1.
Виктор Петрович Венедов каждый понедельник проводил оперативное совещание особенно напряженно. С утра он шел на другое совещание, которое проводил заместитель генерального директора со всеми, кто был причастен к работе главного конвейера и первым предоставлял слово Венедову, начальнику цеха сборки. Потому утром Венедов, собрав начальников участков и три угла цеха – комсорга, парторга и профорга, больше акцентировал внимание на обеспеченность сборки комплектующими. Именно ради того, чтобы конвейер работал в заданном ритме и собирал всех ответственных за его работу заместитель генерального. Сегодня совещание шло как обычно, по отработанному сценарию. Доклады четкие, короткие и, самое главное, если есть или намечалась некомплектность, то следовал скрупулезный допрос: почему, где комплектующие и когда они поступят. Все шло как обычно. Чувствовалось какое-то напряжение внутри кабинета, все понимали ответственность момента, даже три угла, так он называл общественников, старались не нарушать ход совещания. Обычно, слушая того или иного начальника участка, Венедов задавал много наводящих вопросов, но сегодня он вел себя несколько необычно. Молча принимал информацию, вопросов не задавал и отчитавшиеся начальники участков, освободившись от некоторого напряжения, ломали голову: почему? Похоже было, что Венедов торопился, но куда? До совещания у замгенерального был еще целый час, но Венедов, заслушав последнего и оглядев присутствующих сказал: «Все свободны, а с вами, – он посмотрел на общественников, – мы встретимся после обеда». Когда задвигались стулья и люди начали покидать кабинет, сказал:
– Вас, Евгений Васильевич, прошу задержаться.
Бугров присел поближе к Венедову, сказал, не скрывая некоторого напряжения:
– Слушаю Вас.
Подписав несколько бумажек, Венедов внимательно посмотрел на парторга. И, не говоря ни слова, подал заводскую многотиражку с публикацией интервью с генеральным директором Авто ВАЗа В.В. Каданниковым.
– Вот, Евгений, – сказал он, – газета придет к обеду, мне принесла ее Лариса Георгиевна.
Евгений Васильевич углубился в чтение. На вопрос: «В Заявлении группы народных депутатов СССР в поддержку «Движения демократических реформ» стоит и Ваша подпись, означает ли это, что Вы через какое-то время выйдете из партии?», ответил: «Я подписал это Заявление в поддержку «Движения демократических реформ», не имея в виду создание нескольких новых партий и свой выход из рядов КПСС».
– Сейчас кончается июль, что произойдет дальше не знает никто. Но потому, как в стране нарастает шатание и неразбериха, наметились тенденции некоторых республик к выходу из состава СССР. Ясно, что дело идет по ненаписанному сценарию и КПСС, как партия, прикажет долго жить, как это ни прискорбно. Я об этом говорю с тобой, Евгений, потому что в цехе ты представляешь «ум, честь и совесть эпохи». Партии удавалось хоть как-то поддерживать стабильность в стране, пошатнувшуюся от беспорядочной горбачевской перестройки, а что будет дальше, никто не знает. Кстати там же, Владимир Васильевич, сетует на то, что при нашей неразберихе и таком своеобразном понимании демократии даже баланс по промышленности свести некому для обеспечения следующего, 1992 года. Он имел ввиду обеспечение кооперации, т.е. поставок материалов и комплектующих, из-за чего завод трясет последние два года. Прошу тебя отнестись ко всему этому спокойно.
Венедов посмотрел на Бугрова, какое-то время помолчал, давая возможность другу осмыслить прочитанное и сказанное, затем продолжил:
– Я не знаю, как будут развиваться события в стране дальше, но рекомендую тебе, Евгений, сегодня же идти в партком и написать заявление на отпуск. Кажется мне, что партия, как руководящая сила, потеряла эту силу. Я прогнозирую ситуацию. Один из начальников участков переводится в Управление внешних связей, вот на его место я и буду рекомендовать тебя.
Виктор Петрович встал из-за стола, сказав:
– Прости меня, Евгений, что я так поступаю, но я делаю это для твоей же пользы. И, извини, мне уже пора уходить на совещание.
Выйдя из кабинета Венедова, Бугров не спеша прошел в свой, очень маленький кабинетик, и как-то неожиданно для себя впал в полосу раздумий и душевных переживаний. Да, его роль парторга в цехе сводилась к помощи начальнику цеха сглаживать или даже гасить возникавшие в коллективах бригад всплески эмоций, которые могли повлиять на работу всего главного конвейера, вплоть до его остановки. Постороннему человеку, попавшему на ВАЗ всегда казалось, что там, где копошатся люди, царит покой и согласие и они заняты только сборкой, будто какие-то бездуховные роботы. Но если поближе познакомиться с этими роботами, то тут сразу же раскрываются глаза. Они, эти роботы, думают, размышляют, делают выводы, и никто не может предсказать к чему они могут привести. Взять, к примеру, лето этого года. Даже он, парторг не знал, что творилось там, наверху, в верхушке руководства заводом. И он, парторг, случайно узнал от тех же рабочих, что еще в феврале велись переговоры с руководством итальянского концерна «Фиат» о строительстве в Тольятти или Елабуге завода по производству 300 тысяч автомобилей в год. За основу бралась обновленная «Ока-2», которую итальянцы должны были довести до ума, провести испытания и отработать технологию. Каданников хотел таким образом привлечь на завод современные технологии, которые на западе никогда не стоят на месте из-за конкуренций автопроизводителей. А вот расчет предлагался такой, что насторожило многих. Фиату предлагалось передать тридцать процентов акций, готовящегося к акционированию АвтоВАЗа, а так же 100 тысяч автомобилей ежегодно по льготной цене из выпускаемых на новом заводе, для продажи в Европе. В мае Каданников встретился в Москве с руководителем Фиата, а так же с председателем правительства России И.С. Силаевым. Для осуществления данного проекта требовалось два-два с половиной миллиарда рублей и тут без поддержки правительства не обойтись. Понятно, что никто на ВАЗе, кроме высшего руководства завода, не знал об этих планах. Но вот с откликом на них пришлось столкнуться в цехе. 31 мая на вставках, которые служили воротами для всех, кто приходил на конвейер, появились листовки, обвиняющие руководство завода, которое за спинами рабочих продает цеха Фиату. Листовки призывали коллектив к забастовке и Каданникову, а здесь, в цехах и им, ответственным за положение в цехе, пришлось объяснять, что предполагаемое соглашение не сдача цехов Фиату, а вынужденный поиск инвестиций и инвесторов для развития производства без которых завод просто не может существовать. Одним из условий переговоров является сохранение за трудящимися всех социальных гарантий и льгот, предусмотренных законодательством РСФСР и СССР. Тогда удалось успокоить коллектив, и завод работал по-прежнему, за исключением кратковременных остановок конвейера из-за перебоев с поставками комплектующих. Конечно, его уход в отпуск с предполагаемым перемещением на новую должность не повлияет серьезно на возникающие ситуации, просто Венедову с оставшимися двумя углами общественников, комсомолом и профсоюзом, придется работать немного интенсивней. Он вдруг подумал о том, что вскоре, если дела в стране пойдут по ненаписанному, но уже осуществляющемуся сценарию, комсомол также прекратит существование, как и партия и начальник цеха останется только с профсоюзным активом. Ну что ж, решил он, раз решение принято, надо его исполнять.
В парткоме, куда он пришел с заявлением, проблем не возникло. Там, по всему было видно о царившей неуверенности. Уж больно быстро развивались центробежные события, словно кто-то их специально толкал извне.
Евгений Васильевич пришел домой, оказавшись в непривычной для такого времени обстановке. Тишина обступала его со всех сторон. Жена, Елена, была на работе. Дети, две девочки: Женя, в пионерском лагере «Звездочка», за Волгой, Лена, в каком-то пришкольном. Он как-то неприятно ощутил пустоту окружавшую его и, не найдя чем заняться, прилег на диван. Жена, вернувшись с работы, застала мужа спящим, причем в верхней одежде, чего с ним никогда не бывало.
– Ты уже дома и отдыхаешь от трудов неправедных, – она не считала его нынешнюю работу вообще работой. В партии, она видела это в своем управлении, работа сводилась к одним разговорам. Она, привыкшая считать поступающие на завод детали и готовить ведомости на перечисление денег поставщикам, понимала, что ее работа напрямую влияет на работу главного конвейера, и она понимала только тех, кто ставил поступающие детали на кузова, что было вообще главным для завода. Потому что только готовый автомобиль мог приносить заводу необходимые для развития всего комплекса средства.
– Так, – сказала она напористо, - наработался, пришел домой и сразу прилег отдохнуть, не дождавшись меня. Нет бы, что-то приготовить приятное для жены и дочери.
– Успокойся, Лена, лучше тебя я приготовить не смогу, но если ты чего-то хочешь, скажи, я сбегаю в магазин, принесу.
– Не надо, я все что нужно, уже купила. – Она пронесла сумки на кухню, а разгрузив принесенное и разложив по отведенным местам, вернулась в зал.
– И как это тебе удалось сбежать с завода раньше времени? У нас за такое наказывают рублем.
Евгений Васильевич слушал молча слова жены, давая ей выговориться, а когда она закончила, сказал:
– Мне, Ленок, уже некуда торопиться. Я в отпуске.
– Как, мы же хотели сходить вместе в августе, подготовить детей к школе, пожить с недельку на нашей даче, поплескаться в живительной волжской воде.
– Мой отпуск как раз и закончится в конце августа, так что никто не покушается на наши планы.
– И все-таки, – допытывалась жена, – как угораздило тебя уйти в отпуск раньше оговоренного времени, даже не посоветовавшись со мной.
– Садись, Леночка, рядом, я все объясню.
Он прижал к себе усевшуюся рядом жену, но прежде чем рассказывать о состоявшемся разговоре с Венедовым, сказал:
– Какая ты у меня хорошая, Леночка. Как хорошо, что я когда-то на тебе остановился. – Улыбка тронула его лицо и он, растроганный, прикоснулся губами к ее щеке.
Лена засмеялась:
– Вам, мужикам, только кажется, что выбираете вы, а все происходит ровно наоборот. Выбираем мы. И если бы я не решилась остановиться на тебе, все пошло бы по другому сценарию.
– И у нас не было бы наших девочек? – зачем-то спросил он.
На что Лена ответила:
– У тебя была бы другая Лена и другие дети. Но ты лучше расскажи, что произошло у вас в цехе, если ты срочно ушел в отпуск?
Евгений Васильевич вкратце рассказал о разговоре с Венедовым и, как было принято в цехе, согласился с его мнением без разговоров.
Выслушав мужа Лена на секунду задумалась, затем поразмыслив, сказала тихим, но довольно уверенным голосом:
– А ваш молчун, Венедов, что-то очень хорошо чувствует. Расскажу тебе, что произошло сегодня в моем кабинете. Заходят ко мне прибалты из Риги. Их завод поставляет нам комплектующие, говорят:
– Здравствуйте, госпожа Елена Николаевна.
Присутствующий в кабинете наш сотрудник, услышав эти слова, фыркнул, но сдержался. Они ознакомились с документацией, подготовленной мной и, уходя, снова сказали:
- Большое спасибо, госпожа Елена Николаевна. Вы все сделали четко, как надо.
Тут я не выдержала, ответила смеясь:
– Да какая я госпожа, я скорее ваша раба!
Наш сотрудник засмеялся, а они степенные и немногословные, ответили:
– Кем бы вы здесь ни работали, для нас вы госпожа.
- Знаешь, Женя, ваш Венедов чувствует что-то острее, чем мы. Думаю у него просто больше информации для глубоких размышлений. После того, что мы пережили и переживаем еще и сейчас, все возможно. Ты же сам видишь, что в магазинах пустые полки. Слава богу, есть хоть хлеб, соль и молоко. Да еще селедка. А то бы и брать было нечего, словно мы живем в военные годы. Нам только карточек не хватает.
Их разговор нарушила дочь. Разувшись, она крикнула из коридора:
– Мама, а папа разве не на работе? Здесь его ботинки.
– Иди сюда, Леночка. Папа здесь.
Лена впорхнула в зал, обрадовалась, увидев отца и сразу, смеясь, бросилась обнимать его:
– Как я рада, папуля, что ты пришел домой так рано. – Она обвила его шею своими гибкими, словно лиана, руками, и, целуя в щеку, продолжала говорить комплименты.
Выждав, когда дочь выговорится, он сказал:
– Завтра едем на дачу, поживем там с недельку, может и больше, а там, глядишь, и Женя вернется с лагеря. Будем плескаться в волжской воде, есть яблоки, огурцы и помидоры и ни о чем не думать. Пусть это будет разгрузка и подготовка к школе.
– А мне завтра нельзя. С недельку нужно еще поработать в школе. Там много еще чего осталось. Где-то мусор, где-то трава по пояс, где-то забор нужно покрасить. Мы там разделились. Ребята возятся с краской, мы, девчонки пропалываем травку и убираем мусор. Ну а в конце каждого такого трудового дня играем во все что приглянется: волейбол, баскетбол, теннис. Там сейчас так хорошо, лучше чем дома.
– Вот видишь, Лена, – обратился он к жене, – завтра и до конца недели я свободен. А не съездить ли мне в Малиновку к Николаю Фомичу Ершову, давненько я его не видел. Интересно узнать, как сейчас живет деревня, что-то они больше не просят у нас людей в помощь. Неужели сами справляются с уборкой?
– Скорее всего, у них и убирать-то нечего. Если чихает наш гигант, то чего ты ждешь от деревни? Она развалится в первую очередь. Их люди давно сбежали к тебе на конвейер, а кто посообразительнее, уехали на север. Сейчас такое время каждый выживает, как может.
Евгений Васильевич, оказавшись в отпуске в такое жаркое для страны и завода время, позволил себе расслабиться. Сейчас он чувствовал, что потерял магнит, притягивавший его к главному конвейеру с его ежедневными проблемами, к которым он вместе с другими общественниками, подключался ежедневно. Они притягивали к себе, не давая возможности расслабиться, и звали вперед. Он даже в мыслях жил ритмом, задаваемым движением конвейера, хотя сам лично не собирал машины и не руководил теми, кто их собирает. Но его мысли, его аура накладывались на мысли тех, кто трудился на кузовах, и это его не просто притягивало, а увлекало, делало жизнь осмысленной и целеустремленной. Он, как и все в цехе, работал на результат, а он был ежедневно весомым – более двух тысяч шестьсот автомобилей, которых так ждут жители страны.
Его мысли прервала Елена:
– Знаешь, Женя, съезди завтра к Николаю Фомичу, расслабься, отойди от конвейера, сбрось с плеч его ритм, забудься. Кстати, узнаешь, как сейчас и чем живет деревня.
Утром, он проводил жену на работу, дочь довел до школы и отправился в Малиновку. Долго не бывая в деревне, он как-то забывал о ней, о семье Ершовых, с которой его связывает давняя и довольно крепкая дружба. Ранее, когда в СССР не все так шаталось, он бывал в Малиновке чаще. Вначале их цех направлял в колхоз людей на уборку урожаев и Венедов назначал его, тогда еще мастера бригады, старшим во главе десанта. Рабочие с конвейера, а это были в основном молодые девчата и ребята, которым не занимать энергии, попав на вольный, свежий воздух, работали с огоньком и на его коллектив обратил внимание председатель колхоза Ершов Николай Фомич. Ему нравился настрой этих людей, он совпадал с его желанием побыстрее заканчивать любое начатое дело и, понятно, он все ближе и ближе узнавал и руководителя этого десанта, Евгения Васильевича Бугрова. Так они и приглянулись друг другу. Как-то Николай Фомич пригласил Евгения Васильевича к себе домой, о чем-то переговорил с женой, Натальей Николаевной, скромной и довольно немногословной женщиной, всегда занятой какой-либо работой по дому и оставлявшей их наедине. Ему нравилось бывать в семье Ершовых еще и потому, что за внешне ничем не отличавшимся от других домов деревни, дом Ершовых прикрывал собой и дворовыми постройками небольшой, но уютный огород с садом. Этот сад и привлекал внимание каждого, кто бывал хоть раз здесь. Нет, не деревья, рассаженные, как и у всех, с нужными интервалами и ухоженные привлекали взор. А то, что было между ними. Побывав в саду один раз, Евгений Васильевич сказал:
– У тебя здесь, Николай Фомич, настоящая заграница.
– Стараемся, – отшутился он и добавил, – здесь любил бывать наш руководитель, первый секретарь райкома партии Александр Максимович Морозов.
Он показал столик, за которым любил усаживаться Максимыч и плетеное кресло.
–– И хотя Максимыч не бывал здесь с тех пор, как был отстранен от власти, я оставил все как было, когда он жаловал к нам. Здесь под этой яблоней, за этим столиком, присутствует его реформаторский дух, – комментировал Николай Фомич.
Сад поражал своей красотой и целесообразностью. Небольшой по ширине канальчик, обложенный мелкими гладкими камешками, словно их шлифовало какое-то море, Черное или Каспийское, аккуратно уложены и пригнаны друг к другу, а в самом низу журчал небольшой ручеек. Когда кто-либо из друзей приходил в их дом, Николай Фомич включал воду и канальчик привлекал взор, напоминая о дальних странах и путешествиях в жаркие страны, где по улицам, в арыках, неспешно текла вода, давая живительную влагу и прохладу всему живому: траве, деревьям, животным, обитающим здесь и людям. У Николая Фомича вода не просто текла удовольствия ради, она в конце расходилась по бороздам и исполняла предназначенную ей функцию: полив всего, что они с Натальей Николаевной смогли посадить на огороде.
Николай Фомич провел гостя по огороду, угощая зрелыми яблоками, и рассказывал о сортах слив, груш, малины, винограда и яблок. Конечно, Евгений Васильевич был далек от такого изобилия, но в его саду на даче кое-что привлекало к нему соседей. Особенно радовали яблоки. Красная ранняя поспевала очень рано, в июле, и он угощал ароматными плодами соседей. И если он не успевал к моменту, когда они созревали, то яблоки, опадая, образовывали красный круг вокруг яблони. Позже, ближе к сентябрю поспевали ярко-красные яблоки, названные в честь их селекционеров – Жигулевскими. Эти были менее сладкими, но очень вкусными и почему-то напоминали ему вкус знаменитых антоновских яблок. Но больше всего аромата в саду давала не очень соблазнительная, скромная на вид Московская грушовка. Когда он приезжал на дачу, обязательно собирал упавшие яблоки в корзину, ставил в помещение и дышал, вдыхая их божественный аромат.
Меж тем Наталья Николаевна накрыла стол под яблоней и молча, словно она была правоверной мусульманкой, удалилась в дом, давая возможность мужчинам остаться наедине. Николай Фомич поставил на стол коньяк и симпатичную бутылку кагора.
– Я за рулем, – сказал Евгений Васильевич.
На что Николай Фомич возразил:
– Кагор для тебя, одна рюмашка не повлияет на твое самочувствие, кагор ведь лечебное вино и им причащают прихожан даже в церкви.
Налив по рюмке, себе коньяка, а Евгению Васильевичу кагора, сказал:
– Я тоже не пью, но ради такого случая позволю себе немного расслабиться. Люблю армянский, что ни говори, а умеют они его производить, ничего не скажешь.
Он выпил стопку, проглатывая коньяк мелкими глотками, закусил плиткой шоколада, а насладившись, сказал:
– Ну, Евгений Васильевич, рассказывай обо всем, что происходит у вас на заводе и в городе. Я давненько тебя не видел и не слышал. Думал, ты вообще забыл о моем существовании.
– Да нет, не забыл. Просто обстоятельства складывались так, что забывалось обо всем, все отбрасывал в сторону главный конвейер и все, что связано с ним.
Он рассказал другу обо всем, что происходит на заводе и в городе и тот, выслушав, подвел итог:
– Картина Репина «Приплыли».
Евгений Васильевич засмеялся:
– У него нет такого полотна.
На что Николай Фомич возразил:
– Так говорит народ в подобных ситуациях.
– А приехал я к тебе не случайно. Захотелось проведать, узнать как вы тут живете в новых постперестроечных условиях. Вначале Горбачев, а теперь и Ельцин дали всем нам абсолютную свободу.
– Им бы самим такую свободу, – как-то резковато возразил Николай Фомич, – в районе денег нет даже на зарплату своим сотрудникам. Что уж говорить о колхозах и совхозах. Каждый плывет, как может, в основном барахтаются. Денег никаких, надежд тоже. Лет десять назад, когда особенно был заметен отток рабочей силы, мы как-то обходились с вашей помощью. Тогда многие из нас, руководителей, задумывались о том, что ждет нас в будущем. Выход знал Максимыч, но к нему не прислушались, более того отстранили от дел.
– Чем он сейчас занимается? – нарушил ход мыслей друга Евгений Васильевич.
–Возглавил районное ветеранское движение. По существу общается только с пенсионерами. Представляю каково ему наблюдать полный развал того, что он создавал четверть века. Знаешь, Евгений, до тех показателей, что были достигнуты районом при нем, нам сейчас потребуется 50 а то и все 100 лет упорной работы.
– Ты о себе скажи, Николай Фомич, как ты живешь?
– Меня проводили на пенсию, я даже обрадовался, что так совпало, при мне хозяйство гремело на весь Союз, да и я тоже не был последним человеком. Ордена Трудового Красного знамени и Ленина давали не каждому. Следующим должна была быть звезда Героя. Но тут началась перестройка и все поломалось. По существу поломали и мою жизнь. Но я не в обиде. Мне нечего стыдиться. Я отдал всего себя любимому делу и не моя вина в том, что все полетело прахом, под откос. Причем не только у нас, во всем Союзе. Кто-то там, наверху, страдал верхоглядством, пропитавшись голыми и заманчивыми идеями коммунизма, а их надо было применять с умом, учитывая нашу действительность. Дать свободу здесь, на местах. Тогда бы ничего не развалилось. Наоборот, все изменилось бы к лучшему. Меня, хоть до сих пор являюсь членом компартии, коробило то, что Горбачев даже в конце 80-х, когда все разваливалось, все еще лелеял надежду построить развитой социализм с человеческим лицом. А мы ему верили, и выходит зря.
– Ну ладно, Николай Фомич, уже понятно, что приплыли, а как выплывать будем?
– Не знаю. Вижу, что колхозы вряд ли удастся удержать, они потихоньку разваливаются. Чтобы рассчитаться с людьми правление распродает технику, часть живности сдает на мясокомбинат.
– И что дальше?
– Не знаю. Город всех нас не примет. Будем жить подсобным хозяйством и барахтаться кто как может. Правда, в моем колхозе появились подвижки. Два молодых механизатора взяли в аренду по несколько сот гектаров земли, скупили по дешевке технику, образовав сельскохозяйственный кооператив. Так что часть земли худо-бедно будет обрабатываться. А вот с животноводством вообще труба. Коров пустят под нож, свиней уже пустили. Дальше – больше, на очереди овцы. У моего соседа пока сохранилась ферма черно-пестрых коров, это элитное стадо. Я помню, сколько трудов пришлось затратить Александру Максимовичу, чтобы оно состоялось. Молодняк завозили из Ленинградской области и Прибалтики. Голштинская порода прижилась у нас и за счет этого надои поползли вверх. Что будет с ними, не ведаю.
– Ладно, Николай Фомич, картину ты нарисовал мрачную, хуже некуда, не ответив на вопрос что делать.
Николай Фомич с усмешкой посмотрел на гостя, сказал, словно в оправдание:
– Я устал. Пусть думают другие, кто помоложе и посильнее. Им жить дальше, если захотят сохранить Россию.
Николай Фомич замолчал, по всему было видно, что он сказал все, но, понимая, что этого гостю недостаточно, спросил:
– Как ты думаешь, Евгений, устоит ли Россия сейчас? Если такой развал везде, то нас любой может взять голыми руками, тем более, что на окраинах, в республиках чувствуется желание уйти в свободное плавание.
– Такие мы никому не нужны, – успокоил друга Евгений Васильевич, - кто захочет брать лежащую на боку страну. В нее им столько придется вложить денег на восстановление.
– Ты прав, в таком виде сейчас мы никому не нужны. Но они могут пойти и по другому пути. Весь юг Сибири и Дальнего Востока уже набит пришельцами сопредельных стран. Они врастают в наши земли, обзаводятся семьями, женившись на наших, русских девушках и таким образом со временем там появятся анклавы, говорящие на иных языках, исповедующие иную религию и ведущие иной образ жизни. Им, в таком случае, – заметил Николай Фомич, – и брать нас незачем. Они завоюют нас без войны. Особенно если рождаемость у нас, среди коренных жителей, будет идти на убыль как сейчас.
– Вот видишь, Николай Фомич, куда мы гребем. Выходит, и выхода нет вообще?
– Если мы внимательно присмотримся к тому, что сейчас происходит в Европе, то да. Там во многих странах уже есть что-то подобное. Европейцы купились на собственной толерантности, впустили в свои пределы африканцев. Те поселились компактно на окраинах городов, создав что-то вроде анклавов. Они не признают никаких европейских законов и обычаев, творят что хотят. И что будет с этими странами в ближайшее будущее, никто не знает. Сейчас они настораживают всех. От пришлых пользы никакой, один вред. Они размножаются как саранча и наплывают с юга, изменяя не только цвет кожи, но и устоявшиеся за века традиции. По существу Европа завоевывается ими без войны.
