На крыльце
с ситцевою занавесочкою…
А в конце –
Разворотив суглинок на пригорке,
Цепко
Зелёное такси стоит у белой церкви.
А стены – как будто
Плывут в небеса…
И почему-то плачут,
И почему-то плачут
Простившиеся, стариковские,
Остающиеся глаза,
Счастливые,
под колоколенкой,
остающиеся,
стариковские,
Под колоколом,
помолодевшие,
остающиеся
Глаза…
Речка в низине.
Деревушка в ложбине.
Церковь на пригорке, как белая слеза.
***
Здесь даже звук, застарев, грубеет,
Будто слова вырубал топор.
Про горы сказано мощно – Хребет.
Яблоко названо крепко – Апорт.
Ощути его красный хруст,
Зубы заноют, – вонзи до ядра!
Яблоко дереву скорбный груз,
Если созрело ядро
И – пора.
О, как они грохаются по ночам
На головы трав, на муравьев,
Как будто звёздам бьют по очам,
Теряя зёрна миров!..
Стоит хребет. На хребте сады.
Солнечная сторона.
И горят фонарями плоды
Солнечной вспышкой зерна.
Из цикла «Я в религию не верю».
Или «Хорошо сидим».
***
Я в религию не верю,
Даром воск не распалю,
Но жену свою, тетерю
Богомольную люблю.
Распалю её в кровати,
Глядь, в цветущей стороне
От медовой благодати
Капнет что-нибудь и мне...
***
Думал, плачено по таксе,
И – гуляй. И был дурак.
Штампик-то, выходит, в загсе
Никакой еще не брак.
Деток жалко... Брак небесный
Не свершился. Как с юнцом,
Двадцать лет спустя, невестой
Встань, родная, под венцом!
***
А когда-то знал другие
Радости... теперь смешно.
Воздух после Литургии
Много слаще чем вино.
Что там воздух! Весь свободен,
Лёгок телом, вдоль зари
Сам идёшь, как Храм Господень,
Озарённый изнутри...
***
«Я в религию не верю...» –
Красовался про себя.
Жил темно, подобно зверю,
Чад пещерный возлюбя.
Атеисты и училки
Врали честно, не корю.
Только что он, свет коптилки,
Повстречавшему зарю?
***
Для жены болящей свечек
Взять из храма довелось...
Жил-был малый человечек.
С малого и началось.
И червонным урожаем
Свет восходит над судьбой,
Недолим, неосяжаем
Плотоядною алчбой...
***
Сколько же правда Твоя горяча,
Господи, коль так могучи враги,
Спрячутся в ночь от прямого луча
И – ни гу-гу. Ни копыта, ни зги.
– Даруй же, страждущему от жажды, ключа!..
– Путнику, бредущему сквозь снега, помоги!..
Господи, битва глухая темна,
Разве под силу узреть где враги?
Правда Святая, она ли видна
Малым сим, щурящимся из-под руки?
– Даруй же, молящему о забвеньи, вина!..
– Путнику, бредущему сквозь снега, помоги!..
Милостив, милостив буди хоть им,
Не разглядевшим в тумане ни зги, –
От укосненья ли, Боже?.. Таим
Путь Твой высокий. Сокрыли враги.
– Озари же их, Господи, пресокровенным Твоим,
– Путнику, бредущему сквозь снега, помоги!..
Холодно, Господи, здесь… холода
Сердце сковали, забрали в тиски.
Как тут не взропщешь? Не видно ни зги.
Только не ропщет, – бредёт… а куда?
Молча шатается, свет из пурги
В ночь иссекая – любви и тоски
Свет покаяный…
Ну хоть иногда
Путнику, Господи, путнику – да! –
Путнику, бредущему сквозь снега,
Помоги!
***
А весной там верба горит в розовой нежной опушке,
А зимой там избушку нежит белый и пушистый снег,
И всегда там живёт удивительный, в маленькой той избушке,
Седенький и мохнатый, старенький человек.
Он сидит себе там, в окошечко светло и ласково глядя,
А иногда на крылечко выходит – валенками потопотать,
Посмотреть, послушать, как речка поёт в ледяной ограде,
Как бежит себе, переливается… как она, как она там?
Речка та невеличка, старичка родимая дочка,
Как из-под горки выбежала, так и бежит от крыльца.
А за домиком нет ничего, только солнечных гор оторочка,
А речка журчит и ширится, и всем рассказывает про отца.
Она говорит сокровенное, что звать старичка Николой,
Что весь мир в глазах у него, а на дворе ни кола,
Что ему хорошо всегда, и зимой, и весной весёлой…
И почему-то радостно, что зовут его Николай.
Я не бывал там с детства, только как вспомню речку,
Домик у гор огромных, старичка, а над ним небеса,
Снова иду к восходу, к тому золотому крылечку,
Где не скрипнет ни половицы, родные поют голоса…
***
Вот и солнце иссякло. И канул огонь.
А потом обозначится ночь в синеве.
Там и вечная ночь...
А опустишь ладонь —
Холодеет в траве.
А потом —
Хоть травой, хоть цветком расцвести,
Всколыхнётся ледник,
Ни к чему тут слова.
А потом, а потом
Хоть трава не расти!..
Вырастает трава.
Всё слова и слова, им и сроки малы,
Ими дразнишь судьбу, а под ними — родник.
Заплетает земля травяные узлы…
И не тает ледник.