Свободе, с любовью
Мы потягивались с ней на смятой постели, на сбитых простынях, столь славно запачканных за минувший день, что я сомневался, стоит ли пытаться отстирать их или проще сразу зашвырнуть в газовую печь. Так ничего и не решив, я закурил. Она повернулась ко мне и спросила :
- А почему так темно ? Ты шторы не будешь поднимать ?
Мне было лень отвечать. Я буркнул что-то нечленораздельное, мол, как хочешь,и вытянувшись во весь рост в своей диагоналевой гимнастерке с орденом Черного Знамени с интересом наблюдал, как играют ее пышные ягодицы в полумраке спальни - она на цыпочках кралась к окну, вполголоса напевая " Шармак ходит голый, босый, зато курит папиросы". Выглянула наружу и снова задернула плотные шторы. Прыгнула ко мне, выхватила сигарету, затянулась.
- Что ?
- Все та же ху...ня. Лучше не открывать.
Я засмеялся.
- Вот. Как там флаги ?
- День кончился, вроде, ночь, не видно ни хера.
Мы быстренько перепихнулись от скуки. Раскатились в разные стороны, занялись своими делами, она абстракционизьмом, мать вашу, как говаривал товарищ Хрущев, а я ничем, так как дел никаких не имел, только уголовное дело осужденного, но там было мутно, я ждал у моря погоды, не считая возможным уподобиться грузинским киноактерам с баянами или аккордеонами, хрен его знает, как это говно называется, может, и гармонь. Мне, кстати, в прошлой жизни больше всего немецкие баяны-трешки с инсулиновой колючкой оранжевого, не красные шапочки и не комары, цвета по вкусу были, удобные, ловкие, сами в руку запрыгивающие.
- Пока я создаю шедевры, может, развлечешь меня ?
Хитрая. Привыкла к каждодневным развлекухам игр больного разума, развращенного донельзя, не знающего святынь, ни Шарли, ни Эбдо, ни славы КПСС.
- Кино обсудим ?
Она закашлялась, вроде как поперхнулась. Я сообразил, что сморозил глупость, уж чего, чего, а кино она обожралась. Вот я тупой, о чем общество угорает - и я туда, до решения Оскаровского жюри суюсь, хотя, если подумать, все эта байда, награды, премии - это такая ху...я, если кино хорошее, его смотрят, а уж достоинства херов режиссеров и дырок режиссерш, столько повидавших, мама!, пусть обсудят другие, умные, интеллектуальные. Мне лично Милла Йовович и Дэнзэл Уошингтон нравятся, а кому-то Нина Усатова и Михаил Почеренков. Как там, в этом случае по-немецки, подруга, сак ма боллс, вроде ?
- Точно.
После злобного минета она повернулась ко мне спиной, обиделась. Давно ей попку никто не целовал, ну не умею я такого, что теперь, поздно переучиваться на тракториста, солнышко мое, Лени, тем более, сама знаешь, Крючков же тебе рассказывал, как трактористов голой жопой на броню Т-34 усаживают, на хрена мне такое счастье. Хочешь, песни петь будем ?
- Не хочу.
Она закашлялась, вроде как поперхнулась. Ну что такое, что я несу все невпопад, какие, нахрен, песни, она такую божественную музыку слышала, сопляка Хорста пивом поила, он еще человеком был обезбашенным, не песней, ей Вагнер руки целовал, а я тут с шедеврами отечественного декаданса, стремного, как и все местного разлива после Егора Летова, звезды, бля. Впрочем, безумный Шишкин с голыми бабами ей понравился, она долго хохотала, а потом сказала :
- С такой формой черепа вам только русскими и называться.
Я не понял, что она имела в виду, занят был, под смех ее перламутровый вводил. Не ей, себе. Не хер, а лекарства. Потом заварил кофе, тоже стремный, типа, бразильский, но почему-то из Швейцарии, а упакован вообще в подвалах Подмосковья безымянными гастарбайтерами.
- Вот об этих не надо, вы же слово взяли, смысла не уловив, ну это, как обычно.
Ее сарказм сегодня зашкаливал. То не так, это не эдак, ничем не угодишь. Взгляд ее упал на маленькую картинку, висящую на стене между порноактрисами и футболистами.
- Это что за мужик ? Похож на сумасшедшего бюргера.
- Это, любовь моя, не бюргер. Это поэт и художник Волошин. Хочешь, наизусть загоню ?
Она кивнула, поудобнее устраиваясь на кровати, а я начал :
- Над Карадагом сбились стаи туч...