Евгений Васильевич наполнил рюмку кагором, выпил, вытер ладонью руки губы, сказал:
– Получается вроде как за упокой?
–Пока, да, – согласился Николай Фомич, – но верю в наш народ, люди должны опомниться, воспрянуть духом и начать все с начала. У меня, правда, уже не те годы, но ты еще многое можешь и я рассчитываю на таких как ты.
Он вдруг встрепенулся, спросил:
– Ты вроде сказал, что в отпуске?
– Да, со вчерашнего дня.
– И как тебя отпустили?
– Подожди, Николай Фомич, давай доведем мысль до конца. Выходцы в основном из африканских стран и Турции бесконтрольно заполняют пустоты во Франции, Бельгии, даже добрались и до Германии. Что, вскоре и до нас доберутся?
– Считай, что уже добрались. У нас они свои, доморощенные африканцы. Зайди на любой рынок в Москве, и ты увидишь там их присутствие. На нашем юге проживает множество национальностей, которых мы издревле считали своими. Раньше они жили там, где рождались. Сейчас они спустились с гор на наши равнины. Но они исповедуют другую религию, не чтут и не соблюдают наши обычаи, далеки от нашей культуры. Они по-своему понимают свалившуюся на них свободу, как свободу нарушать традиции, законы вообще и морали в том числе, сложившиеся здесь. Отсюда всевозможная напряженность, которую уже ощущают жители наших городов. Так что то, что сейчас происходи в Европе, через 10-20 лет будет и у нас. Извини Евгений. Я рисую картину черной краской, но другой у меня нет.
– Как меня отпустили? – переспросил Евгений Васильевич и сразу ответил: – Идти в отпуск предложил Венедов. Он готовит для меня освобождающееся место начальника участка.
– Он больше ничего не сказал?
– Ты же знаешь, Николай Фомич, он не страдает многословием и не впадает в дискуссии.
– Сдается мне, твой Венедов о чем-то догадывается. Если в стране идет такой развал, то партия, в которой мы с тобой состоим, тоже развалилась, и твой Венедов почувствовал это раньше нас с тобой. И, зная твою преданность конвейеру, коллективу цеха, решил заранее побеспокоиться о твоей судьбе.
– Возможно, – согласился Евгений Васильевич, – я как-то об этом и не подумал. На конвейере не до рассуждений. Все происходит быстро, в его ритме. Иначе можешь отстать от жизни.
– А конвейер работает, как и прежде, без сбоев? – спросил Николай Фомич.
И Евгений Васильевич ответил:
– Конвейер копия страны. Все что происходит везде, действует и на нас. Замучили остановки из-за несвоевременной поставки деталей, порой идем некомплектно, а потом, когда детали подвозят, нагоняем, а это потеря качества.
Они еще долго говорили и закончили разговоры когда Наталья Николаевна принесла самовар с ароматным чаем.
– Она напоминает нам об окончании уединения, – дипломатично заметил Николай Фомич и засмеялся. – Умная у меня жена, мне всю жизнь было хорошо и комфортно с ней.
Пообщавшись и с Натальей Николаевной, Евгений Васильевич откланялся и уехал в Тольятти. Уже через несколько дней, когда из лагеря вернулась Женя, они втроем уехали на свою дачу. Здесь у него не было ничего, связывавшего их с миром. Евгений Васильевич спрятался здесь от всех мирских дел и это его успокаивало. Сказалась привычка, прочно обосновавшаяся в его сознании. На дачу он приезжал, а вернее уезжал, чтобы спрятаться от ритма конвейера. Здесь за несколько часов он снимал весь негатив и, возвратившись домой, шел на работу бодрым, желая приложить свои силы и умение к тому, чтобы работал он, живой и двигающийся монстр, на котором, словно муравьи, работало множество молодых и очень энергичных людей. Другие здесь работать не могли, не выдерживала психика.
На даче дети чувствовали себя лучше чем дома. Небольшой огород с созревающими растениями, любовно посаженными Еленой по весне, спокойные и терпеливые ко всему яблони, вишни и сливы, застывшие словно часовые в ожидании смены, впустили его и детей в свой мир покоя и умиротворения.
Евгений Васильевич возился у плиты, готовя завтраки, обеды и ужины, а дети, поев, убегали на Волгу, благо она находилась рядом, в каких-то ста тридцати метрах от их дома. Там, на берегу, было все, что нужно детям: небольшой песчаный пляж, несколько кем-то завезенных и брошенных старых лодок-плоскодонок, игровая площадка с каруселью и качелями. Что еще нужно детворе, оказавшейся в окружении таких же сорванцов. Леночка даже приобщилась к рыбалке, заразив этим поглотителем свободного времени и Женю, которой полюбилось колдовать с удочками, менять крючки, насаживать червей. И, конечно, часами следить за красивыми поплавками, мерно покачивающимися на воде. И если ей удавалось поймать хоть одного карасика, она бежала к отцу, хвалясь уловом.
Время шло неспешно и незаметно. Евгений Васильевич забывал обо всем, и только приезд жены по субботам, напоминал ему о существовании многообразного сообщества живых людей, копошащихся где-то в стороне, в каких-то пятидесяти километрах, в шумном и порядком загазованном, Тольятти.
Вечером он выходил к Волге. Усаживался на одну из скамеек вблизи от детского песчаного пляжа. Скамейки эти, так же как теннисные столики и качели соорудили дачники для своих подрастающих детей и внуков.
С наступлением сумерек интересно было наблюдать за Волгой. Она не считалась со временем, неспешно несла свои потемневшие воды куда-то вниз, стремясь к далекому Каспийскому морю. Иногда по ней вверх или вниз по течению проплывали корабли. Особенно интересно было наблюдать за прогулочными «Метеорами». Освещенные палубы бросали свет на волновавшуюся воду, подсвечивая ее серебром. А когда темнело, то белое пятно парохода чем-то напоминало огромную льдину, проплывавшую по фарватеру мимо живописных, усыпанных соснами, крутых берегов. Здесь, в одиночестве, в окружении застывшей и погрузившейся в сон природы, он почему-то, может быть впервые за все время, с тех пор как подростком покинул родные места, вспоминал родной поселок Сергиевский. Тихий, скромный, притулившийся к безымянной речушке, притоку Дона. Да и сам Дон, начинавшийся невдалеке, был еще младенцем, вбирая воды с окрестных мелких ручейков и постепенно превращаясь в могучую реку. Здесь, в этих тихих местах, невдалеке, когда-то Московский князь Дмитрий, прозванный народом Донским, дал бой монголо-татарскому войску, оккупировавшему небольшие княжества с русоволосыми русичами, и победил. Может в его честь появился городок Донской, невдалеке от Куликова поля. Он никогда не задумывался всерьез, но о тех временах напоминают и другие названия: Богородицк и Епифань. Там в его родном Сергиевском, прошло его безмятежное босоногое детство. Сейчас, вспоминая те, теперь уже далекие времена, он почему-то помнил небольшой ручеек, прилегавший к нему луг, радовавший по весне буйным цветением трав, пока их не затаптывали гуси и овцы. Летом, когда становилось тепло, они, деревенские мальчишки, сооружали запруду, гать, преграждая путь воде и она, собравшись, образовывала небольшой водоем, где можно было плавать и даже нырять. Он и сейчас помнит, как, набрав в ухо взбаламученной воды, прыгал и он сам, да и другие мальчишки на берегу на одной ноге прижав ладонью ухо и, странное дело, нагревшаяся вода вытекала. В той безмятежной жизни было место только забавам. Заботы обо всем брали на себя родители, но даже они жили неспешной деревенской жизнью, потребляя только то, что наработано своими руками. Сейчас как-то смешно признаться самому себе, он не знал о существовании вокруг них небольших городов, не говоря уже о самой Туле, и как-то это никак не влияло на его развитие и само существование. Даже в свой районный центр Богородицк, он сходил только один раз, когда требовались документы для поступления в техникум. Россию, огромную страну, он ощутил уже в армии, когда оказался в воздушно-десантных войсках в своей родной Тульской области. И только поднимаясь в небо для десантирования, ощутил всю огромность неба и территории расстилавшейся внизу.
Сейчас вглядываясь в проплывавшие у берегов воды, он думал о Волге. Она, спокойная и неторопливая, никогда не меняла русла, грациозно несла свои воды, запоминала все, что происходило на ее берегах с самого ее зарождения. В древности те, кто отваживался плавать на ее просторах, называли ее Ра, что означало река рек. В средние века арабы и персы называли ее Итиль, что означало река. Никто не знает, чего больше в этом названии, тюркского или финно-угорского диалекта. Доподлинно известно, что хазарский каганат назвал ее именем свою столицу. Но самым интересным было то, что с далеких времен славянские племена, жившие в ее верховьях, называли ее любовно Волга. И это название перемещалось, как и вода, вниз по течению, обрело постоянную прописку во времени. Ра-Итиль-Волга помнит все народы, когда-либо соприкасавшиеся с ней, пившие ее живительную влагу. К ее берегам всегда стремились даже те, кто жил в степях или предгорьях Урала, потому что именно по ее глади скользили лодки с заморскими купцами с диковинными в то время товарами – шелком и парчой. Волга сближала людей разных национальностей и цветом кожи. Она была преградой для многих путешествовавших по суше, но она позволяла им преодолевать страх и переправляться на другой берег. Никто не знает, как преодолело ее агрессивное племя из союза тюркских и угорских народностей, кочевавших в предгорных степях южного Урала и на холмистой территории нынешней Башкирии. Это племя переправилось через нее и пошло дальше на запад в поисках лучших и более плодородных земель. Мадьяры, как называли это племя те, кто жил рядом с ними, осели в среднем течении Дуная. Угорский народ, названный венграми, по этномиму, отличались особой жестокостью. Кстати, во второй мировой войне Венгрия была союзницей фашистской Германии. Венгерские дивизии, отличавшиеся особой жестокостью, чаще всего использовались для карательных целей. Люди так и называли венгров: мадьяры!
Помнят волжские берега и цветущее булгарское царство, покоренное позже осевшими здесь золотоордынскими татарами. Помнят и огромную массу конницы с великолепно оснащенным оружием всадниками, спешивших захватить земли упрямых русичей. Монголы, татары, узбеки и другие мелкие племена, входившие в состав войска, переправлялись через её воды, держась за хвосты своих выносливых лошадей. Волга помнит всё и поэтому ничего не рассказывает, оберегая одной ей известную военную тайну.
Вечер был тихий и по особенному звёздный. Молодая, только что народившаяся луна, сверкнула своим острым серпом в тёмном небе и почему-то сразу же куда-то запропастилась, давая возможность звёздам освещать землю, купаясь в вечерней росе и тёмных водах Волги. Евгений Васильевич вдоволь налюбовался тёмной, с чуть заметным отсветом серебра водой, ожидая очередного всплеска бьющей хвостом по воде выныривавшей на поверхность рыбы. Мысли его при этом вознеслись к этим далёким звёздам, сосчитать которых не осмеливался никто, и другим мирам, где, как и здесь, на земле, возможно существует такая же цивилизация и где, возможно, на берегу безымянной речки сидит такой же как и он отдыхающий и мечтает побывать на неведомой ему звезде по имени Земля. Улыбнувшись, он сказал сам себе: «Эко куда занесло тебя, Васильевич».
На своей даче поднявшись на второй этаж, убедился, что дочки спят безмятежным сном и, возможно, во сне видят то же бездонное небо с мириадой звёзд, что только что созерцал и он.
Утром, в субботу, приехала Елена. Здесь, на природе, она преображалась, становилась какой-то особенно суетливой и разговорчивой. Наблюдая за ней, находящей себе работу там, где её и не было, он поражался изменявшемуся окружению. В комнате, где он обитал, сразу становилось уютнее и светлее. Ему казалось, что даже стены раздвинулись и помещение стало просторнее. За завтраком она рассказывала городские новости, скорее не для него, а для девочек, живо интересовавшихся оставшимися в городе подружками. Наконец, выговорившись, она вдруг вспомнила: - Звонил Венедов, просил срочно появиться у него.
- Не сказал зачем?
- Ну ты же его знаешь, зачем спрашиваешь.
Да, Венедова он знал досконально. Тот не любил расшифровывать свои сообщения и происходило это от укоренившейся вазовской привычки, давая какое-либо задание специалисту, не объяснять его суть. Люди, профессионально подготовленные, понимают друг друга с полуслова, не тратя время на ненужные пояснения.
- Раз надо, значит уедем отсюда вместе, - сказал он, и Лена сразу подсказала: - Он просит появиться после обеда.
Венедов, поздоровавшись, сразу перешёл к делу: - Иди в партком, оформляй увольнение. У меня уже готово представление на тебя. И, - он внимательно посмотрел на Евгения Васильевича, - я уже переговорил с парторгом. Так что вопросов к тебе не возникнет. Одно заявление подпишешь там, другое, о приёме на работу в цех, оставишь здесь, у секретаря.
Венедов был прав. В парткоме не задали ему ни одного вопроса, спросили только, уверен ли он в личности и деловых качествах своего заместителя, автоматически вступающего в должность парторга.
По всему было видно, что и партийное руководство было в каком-то глубоком раздумье, осмысливая всё, что происходило в России.
Сейчас Евгения Васильевича ничто не интересовало, он торопился на дачу, к своим девочкам, прекрасно понимая, что повлиять на то, что происходит глобально, охватив все стороны жизни общества, он, каким бы ни был, не в состоянии. Ещё одна неделя на Волге пролетела незаметно, как один день. Вставая по утрам он не спешил приводить себя в порядок и готовить завтрак, проходил в сад, садился под яблоней, вслушиваясь в перезвон птичьих голосов. Эти звуки действовали на душу умиротворяющее, словно волшебный бальзам, и он даже не представлял, как после такой тихой и уютной обстановки вернётся на главный конвейер с его ритмом и неизбежными проблемами. Но возвращаться пришлось. Дети захотели побывать дома и они приехали совершенно неожиданно для Елены. Утром, позавтракав, дети убежали на школьный двор, Лена ушла на работу, а он, оставшись в одиночестве, ходил по квартире без всякой цели, соображая, чтобы придумать такое, что поглотило бы его целиком в заботу, как это было на даче.
Зазвонил телефон. В трубке услышал голос Венедова: - Включи телевизор.
- Какую программу?
- Любую.
Он включил. На голубом экране балерины исполняли известный, но уже изрядно надоевший не только ему, но и многим, балет «Лебединое озеро».
- Ну и что? – услышал он спокойный голос Венедова, приглушённый и немного встревоженный.
- Идёт балет «Лебединое озеро».
- А по программе что?
- В программе его нет.
- Ладно, Евгений Васильевич, как только что-то увидишь и услышишь, звони мне.
Венедов положил трубку. Гудки напомнили и ему, что надо отойти от телефонного столика, но он стоял с трубкой в руке, не решаясь положить её на рычаги. Он стал переключать каналы, на многих шла рябь, некоторые повторяли то, что передавал первый, «Лебединое озеро». Убавив громкость, Евгений Васильевич уселся на диван, погрузившись в чтение газет, которых он не видел уже больше недели. Ничего настораживающего. И вдруг на экране появились какие-то люди, некоторых из них он не знал вообще. Хорошо смотрелся лишь министр обороны Д.Т. Язов, в маршальской форме и далее, ближе к центру, он узнал ещё несколько персонажей – Пуго, Крючкова, Янаева, Павлова. С экрана говорили о переходе власти в стране к ГКЧП, о том, что Горбачёв М.С. болен и не может в настоящий момент исполнять обязанности Президента СССР. И снова балет. Не было разъяснено, что это – переворот или новое государственное преобразование. Если последнее, то где Президент СССР. Если первое, то почему в заявлении говорится о болезни Горбачёва и неспособности исполнения им обязанности Президента. Если последнее верно, то почему нет официального заключения о состоянии его здоровья? Ведь по конституции Янаев, как вице-Президент в таком случае обязан исполнять его обязанности без ГКЧП. Значит, решил Евгений Васильевич, речь идёт о состоявшемся перевороте. По радио передавали лёгкую музыку, и только из портативного приёмника, который они брали на дачу, он услышал правду, творящуюся в Москве. Зарубежные радиостанции, хотя их усиленно глушили, передали, что на площади перед Верховным советом РСФСР появились танки, но путь им преградили толпы возбуждённых граждан. А по телевизору всё ещё шло «Лебединое озеро».
Два дня подряд с экрана мелькали всё те же лица ГКЧПистов, какие-то растерянные и усталые. Похоже было, что в столице всё идёт по ненаписанному ими сценарию. На вечерней пресс-конференции Янаев сказал: «… Я надеюсь, что мой друг, Президент СССР, будет ещё работать…»
Зарубежные радиостанции передавали обо всём, что видели их журналисты в Москве: танки, толпу, Ельцина на танке, заявившего об антиконституционном перевороте, потребовавшем дать возможность Горбачёву выступить перед народом. Наконец Ельцин призвал, в случае невыполнения этого требования, к всеобщей, бессрочной забастовке. Сообщалось о жертвах среди протестующих и военных.
Рассказав Венедову всё, что ему удалось узнать, услышал спокойный голос: - У нас всё как обычно. Каданников призвал коллектив сохранять нейтралитет в создавшейся ситуации, продолжать работать в прежнем ритме. Хотя, как стало известно позже, ГКЧП в городе поддержали парткомы, райкомы и горком партии, а профсоюз «Единство» призывал рабочих к всеобщей забастовке.
Все эти события перевернули всё в душе Евгения Васильевича. Он не был ортодоксом, не верил, как другие, в коммунизм, хотя и не высказывался вслух об этом, но его устраивала хоть какая-то всеобщая уверенность в позитивном движении страны к намеченным целям, провозглашённых в доходчивом лозунге: «Всё для людей, для их блага!» И он работал, крепя могущество СССР посильным трудом, понимая, что другой партии в стране нет, а эта, поставив гуманные цели на много лет вперёд, хоть как-то пытается придерживаться принятой программы. Да, он видел, что в стране не всё шло как надо, взять хотя бы то, что все поля вокруг засеивались, урожай с помощью рабочих заводов убирался полностью, а на прилавках магазинов было пусто. Происходили какие-то неведомые ему процессы, которые он ни осмыслить, ни изменить не мог. И всё же в целом и в городе, и в стране была хоть иная-то стабильность, и он боялся, что ГКЧП эту стабильность сведёт на нет.
На второй день после заявления о переходе власти в руки ГКЧП, он метался от экрана телевизора к радиоприёмнику, осмысливая то, что доносилось из-за рубежа и состыковывал с тем, что говорилось с экрана. Наконец до него дошло, что Москва не скажет правду, потому что все средства информации взяты под контроль заговорщиками, которые владели всеми властными полномочиями и структурами. Правда, со второй половины дня маятник заколебался в сторону народа, не уходившему с площади перед зданием Верховного совета и это уже говорило о многом. Переворот не удался, армия не поддержала их и танки стали покидать Москву. Накормив дочерей обедом, приготовленным им самим и проводив их на школьный двор, он потянулся к дверце холодильника. На столе появилась бутылка столичной и закуска, любовно заготовленная женой на случай, когда у них не будет времени для быстрой готовки.
И здесь он, давно не употреблявший крепких напитков, заметил за собой странную особенность. Даже после выпитого им полного стакана, всё оставалось неизменным. И как говорят в народе, «ни в одном глазу». Он наполнил второй стакан, выпил, не испытывая ничего, кроме обжигающей горечи и снова обратил внимание, что с ним происходит то же самое. Сознание оставалось ясным, голова находилась на месте.
Пришла с работы Лена, увидев мужа за столом, в одиночестве, но с пустой бутылкой, покачала головой, спросила: - А где дети?
- Пообедали и пошли на школьный двор, у них там какая-то ассамблея.
- А ты почему пьёшь, да ещё один, без друзей, как настоящий алкоголик?
- Ну, во-первых, Лена, ты знаешь, что я этим не грешу, но сейчас решил отметить события, происходящие в Москве. И пью я не один, а в содружестве с членами ГКЧП. Вон их сколько.
- И говоришь, ни в одном глазу?
- Знаешь, Лена, я сам удивляюсь. Бутылку опустошил и ничего.
- Нечему тут удивляться, - сказала она спокойно, беря в руки бутылку столичной. – Наверное в перестроечные годы её наполнили «рыковкой».
- Это как понимать, - он уставился на жену, ожидая пояснений.
- Да так, в двадцатые годы, во времена НЭПа, когда Совмин возглавлял Рыков, водку разбавляли до крепости тридцати процентов. Вот народ и прозвал её «Рыковкой».
- Да нет, вроде крепость нормальная, - проговорил Евгений Васильевич, беря в руки бутылку, - да и обозначено на ней 40 процентов, а ведь ни в одном глазу. А всё почему? Да потому, что мозг, всё существо моё возмущается таким положением дел, что творится в стране. Возьми преступность. Детей вечерами страшно выпускать на улицу. Того и гляди кто-то на них набросится. Сегодня мне рассказали, как новоявленные бандиты, называвшие себя рекетирами, угоняли машину. Днём, около гостиницы, подъехали на двух машинах, взяли в коробочку стоявший там жигулёнок, подскочили к водителю, ничего кстати не подозревавшему, рванули ручку дверцы, схватили его за шиворот, вытащили из машины, бросили в сугроб снега, и уехали на его машине. Было это в феврале этого года, но тех бандитов ищут до сих пор. И не найдут, потому как искать некому. В милиции у них свои люди, так что действуют они под одной надёжной крышей.
- Ты долго будешь меня держать? – с нескрываемым нетерпением спросила Лена, - мне ещё дела нужно делать. Стирка не любит лишних разговоров.
Евгений Васильевич встал из-за стола, нежно обнял жену за плечи, прижал к себе, сказал расчувствовавшись так, что непрошенная слеза скатилась по щеке: - Если бы не ты, не наши девочки, которых ты родила и воспитываешь, я не знаю, чтобы я сделал с собой, потому как чувствую себя обманутым и абсолютно беспомощным. Ты посмотри как всё переменилось. Предатели Родины стали героями, а герои – предателями. А почему? Да потому что с социализмом ничего не вышло, не получилось как задумывалось и мечталось. И не у нас одних. Нигде не получилось. Даже в Германии, в ГДР, у пунктуальных, дисциплинированных и работящих немцев… Ладно, иди стирай, - успокоившись, сказал он.
Он подошёл к шкафу, достал новую бутылку, долго и внимательно разглядывал этикетку «Столичной». Два рубля шестьдесят копеек, тихо произнёс он про себя. А сколько она стоит сейчас? Цены подскочили к облакам, стали нереальными, как и сама жизнь.
Он до краёв наполнил стакан, выпил одним вдохом, предварительно выдохнув из себя воздух, освобождая место для бешеной влаги. Долго и аппетитно нюхал корку ржаного, душистого хлеба. И только надышавшись вдоволь, потянулся к ядрёным, хрустящим, малосольным огурцам. Мысли его, взбодрённые хмелем, вертелись вокруг одного. Почему так произошло, что послужило толчком к контрреволюционному путчу, который произошёл два дня назад. Нет, нет, он не жалел, что загодя, по совету Венедова, оставил пост парторга. В конце концов, он, долго проработавший на сборке автомобилей, имел право занять пост начальника участка, учитывая опыт, который нельзя приобрести ни за какие деньги. Он не мог понять в происходящем чего-то главного. Работая на конвейере, он чувствовал всем своим существом его ритм, ежеминутно видел свою продукцию – готовые, блиставшие глянцем автомобили. Он не знал, не чувствовал глубинных процессов, которые происходили в стране. Всё заслонил он, главный конвейер, заворожил своим ритмом и скоростью, прикрыл автомобилями. Ему всегда казалось, что вся страна работает так же напряжённо, как они. Глаза раскрылись только после этого путча, когда всё в один миг оголилось, перекосилось и стало особенно видным. Ему даже показалось в какой-то момент, что у людей «поехала крыша». Так быстро всё перевернулось и оголилось. И может быть именно поэтому то, что происходит сейчас в стране, на его заводе, в его городе, казалось ему нереальным, подкинутым извне. Его не просто пугали цены, они шокировали и взывали к глубокому размышлению. Ну ладно, размышлял он сам с собой, я слава Богу при работе, оклады и зарплаты на ВАЗе поддерживают хоть какой-то прожиточный минимум. Завод вообще делает всё, чтобы люди не потеряли интереса к работе и заводу. Продукты по доступным ценам продаются во всех магазинах на самом заводе. Кроме того, в городе, по талонам, тоже по доступным ценам, люди приобретают и одежду. Завод не даёт пропасть своим труженикам. Именно ради них, невиданное дело для экономики предприятия, завод создал в своей системе ещё одно непроизводственное подразделение – Управление рабочего снабжения. Но его волнует другое. Как прожить пенсионерам, особенно тем, кто по каким-то причинам живёт в одиночестве, кто уже ни на что не способен, кроме как преодолеть расстояние от дома до прилавка магазина. Что могут купить они на свою нищенскую пенсию. Им что, прикажете лечь и всем умереть? А ведь именно они, теперь никому не нужные, и всеми забытые, выдержали войну с фашизмом, подняли страну из руин, довели жизненный уровень до хоть какой-то терпимой нормы, позволявшей жить, вести хозяйство и воспроизводиться. А теперь их же страна, словно не родная мать, выбросила из обжитых стен и забыла о них. И именно им, как никому другому, больше всех достаётся от новоявленных коммерсантов, безудержно поднимающих цены, от рекетиров, расплодившихся, словно прожорливая саранча и безжалостно грабящих тех же старушек, продающих последнее, что у них осталось от прежней жизни, на минирынках, чтобы не помереть с голоду.
Евгений Васильевич почувствовал, как тучнеет, становится неподатливым его тело, но руки всё равно потянулись к открытой бутылке «столичной». Он тяжело вздохнул, и этот вздох больно кольнул и взбудоражил вошедшую жену. Она встала рядом, отодвинула стакан в сторону, сказала : - Хватит, отец.
Голос её показался ему холодным и чужим, таким он и был на самом деле в минуты большого душевного расстройства.
- Возьми себя в руки, раскис, словно изнеженная барышня. Поди опять о неимущих беспокоился. Если всё пойдёт так, как сейчас и дальше, то и мы тоже станем неимущими. Страна наша и не такое переживала и всегда поднималась с колен. Вставай и ты. – Сказав это, она усмехнулась, понимая, что сейчас её слова не дойдут до него.
- Оставь меня, Лена, - сказал он глухим, не своим голосом, - я никому не мешаю, и никто мне сейчас не нужен. И ни о ком я не беспокоюсь, хочу одного, напиться, забыться и заснуть, потому что никто, даже ты, не сможешь снять тяжесть с души моей!
- Она снимется сама по себе, - миролюбиво и как-то очень спокойно произнесла Лена. – Да, тяжело сейчас нам всем, но не так уж,
чтобы терять интерес к жизни. Я делаю вывод, что другого нам просто не положено. Что заслужили, то и получили. – Она говорила спокойным, каким-то умиротворённым и усталым голосом, видно было по всему, что и она переживала то, что творилось в Москве и повсюду. Повторялись события 1917 года, но уже в другую сторону.
Евгений Васильевич посмотрел на жену тяжёлым взглядом, но глаза его при этом излучали прежнее тепло, хотя всё вокруг происходило для него в замедленном, заторможенном темпе. – Ты предлагаешь со всем мириться и терпеть? Терпеть разбойников, что грабят людей среди бела дня на улице, взламывают двери квартир. Терпеть воров, растаскивающих всё, что создано трудом многих людей, терпеть этих новоявленных ворюг – бизнесменов, не имеющих понятия об элементарной культуре, позорящих всех нас. Терпеть, видя, как они пересаживаются с «жигулей» на заграничные «джипы» и «мерседесы», хвастаясь своим богатством и величием.
- Да, терпеть, - спокойно возразила Лена, словно подводя итог размышлениям мужа, - как терпел весь мир, в том числе и хвалёная Америка, когда у них становились на ноги бизнесмены, ничем не отличающиеся от наших. У них было всё тоже, только проходило не так заметно, потому что было растянуто по времени. Да и культура у них несколько отличная от нашей. Думаю, и мы всё это переживём.
Елена подошла к мужу ближе, прижалась к нему, пытаясь передать и ему, опьяневшему, своё умиротворение.
Какое-то время Евгений Васильевич молчал, сжавшись в комок, пытаясь вникнуть в суть сказанного женой, но вдруг встал, пошатываясь, освободившись от нежного прикосновения Лены, сказал твёрдым, немного запинающимся голосом: - И это говоришь ты, моя любимая Лена?
- Да, Женя, я, которая больше тебя ходит по магазинам и видит то, что чего не видишь ты. На полках стали появляться продукты, которых давно не было видно, причём в хорошей упаковке. Цены, конечно, запредельные, но продукты и товары стали доступными. И я, как экономист, вижу в этом какой-то едва различимый прогресс.
- И это говоришь ты, моя Лена, которая понимала меня даже тогда, когда я сам не осознавал до конца своих действий и поступков. – Он неожиданно остановился, словно споткнулся обо что-то, поперхнулся и закашлялся. Что-то перехватило его дыхание и он, осознав, что хмель взял верх, замолчал.
- Да, да, - продолжала между тем Лена, не обращая внимания на творившееся с мужем, - это говорю я, твоя Лена, которую ты любишь со школьной скамьи до сих пор. Которая понимала тебя ещё в школе, когда ты, увлечённый мной, почему-то поглядывал и на моих подружек, хотя знал, что это мне не особенно по душе. Это говорю я, которая тогда, по этой причине, отвергла тебя, дав возможность тебе нагуляться вовсю. Это говорю я, которая, положив взгляд на тебя, следила за каждым твоим движением, не давая понять тебе этого, которая ждала тебя из армии, зная, что ты, в конце концов, вернёшься именно ко мне. Так вот, я скажу тебе вот что: и сейчас я понимаю тебя, но не только. Я понимаю и тех, кто там, наверху, держит штурвал, управляя страной. Им пришлось, учитывая то, что страна шла в тупик, изменить курс на сто восемьдесят градусов, чтобы, сбавив ход и развернувшись в бушующем море, идти вперёд, набирая скорость.
- Ты понимаешь Ельцина? – с трудом выговорил он его фамилию, опускаясь на стул и кладя отяжелевшую голову на стол. – Ты! – выдавил он, ставшим тяжёлым и неподатливым языком. – Ты понимаешь Ельцина и его команду?! – он хотел сказать ещё что-то, но Лена быстрым движением положила его руку на свою шею и с трудом подняла отяжелевшее тело из-за стола. Доведя до дивана, опустила его, расправила ноги, накрыла покрывалом, подправила подушку, сделав её плоской, чтобы не подпирала и не приподнимала голову. И только после этого села рядом на тот же диван, пытаясь успокоиться, придти в себя, привести в порядок охватившие её мысли.
Она отдавала себе отчёт в том, что то, что происходило сейчас, на её глазах с её мужем, не было случайным. Евгений переживал за людей, наблюдая за их жизнью. К этому обязывала его работа. Он постоянно находился в гуще людей, заботился о них, принимал меры, пропуская через себя их неудовольствия и беды. К этому обязывало и то, что Венедов больше занимался производством, оставляя парторгу решение всех возникавших в цехе социальных вопросов.
Она подумала и о том, что никогда ранее Евгений не пил столько, не хмелел до такого состояния, чтобы она таскала его по комнатам на своих хрупких плечах. И странно, ни гнева, ни осуждения не вызвал его поступок. Она прошла на кухню, собрала остаток трапезы, слила оставшуюся в стакане водку в бутылку, долго держала её в руках, удивляясь тому, что Евгений смог осилить столько. Успокоившись, она улыбнулась какой-то измученной улыбкой, сказала сама себе: «значит, достали». Она сидела в задумчивости какое-то время, осмысливая поведение мужа и только мысленно оказавшись в его цехе, на конвейере, окружённая многими работающими там людьми, поняла, что в нём копилось всё то, что волновало людей, и он, наконец, не выдержал, нашёл разгрузку. Она улыбнулась своей догадке, интуитивно посетившей её, когда дети, Лена и Женя, вошедшие в квартиру, обратились к ней с просьбой разрешить проведать бабушку, жившую в старом городе, обрадовалась возможности остаться одной наедине со своими мыслями.
Поутру, проснувшись, Евгений Васильевич не сразу сообразил, где находится и почему он лежит в одежде не на своей постели, а в зале, на диване. Взглянув на стену и увидев копию картины Шишкина «Утро в сосновом лесу», успокоился, поняв, что находится дома, и позвал жену. Лена вошла в зал, присела на диван, сказала: - Ты что-то хочешь сказать?
Вместо ответа Евгений Васильевич спросил, пряча застенчивую улыбку, коснувшуюся его лица: - Я не очень буйствовал вчера?
Ожидая ответ, он смотрел на спокойное лицо жены, трогательно доброе, но какое-то отрешённое, безучастное ко всему. Его глаза при этом излучали тепло и нежность, которую не могла не заметить Лена.
- Да нет, - ответила она каким-то безучастным голосом, насторожившим его: - Да нет, не очень. Но выпил ты многовато. Я боялась за тебя, думала к утру ты отдашь Богу душу. Ты никогда так не напивался.
Он с восхищением смотрел на жену, понимая её состояние. Да, действительно, вчера он выпил много, даже не понимая, как и почему. Скорее всего, пил от охватившей его злости на всех и самого себя, и ещё от того, что водка не брала его здоровый организм. Вообще он всегда знал меру. В компаниях не пропускал ни одной рюмки, боясь выглядеть слабаком, но никогда при этом не напивался. Он даже гордился собой, своим здоровьем, типично русским духом. Он хорошо знал, как в компаниях смотрят на тех, кто косел после первой рюмки или совсем не пил.
Не отвечая, Лена погладила голову мужа рукой, но руку не убрала, прижала ко лбу, проверяя, нет ли у него жара, но не почувствовав ничего, сказала с укоризной: - Не делай больше этого, Женя. Ты никогда ранее, не проглатывал за один раз столько дряни.
Она пристально посмотрела в глаза мужа, спросила: - Ты хоть помнишь, как оказался здесь?
Евгений Васильевич смотрел на жену виноватым взглядом, вспоминая, как это он оказался на диване, но так ничего и не вспомнив, ответил: - Если честно, нет.
- Это я перенесла тебя сюда.
- Ты? – удивился он, - и ты осилила? Каким образом?
- Да так, просто взяла и перенесла, как выносили в войну санитарки раненых бойцов с поля боя.
- Под пулями страх добавляет силы, а тебе что помогало?
- Тот же страх, - призналась она, - боялась потерять тебя, если бы ты выпил ещё стакан со второй бутылки.
Лена торопливо одевалась, пора было уже уходить на работу и она, закрывая за собой коридорную дверь, сказала: - Не повтори вчерашнего подвига!
Оставшись наедине с собой, он попытался прокрутить в памяти вчерашние размышления и разговоры. Да, констатировал он, с развитым социализмом, а потом и с тем же социализмом с человеческим лицом в годы горбачёвской перестройки ничего не вышло. Может потому, что правили нами идиоты, больше внимания обращавшие на личное обогащение и благополучие. Интересы страны в целом, социализма, они отодвигали на второй план. Но когда-то, в далёком 1917 году, свершилась революция. Значит в то время была в ней необходимость. Да и власть взять у тех, кто её держал, не так-то просто. Тогда, пошатнувшаяся власть долго сопротивлялась. Это сопротивление вылилось в гражданскую войну, погубившую миллионы жизней с обеих сторон, своих же соотечественников. Белые не могли победить красных, за которыми стоял народ, нищий и голодный, доведённый войной с Германией и гражданской, до отчаянья. Люди жаждали мира, хлеба, земли, а именно большевики поймали настроение масс и втиснули его в лозунг: «Мир народам, землю крестьянам». Он вдруг вспомнил выражение, случайно услышанное когда-то, что революции готовят гении, совершают авантюристы, а плодами её пользуются карьеристы. Если это так, тогда всё становится на свои места. Да, размышлял он. В те годы революция назрела, как назревает нарыв, требуя хирургического вмешательства, чтобы кто-то скальпелем сделал спасительный надрез. Так и произошло.
Он вдруг вспомнил, как в своё время он, молодой коммунист, пел на конференциях партийный гимн «Интернационал», совершенно не вникая в смысл вложенных в него слов. Даже само вступление «Вставай проклятьем заклеймённый…» Ну кто народ, простых тружеников, заклеймлял проклятьем? Чушь какая-то. Люди жили на земле, пользуясь её богатством, во все века, в том числе и в царское время. Но далее шли слова, которые могли насторожить каждого: «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим, кто был никем, тот станет всем».
Господи, думал сейчас Евгений Васильевич, зачем разрушать всё созданное руками людей, а потом создавать всё заново? Ну ладно, разрушили, но далее нужно было создавать. Социализму во всех его видах дано было историей семьдесят с лишним лет для этого, но в итоге приплыли к полному развалу не только хозяйства, но и страны в целом. А всё почему? Может и потому, что те, кто был ничем, стали всем. Правили головотяпы, не понимающие экономики, не следящие за развитием стран внешнего мира. А почему? Может потому, что начитались Маркса и Энгельса, а потом и доморощенного гения, Ленина, поверили в силу идей Марксизма-Ленинизма. Слепо, не задумываясь, не вникая в содержание накопления капитала. Взять хотя бы лозунг, которым завлекали в коммунизм: «от каждого по способности, каждому по потребностям…» Разве не известно было, что потребности человека всегда обгоняли его способности. Может, поэтому, не вникая в суть грядущего коммунизма, он сам лично понимал, но никому не говорил об этом, что коммунизм в стране никогда не будет построен.
В итоге в России плодами революции воспользоваться не смогли.
Большевики, дав землю крестьянам, вскоре отобрали её, согнав людей в колхозы, оставив каждой семье по небольшому приусадебному участку. А вокруг России, в других странах, плодами революции воспользовались все. Мир потрясли забастовки рабочих, требовавших улучшенных условий труда и достойной заработной платы. Напуганные революцией в России, капиталисты, боясь потерять нажитое, собственность, решались на невиданное, делились прибылями с теми, кто создаёт эти богатства. Таким образом рабочие других стран добились большего, стали как бы совладельцами заводов.
В России всё получилось наоборот. Государство, став собственником, капиталистом, не думало делиться прибылями с теми, кто их создавал. Произошла чудовищная метаморфоза. Там, где победила революция, рабочие получали лишь двадцать процентов от совокупного продукта, создаваемого их трудом, а капиталисты других стран отдавали работающим все восемьдесят. Вот почему во многих странах мира социализма стало больше, чем в СССР. Выходило, что Россия взяла на себя всю тяжесть, дав возможность другим народам без борьбы и жертв, добиться лучшей жизни. Ему вдруг стало не по себе от такого вывода и он вспомнил давно забытое, рассказанное как анекдот. Бисмарку, канцлеру Германии, доложили, что призрак революции давно бродит по Европе. И что она может произойти где угодно, в том числе и в Германии. Бисмарк якобы лукаво посмотрел на говорящего и изрёк: - Если ей нужно произойти, то пусть это случится в России!
Сейчас, анализируя своё вчерашнее поведение, Евгений Васильевич пытался понять, что послужило толчком к тому, что вывело его из привычного равновесия. Конечно, всё исходило от этого ящика, который кормил его «Лебединым озером». Он внимательно всматривался в лица, появлявшиеся на экране, и, странное дело, никаких положительных эмоций они не возбуждали. Он понял главное, что они насильственно отстранили Горбачёва от власти, пытаясь взять её в свои руки. Конечно, они прекрасно понимали, что народ наелся социализма с человеческим лицом, стряхнул с себя пепел перестройки и теперь его будет трудно повернуть лицом к следующему социализму. Политику Горбачёва люди вычитывали не в его пространных речах, расписывавших в радужных тонах грядущее, причём это грядущее преподносилось им всё в той же коммунистической упаковке. Люди накладывали его снова на пустые полки магазинов и молча делали свои выводы. Понятно, что ГКЧПисты поняли главное, Горбачёв завёл страну в тупик и нужно срочно что-то делать. Другое дело, они сами не знали, что и им виделось только одно реальное – возврат в социализм времён Л.И. Брежнева. Отсюда и их неуверенность, выразившаяся в растерянности.
Вчера Евгений Васильевич подумал про себя с возмущением, потому как сказать это было просто некому: «И эти идиоты хотят взять власть в стране?! Они даже переворот организовать как следует не могут!»
Зарубежные радиостанции продолжали вещать о том, что там, в Москве, маятник мятежа стал ослабевать, кучка ГКЧПистов в растерянности и всё идёт к тому, что вскоре всё станет на свои места.
Так оно и случилось. На третий день он уже покупал газеты в ближайшем киоске с хроникой происходящего.
По привычке он стал изучать всё, о чём писала «Комсомольская правда». Горбачёв не болел, находился в Крыму, в Форосе, в своей резиденции. Но был изолирован от мира, с ним не было никакой связи. Все газеты попали под запрет, даже его любимая «Комсомолка». И вот что теперь она сообщала жителям страны. Что последовало сразу после заявления о переходе власти в руки ГКЧПистов. Как и должно было быть. Не смотря на введённые в столицу две дивизии – Таманскую мотострелковую и Кантемировскую танковую, штурм здания Верховного Совета РСФСР, где находился Ельцин Б.Н., не состоялся. Солдаты отказались стрелять в народ. По пути их следования в Москву, на всех привалах, к ним подходили депутаты Верховного Совета и объясняли, что делают они противогосударственное дело. А то, что погибло несколько человек, произошло по недоразумению. На люки танков и бронетранспортёров, люди бросали одежду и всё, что попадалось под руку, затрудняя обзор. Водители машин держались, сдавали назад, что и привело к неоправданным жертвам. Двух человек опознали, позже они стали Героями новой, теперь уже ельцинской России – Владимир Усов и Дмитрий Комарь. Третьего, кавказской внешности, опознать не удалось.
Три человека получили пулевые ранения: Геннадий Эстров, Артём Френов, Сергей Чурсин. Владимир Чистяков упал с танка, сломал ключицу.
Люди возмущались и восставали. Бесцеремонность тех, кто двигал в столицу танки и солдат, подстёгивала, была своеобразным наркотиком. Но солдаты и офицеры, к их чести, выполняя приказ вышестоящего руководства, действовали без инициативы, потому что приказ не доходил до их разума и сердца. Потому что техника и солдаты, обслуживавшие её, были заняты в основном отпором, защищаясь от тех, кто на них нападал из толпы, забыв о поставленной перед ними задаче. Понятно, что среди людей было много всяких: трезвых, понимавших, зачем пришли сюда, стараясь не допустить танки к зданию Верховного Совета; пьяных, тем всё было безразлично, но они не могли упустить момент, чтобы покуражиться, показать себя, были и провокаторы. Этим вообще всё было пофигу. Их лозунг: «Чем хуже, тем лучше». Потому что мало кто из народа, запрудившего улицы и площади столицы, понимал, что они хотят конкретно. Главное было – не допустить стрельбы, а остальное – как получится. Конечно. Все понимали, что ГКЧП, это возврат в социализм, но они теперь уже боялись этого социализма. В какой-то степени их устраивал непоследовательный в действиях Горбачёв, но они терпели его как законноизбранного Президента. Ну а Ельцин, этот вообще был мало кому понятен. Он был сразу и против СССР, а значит, против ГКЧП, и против Горбачёва, хотя терпел его до поры-времени, потому что Горбачёв терпел его. И если бы кто-то из солдат, управлявших бронированными машинами, спросил у тех, кто выстраивал живую стенку перед гусеницами его танка: «За кого конкретно вы выступаете?», то вряд ли получил бы внятный ответ. Народ не желал возвращаться в СССР, но и расстаться с ним не мог, всё-таки при социализме была хоть какая-то стабильность, нерушимая территориальная целостность страны, а что будет завтра? Никто не знал и никто не смог бы объяснить этого.
Ельцину, взобравшемуся на танк, здорово помогли сами военные. Он уже получил известие, что его действия поддерживают две дивизии воздушно-десантных войск, другие пока колебались, но и не торопились выполнять указания ГКЧПистов, хотя среди них находился и их прямой начальник, министр обороны маршал Язов. ГКЧПисты поняли, что их выступление с треском провалилось. Народ не хотел новой революции, устал уже от всего. От социализма с талонами на всё необходимое, от перестройки с её обещаниями лучшего завтра, от павловской денежной реформы, от непонятного курса в рыночную экономику. Похоже, что в то время в стране никто, ни Президент, ни хунта в облике ГКЧП, ни сам народ, не знали, куда идти. Люди видели, что весь мир живёт в другом измерении, лучшей жизнью, их продолжали пугать капитализмом, навязывая перестройку.
Как ни странно, Ельцин Б.Н., во время путча, поддержал своего злейшего политического противника, Горбачёва М.С., скорее всего он видел в путчистах основное зло, он уже отвернулся от социализма, не примкнул и к горбачёвскому социализму с человеческим лицом, взяв твёрдо курс на рыночную экономику, но в данный момент не счёл нужным громогласно провозглашать свои намерения и цели. Главным было не допустить к власти хунту в образе ГКЧП. Для начала он твёрдо решил, что в дела проводимого в стране реформирования не должна вмешиваться армия. Он знал, видел, куда идёт страна и это пока его устраивало. Устраивало даже то, что началось после путча. Уже в конце августа Украина, Молдова и Азербайджан провозгласили независимость. На всей территории СССР приостановлена деятельность КПСС. Разваливался «Союз нерушимых республик свободных», как пелось в Гимне.
Евгению Васильевичу даже не пришлось писать заявление о выходе из КПСС, она развалилась сама по себе. Ему казалось невероятным, но так оно и произошло, 18-ти миллионная партия, державшая всю власть в стране, не смогла эту власть защитить. Евгений Васильевич облегчённо вздохнул, теперь никто не посмеет упрекнуть его в принадлежности к партии,
которая похоронила сама себя. И потому, выйдя на работу, он спокойно стал заниматься делами вверенного ему участка. Никто, даже в качестве шутки, не напомнил ему о его прежней партийной работе, зная, как он помогал начальнику цеха поддерживать дисциплину, организовывал различные общественно-полезные мероприятия в коллективе, без которых жизнь людей, занятых сборкой автомобилей, была бы намного скучнее.
На конвейере за месяц его отсутствия ничего не изменилось. По утрам сборщики подходили к столу мастера, оставляли свои пропуска и отходили к своим рабочим местам, запасаясь заранее необходимыми деталями. Сам он интересовался у работников производственно-диспетчерского отдела наличием комплектующих. В последнее время некомплектная сборка стала бичем завода. Недособранные машины заполоняли все свободные площадки завода, и это для всех было непроходимой болью. Кроме потери качества, люди испытывали и определённый дискомфорт – приходилось после основной смены оставаться в цехе, идти в конец конвейера комплектовать товарные машины недостающими деталями.
2.
В этот год осень на редкость была щедра на доброту. Дни стояли тёплые и спокойные. Они словно напоминали людям: уберите урожай, помня, как в прошлом году многие поля вошли в зиму не убранными. Стыдно ей стало за людей перед озябшими пшеницей и рожью, стоявшими с поникшими колосьями по пояс в снегу. Но то был особый год общественного возбуждения, переломный год, когда энергия людей уходила в дискуссии, политические баталии. Не случайно же, в конце концов, всё это людское недовольство выплеснулось на улицы Москвы, где впервые в истории последнего столетия армия не пошла против своего народа. Нынешняя осень просила, умоляла людей распорядиться своим богатством, дарила короткие погожие дни, отодвигала сколь могла приход зимы, а когда та пришла, упросила её быть мягче, снисходительнее к людям, не осознавшим ещё до конца, что их ждёт впереди. Зима тоже задала загадку многим. Мягкая, спокойная, каких в Поволжье не бывает. Она то приходила на несколько дней, то снова уходила на север, а когда, наконец, вернулась насовсем, то не буйствовала, не скрипела морозами, не выла пронизывающими ветрами, а вела себя спокойно, словно была на земле не хозяйкой, а золушкой, случайно заглянувшей в гости. И уж совсем удивила всех в первый день старого нового года. Приглашенные ею потоки влажного и тёплого воздуха атлантики, припорошили землю мягким и удивительно белым, серебристым и пушистым снегом, превратив всё окружающее в настоящую сказку. Люди гуляли по городу и удивлялись нежданной красе, гадая, с чего бы это? А ни с чего. Просто природа понимала состояние людей, видела, как им тяжело живётся, как подскочили вверх цены на всё, словно кто-то их специально подбросил вверх и не думает опускать. Люди притихли, сжались, замкнулись в себе, озлобились, но сохраняли, по мере сил, внешнее спокойствие.
В самом Тольятти дороги раскисли, снег, превратившись в шугу, хлюпал и вылетал из-под колёс автомобилей, разбрызгивая влагу.
Но погода мало интересовала тех, кто работал под огромной крышей главного корпуса ВАЗа. Здесь всегда было тепло и уютно, на рабочие места главного конвейера поступал подогретый, очищенный промышленными кондиционерами воздух.
Евгений Васильевич, уже давно втянулся в работу своего участка, и казалось, ничто в мире его не интересует кроме его работы, которая шла размеренно и ровно. Даже некомплектность, которая особенно донимала в последнее время, не особенно осложняла жизнь, хотя и вносила в неё элементы хаоса. Но человек ко всему привыкает, хотя эта привычка, словно заноза, впивается в сознание, привнося множество проблем, не только им, руководителям, но и тем, кто собирает автомобили. На их плечи ложится весь труд по выгону некомплектных автомобилей по их доработке в конце конвейера, которая происходила в нерабочее время, удлиняя их, и не без того, тяжелый своей монотонностью труд. Но даже в такой ситуации Евгений Васильевич чувствовал себя не хуже других, потому, что люди понимали его и исполняли все его приказания беспрекословно. Потому любой вызов в кабинет начальника цеха, кроме ежедневных оперативных совещаний, воспринимался настороженно. Каждый приглашённый знал, что получит задание на сверхурочную работу по доработке автомобилей в конце конвейера и шёл к шефу с одной мыслью, как бы точнее исполнить запланированное.
Вот и сейчас Евгений Васильевич вошёл в кабинет Венедова и тихо, не привлекая к себе внимания, присел к столу. Венедов подписывал какие-то бумаги, и он машинально бросил взгляд на стены. Несмотря на перемены, происходившие в стране, здесь ничего не изменилось.
На прежнем месте висел портрет Л.И. Брежнева. Заметив направленный на бывшего Генсека взгляд, Виктор Петрович сказал с усмешкой: - Вокруг всё меняется, а здесь всё как было прежде. И любимый Леонид Ильич на месте. Да и то верно. Если бы я стал менять портреты вождей, сколько раз пришлось бы их обновлять. Генсеки, взойдя на трон, почему-то торопились оставить нас. Такое впечатление, что им в стране что-то очень не нравилось, или другое – Господь призывал их к себе, пытаясь подобрать достойнейшего из них. Вслед за Брежневым ушли Андропов, Черненко. Долго держится Горбачёв. Но, мне кажется, дни его сочтены.
Виктор Петрович усмехнулся, сказал: - Всё проходит. – И вдруг, посерьёзнев, сказал: - Но я пригласил тебя не для этого разговора.
- Слушаю вас.
- У тебя всё по-прежнему копейка?
- Я к ней привык. Теперешние модели 08 и 09 меня не привлекают, а на 2104, которую я хотел бы приобрести, всё равно нет денег.
Венедов подал лист с напечатанным текстом: - Сейчас я подпишу и документ уйдёт в Автоцентр. Там уже получили общую разнарядку. Мы с профсоюзом уже разбросали пофамильно выделенные нам автомобили. Тебе я запланировал как раз то, что ты хочешь.
- Но у меня сейчас не найдётся столько денег.
- А их искать не придётся. Дело в том, что завод в долгах перед поставщиками деталей, из регионов деньги за поставку приходят с опозданием, вот генеральная дирекция и решила в качестве поощрения продать часть машин своим работникам по сниженным ценам. Обрати внимание на цены. За такую цену ты сегодня же в гараже найдёшь покупателя, а уже завтра или в крайнем случае послезавтра, будешь иметь то, о чём ты мечтаешь.
- И что я должен делать сейчас?
Ничего. Напиши заявление на несколько дней административного отпуска, запусти свою четвёрку и реализуй свою идею.
Прогнать четвёрку по конвейеру, как это делали всегда работники завода, сейчас стало проблемой. Нет, нет. Прогнать-то можно, но где гарантия, что в конце конвейера она станет твоей, а не собственностью ещё не оплаченной, но предназначенной уже какой-то фирме, во всю хозяйничавшей на заводе. Поэтому Евгений Васильевич спросил: - А разве сейчас это можно?
- Попробуй. Может получится. Конвейер накрыли различные, ранее безвестные фирмы, действующие под прикрытием организованных преступных группировок, но ты давно работаешь на конвейере. Тебя знают все, даже в самом конце, в цехе экспедиции, оттуда машины идут в магазин, потому может получиться.
- Хорошо, попробую.
Прогоняя свой автомобиль по конвейеру, Евгений Васильевич не встречал никаких преград, его везде узнавали и понимали маленькие начальники – мастера и начальники участков. Но, понимая, они усмехались, показывая взглядом на приклеенные к кузовам таблички с названиями фирм и разводили руками. В сдаточном цехе его предупредили: машину мы оставили до утра, но куда она уйдёт потом, не наше дело. Здесь теперь всё схвачено мафией. Бороться с ней сейчас, на данном этапе, бесполезно. Похоже, все сбесились от возможности обогатиться любым путём, любыми способами, вот мафия и подняла голову, почувствовав безнаказанность. Мафия проникла во все поры завода и, понимая всю опасность и бесполезность борьбы с ней в данный момент, Генеральный директор завода В.В. Каданников выдал всем руководителям подразделений, начиная с директоров производств и выше, газовые пистолеты для самообороны, а вернее, для самоуспокоения. К руководителям генеральной дирекции была приставлена охрана. И сам Каданников, понимая и оценивая ситуацию, ощущал, как никто другой бессилие властей и своё собственное.
Тогда, покидая кабинет Венедова, Евгений Васильевич сказал: - На заводе я сделаю всё как надо, а где гарантия, что в магазине мне достанется та машина, которую я приготовил?
- Гарантия я, - отшутился Венедов и уже серьёзно сказал: - С директором магазина я переговорю, можешь не беспокоиться.
Весь следующий день ушёл для Бугрова на заботы о своей четвёрке. Он сопровождал её везде, вплоть до цеха экспедиции, но и там, оставляя на ночь на площадке, где стояло множество автомобилей с наклеенными бирками фирм, о которых он ранее даже и не слышал, подошёл к знакомому сменному заместителю начальника цеха, показал на свою четвёрку.
- Хочешь, чтобы я охранял её? – спросил он, оглядываясь по сторонам. – Ты думаешь кто-то из них, - он обвёл взглядом стоявших в стороне людей и автомобили, ожидавшие отгрузки, - оставит в покое твою заначку или обратит внимание на записку с твоей фамилией? Мы здесь, как и вы там, отвечаем только за технологию, остальное в руках мафии. Тебе разве не известно, что вчера вечером неизвестные, по дороге домой, до полусмерти избили нашего начальника бюро, ведающего отгрузкой?
- Немного подумав, сменный сказал: - Ты загони её вон в тот угол, а утром, даже если тебя здесь не будет, я постараюсь отправить её на площадку, где отгружают машины в автомагазин.
Евгений Васильевич зашёл в экспедиционное бюро, оформил все полагающиеся документы для отгрузки своей машины в автомагазин и на следующее утро, к началу работы, был снова здесь, боясь потерять её из виду. Машины на том месте, где он оставил её, не оказалось. Возможно, во вторую смену её отправили на вертолетную площадку, где группировались автомобили для магазина. Он ходил по цеху экспедиции, заглядывая во все уголки. В одном месте к нему подошли двое бритоголовых, спортивного сложения, одетых в вазовскую рабочую форму. Один из них подошёл поближе, спросил напрямик: - Что вы здесь делаете?
- А вам какое дело? – вопросом на вопрос ответил Евгений Васильевич, мысленно оценивая свои габариты с внешностью обращавшихся к нему качков. По всему выходило, что он выглядел более выигрышно, более солидно и, в случае чего, мог постоять за себя.
- Когда вы узнаете, какое нам дело, - многозначительно заговорил один из бандитов, а что они были из тех, кто контролирует здесь отгрузку автомобилей на железнодорожные платформы, он уже не сомневался, но решил не сдаваться, - то, боюсь, будете жестоко разочарованы.
- Я здесь никого не боюсь, потому что я на территории своего завода, нахожусь при исполнении служебных обязанностей. Кто вы я не знаю и не хочу знать. Автомобили, стоящие вокруг и не отправленные потребителю, являются продукцией, которую я и мои люди собирают вот этими руками.
Он показал свои руки, натруженные, несколько больше обычных, привычные к любой работе и качки, невольно скользнувшие взглядом на его ладони, сделали свой вывод.
- Здешних руководителей мы знаем в лицо, - сказал второй качёк, до этого молча слушавший разговор.
- Да, я из цеха сборки, - подтвердил Евгений Васильевич, - но это не имеет ровно никакого значения, я нахожусь на своём заводе, потому всякие лишние вопросы ко мне, считаю неуместными.
- И всё же, - настойчиво произнёс один из качков, - советуем покинуть эту территорию.
- Я уйду, когда посчитаю нужным. – Евгений Васильевич демонстративно отвернулся от назойливых собеседников. Да и те что-то поняли, отошли от него.
Он зашёл к сменному заместителю, узнал, когда планируется отгрузка автовозов, и уже не желая тратить время на поиски своей четвёрки направился на вертолётную площадку. Именно там, на огороженной территории и накапливали автомобили для отгрузки в автомагазин.
На площадке, вплотную прилегавшей к вертолётной, но огороженной высоким забором из металлической сетки, находились автомобили, подготовленные к отгрузке. Увидев знакомого начальника участка, он попросил загрузить его четвёрку и тот дал согласие, указав на автовоз, который должны загружать первым. Подойдя к автовозу, он увидел водителя, Петю Старшинова, ранее работавшего у него на участке слесарем. Пете было приятно встретить здесь своего начальника. Показав на свою четвёрку, попросил загрузить её первой, чтобы там, в автомагазине, её сняли последней и её не нужно было искать среди других автомобилей в длинном ряду.
Петя спросил: - Вы согласовали этот вопрос с начальником участка?
- Да, конечно.
- А с ними? – он указал на людей, стоявших по ту сторону сетчатого ограждения.
- Кто они? – спросил Евгений Васильевич, видевший стоявших за забором людей.
- Бандиты, - почти шёпотом ответил Петя и, приложив палец к губам, сказал: - Но вы об этом ничего не знаете. Сейчас я подойду к ним, узнаю, можно ли загрузить и вашу машину. Мы здесь выполняем только их приказания.
- А если не выполните?
- За заводскими воротами они исколотят прутьями ненужную им машину, а отвечать придётся мне.
Он направился к тем людям, через сетку переговорил с ними, а возвратившись, сказал: - Разрешение получено. Но это ещё не значит, что в магазине вы получите именно её. По-моему, они уже положили глаз на вашу четвёрку.
Петя заторопился, сказав: - Извините, Евгений Васильевич, - мне некогда. У меня сегодня две ездки. А вы сейчас поезжайте в магазин, там я вам всё расскажу.
Он споткнулся на полуслове, затем добавил: - Я сам найду вас в зале.
Петя направился к своему автовозу, рабочие начали загонять на него автомобили и первым, как и просил он, загнали 2104. Убедившись, что всё идёт как надо, он всё же решил проверить, что скажет ему начальник участка о людях за забором. Тот оказался поблизости и, подойдя к нему, Евгений Васильевич спросил, указав на тех людей: - А это что за люди?
- Такие же как вы, клиенты. Ждут отгрузки своих автомобилей, - не моргнув глазом, ответил он и удалился по своим делам.
Начальник участка скрыл правду, не назвал вещи своими именами, потому что запуган. И только теперь, находясь на территории цеха экспедиции, он, наконец, понял, что творится на его родном заводе. Бандитская мафия целиком и полностью правит бал, начиная от развешивания бирок в накопителе кузовов в начале конвейера, контролирует весь процесс сборки и держит полностью в своих руках отгрузку. Он понял и то, почему об этом пиратстве мафии не говорят вслух. Все руководители завода восприняли это вторжение воров как данность, безропотно подчинились ситуации, понимая, что изменить её не в силах, боясь отстрела. Ну не случайно же гендиректор Владимир Васильевич Каданников, отвечая на вопрос журналиста, что даже заводчанам, в своём автомагазине при покупке машин, приходится платить деньги за якобы замененные колёса, причём дань, исчисляемую почти в полцены автомобиля, ответил философски кратко: - Такова ситуация. С ней приходится считаться. Если не хотим сделать себе дороже.
Нет, решил Евгений Васильевич, со мной этот номер не пройдёт, я им ничего не дам.
В магазине он, не дожидаясь разгрузки автовоза, оформил все необходимые документы, сдал в кассу причитавшиеся деньги, стал терпеливо ждать в зале ожидания приезда и разгрузки автовоза. Выгнав автовоз за ограду магазина, в зал вошёл Петя Старшинов. Подойдя как можно ближе, сказал: - Машину выгрузил последней, но они её почему-то загнали внутрь ряда. Я так полагаю, она кому-то из них приглянулась, или хотят получить дань.
- Я уже оформил на неё документы, - сообщил Евгений Васильевич, на что Петя ответил: - А это им пофигу! Я советую обратиться к дежурному. Он всё прояснит.
Дежурный взял документы, долго находился за загородкой, что-то выясняя, вернувшись сказал, возвращая документы: - Придётся доплатить ещё сто восемьдесят тысяч.
- В кассу?
- Нет, я покажу кому.
Он показал на вертевшегося в толпе молодого, гладко выбритого парня спортивной наружности, сказал: - Подойдите к нему, договоритесь когда подъедете с деньгами, если у вас их сейчас нет.
- А если я не захочу отдавать?
- Ваше дело, - бесстрастно ответил дежурный, - но предупреждаю вас, они дадут вам выехать за территорию магазина, далее всё будет зависеть от их настроения. Могут побить вас, машину или торпедировать вашу своей, много раз битой, обвинив вас в нарушении правил. У них это хорошо отработано. В общем вам эта покупка обойдётся ещё дороже.
Евгений Васильевич поблагодарил дежурного за ценную информацию, но сам при этом подумал: «Ничего они у меня не получат. Я не дам им такой возможности. Не на того напали.»
Из магазина Евгений Васильевич проехал домой. Дети ещё были в школе, жена на работе. Открыв телефонный справочник, нашёл домашний телефон Свиридова Вадима Тимофеевича. Почему он вспомнил о нём? Может потому, что он, тогда ещё парторг цеха, вместе с ним продумывал вопросы уменьшения хищений деталей с конвейера. Вадим Тимофеевич в то время работал начальником ОБХСС на ВАЗе и хищение деталей с конвейера было головной болью не только для Венедова, начальника цеха сборки, но и для него тоже. Может вспомнил и по другой причине. Жена Вадима, Галина, одно время работала водителем пикапа в цехе, и, естественно, ежедневно общалась с руководством.
Телефон не отвечал и Евгений Васильевич опустил руки, но вдруг вспомнил, куда перевелась Галина, позвонил на её новое рабочее место. Галя рассказала, что муж уже не работает в ОБХСС, ушёл в охранную систему банка, дала телефон.
Узнав, в чём дело, Вадим сказал: - Ты вот что, Евгений Васильевич, вначале успокойся. До утра твоя машина никуда не денется. Ты уже оплатил её стоимость?
- Да, конечно.
- Так вот, завтра утром жди меня в магазине. Я приеду не один. Договорились?
- Спасибо, Вадим Тимофеевич.
- Тогда до завтра. Повторяю, приеду к открытию.
Евгений Васильевич позвонил Венедову: - Что у тебя? – спросил Виктор Петрович.
- Вроде всё идёт как по нотам, - сказал Евгений Васильевич, - завтра утром выгоню, приду на работу и обо всём расскажу.
- Может какая помощь нужна? – учтиво спросил Венедов, - говорят там грабят нашего брата?
- Ни фига я им не дам! – уверенно ответил Евгений Васильевич, - ты же знаешь меня. Я умею постоять за себя.
Венедов сказал просто: - За себя ты постоишь, но кто постоит за твою покупку? Но раз ты так уверен, то желаю успехов.
Как и обещал Вадим Тимофеевич утром, когда народ столпился у дверей магазина, ожидая открытия, он действительно появился. Но появился не один, а в сопровождении майора милиции. Подойдя к Евгению Васильевичу, показал на офицера: - Это мой сменщик, новый начальник ОБХСС на ВАЗе. Прошу любить и жаловать.
Они вошли в зал и майор, взяв документы на машину, сразу же, ни говоря ни слова, направился к двери, ведущей на площадку, где стояли автомобили. Сержант, стоявший на вахте, козырнул, узнав начальника, а дежурный по залу, который ещё вчера рассказывал Евгению Васильевичу, к кому следует обратиться за машиной, неожиданно подошёл и прошептал: - Надо было вчера сказать мне об этом.
Понятно, он намекал на связь Евгения Васильевича с начальником ОБХСС, которого здесь все хорошо знали. На площадке майор попросил показать машину. Евгений Васильевич обвёл взглядом ряды выстроившихся машин, но свою четвёрку увидел в середине одного из рядов среди других, вероятно уже давно стоявших там. Майор посмотрел на сопровождавшего их дежурного, ничего не сказал и тот побежал к рабочим, давать указание – срочно вытащить злополучную четвёрку.
Увидев, что работа пошла, майор спросил Евгения Васильевича: - Права с собой?
- Всегда при мне.
- Ну так вот. Выедешь из ворот первым. Поедешь прямо к своему гаражу. Мы с Вадимом Тимофеевичем будем сопровождать тебя. На всякий случай, - добавил он, подумав о чём-то.
Уже перед въездом в гараж, Евгений Васильевич остановился, вышел из машины. Вышел и Вадим Тимофеевич.
- Ну вот и всё, - сказал он, - а ты боялся.
- Спасибо, Вадим Тимофеевич, - голос Евгения Васильевича был каким-то расстроенным, он всё ещё переживал вчерашние разговоры и слабо надеялся на столь благополучный исход.
Вадим Тимофеевич улыбнулся, указал на майора. – Благодари Геннадия Олеговича, - это благодаря ему всё получилось так быстро и организованно. Не будь его, твоя четвёрка долго стояла бы зажатой другими машинами. И ещё совет: сегодня никуда на ней не выезжай.
Поставив машину в гараж, Евгений Васильевич, наконец, ощутил какую-то свободу, облегчённость, словно кто-то невидимый снял груз с его плеч. Посидев в кузове, он погрузился в воспоминания. Только сейчас он, наконец, понял, почему ушёл с должности начальника ОБХСС Вадим Тимофеевич. Он ушёл в охранную структуру банка не за большими деньгами, как об этом судачили. Он ушёл, не выдержав определённых бандитских групп, взявших на прицел ВАЗ. Он ушёл, понимая, что одному ему долго сражаться с таким мощным натиском бандитов не по силам и рано или поздно они постараются убрать его. Но подвигло на уход даже не это понимание, а событие, случившееся в кабинете начальника охраны ВАЗа Петра Игнатовича Сорокина. Как-то ему позвонили из проходной: «на завод пытаются пройти несколько человек в спортивной форме, очень самоуверенные, подъехавшие к проходной на иномарке с тонированными стёклами. Они требуют пропустить к Сорокину». Услышав от начальника караула об этом требовании, Пётр Игнатович разрешил сопроводить их к нему. Когда посетители вошли, Пётр Игнатович сказал начальнику караула: «свободен» и приоткрыл ящик письменного стола, где лежал только что полученный им газовый пистолет. Его движение не осталось не замеченным посетителями. Один из них сказал, ухмыльнувшись: - Оставьте свою пшикалку в покое. У нас у каждого настоящие ТТ Мы пришли не убивать вас. Если будет нужно, мы сделаем это в другом месте.
Вошедшие сообщили ему о своих контактах с руководством завода и положили на стол список лиц, которым требовалось выписать пропуска на завод, как представителям фирм, торгующих автомобилями ВАЗа.
Пётр Игнатович понял, что мафия накрыла всех своей паутиной и сопротивляться ей было бесполезно и бессмысленно. Тогда он и пришёл к Вадиму Тимофеевичу со своим горем и извечным русским вопросом: «Что делать?» Выслушав, Вадим Тимофеевич сказал: - Ко мне они не зайдут, зная мою непримиримость ко всем расхитителям собственности, ворам и взяточникам. Когда ко мне попадает кто-либо из особо крутых, я им советую воровать и проворачивать дела так, чтобы я не смог увидеть брак в их работе. Я буду действовать так, как того требует Уголовный кодекс. Они ко мне не придут, зная мою бескомпромиссность. Да, похоже они не помышляют о банальном воровстве. У них теперь бизнес покруче. Они взяли в свои руки всю отгрузку автомобилей с завода. Теперь представители регионов ожидают отгрузку в свой адрес непосредственно в цехе экспедиции, чего раньше не было, и платят добровольно дань за отгружаемые автомобили. И только заплатив, убедившись, что отгрузка состоялась, уезжают домой. И никто из них не жалуется на бандитов, понимая ситуацию, сложившуюся в стране. Правоохранительные органы пока бессильны в наведении порядка. Хотя, как я понимаю, этот беспредел долго продолжаться не может. Каданников может добиться от руководства МВД навести на заводе порядок, и это вскоре должно произойти.
Действительно, бандиты не беспокоили начальника ОБХСС. Но когда Вадим Тимофеевич увидел и осознал то, что творится на ВАЗе, он подал рапорт об увольнении, хотя ровно год назад окончил академию МВД и, естественно, мечтал, как всякий нормальный человек, о карьерном росте.
Бессилие заводского руководства, сдавшегося без боя мафии, но сохранившее свои жизни, вынудило не сдаться, а уйти со службы одного из яростных борцов с расхитителями собственности, Вадима Тимофеевича Свиридова. И он ушёл туда, куда мафия не могла протянуть руку за деньгами, боясь быть обесславленной. Но и здесь, в банке, он видел тех, с кем боролся все долгие годы на ВАЗе. Бывшие воры сменили одежду, напялив на себя другие сюртуки. И шли в банк, как обычные граждане, выкладывая деньги, добытые известным им и ему путём, чтобы эти деньги приносили им и их новым хозяевам ещё и проценты!
3.
В Тольятти Алик появился также внезапно, как и исчез когда-то. Но времена изменились и теперь комбинаторам жить стало легче. Есть и сложности: нужно постоянно держать ухо востро, быть в курсе дел, творящихся в преступном мире. Вместе со временем, поменялось многое и здесь. Преступники не соблюдали никаких, давно сложившихся воровских законов. Нужно было научиться лавировать среди множества расплодившихся групп и группировок, не привлекая к себе пристального внимания. Сам Алик никогда не стремился к лидерству, ему претила показуха, он не думал о каком-то общественном признании среди дельцов воровского мира.
Он давно понял, что лидерство рано или поздно приведёт к преждевременной гибели, а именно этого он боялся больше всего, помня, что живёт на свете один раз. Потому давно уже выработал одно правило: работать незаметно, держаться в стороне, тщательно анализировать и оценивать ситуацию, иметь как можно больше денег, не кичиться ими, не хвастаться, не высовываться, понимая, что деньги, а не люди, делают всё. Правда, вечно такая жизнь продолжаться не может, он это хорошо знал, потому подумывал о том времени, когда, накопив денег, откроет свой легальный бизнес и постепенно войдёт в элиту тех, кто реально управляет миром. О его прошлых делах никто не вспомнит. На юге, в Сочи, он сменил фамилию. Время и возраст сделали своё дело, работая на него. Там он вообще не афишировал себя, спокойно вращался в ресторанном бизнесе. К тому же время подсказывало, да и возраст тоже, пора уже обзаводиться семьёй, растить потомство, входить в нормальную жизненную колею. Но как это сделать сейчас, когда всё вокруг рушится, он пока не знал. Знал лишь одно – без денег ни о каком деле, хотя и пришло время, мечтать бесполезно.
Беспокоила и ещё одна мысль, он загонял её в далёкий угол памяти – дружки по прежнему бизнесу не простят его отходняк, если такое случится. Постараются вернуть в прежнюю колею или… как это чаще всего случается, расстаться с ним. Но и здесь, в конце концов, мир не стоит на месте, может быть и другой исход, но об этом он старался сейчас не думать. Он хорошо знает себя, ценит свою изворотливость, которая давала возможность держаться на высоте даже при коммунистах. Даст, а может и более того, выведет его из теперешнего болота в легальный мир бизнеса, в котором, он не сомневался, будут чувствовать себя ничуть не хуже других.
На заправочной станции в Зелёновке, перед въездом в Тольятти, к нему подошли двое в кожанках. Он мгновенно оценил обстановку, поняв, что перед ним представители тольяттинского рэкета. Обычные качки, «шкафы», как их прозвали в народе, а попросту – мордовороты. Он не удивился, услышав напоминание о пошлине за въезд в город.
- Зелёновка еще не Тольятти, - напомнил он совершенно спокойно голосом, будто перед ним стояли не жулики, а обычные беспечные люди.
- Мы контролируем везде.
- И много я вам должен?
- По пять кусков за колесо.
- Многовато, - спокойно сказал Алик, - возможно у меня и нет сейчас такой суммы. Отдам всё, что ест в кошельке, остальное внесу позже.
- Мы за долгами не ездим. А если и приезжаем к кому, то ставим на счётчик, предупреждая заранее.
Алик неторопливо и с любопытством разглядывал ребят. Чисто выбритые, ухоженные лица, короткие волосы, спортивная внешность. Причёски чем-то напоминали так любимый когда-то бокс. Ребята действительно внушали опасение. Сильные, плотные, нахальные, без проблеска интеллекта и стеснительности. Рассмотрев качков, Алик решил не откладывать разговор в долгий ящик.
- Даю пятнадцать. Вместо остальных возьмите запаску. Пригодится.
Он открыл багажник, выдернул запасное колесо, оставив его в нише, отсчитал три пятитысячных купюры, подал одному из них. Вернув бумажник на место, из того же кармана достал пистолет, подержал в руках, любуясь им, затем положил обратно на прежнее место.
- Хорошо, - сказал один из рэкетиров, - обойдёмся и пятнадцатью, а запаска у нас есть. Да и вам она может пригодиться.
- У меня к вам есть одна просьба, - сказал Алик, понимая, что он уже приобрёл у качков какой-то авторитет.
- Мне нужен ваш руководитель.
- Ну, допустим, я, - сказал один из них и подался вперёд.
- В таком случае прошу в мою машину.
Они сели в машину настороженные, один рядом, другой сзади.
Но Алик всегда работал открыто, соблюдая элементы порядочности и это никогда его не подводило.
Через десять минут они расстались друзьями, заключив взаимовыгодный союз, по которому группа свёртывала свою деятельность на заправке. А Алик продумает другой путь добычи денег. Скорее всего это может быть контроль какого-либо рынка или других точек, которые укажет им он.
Не долго думая, качки вернули Алику собранные у него деньги. И, судя по всему, остались довольны встречей и состоявшейся беседой, понимая, что Алик может делать то, чего пока не могут они. Их подкупило и то, что новый знакомый взял обратно только одну купюру, сказав при этом:- На остальные сходите в ресторан, отметьте наше знакомство.
Он предупредил подельников, что его имени, да и его самого никто не должен знать. В противном случае… Он не договорил, достал пистолет, погладил воронёную сталь, сказал спокойно:- Новый уровень нашего бизнеса требует и новых отношений. Мы должны быть более собранными, дисциплинированными и менее заметными. Язык ваш не должен быть вашим врагом. А с возможными врагами я буду разговаривать сам. Я понятно выражаюсь? – спросил он, сверля их своими проницательными глазами, излучающими смелость и настойчивость.
- Вполне, - согласились качки.
- Дисциплина будет жёсткая, выгода реальная, расплата жестокая. Любой наш проигрыш – смерть от наших недругов или от неподкупных ментов.
Пожав друг другу руки, они скрепили союз и Алик, договорившись о следующей встрече, сказал на прощанье: - Сворачивайте свой примитивный и слишком опасный бизнес и растворитесь. Я научу вас работать по-новому.
Его удивила быстрота, с которой рэкетиры согласились на сотрудничество, следовательно, решил он, этот бизнес их самих не устраивал, они сами разочаровались в нём. С другой стороны, общество настолько деградировало, а в Тольятти особенно, и то, что было трудно делать десять лет назад, на подбор сообщников уходили годы, сейчас давалось легко, почти играючи. Физические сильные, с ослабленной моралью, они клевали на самую беспроигрышную приманку, висевшую на крючке – деньги!
Алик не стал останавливаться в Тольятти, проскочил город, выехал на Кашунинский перекрёсток и уверенно повёл автомобиль в сторону Хрящевки. Проезжая мимо кирпичного завода, он не заметил сторожевых вышек с часовыми, охранявших заключённых. Не было и старого забора с обвитым верхом из колючей проволоки, через которую пропускали ток. Завод обзавёлся новым забором, да и сам внешне преобразился. И почти сразу же за поворотом на Борковку начался дачный массив. Домики подпирали друг друга и уходили далеко в поле. Надо же, подумал он, как много здесь сделано в мое отсутствие. Он восхищался, даже гордился трудолюбием простых смертных, понимая, как много могут сделать люди, если им дать возможность работать на себя. Он по хорошему завидовал их созидательной энергии, зная, что сам он не сможет делать и десятой доли того, что могут они. Именно это особенно успокаивало его, потому, что он знал, раз люди работают, значит, не пропадёт и он со своим бизнесом. В рассуждениях он шёл ещё дальше, пытаясь понять, почему он пошёл по этому пути, почему он стал тем, кого в нормальных условиях презирают в любом обществе. Но и здесь тоже находил успокоение, раз и навсегда сказав себе, что видно так было угодно кому-то на небе. Кому, он не уточнял, в принципе, какая разница кому. Ему нужно, да и мне самому неплохо. Не совсем комфортно, но терпимо. Он смирился со своей участью, а смирившись, стал совершенствовать, оттачивать, шлифовать, словно грани драгоценного камня, своё ремесло, решив раз и навсегда не грабить бедных, обездоленных, особенно трудяг. Грабить награбленное по выработанному им кодексу, было малым грехом, тем более, что, в конце концов, когда-то он свернёт свой рискованный бизнес, переведя его в легальный, станет уважаемым гражданином в обществе.
В Хрящевке он без труда нашёл постаревшего Вано. Уже во дворе, не ухоженном и заброшенном, понял, что с ним что-то произошло. В небольшом заборе из штакетников уже не было стройности, он накренился, а некоторые штакетины держались на одном гвозде, образовав прогалы. Открывая скрипучую дверь в сенях, он уже не надеялся встретить хозяина и действительно его никто не окликнул, и не остановил. Алик постоял некоторое время в раздумье, затем спросил: - Есть ли кто-либо в доме? – Его по-прежнему окружала тишина, но, вслушавшись, он услышал скрип кроватных пружин, потом последовал тяжёлый вздох и слабый голос произнёс: - Кого это Бог послал ко мне?
Алик подскочил к кровати, стоявшей в дальнем тёмном углу комнаты, где когда-то спал он сам, увидел исхудавшего, обросшего белой щетиной Вано.
- Кто ты? – спросил он, не узнав Алика.
- Вано, дорогой, - бросился к нему Алик, - ты не узнаёшь меня?
- Кто ты? – вместо ответа снова спросил старик, еле выговаривая слова.
- Алик я, ну помнишь когда-то зимой я жил у тебя, затем на острове?
- Помню, Алик. Как не помнить. После твоего бегства я полгода к Евсею не показывался. Стыдно было. Выходит я обманул его по твоей милости.
- Прости меня, Вано, - смиренно попросил Алик, - тогда у меня не было другого выхода.
- Ко мне два раза приходила милиция, расспрашивали о тебе. Но что я знал, кроме имени, ничего, даже фамилии твоей не знал. Но я на тебя не в обиде, Бог прощает всех и тебя простит. – Вано закрыл глаза и смолк.
- А Евсей жив?
- Помер Евсей. Лет пять как помер. Схоронили его на том же острове. Пожелал лежать поближе к своей землянке и рыбе. Душевный был человек. Трудяга, каких мало. На таких как он земля держится.
- А Игорь, где он?
- Игорь в Сибирь подался. Женился он на сибирячке, вот она и сманила его к своим родителям.
- А с тобой что, Вано? Может я смогу тебе помочь?
- У меня болит всё внутри, - Вано пристально и смиренно смотрел на Алика, - но ты мне уже не поможешь. Видно, смерть пришла, я впустил её в себя и хочу остаться с ней.
- Не рано ли, Вано?
- Может и рано, но я уже ничего хорошего в жизни не смогу сделать, а раз так, то зачем жить? Да и жить стало трудновато. Цены поднимаются всё выше и выше, мне не угнаться за ними. Время пришло освободить место для кого-то другого на этой земле.
- У нас земли достаточно, на всех хватит. Россия не Китай.
Алик выскочил из дома к машине. Собрал всё, что прихватывал в дорогу, быстро приготовил что смог, подсел к кровати Вано.
- Давай, дружище, я накормлю тебя вначале. – Он подвинул подушку, приподнял голову Вано, поднёс к его губам ломтик мандарина. Вано с трудом открыл рот, долго жевал аппетитный кусочек, с трудом проглотил его, а проглотив, прикрыл глаза от неожиданно полученного удовольствия.
- Ещё? – спросил Алик.
Вместо ответа Вано открыл рот.
Он съел весь мандарин, выпил рюмку ароматного армянского коньяка, вкус и запах которого уже позабыл, почувствовал, как что-то тёплое разлилось по всему телу и сразу повеселел. Алик быстро приготовил немного супа из дорожного пакета, чему Вано особенно обрадовался. У него уже не было сил готовить хоть что-то и он уже несколько дней ничего не ел.
Окончательно придя в себя, Вано уже не стеснялся высказывать радость от встречи со старым другом, безумолку рассказывал обо всём, что произошло в его отсутствие как в самой Хрящёвке, так и в Тольятти.
Прощаясь, Алик пообещал навещать его чаще. И действительно, вскоре во дворе Вано стала часто появляться новенькая, блестевшая всеми цветами радуги Вольво. Да и с Вано произошло что-то похожее на чудо: он пошёл на поправку, но болезнь крепко держалась в нём, и Алик отвёз его в районную больницу.
В Тольятти Алика тянули не только деньги. Их он научился хорошо добывать и в Сочи, благо природа с самого своего зарождения установила цикличность времён года, и лето обязательно приходило в Сочи раньше, чем в другие уголки России, благоухая ароматами ранней и быстрой весны, радуя яркими красками, присущими всему побережью Чёрного моря с шумом прибоя и шелестом изумрудной гальки.
С приездом отдыхающих деньги сами текли в его карманы, причём таким потоком, что не нужно было хитрить, комбинировать, придумывая что-то, применять силу или кого-то грабить. Нужно было уметь хорошо угощать приезжих, умело и во время торговать тем, что было востребованным в каждое время года, не чураться и компаний, где любили сражаться в карты. Но не это было главным двигателем. Он научился давать новую жизнь старым, видавшим виды машинам, навешивая на них необходимые, хотя и не нужные, но придававшие вид и шик прибамбасы. И этот бизнес, как ни странно, не просто процветал, но даже приподнял Алика в собственных глазах. Правда, с углублением перестройки поток отдыхающих снизился. Вакуум всосал в себя новоявленных бизнесменов и появившихся рэкетиров, и денежный поток, уменьшившийся в начале, вновь выровнялся. Новые русские, как их стали называть повсеместно, приезжали на отдых, расслаблялись, взбадривали себя выпивкой, а взбодрившись, совали деньги официантам, не считая. Между делом Алик освоил и эту нехитрую профессию. Но в ресторане он только подрабатывал.
Основной была работа в созданной им фирме «Кабриолет». Старые, потрёпанные автомобили приводились в божеский вид, приукрашивались наворотами, дополнительными приборами освещения, спойлерами и прочей ерундой, так манивших взоры покупателей, потому что даже новые Жигули не имели ничего подобного. Но Алик смотрел далеко вперёд. Он понимал, что скоро и в Тольятти найдутся люди, которые станут заниматься тем же. И он решил, что пришло время возвращаться, в город, когда-то покинутый им. Там, если повезёт, он сможет организовать фирму по продаже новеньких Жигулей ,а это был бы уже новый виток в его карьере и биографии.
В Тольятти его тянуло и другое – она, его Светлана. И хотя он знал, что она изменилась, должна была измениться, но что-то неудержимо притягивало его к ней все эти годы, да так сильно, что он сдался внутреннему напору и зову сердца и приехал.
Найти Светлану стоило немалых трудов. С прежней квартиры она съехала, и соседи не знали куда. Не знали и хозяева, сдававшие ей квартиру, вернувшиеся с севера. Сказали только, она получила жильё в новом квартале, где-то рядом. Одним словом, съехала и растворилась. Пришлось ему потратить несколько дней, дежуря у проходных завода, высматривая свою любимую в потоке входящих и выходящих людей. Но она за это время могла сменить место работы или вообще уйти с завода. К тому же на заводе много проходных и выходило, он искал ветер в поле. Он сменил тактику, стал посещать магазины, просто гулять по городу, выискивая свою Свету. Однажды, он не знал почему, но что-то сильно кольнуло его сердце, он ещё раз посмотрел в след обогнавшей его на улице гражданки и понял, что это она. Её походку он запомнил на всю жизнь. Она часто снилась ему во сне, и всегда почему-то уходила от него в неизвестность. Прибавив шаг, обогнав её, он обернулся, встретившись с её взглядом
- Света! – вырвалось у него само собой и она, расширив от удивления глаза, остановилась.
- Ты! – только и успела сказать она и сразу отошла в сторону.
- Затолкают, - сказала она зачем-то, не зная, с чего начать и смолкла.
- Ты изменился, - наконец сказала она, продолжая разглядывать его лицо, словно видела впервые в жизни,- появились морщинки, которых не было, усики.
Она произносила вслух всё, что приходило на ум, совершенно не зная, радоваться или огорчаться неожиданной встрече. В своём воображении она давно похоронила его и, оставаясь матерью-одиночкой, продолжала вести безрадостную жизнь, изредка встречаясь с приглянувшимися мужчинами, не умевшими и не желавшими поддерживать длительные связи. Нет, она не забыла своего Алика, но он не напоминал о себе столько лет, и за это время много воды утекло в матушку Волгу. Сама она почти не изменилась, правда пополнела немного, но полнота эта, возрастная, была ей к лицу. А поблекший цвет лица компенсировала румяна.
- Я уже думала, что тебя нет на свете, - зачем-то сказала она, пытаясь прийти в сознание от столь неожиданной встречи.
- Как ты? – сказал он, не обращая внимание на её непоследовательность и вдруг предложил: - Может всё-таки пойдём домой?
Идя рядом, она рассказывала, как прожила эти годы, как много хлебнула горя при её зарплате, но выжила, даже теперь, в это трудное время, потому что завод старается поддержать своих тружеников, бережёт кадры, хотя давно мог часть людей выбросить на улицу и тогда она, не знала бы, как жить дальше. По сводкам сборка автомобилей упала, что совершенно естественно при теперешнем обеспечении.
- Почему ты не написал ни разу? – она пристально посмотрела на него, и он ответил с присущей ему прямотой: - Боялся.
- Я так и подумала, - призналась она и он спросил: - Значит не ждала?
- Вначале ждала, потом перестала. Просто устала ждать. Ты же знаешь, женщина не может без мужчины слишком долго. Я бы просто сошла с ума и ты нашёл бы меня в психушке. Ты бы хотел этого? – она снова посмотрела на него обезоруживающим взглядом и он ответил: - Конечно, нет.
Дома она накормила его, рассказала кое-что о заводе, ответила на его вопросы. Его особенно интересовало всё о бывшем ОБХСС, с его руководителем Вадимом Тимофеевичем Свиридовым. Оказалось, Света знает почти обо всём, что его интересовало, знает, что после той операции, да и других, таких же, масштабных, совершённых другими группами, Свиридова повысили в звании, оправили в Москву в академию МВД, что после её окончания он трудился здесь вплоть до конца перестройки. Что произошло у них там после, она не знает, но, поговаривают, ему предложили хороший оклад в банке и он ушёл туда, возглавив безопасность.
Алик внимательно слушал рассказ Светы, отмечая про себя, что с уходом Свиридова о нём там уже никто не вспомнит. Выходило, что теперь ему не стоит опасаться встреч со стражами порядка, потому что о его деле там просто забыли, тем более, что даже у Свиридова были только предположения о его участии в организации похищения деталей с завода.
Под конец Света, извинившись, сказала краснея, что сегодня ему лучше уйти, потому что вечером должен прийти один мужчина.
- Кто он? – посерьёзнев, дважды спросил Алик, не зная, что будет предпринимать дальше. Он понимал, что за столь длительное время у Светланы мог появиться мужчина, но мужское самолюбие не могло смириться с этим, хотя он знал, что если это и произошло, то только по его вине… Да и у него тоже были женщины, но, почему-то, встречаясь с ними, он постоянно сравнивал их со своей Светой, и в большинстве случаев выигрывала она.
- А дочь не мешает? – зачем-то спросил он, скорее для того, чтобы Светлана собралась с мыслями, и она ответила: - Не мешает, у неё своя комната.
- Ты не сердись, - сказала она, увидев помрачневшее лицо Алика, - я попробую отвадить его, хотя мне трудно будет это сделать, потому что без него мне не светила двухкомнатная. В лучшем случае я могла рассчитывать на однокомнатную…
- Кто он? – настойчиво уточнял Алик и она ответила: - рядовой инженер бюро быта, но за его плечами опыт работы и авторитет.
- Ну это мы посмотрим, - зачем-то сказал Алик, и вдруг лицо его изменилось, стало мягче, добрее и внимательнее.
- Светочка, - сказал он как можно спокойнее, - успокойся, я ни в чём тебя не обвиняю, ни о чём не спрашиваю. Я всё очень хорошо понимаю. Я же у тебя по жизни умненький и понимающий всё, неужели ты до сих пор не поняла это?
- Поняла, - сказала она, смахивая набежавшие слёзы, - но тебя не было целую вечность!
- Успокойся, Света, - сказал он уходя, - мы вскоре увидимся. Я не прощаюсь.
Вечером Алик вернулся. Открывая дверь, Света совершенно непроизвольно произнесла в растерянности: - Ты?!
- Ты ждала его?
- Не ждала, но он должен придти.
- Успокойся, не придёт. Ни сегодня, ни завтра, никогда.
Она изменилась в лице, испугавшись его слов. Чтобы успокоить её, он сказал: - Жив он, мои люди его не тронули, просто поговорили по-мужски…
Он рассказал Светлане, что его встреча с ней прикрывалась Маратом и его русским другом Олегом. И ещё тогда, когда он был здесь, какой-то долговязый мужчина потянулся к кнопке звонка, и именно тогда произошло то, чего он не ожидал. Ребята вежливо попросили пришельца забыть навсегда этот адрес, просто вычеркнуть его из памяти. А чтобы он понял, что с ним не шутят, взяли за плечи, развернули от двери и двинули так, что он, спотыкаясь, не шёл, а летел весь пролёт лестничного марша по ступеням вниз.
- В следующий раз, если придёшь, будет ещё хуже! – сказали они на прощанье.
Рассказ Алика она восприняла спокойно, по всему было видно, что долговязый больше не интересовал её. Посмотрев по сторонам, Алик спросил: - А где дочь?
- Отправила к маме.
Светлана вела себя спокойно, машинально делая сразу несколько дел, словно в квартире была одна. И тоже машинально сообщила: - О тебе здесь говорили всякое. Вначале меня посещала милиция. Даже твой фоторобот приносили. И хотя ты там не был похож на себя, я подтвердила, что очень похож. Если честно, я боялась за тебя, сильно переживала. Потом слух прошёл, что тебя арестовали, а чуть позже сказали, что убит при попытке к бегству. Потому твоё дело и закрыли якобы за недоказанностью состава преступления. Думаю, они просто махнули на тебя рукой. Доказательств-то у них не было, им кто-то сказал, что ту машину с деталями угнал ты.
Она замолчала, о чём-то раздумывая, ушла в себя. Наконец не вытерпела, сказала главное, что её беспокоило больше всего всё это время: - А ты тоже хорош, все эти годы не давал о себе знать. Я устала ждать. Годы-то уходят.
- Да, Света, я виноват перед тобой. Сама понимаешь, я и сейчас для них не та персона, но что поделаешь, такова жизнь. Он рассказал, как тогда, морозной январской ночью бежал через Волгу на её правый берег, как брёл по пояс в снегу до ближайшего жилья, как добирался до железной дороги, пытаясь ускользнуть от погони, если такая была, как оказался в солнечном Сочи, ожидая ареста, но всё обошлось. И вот я здесь, в Тольятти. Но сейчас всё изменилось, и если я не ошибаюсь, скоро мой талант проворачивать сделки будет востребован, и мы с тобой заживём нормальной, открытой жизнью, когда не надо будет никого бояться, и когда у нас с тобой всегда в доме будет полная чаша угощений и гостей. Правда, это время придёт не сразу, не вдруг, придётся сколотить приличный капитал, чтобы потом развернуть во всю своё дело и торговать не восстановленными автомобилями, а настоящими, сходящими с главного конвейера. Я почему-то уверен, что всё у меня получится.
- Я тоже верю в тебя, - подвела итог Светлана, - у тебя всегда получалось всё задуманное.
Она быстро приготовила ужин, но Алик, выпив кофе, не стал ничего есть, потянул её в постель.
- Я соскучился по тебе, Светик. Ты такая же, как и была, гибкая, красивая, здоровая,- говорил он, радостно гладя рукой её, чем-то пахнущее тело. Ему действительно казалось, что Света была прежней, молодой, привлекательной, нежной и заманчиво красивой. Он продолжал гладить её лицо, волосы, тело руками, наблюдая, как она воспринимает его ласки. Затем руки его коснулись грудей, небольших, но по-прежнему упругих, с торчащими сосками, скользнули ниже по тёплому и повлажневшему животу, наконец дошли до того места, прикосновения к которому она всегда ждала с особым блаженством и волнением.
Лаская, он продолжал наблюдать за её лицом. Неожиданно оно преобразилось, становясь другим, по-детски нежным и привлекательным, таким, каким его можно было увидеть только в постели. Её глаза, открытые и излучавшие нежность, постепенно прикрывались веками, заволакиваясь невидимой дымкой. Рот, наоборот, приоткрывался с каждой секундой всё больше и больше, и ему казалось, что она сейчас же набросится на него, начнёт кусать его тело, требуя наслаждений. Когда рот открылся полностью, обнажив ряд ровных, белых зубов, она закрыла глаза и, вздрагивая всем телом, находясь в какой-то истоме, вскрикнула: - Я хочу!
Он спал крепко. Не слышал, как утром Света встала, привела себя в порядок, наскоро позавтракала и ушла на работу. Проснувшись, он несколько минут находился в плену воспоминаний от общения с ней. Его охватило приятное блаженство и он, улыбнувшись, сказал сам себе: - Я люблю тебя, Светик!
Пройдя на кухню, обнаружил на столе записку и ключи от квартиры. Записка была на удивление короткой: «Ты здесь хозяин, Алик».
4.
Борис Михайлович Букреев каждое утро входил в свой кабинет с чувством исполненного долга. Многотиражка, «Волжский автостроитель», возглавляемая им, выходила вовремя и подписчики получали её регулярно, без сбоев, что особенно дисциплинировало многих, не равнодушных к судьбе автогиганта. Потому, может быть, и не иссякал поток писем в редакцию, в которых простые труженики отмечали удачливые публикации, как-то деликатно подсказывали направления в работе, делились возникавшими в жизни сомнениями, понимая, что их подсказка будет использована редакцией в нужное время. Поток писем чем-то напоминал ему маленький родник в его деревне, вокруг которого была зыбкая, всегда сочившаяся водой почва, заросшая болотной травой. Но тот слабый, пульсирующий родничок как-то вырывался из этого небольшого болотца и продолжал свой путь, уже превратившись в ручей. Где-то дальше, из-за бугра, к нему присоединялся точно такой же слабый ручеёк, а соединившись, они образовывали уже речку. Чтобы перейти её, теперь уже требовалось бревно или широкая, прочная доска. Обычно эти перекладины стояли до осени и если зимой их никто не убирал, весенние талые воды в половодье уносили всё с собой.
Собственно жизнь самого Бориса Михайловича давно походила, вернее, напоминала, маятник дорогих часов, висевших в его кабинете. Она также совершала движение вначале в одну сторону, а дойдя до известного предела, поворачивала обратно, чтобы потом сделать то же самое.
Утром он приходил в редакцию, проводил так называемую «летучку», подсказывая направления в работе многим, особенно молодым сотрудникам. Потом, отпустив их, приглашал по очереди ответственных за выпуск полос, сам вникал в содержание основных, ключевых материалов, а узрев среди них гвоздь номера, обязательно считывал материал до конца. И это становилось главным в его работе на какие-то полчаса, порой и на час, потому как не мог он считывать материал без, пусть даже и лёгкой, правки. Он знал, что о нём говорили за его спиной, называя не «главред», а «главвред» или «главреж», исходя из обстоятельств, при которых он, если действительно вынужден был урезать, или подправлять материал, что тоже не очень нравилось сотрудникам, особенно сотрудницам, коих было большинство. И происходило это не от неприятия его поправок, скорее по другой причине. Каждому, особенно человеку без должного жизненного опыта, казалось, что его материал и его подача, особенно хороши. Точно также, как любая мать не видит огрехов в поведении своего ребёнка, а если что-то и замечает, то тут же прощает всё своему чаду и забывает. Потому любимыми детьми являются только собственные: они и самые умные, и самые красивые, и самые милые.
Он охотно считывал материалы, в коих речь шла о руководителях завода. Он их с удовольствием подправлял, делая вставки, высвечивающие те или иные грани, на которые может быть сами руководители даже не обращали внимания. «Ну что ж, размышлял он, прочтёт гендиректор о себе что-то приятное, хорошее, улыбнётся, глядишь, и сделает в тот день что-то стоящее другим. Пусть это будет какая-то мелочь, но именно мелочи и бывают особенно приятными».
Гвоздь номера, особенно если есть в нём хоть чуточку перца, он считывал особенно внимательно, помня быль, услышанную на одном из семинаров с главными редакторами многотиражек. Рассказывал солидный партработник, не верить ему он просто не имел права. Дело в том, что в какие-то моменты жизни сиюминутная, но очень ценная, именно в данный момент, идея превращалась в лозунг, который произвольно становился задачей момента. Ну, например, созрел урожай картошки, и газеты пишут совершенно правильно: «Все на уборку урожая картошки, второго российского хлеба». Кто-то сокращает текст до минимума, получается проще: «Все на картошку!». И в этом нет ничего особенного, тем более какой-то крамолы. Но вот во Владивостоке, например, такой «Картошкой»является путина. Тогда все стремятся попасть на рыболовецкие траулеры, где особенно требуется рабочая сила, ценятся рабочие руки. Так вот, обычно путину предваряет агитационно-массовая работа, призывающая коммунистов встать во главе добровольцев, возглавить это движение. И вот в одной из газет появилась передовица с броским, хорошим, патриотическим заголовком: «Коммунисты – в море!». Кто-то из шустрых редакционных работников, воспользовавшись эйфорией момента, подправил заголовок, подставил своего редактора и тот, также поддавшись эйфории, подписал материал в печать. Получилось, как и должно получиться. Над редактором смеялись все в городе, да что там в городе, во всём крае, а самому редактору пришлось вспомнить простой житейский, выстраданный тысячелетиями лозунг: «спасение утопающих – дело рук самих утопающих». Понятно, что тому редактору пришлось сменить место работы…
Слава Богу у него, Бориса Михайловича, таких ситуаций не возникало. И даже если кто-то из сотрудников подсовывал ему гвоздевой материал о каким-либо проштрафившемся руководителе, он отмахивался от него как от назойливой мухи, говоря: «Вы работаете в газете или прокуратуре?».
Иногда, проведя летучку, он оставлял кого-либо из сотрудников и, без свидетелей, разбирал отдельные промахи, допущенные в уже опубликованном материале, который он не считал; ну не может же главный редактор считывать все полосы, готовящейся к выходу газеты и те, которые уже лежали на его столе для следующего номера. В таких случаях требовалось много такта с его стороны, терпения и, чего греха таить, даже профессионального мастерства, чтобы сотрудники без обиды воспринимали его вмешательство.
Сегодня, сказав: «Цветкова, задержитесь», он не имел в виду чего-то конкретного, потому может быть и Лариса, задержавшись, спросила: - Я что-то не так преподнесла, Борис Михайлович?
- Да нет, Лариса Георгиевна, - ответил он сдержанно, каким-то даже ласкательно слащавым голосом, вырвавшимся из его уст как-то случайно помимо его воли. На него как-то давил заслуженный авторитет журналистки, - Нет, Лариса Георгиевна, - повторил он, - я оставил вас совершенно по другому поводу.
- Интересно? – только и произнесла Лариса, присаживаясь к столу, поближе к редактору.
- Мне тоже интересно, - зачем-то сказал редактор и вынул из ящика стола последние пометки с её фамилией. На них он записывал замечания, высказывавшиеся звонившими в редакцию работниками завода. И если кто-то требовал редактора, он просил секретаря непременно соединять его с респондентом. Он не боялся услышать какую-либо колкость или грубость. Обычно люди говорили открыто, не всегда подбирая нужные слова, но всегда, говоря, знали, о чём они хотят поставить в известность редактора, понимая совершенно правильно, что тон в газете по всем вопросам задаёт только он. Он не боялся таких звонков, более того, ждал их, понимая, что только читатель даст правильную оценку происходящих и описуемых событий.
- А вам-то что интересно, Борис Михайлович? – Лариса от удивления открыла глаза и улыбнулась обезоруживающей, очаровательной улыбкой, высветившей всё ещё сохранившиеся ямочки на обеих щеках, придававших ей особую привлекательность.
- Да вот, нашёл. Один человек спрашивал, почему давно уже не встречает в газете очерков о людях труда, о лучших в своей профессии, которые писала, так и сказал, писала, Лариса Малинина. Другой спрашивал, почему не печатает свои обзоры Лариса Огурцова, они привлекали его каким-то осмысленным подходом к жизни, к нашей действительности. Я подчёркиваю, - сказал Борис Михайлович, внимательно вглядываясь в лицо Ларисы, - осмысленным подходом. И что мне отвечать на подобные звонки, Лариса Георгиевна?
- Скажите, Малинина или Огурцова ушла в декрет.
- Вы что, действительно собираетесь? – с удивлением спросил Борис Михайлович, не ожидавший подобного ответа.
- Да нет, я пошутила, - призналась Лариса, - нам бы воспитать двоих сорванцов в такое-то время.
- Ну, ну, - только и произнёс Борис Михайлович, но затем снова спросил: - Мне-то что отвечать?
Лариса поняла, что разговор перевести в шутку не удастся, потому, посерьёзнев, спросила: - Я что, Борис Михайлович, не выполняю положенную журналисту норму? Вы разве не видите, сколько я правлю материалов, присылаемых в редакцию?
- Вижу, ценю, но я и сам задумываюсь над вопросом ,почему Лариса Георгиевна перестала творить собственное «Я»? Неужели ей безразлично всё окружающее, особенно то, что происходит в последнее время в стране, в нашем городе, на нашем заводе? Неужели она не видит в этом ничего интересного для художественного воплощения?
Поняв, что больше медлить с ответом нельзя, Лариса вдруг задала сама вопрос: - А вам, Борис Михайлович, разве нравится всё, что происходит вокруг? Вы всё происходящее воспринимаете нормально, без внутреннего возмущения? Или всё-таки остаётся на душе осадок, но вы идёте по жизни как шли, понимая, что нет сейчас другой дороги?
- Это очень сложный, почти философский вопрос, Лариса Георгиевна, и я бы предпочёл пространно не отвечать на него. Давайте сузим рамки. Задача нашего завода – выпускать качественные автомобили, и мы это делаем даже в это, непростое время. Разве вы не согласны?
- Согласна, хотя и не совсем. Качественные автомобили никогда не заполоняли заводские проезды, как сейчас, они всегда шли напрямую к потребителям, и это вам тоже хорошо известно. Сейчас порой вся территория завода заставлена некомплектом, даже в редакцию невозможно пройти.
- Да, я знаю это. Знаю и причину, как правило, они стоят из-за недостающих деталей, которые завод не смог своевременно получить от поставщиков.
- А вы не задумывались почему?
Лариса понимала, что много вопросов редактору задавать нельзя, но уж раз он сам пригласил её к себе, то почему бы и не воспользоваться моментом.
- Речь сейчас не об этом, Лариса Георгиевна, речь об отсутствии ваших проблемных зарисовок о людях, их делах и свершениях. О подготовке к постановке на поток нового семейства автомобилей, десятки, которую ждут все автомобилисты страны.
- Ну хорошо, Борис Михайлович, раз уж вы решили пытать меня, то я вынуждена буду кое о чём рассказать вам, как редактору и гражданину.
Сказав это, Лариса внимательно всмотрелась в лицо главного редактора, ей показалось, что оно осталось таким же невозмутимым, как было до этого её признания.
- Слушаю вас, - как-то официально произнёс Борис Михайлович, но вырвалось это произвольно и он сразу же извинился: - Я прошу вас, Лариса Георгиевна, не обращать внимания на мой тон. Мне очень хочется узнать причину, услышать ваш ответ на вопросы читателей: почему?
- Я должна признаться вам, Борис Михайлович, что происходящее в нашей стране, всё что я вижу, и, полагаю, видят многие, слишком не логично. Не вписывается в рамки нашей жизни. Ведь, как я понимаю, перестройку никто не отменял?
- И что из этого?
- А то, что всё катится как-то кувырком. Если у вас есть время, пожалуйста, затратьте минут двадцать, я изложу, правда, бегло, ситуацию, как я её вижу, и вы сделаете сами надлежащие выводы.
- Я вас очень внимательно слушаю, Лариса Георгиевна.
Лариса открыла свою записную книжку, нашла нужную страницу, сказала: - Я зачту вам несколько записей без комментариев.
- Я готов вас слушать.
- Итак, по порядку, очень кратко: 30.03.1990г. академик Абалкин Л.И. в газете «Правда» опубликовал статью «Время ответов или какой быть партийной платформе». Абалкин заместитель председателя Совета Министров СССР, экономист. Я так полагаю, что статья, поскольку он не член Политбюро ЦК КПСС, заказана самим Горбачёвым. Иначе её не пропустили бы, так как она не прошла утверждения ни на каком, как это принято, партийном форуме. Так вот, в этой статье Абалкин указывает на некоторые негативы, происходящие в партии: «утрата инициативы, потеря авторитета, ослабление влияния в массах». Здесь же он указывает и причины: «нетерпимость к инакомыслию, стремление выдать желаемое за действительное». Замечу сразу, речь не идёт о замене строя, речь идёт о корректировке линии партии, о разработке принципиально новой концепции социализма. Причём стержнем новой программы должен стать переход к рынку. «Этого делать не хочется, но мировой опыт показывает, что другого пути нет». И далее он добавляет: «Политика государства в условиях рынка должна состоять в том, чтобы обеспечить защиту слабых и свободу сильных». Я не буду говорить о том, что никакой платформы или программы партия не выработала. Просто сообщу уже известные вам факты, расположив их в исторической последовательности. В той же газете, ниже статьи Л.И. Абалкина, сообщается, что части ВДВ взяли под защиту здания ЦК компартии Литвы. Сообщается о ноте правительства Литвы правительству СССР в связи с имеющимися противоправными действиями.
19.02.91г. Ельцин Б.Н. заявляет, что у Горбачёва в характере есть стремление к абсолютизации личной власти. Он … «подвёл страну к диктатуре, красиво называя это президентским правлением. Я отмежовываюсь от позиций и политики Президента, выступаю за его немедленную отставку, передачу власти коллективному органу».
Замечу при этом, что сам Горбачёв свою власть никому не намерен отдавать.
1.03.91г. В обзоре материалов ТАСС: «Демократы отвергли путь, предложенный ХХVIII съездом КПСС всем патриотическим силам с приглашением к сотрудничеству». Речь уже идёт о призывах объявить партию преступной организацией, учинив суд над ней. Коммунисты предлагают продвигаться к рынку при сильной социальной защищенности людей. Назревшие изменения в системе цен и ценообразования должны проводиться с компенсацией и в условиях широкой гласности. Речь идёт о постепенном разгосударствлении имущества и переходе к смешанной экономике.
17.03.91г. Референдум о сохранении СССР как обновлённой федерации равных суверенных республик. Листовки в Ленинграде, призывающие трудящихся бойкотировать этот референдум. Уносить бюллетени домой.
2.04.91г. Реформа цен, проведённая В.Павловым, подняла цены на всё в два с половиной и три раза.
20.04.91г. Верховный Совет РСФСР установил с 1992 г. минимальную зарплату в 135 рублей. Причём уже с 1 апреля 91 года минимальный уровень зарплаты должен быть 120 рублей 90 копеек, 90 процентов от неё – стипендия студентам.
24.04.91г. «Вчера начал работу объединённый ЦК и ЦКК КПСС с вопросом «О положении в стране и путях вывода экономики из кризиса». Главный вывод Пленума: «Ни в коем случае нельзя допускать разрушения существующего конституционного порядка». Как говорится, собака лает, а караван идёт. Ещё 20 сентября 1990 г., обозреватель газеты «Комсомольская правда» Павел Вощанов писал: «Если демократия не кормит – она обречена». И далее, пример покаянного признания руководства: «На первом этапе мы недооценили всей тяжести доставшихся нам проблем. Но сейчас видим, как их следует решать. Надо только набраться терпения». Я набралась терпения и жду, что будет дальше. Но вы знаете, что в январе этого, 1992 года, килограмм колбасы уже стоил более 70 рублей, один литр сметаны – более 25 рублей. Выходит, что рабочий может кушать на месячную зарплату только около двух килограммов колбасы, а на остальные продукты уже ничего не остаётся. Да, дали им 40-часовую рабочую неделю, которую когда-то обещал установить Хрущёв Н.С., дали и обещанный им же 24-х-дневный оплачиваемый отпуск и что из этого? Видите, Борис Михайлович, есть от чего забродить в голове.
- Вы не обо всём сказали, Лариса Георгиевна, добавьте ещё о не состоявшемся путче в августе 1991 года, о приостановке деятельности КПСС, о Беловежской пуще, положившей начало организации Содружества Независимых Государств, а по существу – развале Союза ССР. И, как следствие, добровольный уход Горбачёва М.С. с поста Президента. Теперь в стране правит один Ельцин. Картина мрачная, и что вы предлагаете делать мне, как редактору, прикрыть выпуск газеты и тоже уходить в отставку? Есть вещи, которые происходят помимо нашей воли и на которые мы не в силах повлиять. Я, например, изначально знал, что в августовском путче Ельцин поддержал Горбачёва не потому, что разделяет его взгляды и политику. Он выбирал из двух зол меньшее. Путчисты хотели повернуть СССР к социализму, а этого как раз и боялся Ельцин. Горбачёв ведёт перестройку по незаметному, но верному пути к рынку, к капитализму. Это уже ближе для Ельцина, который решил окончательно похоронить социализм.
- Ну что вы, Борис Михайлович, газета должна выходить. Писать нужно правдиво, не приукрашивая происходящие вокруг завода события. Писать о том, что делает завод для создания работающим нормальных условий для их труда и отдыха, о создании на заводе Урсовских магазинов, помогающих рабочим хоть как-то держаться в это непростое время, о сохранившихся базах отдыха, пионерских лагерях.
- Вот вы и пишите обо всём этом, - ухватился за подсказку Борис Михайлович, и Лариса не стерпела: - Я так и поступаю. Об этом пишут рабочие, материалы которых я готовлю к публикации, но я не вижу в этом романтики, позволяющей мне восхищаться содеянным. Даже конвейер, который мы совершенно справедливо воспевали, сейчас вызывает разве что уныние из-за хронической некомплектности.
- Ну хорошо, Лариса Георгиевна, - решил закончить разговор редактор, - считайте, что мы обо всём переговорили. Правда, я не просто увидел, но и ощутил снижение вашей активности. Я считаю, что в жизни, даже в наше время, тревожное и смутное, есть место подвигу.
Он покопался в столе, достал какой-то листок, подал Ларисе.
- Вот, полюбуйтесь. Пишет сварщик контактной сварки из арматурного комплекса. Его соседи, такие же как и он рабочие, часто заваривают на его станке электроды. И делают это сознательно, чтобы он, придя на смену, занялся не работой, а заменой тех самых намертво схватившихся электродов. Таким образом он меньше выдаёт продукции, лишается лидерства, а следовательно, соответствующего положения и премий.
- Об этом я напишу с удовольствием, - сказала Лариса, - но буду писать без пафоса, без призыва к тем неразумным коллегам, что мешают своему другу. Это уже вопрос руководства цеха, о чём я непременно поставлю в известность их начальника.
- И всё же, - заканчивая разговор напомнил Борис Михайлович, - я жду от вас, Лариса Георгиевна, проблемных статей, зарисовок, очерков. Вы это умеете и вам карты в руки.
- Я просто устала, Борис Михайлович, - призналась Лариса, - мне нужно отдохнуть. Ещё меня беспокоит, как легко наше руководство подпустило к кормушке завода некоего доктора наук из Москвы Березовского. Я кое-что уже выяснила. Этот Березовский помог одному из заместителей Генерального защитить кандидатскую диссертацию по теме, высосанной из проекта организации поставки запчастей, разработанными итальянскими специалистами. Там нет никакой новизны, но зато теперь есть ещё одна кандидатская на автозаводе.
- И что из этого? – спросил Борис Михайлович.
- А то, что этот Березовский быстренько сообразил, что можно урвать с ВАЗа, создал Лого ВАЗ, вошёл в состав дирекции завода, получил согласие на продажу десяти тысяч автомобилей, предназначенных на экспорт из разрешённых Правительством двадцати тысяч.
- И что из этого, - не понял Борис Михайлович.
- А то, что Борис Абрамович происходит из плеяды ростовщиков, и ему плевать на дела автозавода, ему нужна выгода. Во все времена его соотечественники отличались тем, что давали людям деньги в долг под большие проценты. Это знали во всём мире и от таких людей держались подальше. Березовский будет думать не о ВАЗе, а о себе, любимом.
- Что из этого? - уже недовольно спросил Борис Михайлович.
- А то, что кончится эта дружба очень плохо для завода и для всех нас.
- А вот это уже не нашего ума дело. Для этого есть Совет директоров, есть Гендиректор, Каданников Владимир Васильевич, в порядочность и преданность его заводу я верю.
Борис Михайлович сразу как-то посерьёзнел. Его глаза сузились, видно было, что им завладела какая-то мысль, наконец, он нарушил создавшуюся паузу.
- У вас, Лариса Георгиевна, всё в порядке в личной жизни? – он говорил каким-то тихим, вкрадчивым голосом, понимая, что касается чего-то интимного, запретного, к которому он не имеет никакого отношения и которого не должен касаться.
- В семье как раз всё с точностью до наоборот, чем в стране и на заводе. Но я вижу, как переживает за работу муж, за эту надоевшую некомплектность. И эта боль невольно передаётся и мне, думаю, и вы тоже испытываете нечто подобное, но терпите, потому что не в силах повлиять на происходящие процессы.
- Ну хорошо, Лариса Георгиевна, - как-то без энтузиазма, потухшим голосом говорил Борис Михайлович, - я понимаю ваше состояние, но не вполне разделяю его. В любой ситуации человек должен быть выше обстоятельств. Считайте, что разговор у нас состоялся, работайте спокойно. Пишите пока как пишется, но помните: люди ждут от вас большего.
- Спасибо им за это, за поддержку, - сказала Лариса, покидая кабинет главного редактора.
5.
Евгений Васильевич погрузился в воспоминания совсем недалёкого прошлого. Сколько событий вместил в себя ушедший в историю 1991 год. Обычные дни, как всегда приходили и уходили, но почему-то именно в этот год они не просто проходили, а пролетали с космической скоростью. Ещё в самом начале года всем было ясно, что Горбачёв М.С., Президент СССР и Генеральный секретарь ЦК КПСС, запутался в проводимой политике, которая завела страну в тупик, не знает, как выйти из создавшегося положения. Масло в огонь подлила Павловская реформа цен, проведённая в апреле. Цены на все товары подняли в два с половиной, а то и три раза, пообещав поднять зарплату на сорок процентов, но слово не сдержали, зарплата поднялась на десять, и только кое-где на двадцать процентов. Горбачёв продолжает твердить о перестройке, о неизбежных муках, призывает по-новому относиться к собственности, к экономике. Постоянно твердит: курс на реформирование системы, создание правового государства не меняется, страна уверенно идёт к рынку, в стране будет всемерно поддерживаться предпринимательство. Но, глядя вокруг, глядя на цены в магазинах, где наконец-то стали появляться продукты и товары по недоступным ценам, люди приходят в уныние, кляня и Горбачева и перестройку. Может потому и возник заговор, вылившийся в путч, названный ГКЧП. Путчисты хотели вернуть страну в социализм, но народ уже не хотел возврата к похороненному социализму, погребённому перестройкой. Не прошло впустую и высказывание Павлова, того, что провёл денежную реформу, окончательно отбросившую людей за черту бедности: «В плохой жизни страны виновата не система, виноват народ». Того Павлова, что сбросил 50 и 100 рублёвые купюры, обменяв их на новые дензнаки, объявив о том, что якобы в страну, для подрыва её экономики, уже давно вбрасываются подобные банкноты. Такие акции проводились во многих странах мира «когда хотели изменить политический строй, сбросить неугодных политических деятелей. Просто кому-то стал мешать Президент… Мы обязаны были действовать на пределе возможностей. Остальное пусть оценит история…»
История может быть и не вспомнит об этом обмене, а вот народ не забыл и когда 19 августа 1991 года он, Евгений Васильевич Бугров, услышал по радио о переходе власти в руки Государственного Комитета Чрезвычайного Положения в связи с болезнью Горбачёва и неспособностью исполнять государственные обязанности, он понял, что это Государственный переворот. Тогда переворот не удался, но могучий Советский Союз после него распался на глазах на части. Причём не все отвалившиеся части относились лояльно к матушке и кормилице России. Проявляла враждебность Прибалтика. Там не могли простить ввод наших войск перед Великой Отечественной войной. Сработало и другое – репрессии, которые проводил Советский союз относительно части инакомыслящих людей. У нас ведь стало уже традицией, что все и всё поддерживают. А медлительные прибалты никогда не торопятся, слишком долго думали признавать или не признавать наш «Союз нерушимый». Вот их-то служба Берии и отправляла в Сибирь для освоения свободных пространств. Вернувшиеся из Сибири их дети и внуки отвергали прошлое. Все беды, свалившиеся на плечи народа, валили не на «систему» вообще, а на кормилицу Россию, пережившую те же муки.
В октябре прекратил своё существование самый главный карательный орган страны – КГБ. Одновременно, всё ещё существовавший на бумаге, но разваливавшийся СССР, приняли специальным ассоциированным членом Международного валютного фонда. Верховный Совет СССР в новом составе собрался на свою первую и последнюю сессию… Восемь республик подписали Договор об экономическом сообществе. По всему было видно, что СССР сагонизировал… Ничто, никакие инъекции его уже не могли спасти. Да и хотел спасать его в верхних эшелонах власти разве что один Горбачёв да и то скорее ради сохранения своей должности – Президента СССР. Ельцин, никого не слушая, закусив удила, проводил в жизнь свою политику. На съезде народных депутатов России он объявил о намерении сформировать кабинет реформ и официально признал необходимость либерализации цен. Создавалось впечатление, что сам Ельцин не понимал, к чему это приведёт страну, или наоборот, слишком хорошо понимал, готовя народу «шоковую терапию», за что будущие поколения будут проклинать его, и его окружение. Ну нельзя в нашей стране ничего подобного вводить без государственного регулирования! Народ уже хлебнул горя с перестройкой, ощутил на себе пагубность неконтролируемого скачка цен. Но ему, оказывается, и этого мало. Он решил в принципе всё отпустить и…войти в мировую экономику при дефиците всего – денег, продуктов материалов… Но и это ещё не всё. Вошедший в раж реформатора Б.Н. Ельцин получает дополнительные полномочия в проведении экономических реформ и сам возглавляет правительство. Одновременно происходит самоизоляция большинства министров Союза ССР. Но самое интересное: в России по-прежнему правят два человека – Горбачёв М.С. и Ельцин Б.Н., которые благодаря собственным амбициям, и не думают согласовывать свои действия. В то время как Горбачёв в Ново-Огарёве готовит новый Договор с республиками для сохранения «конфедеративного государства», Ельцин издаёт указы о либерализации внешнеэкономической деятельности на территории РСФСР. Благодаря этой либерализации потоком пошли за границу оставшиеся неразворованными богатства страны.
Бегло изучив попавшие на глаза документы, Евгений Васильевич схватился за голову, представив, что вскоре в стране будет ещё хуже. В таком состоянии и застала его жена. Сидит в кресле за журнальным столиком, обе руки обхватили голову.
- Что с тобой, Женя? – спросила встревоженная Елена и он, увидев жену, произнёс: - Скоро начнётся новый скачок цен. Деньги обесценятся. Продукты исчезнут с прилавков или останутся невостребованными из-за недоступных цен. Скоро все мы пройдём ещё одну грань бедности.
Присев поближе, Елена вздохнула: - Ты становишься экономистом. Я вижу то же, но вижу и другое. Сейчас это неизбежно.
- И что ты предлагаешь? – настороженно спросил он.
- Я, ничего, нужно смириться, больше заниматься семейными делами, запасаться продуктами. Больше внимания уделять дачным делам, искать пути приближения к деревне, которая нас, я имею в виду, население, кормит.
- К деревне? – он вдруг посмотрел на жену расширенными глазами, сказал каким-то отрешённым голосом: - Я только что думал о судьбе деревни. Им будет так же туго, как и всем нам. Одно только топливо, а без него нельзя в наше время, подскочит в цене и съест всё наработанное колхозом или совхозом за год.
- Да, - согласилась Елена, - последует такой же парад, как сейчас с республиками. Но уже не суверенитетов, а банкротства колхозов и совхозов. Выживут самые сильные из них. Остальные распадутся и на их землях появятся, может и не сразу, фермерские хозяйства. Похоже Ельцин имеет ввиду это говоря о поддержке фермеров. Он видит, что США, Англия, Франция и другие страны держатся за счёт фермерских хозяйств, не понимая, что там эти хозяйства складывались и крепли столетиями, начинали с обычных хозяйств малых собственников. Многие из них постепенно разорялись, а наиболее оборотистые и предприимчивые, наоборот, выживали, скупали их земли и продолжали кормить страну. Нечто подобное будет и у нас, но это произойдёт не сразу, а спустя годы.
- Ты предлагаешь ждать?
- Я ничего не предлагаю. Я прогнозирую, как экономист, ситуацию. Не более.
Лена отошла от столика, обиженно прикусив губы. Её расстроило то, что муж всё больше и больше внимания уделяет анализу положения в стране, вместо того, чтобы поконкретнее и поближе заняться положением в семье. Все домашние заботы ложатся целиком на её плечи.
Евгений Васильевич тоже встал, подошёл к жене, обнял за плечи.
- Не сердись, Лена, я не хотел тебя обидеть. Я растерялся, запутался в происходящих вокруг нас событиях, а вернее, в неразберихе. У меня создалось впечатление, что у наших правителей давно съехала набекрень крыша, они уже перестали что-то соображать, думать о всех нас. Ими движет только одно желание, скорее войти в мировое сообщество и жить как все.
Он вдруг замолчал. Долго размышлял, говорить ли жене сейчас или отложить разговор на потом. Он как-то видел себя в стороне от происходящих в стране событий, а мог бы уже сейчас посильно влиять на них. Неожиданно для самого себя он вдруг сказал: - Знаешь о чём я думаю сейчас? Не пора ли и мне интенсивнее включиться в происходящий в стране процесс?
Он запнулся и она, внимательно посмотрев на мужа, попросила: - Продолжай.
- Я вот думаю. Может мне пора покинуть завод, ведь наши автомобили не влияют на общее благосостояние населения, сейчас людям нужно что-то другое. Может и мне стоит заняться чем-то другим? В конце концов все мы рождаемся с предприимчивой жилкой, для облагораживания всего, что окружает нас. У нас это в крови от рождения.
- У тебя, Женя, что, крыша поехала? – она рассмеялась. – Да ты хоть представляешь, что свалится на твою голову?! Сейчас ты уважаемый на заводе человек, начальник участка. В перспективе можешь шагнуть ещё выше по административной лесенке. А что будет, если ты уйдёшь с завода, возьмёшься за дело, в котором мало что смыслишь. – Она решила договорить до конца нахлынувший на неё монолог: - Это твоё окончательное решение или ты ещё только мечтаешь? Мечтать никому не вредно. Особенно если любишь купаться в воображаемой славе.
- Пока только мечтаю. Не хочу и не могу быть в отаре овец, которую ведёт неизвестно куда круторогий баран…
- Хочешь быть самим собой?
- Если разрешишь. – Он смотрел на жену добрыми, излучающими свет глазами.
- Цеховые реалии меня никогда не беспокоили. Был слесарем, потом мастером, парторгом, сейчас – начальник участка. Ты ведь выходила замуж за слесаря и это тебя не беспокоило.
- Я выходила замуж за человека, которого ждала из армии, зная, что он будет только моим. Да и я ему не была безразличной, ты ведь держал меня отдельно от своих поклонниц, зная, что в конце концов, остановишься на мне. Так и произошло.
- Я это всегда помню, уважаю тебя и по-прежнему ты мне дорога как и ранее. – Он посмотрел на жену, как-то виновато улыбнулся, сказал: - Ты всегда меня понимала и поддерживала.
Он сделал паузу, приводя свои мысли в порядок, а расслабившись и обретя душевное равновесие, продолжал спокойно: - Так ты разрешишь мне продумать идею со сменой вида деятельности?
- У тебя уже есть что-то на примете?
- Да нет, я пока прикидываю варианты. Самый простой, уйти на станцию техобслуживания. Мне это близко, хотя менее интересно и совсем не рискованно.
- А тебе в твои годы нужен ещё и риск?
- Если я заведу своё дело, то не без этого.
- Ты хочешь лишиться всего этого? – она обвела взглядом квартиру.
Он отошёл к окну, долго смотрел на блестевший снег, прикрывший дворовую площадку, спрятавший песочницу и лавочки, где летом играли дети, затем перевёл взгляд вдаль на ещё зеленевшие жигулёвские горы, покрытые буйными соснами, припорошенные ранним снегом.
- Ты хочешь лишить нас всего этого? – повторила она свой вопрос и он спросил: - Почему ты так думаешь?
- Ну если ты заведёшь своё дело, то где гарантия, что оно не обанкротится и тебе придётся продавать всё, что нажито годами, чтобы расплатиться с долгами?
- Ты знаешь меня, банкротом я не стану, я могу прогнозировать события, обгоняя возможные ситуации.
Поняв, что мужа, если он примет решение, сломить не удастся, молча прижалась к нему, сказала: - Прошу тебя, не торопись. Работай спокойно, тебя ведь никто не гонит с завода. Или ты хочешь оставить меня одну с детьми?
- Это почему? – не понял он.
- Ты знал Викентия Самуцевича? Он возглавлял отдел в производственном управлении, занимался кооперированными поставками комплектующих.
- Знал, ну и что?
- А его уже нет. Он, как и ты сейчас, поддался настроению, организовал своё дело, открыл магазин по продаже запчастей и вчера его не стало. Какие-то отморозки утром, когда он выходил из подъезда, прутьями из арматуры периодического профиля, нанесли ему несколько ударов по голове и всё. Его уже нет с нами. Ты хочешь этого?
- Ты же знаешь меня, Лена. Я всегда смогу постоять за себя и вас тоже, - добавил он усмехнувшись. – Меня голыми руками не возьмёшь.
- Вот что, Женя, - сказала решительно Елена, - оставь эту идею на потом. Подожди пока подрастут дети, окончат школу, определятся в жизни, потом занимайся чем хочешь и где хочешь. Я тебя поддержу, зная твоё упрямство и характер.
6.
В декабре зима окончательно вступила в свои права. В Поволжье уже во всю трещат морозы, зима набирает обороты, пользуясь благоприятным для неё временем. Всё уже давно замерло, приготовилось к ней и она, видя это, продолжает наступление. Обычно в это время года жизнь в округе замирает, как-то сжимается, люди приспосабливаются к новым условиям, осваивают зимние одежды, становятся на лыжи, по-своему радуются зимней сказке какой-то тихой, человеческой радостью. Но в этом году декабрь, кроме холодов принёс ещё и беспокойство. На Украине прошёл референдум, подтвердивший её независимость. Киев, отец городов русских, проголосовал за «незалежность» от своих братьев, поддавшись более тёплым ветрам, дующим с запада. Им захотелось быть ближе к устоявшейся западной цивилизации, захотелось самостоятельности, не понимая главного – нельзя таким образом насильно, вопреки устоявшимся родственным связям, отрывать себя от единой русской семьи. Нарушенная связь не принесёт успокоения, станет вечной, незаживающей раной на теле обоих сестёр – Украины и России.
Но самое страшное произошло в Беловежской пуще. Там руководители трёх стран – Белоруссии, России и Украины, подписали Заявление об образовании «Содружества Независимых Государств (СНГ). В Алма-Ате к ним присоединяются другие бывшие союзные республики. Появляется Декларация одиннадцати независимых государств, в которой чёрным по белому говорится о прекращении существования СССР. Деятельность Верховного Совета СССР таким образом оказалась прикрытой. Президенту СССР Горбачёву М.С. пришлось уйти в отставку. Освободившись от опеки сверху, правительство РСФСР приняло постановление о либерализации цен со 2 января следующего года. Как говорится, приехали. Поставлена точка на СССР, давшем хоть какую-то надежду на стабильность. Впереди маячила неизвестность, связанная с безудержным ростом цен, неразберихой и беззаконием. Бедность стучалась в двери многих даже в образе любимого деда Мороза и его внучки Снегурочки.
Приезжавшие на автозавод специалисты заводов-смежников из Прибалтийских стран – Эстонии, Латвии и Литвы – называли своих коллег-тольяттинцев только господами, что шокировало последних. Обычно степенные, немногословные и вроде как медленно и тяжело думающие прибалты вмиг превратились в совершенно других – юрких, многословных, решительных. Они с удовольствием рассказывали о своих частых поездках в скандинавские страны. Хвастались, что теперь для этого не требовалось никаких виз. Их торжество светилось во всём, в том главном, что составляло до этого крепость Союза – им удалось освободиться от влияния России. Это как-то возвышало в собственных глазах. Они старались поделиться со всеми этой долгожданной радостью – обретением Свободы. Русские коллеги смотрели на них спокойно и снисходительно, как смотрят на расшалившихся ребятишек, их шокировало обращение «господин», и они, с присущим всем русским чувством терпимости, свыклись с этим и воспринимали всё внешне спокойно. Россиянам по-прежнему нравилось старое обращение «товарищ» и пытаясь исключить возможные недоразумения в армии, руководство поспешило объявить, что впредь, при обращении друг к другу, следует употреблять слово «товарищ».
Как-то в конце рабочего дня Венедов пригласил в кабинет начальника участка Бугрова. Евгений Васильевич присел к столу, ожидая вопросы, но Виктор Петрович неожиданно для него, спросил: - Думаешь зачем я пригласил тебя к себе?
Евгений Васильевич пожал плечами, показывая тем самым, что совершенно не догадывается.
Виктор Петрович положил на стол своё заявление о переводе в другое подразделение завода, подписанное всеми.
- Завтра здесь будет другой начальник.
- Кто? – неожиданно вырвалось у Евгения Васильевича.
- Пока будет исполнять обязанности Сабиров, а кого назначат приказом мне неизвестно и, по большому счёту, не интресно.
- Почему уходишь ты?
- Я пригласил тебя как бывшего парторга, после моего ухода будет много разговоров, хочу сказать именно тебе, поскольку мы довольно плотно работаем с тобой в последние годы, чтобы ты знал истину.
Евгений Васильевич смотрел на Венедова посерьёзневшими глазами, выражавшими одновременно нетерпение и любопытство. Сказав: - Но почему? – он размышлял о том, что обычно люди, взяв бразды правления в свои руки, стараются не выпускать их. То, что молча сделал Венедов ошарашило его и он ждал хоть какого-то объяснения.
- Знаешь, Женя, - он назвал Бугрова по имени, хотя обычно называл, как и всех по имени-отчеству. – Знаешь, Женя, меня никогда не интересовал вопрос карьерного роста. Меня интересовала работа с простыми людьми, их участие в создании автомобилей. Их душевное состояние, психология. Может потому даже в тяжёлые перестроечные годы, когда везде пахло забастовками, у нас, на конвейере, было спокойно. Мы умело гасили всплески эмоций и люди нас понимали и поддерживали.
- Но, - вставил Евгений Васильевич, - для вас открыты двери выше, вверх по служебной лесенке. Это путь и судьба всех, кто поставлен у руля производства.
- Может всех, но не меня. Меня как-то однажды пробовали на более высокую должность, но проработав несколько дней, я понял, что это не моё. Я так и сказал директору производства.
- Но почему? – настаивал Евгений Васильевич.
- Это трудно объяснить. Скорее всего мой эмоциональный настрой не совпадает с тем, что требуется на более высоких постах.
- Поясни. – Наблюдая за Венедовым, он не замечал никогда стремления к карьеризму. Но кто знает, может он специально не афишировал своих желаний, ведь известно, что душа человеческая – потемки.
- Ты никогда не обращал внимания, как ведут себя наши руководители, находясь выше цеховой лестницы?
- Обращал. Многие недоступны, жёстки, порой даже бесчеловечны.
- Вот видишь, ты почти угадал. У нас с самого зарождения автомобилестроения внедрили американский стиль руководства. Он требует от каждого полной самоотдачи, жёсткости, потому что им хочется сделать всё и сразу. Поднявшись, они почему-то не могут даже представить себе, что ниже них, коллективами руководят такие же люди, как и они и им требуется хоть доля человечности. На нашем автозаводе все берут пример с Виктора Николаевича Полякова. Да, это жёсткий, неумолимый, талантливый организатор производства и управления. Такие рождаются раз в столетие. Поляков мгновенно схватывает на лету суть любой проблемы и выдаёт сразу приемлемое, окончательное решение. У него такой уровень, что иначе нельзя. А те, кто ниже, слепо копируют его стиль, применяя это на других уровнях. Получается разрыв, всплеск напряжённости. И это прижилось повсеместно. Потому наши высокие руководители даже внешне выглядят как-то особенно. Они всегда зациклены на какой-либо проблеме и находятся в постоянном напряжении. Идя к такому руководителю, всегда боишься нарваться на какую-либо неприятность. Потому и приходится под каждого подстраиваться и больше молчать. Быть в постоянном напряжении, и самому проявлять бесчеловечность к подчинённым, прикрываясь производственной необходимостью, я не могу. Но, Евгений Васильевич, написать заявление о переходе на другую работу, меня подтолкнуло не это. – Венедов как-то вымученно улыбнулся, сказал: - Если у тебя есть время, послушай. Меня сегодня уже никуда не пригласят, обо мне сразу постараются забыть и это тоже правильно, я для многих отработанный товар.
- И всё же, что произошло, Виктор Петрович?
- В принципе ничего, но толчок был. И об этом можно рассказать тебе. Ты знаешь, каждый понедельник для меня, как и для других руководителей главного конвейера, начинается с оперативки у заместителя Генерального директора по производству. Когда-то в кресле зама сидел нынешний Генеральный Каданников Владимир Васильевич. Он проводил их спокойно, в привычной, уже отработанной им ранее, когда он возглавлял прессовое производство, манере. Доклад начинался с меня. Я кратко сообщал о предстоящей работе конвейера, сообщал о намечавшейся некомплектности, докладывал ситуацию и о людях, если она выпирала. Каданников внимательно слушал, делал какие-то пометки, почти не задавая вопросов. После Каданникова это кресло служило обкаткой всех, кто претендовал на более высокие должности. В прошлый понедельник в это кресло сел представитель механосборочного производства. Они, это знают на заводе все, считают себя более других подготовленными к любой руководящей работе, поскольку сама механосборка, это тоже известно всем, самое высокотехнологичное производство. Так вот, я назвал несколько деталей, коих сейчас нет в производстве, и мы вынуждены пропускать по конвейеру недособранные кузова. Неожиданно для всех, новый зам. Генерального встал и, назвав недостающую деталь, сказал: «Пойдёмте, покажите где она?!» Ты знаешь, в цехе применяется около двенадцати тысяч наименований различных деталей и он, вероятно полагал, что я не покажу место, где ставится эта деталь и, тем более, где она может находиться на складах производства. За нами встали все присутствовавшие на совещании, шлейф растянулся метров на десять. Я подвёл этого зама к месту, где деталь должна была ставиться, и он, убедившись, что её нет, сказал: - Ведите на склад.
Мы пересекли главный конвейер, подошли к сетчатой загородке склада. Кладовщица, увидев такую делегацию, подошла к нам. Я назвал деталь. Она посмотрела на заместителя Генерального, по всему было видно, что она ранее не встречала его, сказала совершенно спокойно: - Её нет на главном складе. Была бы, мы уже доставили бы её на конвейер.
Замгенерального повернулся, не сказав ничего, а вернувшись в кабинет, продолжил совещание. Меня поразило то, что он не посчитал нужным извиниться. Я, да и все, кто присутствовал на совещании, поняли, что сорвалась задуманная авантюра.
Представь, деталь могли за время, пока я шёл на совещание, подвезти. Что было бы? С одной стороны, незнание обстановки начальником цеха, с другой, обман руководства. Какой приказ мог выйти на заводе. Это был бы урок всем, пример, как не надо руководить коллективом сборщиков. Понятно, что я был бы с позором изгнан с завода.
- Он что, сделал вид, что ничего не произошло?
- Ему было не до того, он старательно пытался скрыть то, что сам себя посадил в лужу. Руководители такого не прощают никому, и вот результат, заявление уже всеми подписано.
Евгений Васильевич какое-то время сидел молча, обдумывая произошедшее, у него роились вопросы, которые он мог задать, но не задавал, понимая всю их бессмысленность. Почему-то он вспомнил, что Виктор Петрович, работая долгое время начальником цеха, никогда не пользовался предоставляемыми ему благами и всё, что приходило в цех по разнарядке, отдавал людям. Тогда он, парторг, гордился тем, что сборщики могли сравнивать своего начальника с другими и делать выводы. Многое прокручивалось в памяти, но он понимал, что всё это сейчас не к месту и совершенно неожиданно спросил: - А как к этому твоему поступку отнеслась Лариса Георгиевна?
Кстати, - вдруг сказал Евгений Васильевич, понимая, что другого случая может не представиться. Венедов уйдёт в другое управление, будет работать на другом конце завода и встречи, и подобные беседы могут просто не состояться. – Я что-то не вижу её публикаций в газете.
Прежде чем ответить, Венедов отошёл к окну, долго смотрел на прикрытую снегом грядку, на которой всё лето буйствовали розы, а повернувшись, сказал: - Профессия журналиста чем-то сродни профессии партработника. Она должна не просто описывать происходящие события, а ещё и призывать, воодушевлять людей, указывая, словно маяк, курс, чтобы каждый, прочтя статью, шёл на своё рабочее место с новой, восполненной энергией. Так их учили в Университете, так было и в советское время. Сейчас всё изменилось с точностью до наоборот. Всё советское рушится, а то, что появляется, сильно бьёт по людям, особенно по тем, кто по какой-то причине, не работает. Она всё это пропускает через себя, и будем прямо говорить, ей нужно какое-то время для перестройки.
Венедов посмотрел на Бугрова потяжелевшим взглядом, его вопрос задел очень больную для него тему. Действительно, Лариса пока не всё происходящее в стране и на заводе, приняла и у неё на какое-то время пропал присущий ей энтузиазм в творчестве. Чтобы закончить разговор, сказал: -
Знаешь, Женя, давай поговорим об этом в другой раз, а сейчас иди на участок, извини, что я тебя оторвал от работы, у тебя сегодня вторая смена и тебе ещё пригодится энергия. А пригласил я тебя для того, чтобы ты знал из первых уст об истинной причине моего ухода, потому что в цехе будут появляться всякие инсинуации на эту тему.
Проводив Бугрова, Виктор Петрович почему-то задумался о том, что вторая смена заканчивается в ноль часов сорок минут. Раньше, даже руководя сменой и работая по такому графику, он не задумывался о времени окончания работ. Но почему-то сейчас вспомнил, что каждый раз, возвращаясь домой после полночи, он приводил себя в порядок, что-то перекусывал и ложился спать. Как правило, спал до двенадцати дня, когда солнце уже поднималось высоко над горизонтом, но даже проснувшись, он ещё какое-то время чувствовал себя не в своей тарелке. Немного шумела голова, тело было в каком-то оцепенении и только пообедав, он возвращался в своё обычное состояние. По этому графику работает весь завод и многие, тысячи людей живут, чувствуя дискомфорт. И только сейчас он подумал о том, что кто-то, не задумываясь, предложил именно этот ущербный график и его идею поддержали сверху, думая не о людях, а о тех самых неживых существах – машинах.
Закончив разбор всего, что не должно было оставить его следов, он закрыл дверь, занеся ключ сменному заместителю, не говоря ни слова о своём уходе.
Возвращаясь домой, он думал о Ларисе, не воспринимавшей всего окружающего её. Ей до сих пор кажется, что она живёт в каком-то затянувшемся сне, где картины, одна несерьёзнее, вычурнее, другой сменяются без всякой логики и, главное, без возможности повлиять на происходящее. В таком состоянии она живёт уже весь год и не видит выхода в создавшейся ситуации. Менять профессию поздновато, писать абы как она не может, притворяться тоже. От всего этого кошмара её отвлекают только дети, Олежка и Оля. Они задают массу своих наивных вопросов, занимая часть времени. Она на время становится сама собой, но стоит ей отойти от них и всё начинается сначала. Она просто не воспринимает, а вернее, не принимает происходящих событий. И в этом не только её трагедия. Другое дело, что и он сам, работая на конвейере, оказывался в подобном положении. Забота о людях отвлекала его от многих проблем и возвращала к окружавшей его реальности. Эта забота и постоянная некомплектность сборки выправляет, а вернее, настраивает на решение проблем и он чувствует, а теперь уже, чувствовал себя нужным себе, семье, обществу. У неё нет такой возможности для успокоения и он старался облегчить её участь разговорами о решаемым заводом проблемах и это тоже хоть как-то возвращало её к реалиям жизни.
Конечно, реалий у Ларисы было хоть отбавляй, но это были реалии по содержанию и сохранению семьи. Как любая женщина, она, закончив работу, бежала домой, приводила в порядок всё, что натворили в её отсутствие дети, затем, накормив их, торопилась в магазин, где, по баснословным ценам стали появляться, наконец, продукты в основном заграничного производства. Внутренне повозмущавшись, она брала всё, что попадало под руку и также быстро бежала к своим двум «О». Походы по Урсовским магазинам она планировала на выходные дни, когда её Венедов после обеда возвращался с завода. В этих магазинах они выкупали всё, что им запланировали – крупу, муку, сахар, заграничное печенье, которого в городских, обычных магазинах, никто ранее не видел, даже масло. И всё это по приемлемым ценам. Всё это закупалось за границей, за вырученные от продажи автомобилей деньги и Каданников, а это была его идея, таким образом помогал рабочим завода выжить в это непростое время.
Венедов мог бы освободить Ларису от многих забот, отпустив детей к маме, в Моркваши, но она воспротивилась – не хотела расставаться с детьми даже на короткое время, хотела помочь им быстрее повзрослеть, почувствовать самостоятельность, беря пример этой самой самостоятельности с занятых работой родителей.
За дом Венедов был спокоен, хотя и понимал, что свои обязанности переложил на хрупкие плечи жены, что в общем не красило его даже в собственных глазах. Но, с другой стороны, Лариса не хотела принять другой образ жизни, отдав детей на воспитание маме Венедова Елизавете Филипповне.
Покинув цех, Венедов вдруг вспомнил о том, что ему самому пришлось пережить не только в последние, но и в более спокойные годы, когда правил Л.И. Брежнев. Уже тогда начался отток мужчин, квалифицированных и умеющих выполнять сложные операции с нужным качеством, они потянулись на Север за длинным рублём и этот поток никто не мог и не пытался остановить. Их место занимали молодые девушки, а порой и такие же молодые юноши, только что окончившие или ещё учившиеся в различных ГПТУ. Их приходилось учить выполнять ту или иную операцию прямо на рабочем месте, при движущемся конвейере. Это добавляло нервотрёпки самим рабочим, бригадирам, мастерам, начальникам участков, а в конечном итоге и ему, начальнику цеха.
После смерти Брежнева в ноябре 1982 года ждали перемен, но так и не дождались. Андропов, Черненко, встававшие во главе партии и государства быстро уходили в иной мир, унося с собой и радужные перемены. Пришедший на смену им, Генсек Горбачёв, взбаламутил воду, объявив перестройку, ввёл сухой закон. Но эти меры не оживили экономику, более того, сделали жизнь ещё труднее. В магазинах стали исчезать даже привычные товары, такие как сахар, соль и даже спички. На конвейере стало совсем невмоготу, мужчин катастрофически не хватало и тогда приняли решение направлять на сборку дворников. Что это за рабочие было известно всем, но другого выхода не видел никто.
Теперь, когда к власти окончательно пришёл Ельцин, положение ещё более усугубилось. Ликвидировав профильные министерства, он пустил заводы в свободное плавание, предоставив им возможность самовыживания. Не было больше Госплана и Госснаба и заводы сбавили темпы из-за отсутствия сырья, а потом и денег. Заводы оказались в положении слепых котят, их снабженцы не всегда знали откуда следовало доставать то или иное сырьё, более того, им его не давали без предоплаты. Оказавшись без централизованного планирования и обеспечения, заводы-поставщики комплектующих ВАЗа теперь вынуждены были ставить подножку своему кормильцу АвтоВазу. В этих условиях и родилась идея «бартера», выручившая на некоторое время всех.
АвтоВаз по договору поставлял автомобили поставщикам сырья, те, в свою очередь, поставляли сырьё заводам-смежникам и, наконец, смежники поставляли детали автозаводу. В этой цепочке лучше всех чувствовали себя только поставщики сырья. Они, получив автомобили, а на них был повышенный спрос, быстро пускали их в реализацию, имея хоть немного денег для решения заводских нужд. Пришлось АвтоВазу пойти и ещё на одну жертву – поставлять автомобили к заводам-поставщикам комплектующих. Положение как-то выровнялось, но тут Ельцин запретил бартер и всё пошло наперекос. Денег-то у заводов не было, но и тут Ельцин нашёл выход. Разрешил предприимчивым банкирам и предпринимателям скупать акции, гасить долги предприятий, отбирая у них за бесценок их же собственность. Процесс этот шёл с неподдающимся описанию азартом и Венедов, никогда всерьёз не занимавшийся экономикой, понял, что вскоре в стране появится масса новоявленных миллионеров, а может и миллиардеров, которые, не приложив ни к чему руку, в одночасье поднимутся на Олимп. И никто не спросит их, откуда у них взялись деньги. Наторевшие на несчастье людей, проходимцы вмиг станут уважаемыми людьми, теми, с кого нужно будет брать пример. «Нет, - подумал он, - такого примера мне не надо».
Венедов вошёл в квартиру, а встретившей его Ларисе сказал:
- Я теперь, Лара, свободен от конвейера.
- Ты думаешь на новом месте ты не будешь его ощущать?
- Может и буду, но не в такой степени. На конвейере его ритм доставал меня даже во сне и ты это чувствовала.
- Ну и слава Богу, - зачем-то сказала она, нежно прижимаясь к нему, - возможно теперь дети будут чаще видеть тебя дома.
7.
Шёл 1992 год. Уже отзвенели в оврагах вешние талые воды, зазеленели ложбины, завоёвывая место, оставленное водой, природа медленно, но верно и неумолимо просыпалась от зимней спячки. Начали набухать почки на деревьях, особенно это заметно на кустах черёмухи и сирени. Почки росли буквально на глазах, а потом как-то неожиданно, вдруг лопались, превращаясь в нежно-зелёные лепестки будущих листьев. Люди восхищались происходившей метаморфозой, превращавшей всё окружающее в цветную сказку из красочной книги о волшебниках. Ничего этого не видел Евгений Васильевич. Утром он входил в цех, весь рабочий день находился в круговерти производства, затаскивавших его в свои хитросплетения возникавших вопросов, а уже в конце рабочего дня думал не о доме, где его ждали, а о конце конвейера, где скапливались в проходах некомплектные, недособранные автомобили. И только вечером, если была первая смена, в восемь часов, он выходил из цеха. Хуже было во вторую смену, приходилось работать всю ночь и возвращаться домой только утром. Конечно такого режима мог не выдержать организм, но в цехе были и другие начальники участков, которые по очереди добровольно брали на себя миссию борьбы с некомплектностью. Порой вместе с ним на дефектовке находился и Сабиров, исполнявший обязанности начальника цеха. Он достойно и терпеливо переносил спустившиеся откуда-то сверху тяготы, понимая, что на данном этапе это неизбежно. И когда в одну из суббот Евгений Васильевич проснулся как обычно около двенадцати дня, увидел записку, написанную женой: «Н.Ф. Ершов просил перезвонить, как проснёшься».
Разговор получился коротким. Николай Фомич просил навестить его в выходной. Без темы, без каких-либо просьб, просто они давно не виделись, и, как сказал Ершов, он соскучился.
Ершова он знал давно. С тех пор как цеху пришлось, выполняя разнарядку горкома партии, направлять своих рабочих в село в помощь по уборке урожая. Ершов направил приезжих на уборку картофеля, второй культуры, дополнявшей хлеб. Осень в тот год выдалась холодная. Дни стояли пасмурные, солнце редко заглядывало на землю, а вот мелкий, колючий дождик периодически посылал свою влагу, превращая картофельное поле во что-то малопроходимое для картофелеуборочных комбайнов. Тогда ему, возглавившему небольшой коллектив слесарей-сборщиков на уборке картошки, пришлось на время поселиться в деревне и председатель колхоза по вечерам непременно навещал их. Уборка урожая чем-то напоминала битву, только враг был непредсказуем, ему постоянно помогала дождливая погода. Тогда-то Ершов и вспомнил о старых, отслуживших свой срок моципурах, допотопных, не технологичных, но безотказных в работе в любую погоду. Они молча перепахивали землю, выбрасывая мокрую картошку на поверхность.
Посещая вазовцев Николай Фомич хотел поднять у них настроение, вдохновить на тяжёлую работу, но, к своему удивлению, встретился с очень сплочённым, дружным коллективом неунывающих ребят. Да, действительно, ребят, потому что среди них было только несколько девушек, но и тех они определили поварами, избавив от тяжёлой работы в поле. Тогда-то Ершов и сошёлся с руководителем этого небольшого десанта, парторгом цеха сборки, Евгением Васильевичем Бугровым. Как ни странно, но совместная работа на том злополучном поле сдружила их не на один день и Евгений Васильевич считал своим долгом хотя бы раз в год бывать в гостях у Николая Фомича.
Выехав из города Евгений Васильевич проехал несколько километров по очистившему от снега асфальту, идущему в сторону леса, съехал на обочину, чтобы его «четвёрка» не мешала проезжавшему транспорту, долго смотрел на ровное, уходящее к горизонту, поле. Снег набух от талой воды и держался только отдельными клочками в низинах. В дальнем конце поле упиралось в лесополосу. Сейчас, без листвы, деревья казались мелкими тёмными стебельками, среди которых ещё белел не растаявший снег. Земля, надёжно укутанная на зиму снегом, отдыхала, радуясь тёплому солнцу, готовясь к весенней встрече с землепашцами, с их азартом, весельем и всеобщей радостью. Зима, наконец, уступила своё место благодатной весне, освободила поле для будущих посевов, которые приютят и прикроют собою всё живое, что ползает по земле, порхает над ней, даря всем радость пробуждения к жизни.
Глядя на это поле, Евгений Васильевич, с каким-то непонятным внутренним торжеством думал о матушке Земле, миллионы лет заботившейся и кормившей всех ,кому посчастливилось жить на ней. Он мысленно благодарил её за то, что она, терпеливая, заботливая и внимательная ко всем, как-то великодушно прощает то, что делает с ней человек, нарушая её естество – строит дороги, сооружает плотины, затапливая поля и луга, предназначенные совсем для другого, для жизни всего земного. Она прощает даже варварство, иначе его никак не назовёшь, когда на её целомудренном теле рвутся снаряды и бомбы, превращая всё, что она растила, лелеяла и берегла, в прах. Он мысленно просил прощения у неё за всех, кто творит зло на её теле, забывая о добре, даримом ею людям.
Он остановился здесь не случайно. Летом на этом поле росла, зрела, колосилась светясь золотыми колосьями озимая пшеница. Именно здесь он увидел стайку куропаток, копошившихся вокруг упавших колосьев и порадовался их торжеству. Он с благодарностью подумал о земледельцах, убравших урожай и думал сейчас, что ждёт это поле нынешней весной и летом. Ведь если Ельцин совсем отпустит цены, то, ему это совершенно понятно, цены на топливо взлетят вверх и обедневшие, брошенные на произвол судьбы колхозы и совхозы не смогут обрабатывать землю. Кормившая людей земля окажется брошенной, никому не нужной, потому что выращивать хлеб станет невыгодно, и профессия хлебороба станет также ненужной и невостребованной. Он знал, что в прошлом году в некоторых хозяйствах хлеба не успели убрать и они ушли в зиму, стоя в снегу. Сейчас он думал о том, что не хотел бы, чтобы это поле постигла участь тех несчастных, оказавшихся неубранными, участков, которым пришлось, зимой, в снегу, испытать на себе все ужасы холодов.
На этой печальной ноте закончились его рассуждения об этом поле, всегда радовавшем людей жизнелюбием и силой.
- Наконец-то, - сказал, приветливо улыбаясь, вышедший из ворот Николай Фомич.
- Почему наконец-то? – спросил Евгений Васильевич, захватывая друга в крепкие объятия.
- Потому, Евгений Васильевич, что люди в одночасье стали замкнутее и малообщительнее.
- Погоди с выводами, я тебе ещё может надоем.
- Я никогда не устаю от общения с друзьями.
Николай Фомич крикнул, заходя в сени: - Наталья, встречай гостя!
Наталья Николаевна, улыбающаяся и взлохмаченная, вытирая руки, оправдывалась за свой вид: - Не обижайся, Евгений Васильевич, хозяйство хоть и маленькое, требует ухода, особенно по утрам. Куры, гуси, поросята, овцы, да и собачка, все хотят есть. Вот я и кручусь. Даже волосы не успела уложить.
- В таком виде вы ещё обворожительнее. Представляю, какой вы были, когда Николай Фомич познакомился с вами.
Она смущённо прикрыла глаза, как-то с хитрецой посмотрела на мужа, сказала: - А это надо у него спросить.
- Да, было дело, - согласился Николай Фомич, - она пришла в хозяйство бухгалтером и я, увидев её, сразу понял: - Она будет моей. И, как показало время, не ошибся.
- У меня был жених, учитель истории. Его направили в другой район, мы планировали через год соединить наши судьбы, но у Николая Фомича на этот счёт были другие планы. Узнав, что мой избранник должен был появиться здесь в выходной, он молча съездил на автостанцию, встретил его и с тех пор я своего жениха не видела больше. О чём они поговорили тогда, для меня до сих пор остаётся тайной. Правда, мой Костя через некоторое время прислал открытку, поздравляя с законным браком, хотя я в тот момент ещё и не думала выходить замуж. Вот так я и осела в этой Малиновке.
- И правильно сделала, - вмешался в разговор Николай Фомич, - разве ты жалеешь об этом?
Она с укоризной посмотрела на мужа, положила свою голову на его плечо, сказала, словно в оправдание: - Разве я хоть когда-то говорила что-то подобное?
- Нет, не говорила, - подтвердил Николай Фомич, - но тогда было другое время. Я был при должности, наверху славы, и она, эта слава, ласкала нас обоих. А сейчас я никто. Слава рассеялась как туман в утренних лучах солнца, ушла вместе с советской властью в небытие. Теперь я обычный пенсионер.
- Я тоже, - смущённо добавила она, - но это ничего не меняет. Для меня Коля остался прежним: обаятельным, смелым, но главное, внимательным. Я разделяла его упорство в пестовании крепкого колхозного хозяйства и ему это удавалось. Конечно, мне было не безразлично, что о нём говорили как внизу, так и наверху. И это как-то возвышало нас обоих. У меня была и ещё одна, своя радость, радость растить наших детей.
- Ну ладно, мать, - как-то с улыбкой прервал он жену, - расскажешь как-либо потом. Ты же знаешь, соловья баснями не кормят.
- Для гостей у нас всегда есть что-либо, слава Богу живём не хуже других.
Она быстро накрыла стол, поставила выпивку и закуску, но сама, извинившись, ушла в другую комнату.
- Привычка, - сказал Николай Фомич, провожая взглядом хозяйку, - когда был председателем, приходилось за столом решать многие вопросы, она считала своё присутствие лишним. Сейчас она прочла на твоём лице что-то такое, что подсказало ей прежний, освоенный годами вариант.
Евгений Васильевич пожал плечами. – Наверное я имел встревоженный вид, это скорее с дороги, проезжал через освобождающиеся от снега поля, задумался об их теперешней нелёгкой судьбе.
Николай Фомич пропустил мимо ушей сказанное, потянулся к бутылке коньяка, спросил: - Будешь?
- Я за рулём, ты же знаешь.
- А стопку кагора можно? Вино церковное. Не влияет на сознание, наоборот, проясняет его. Помнится, в прошлый раз ты не отказался.
- Стопку можно.
Николай Фомич неторопливо, небольшими глотками, осушил коньяк, взял ломтик лимона, долго жевал его, потом закусил плиткой шоколада, наконец, сказал: - Люблю армянский. Он как-то быстрее действует, возвращая к бренной действительности.
И сразу добавил: - От нас ты уедешь не скоро. Мы давно не встречались, нам есть о чём переговорить.
- Я никуда не тороплюсь и готов слушать хоть до вечера.
- До вечера, - засмеялся Николай Фомич, - я так долго не задержу. Посидим здесь, походим по огороду, вспомним кое о чём, особенно ту мокрую картошку, что свела и сдружила нас с тобой на том поле, где ты впервые в жизни увидел моципуры. Они даже в дождь верно служили людям, выбрасывая картофель на поверхность. Мне, наконец, многое захочется вспомнить. Но я не буду отягощать тебя разговорами.
Николай Фомич сообщил, что уходя на заслуженный отдых, сдав дела своему заместителю, отказался остаться в правлении, членом, надеясь отойти от дел, но какой в это время отдых. Вокруг всё валится и я не могу смотреть спокойно. Всё пропускаю через себя.
- Не надо было уходить с должности, мог бы ещё поработать.
- Меня просили остаться, но здоровье и годы поджимают, да особенно не стали и удерживать. Некому. Партии нет, райком давно самораспустился, а новой власти района без разницы, кто будет править хозяйством. Всё идёт к тому, что скоро и править будет нечем. Выживут только самые сильные да удалённые от города, где ещё полнятся дома ребятишками, откуда люди не успели убежать в город. Эти хозяйства могут выжить, потому что они и в прежнее время рассчитывали только на себя. Особенно если им удалось сохранить животноводство. Мясо подскочило в цене и это их спасёт. А такие хозяйства как наши, ориентированные на растениеводство, окончательно захиреют. Подскочит в цене топливо, встанут трактора и всё. Выращивать хлеб станет невыгодно. Таким хозяйствам никто не станет давать дотации, а своих денег у них давно нет даже на зарплату работникам. Скоро наши поля зарастут бурьяном и мелколесьем, а источником существования крестьян станет только личное хозяйство и огород. Эту землю никто отбирать не будет.
- Ты, Николай Фомич нарисовал мрачную картину. От такой жизни один путь в преисподнюю.
- Ну в неё может и рано. Туда мы все успеем в своё время. А за деревню всё равно когда-то возьмутся, иначе Россию не поднять. Только когда это произойдёт, не знаю. Ты знаешь, Ельцин уповает на фермеров. Дело-то хорошее. Разъезжая по миру и он, и ещё раньше, Никита Хрущёв, видели, что в капиталистических странах фермеры кормят народ. Но процесс становления фермерских хозяйств был длительным, да и им, фермерам, во всех государствах оказывается помощь. Способов много, от повышения закупочных цен на продукцию сельского хозяйства, до снижения цен на закупаемое топливо, кое-где гасят и кредиты. У нас фермеров, они уже кое-где появились, сразу впускают в море разнузданного, хищнического рынка. А без господдержки фермеры прекратят существование, сами уничтожат себя.
Евгений Васильевич прервал монолог друга, сказав: - Россия всегда поднималась с колен за счёт крестьянина.
- Будет и сейчас так, но нас-то остаётся всё меньше и меньше. Сёла вымирают, скоро поднимать сельское хозяйство будет просто некому.
Николай Фомич наполнил свою рюмку, хотел сделать то же и Евгению Васильевичу, но тот прикрыл её ладонью, сказав: - Руль.
- Прости, я забыл, - сконфуженно признался Николай Фомич, - я по привычке. Всегда хочется сделать приятное собеседнику, тем более другу. Да и выпивать в одиночестве не годится.
Он выпил, неспешно закусил, сказал как бы извиняясь: - Наше село трясли как грушу все руководители. Сталин стёр с лица земли кулаков, тех, кто любил землю и умел на ней трудиться. Кое-как подняли сельское хозяйство. В деревне ещё оставались те, кто истосковался по земле и умел работать на ней. Поначалу дела пошли в гору, государство сильно помогло хозяйствам техникой, организовали МТС. Без них хозяйства не потянули бы вспашку и уборку.
Он вдруг остановился, спросил: - Ты знаешь, почему крестьяне в революцию пошли вслед за большевиками, за их лозунгом: «Землю крестьянам!»
- Земли всем хватало.
Не совсем так. Землёй владели сельские общины, делили её ежегодно, отнимая часть у одних и наделяя других. Добавляли только тем семьям, у коих рождались мальчики. А если в семье рождались только девочки? Семьи-то были многодетные, что тогда приходилось делать таким? Хозяину приходилось покидать семью, идти на сторону в поисках заработка. Понятно, что каждый хотел иметь больше земли, вот они и пошли делать революцию. Потом, после Великой Отечественной, когда в колхозах поубавилось мужиков, многие сложили головы на полях сражений, обрабатывать землю стало просто некому. Люди потянулись на заработки в город. Тогда многие задумались о судьбе коллективных хозяйств, но выхода не было. Деревни стали укрупнять, укрупняли и колхозы. Кое-где агитировали колхозников сдавать домашний скот в хозяйства, особенно коров, уже некому было косить для них траву и заготовлять сено. Нам в районе повезло. Райком партии возглавил Александр Максимович Морозов, истинный хлебороб и искусный политик. Потому многих бед мы просто избежали. Даже в малых посёлках остались жить люди. Там организовали фельдшерские пункты, открыли магазины, кое-где и школы. Ко всем посёлкам подвели асфальтированные дороги, дали свет, а кое-где и газ. Вот люди и задержались. И только автозавод прошёлся по деревням своим плугом, забрав к себе самых работоспособных людей – молодых парней и мужиков. Тогда-то мы и почувствовали, что без посторонней помощи не удержим хозяйства. Помог Морозов. Благодаря ему город стал помогать нам, благодаря ему мы с тобой встретились.
- А где сейчас Морозов, - вдруг спросил Евгений Васильевич, полагая, что пора остановить Николая Фомича. Увлёкшись, он мог говорить до самого вечера.
- Сейчас он на пенсии.
- То-то я давно о нём ничего не слышу и когда он ушёл на пенсию?
- Его «ушли» в 1986 году.
- Почему?
- На совещании в ЦК КПСС, которое вёл М.С. Горбачёв, Генеральный секретарь, он призвал ЦК более глубоко вникать в дела сельхозпроизводства, разрешать колхозам и совхозам самим распоряжаться урожаем, обрабатывая его на месте, создавать в хозяйствах небольшие заводы, открывать всевозможные промыслы.
- То есть разрешить селу то, что оно, уже разрушенное, получило сейчас, но не может им воспользоваться?
- Ты угадал. Получилось так, как предполагал Максимыч. Но получили поздно, уже обессиленные хозяйства, положенные животом на землю.
- Представляю, каково сейчас видеть всё это Александру Максимовичу, - произнёс Евгений Васильевич, - вроде как в одночасье на вас свалился потоп, разваливается всё.
- Интересно и другое, - заметил Николай Фомич, - тех показателей, что достиг район при Морозове, не удастся повторить в ближайшие пятьдесят, а то и сто лет.
Они долго ещё обсуждали положение в селе, вышли на огород, наблюдая, как оголяется от снега истосковавшаяся земля и Николай Фомич вдруг сказал: - Но, как я полагаю, долго отдыхать мне не придётся. Вчера позвонил директор соседнего совхоза, просил подъехать, хочет переговорить о судьбе чёрно-пёстрых коров, которых ему придётся пустить под нож, если не предпринять чего-либо для их спасения. Этих коров завезли когда-то по указанию Морозова. В Прибалтике и Ленинградской области закупили тёлочек и бычков и они, повзрослев, помогли поднять надои молока в районе. Директор совхоза, а Морозов всех нас сдружил, просит меня, узнав, что я стал пенсионером, организовать небольшое фермерское хозяйство на льготных условиях. Он даёт мне в аренду небольшое, оставшееся поголовье, коровники и всё, что находится при них. Завтра я еду к нему. Скорее всего я организую это ООО, раз это необходимо для спасения породы.
Николай Фомич с хитринкой посмотрел на друга, спросил: - Ты как к этому отнесёшься?
- Я как-то подумал о том же, хотел создать что-то подобное в городе, например, по ремонту автотехники или по продаже запчастей. Но моя Елена восстала. Она хочет видеть меня живым, рядом, а не на кладбище.
Николай Фомич засмеялся: - Да, в городе у вас сейчас круто, все стараются набить карманы правдами и неправдами, особенно зверствует рэкет и организованная преступность, но до нас они не докатились, зная, что мы бедные и с нас взятки гладки.
- Не скажи, Николай Фомич, - заметил Евгений Васильевич, - а те же коровы?
- Так их разделывать надо, а этому их никто не обучал.
Николай Фомич засмеялся, сказал: - До нас он докатится не скоро. Я думаю взяться за это хозяйство, - он прищурился, сказал: - Начать-то я начну, но мне будут нужны надёжные помощники. Я подумал, а не ввести ли тебя в состав учредителей. Меня поджимают годы, тебе ещё двадцать лет пахать до пенсии, может когда-то ты уйдёшь с завода ради более благородного дела – поднятия сельского хозяйства.
- Это так неожиданно, - только и сказал Евгений Васильевич, на что Николай Фомич ответил: - Помню твою настойчивость, хозяйскую жилку, думаю ты впишешься в эту структуру.
- Мне надо подумать, - растерянно произнёс Евгений Васильевич.
- Ну да, скажешь ещё: «посоветоваться с женой».
- И с ней тоже. Но, - он на секунду задумался, затем сказал: - Если на первых порах от меня ничего не потребуется, особенно в личном плане, то вводи. Потом, когда ты организуешь своё фермерство, я должен буду чаще приезжать туда, входить в курс дел. От деревни я оторвался в четырнадцать лет, так что с тех пор много воды утекло.
Николай Фомич как-то радостно произнёс: - Хорошо, что ты приехал сегодня. Я ждал тебя, надеялся, что ты поймёшь меня и со временем станешь не просто моим помощником, но и продолжателем.
Они скрепили союз крепким пожатием рук и распрощались.
8.
В Тольятти Алик не терял времени зря. Кроме многих факторов, способствовавших его адаптации, немаловажное значение имела Света, к которой он сохранил трогательные чувства и, что его самого удивило, даже время, в течение которого они не встречались и не поддерживали никаких отношений, не выветрило их. Похоже было на то, что они сильнее, чем он думал. С улыбкой он подумал, что даже обильная утренняя роса, пригретая лучами раннего солнца, испарялась и выветривалась, не оставляя никаких следов, а вот чувства его к Свете, и её, к нему, сохранились неповреждёнными. Встретив Свету, он только сейчас понял, насколько привязан к ней и что она дорога ему, как прежде. Он окончательно понял, что она то, что ему нужно, что он страстно искал и желал все эти годы. Конечно он не терял время зря, увлекался многими молодыми и привлекательными особами, но как только происходило завоевание, интерес к ним пропадал. И яркое, светлое, привлекательное уступало место обычному, человеческому, во многом разочаровывавшему, а порой и отталкивавшему. И только Света, словно луч надежды, постоянно манила к себе неизвестно чем и зачем. И даже её дочь Настя, не бралась им в расчёт, она не стояла между ними. Он воспринимал и её как что-то своё, очень близкое. Да и Настя тянулась к нему словно он был её родным отцом.
Так, давняя интрижка, мимолётная встреча со Светой, рассчитанная на такую же мимолётную любовь, приковала его к ней какими-то незримыми цепями, причём приковала прочно, можно сказать навсегда. оглядываясь по сторонам, он не видел больше никого, кто мог бы заменить её, а если серьёзно, он никого и не искал. Он просто забыл о существовании других особей женского рода и происходило это где-то глубоко, на уровне подсознания, которое человек просто не контролирует, потому что оно возникло, как, впрочем и у всех людей, помимо его воли и сознания.
Обеспечив себе надёжный тыл, он смог заняться своими коммерческими делами, ибо ничто другое в жизни его не интересовало. Родившись в Азербайджане и проведя первые четырнадцать лет в родительском доме, он понял главное: весь мир держится на торговле. Люди неравнодушны к богатству и богачам. Порой деньги, их культ, заслоняли все другие человеческие качества. За деньгами где-то прятались такие понятия как добродетель, порядочность и честность. Появлялись и упрочнялись практичность, оборотистость и приходящая со временем мудрость.
Алик хотел стать мудрым, не дожидаясь неизбежной старости, благодаря богатству и приходящему жизненному опыту. Его прежняя жизнь в Грузии, в Сухуми, а потом и в Сочи, многому научила его, но не отбила желания к торговле. Более того, в Сочи он, наконец, понял, что торговля то главное, что он может успешно оседлать в жизни.
Давно поняв, что начатая Горбачёвым перестройка окончилась провалом, он внимательно следил за происходящими событиями, предчувствуя и ожидая развития их по другому сценарию, чем видят их там, наверху, в Москве, во всесильном ЦК КПСС, именуемом штабом партии. Он с усмешкой проходил мимо лозунгов, развешанных повсеместно в многолюдных местах: «Партия – ум, честь и совесть нашей эпохи». Смех вызывал и другой лозунг: «Партия наш рулевой». Может эти лозунги когда-то и соответствовали времени, но то время безвозвратно ушло в лету, партия этот момент пропустила мимо себя, не заметив, и теперь живёт иллюзиями, обманывая себя и людей. Живёт, выдавая желаемое за действительное.
События августа 1991 года всколыхнули страну и он окончательно понял, что возврата к прошлому нет и не будет и каждый прожитый им день будет приближать его к рынку, к тем отношениям, в которых прошло его детство и воспитание. На востоке вся жизнь держалась и держится на торговле, а лозунг «Не обманешь – не проживёшь», хотя нигде и не афишируется, но впивается в каждого словно кровожадный клещ, вместе с молоком матери.
Он понял главное, в Тольятти наступил момент приобретения собственности и капиталов, но начнётся он не с таких бедняков как он, а с людей близких к лакомому куску в городе, каким стал АвтоВаз.
Понимая, что среди руководства завода он, бывший, но не состоявшийся слесарь-дефектчик сборки автомобилей нужных связей найти не сможет, он решил начать с того, чем занимался в последние годы в Сочи, со скупки повреждённых, а то и просто битых автомобилей, их восстановления, облагораживая навешиванием в общем-то ненужными бутафорскими деталями, менявшими облик автомобилей и делавшими их престижными. И, удивительно, дело его заладилось и о фирме «Моторинг Лада» заговорили в городе, а от приезжих из других городов за покупкой авто в Тольятти не было отбоя. Престиж фирмы поднимался сам собой, этому способствовало ещё и то, что она расположилась за объездной дорогой напротив пустыря, занятого вагончиками, контейнерами и ещё черт знает чем, торговавшими запчастями для машин. Но для осуществления его давней мечты, реализации новых автомобилей, нужны были связи и большие деньги и те, зелёновские, как он сам их называл, ребята Марат и Олег пока, как он им внушил, продолжали заниматься рэкетом на мини рынках, возникшими как-то стихийно, во всех кварталах Нового города. Люди даже здесь, в Тольятти, совершенно не знакомые с восточными традициями, пустились во все тяжкие ради тех самых рублей, без которых прожить сейчас, когда отпустили цены на всё, было просто невозможно.
Он понимал, что ребята занимаются этим нехорошим делом так же нагло, как и другие рэкетиры города, в духе воровских традиций, но он убеждал их, что это занятие для них временное и они свернут его как только фирма «Моторинг Лада» прочно встанет на ноги.
Надо отдать должное оборотистости Алика. Территория, которую он облюбовал для фирмы, была перспективной. Здесь когда-то, в советское время, был какой-то контрольно-пропускной пункт, от которого остались неповреждёнными остова двух небольших домиков. К ним в своё время была проброшена линия с проводами, по которым проводился электрический ток. Провода оборвало время, а вот железобетонные столбы сохранились. И Алику не стоило больших трудов и денег огородить площадку, возвести времянку для восстановления автомобилей и оживить те два заброшенных домика, ставших конторой. Участок, огороженный забором, присыпали мелким щебнем, хорошо поддавшимся утюжке катками и фирма получила всё, что нужно для её существования. Как-то сам собой подобрался небольшой штат, состоявший из сторожей, охранников, расчётчика-кассира и главного бухгалтера. Телохранителями были проверенные в прежнее время подельники Иван и Темир. Когда Алик спасался бегством, Иван и Темир, его подельники, были отпущены милицией за бездоказательностью состава преступления. Всё, что делалось им тогда на Вазе, знал только один он, остальные – каждый по своему закутку, не более. Он смеялся, говоря, что каждая свинья имеет только одно корыто, но это было именно так. Разобщённость подельников и спасла их в дальнейшем, когда милиция ухватилась за них. Да и его самого тоже.
За прошедшие с тех времён годы многие люди разъехались кто-то стал заниматься легальным бизнесом, а вот они, Темир и Иван, почему-то ждали его. И сейчас, поняв, что их шеф настроен на легальный бизнес, несказанно обрадовались и продолжили службу с собачьей преданностью и верностью.
Он понимал их, в конце концов каждому человеку, даже завзятому вору, хоть на минуту хотелось стать, а если и не стать, то показаться самим себе честными людьми. Их надежды Алик подтвердил первой же встречей единомышленников, как-то собранных им на озере за Ташлой. Они расслабились, сняли мешавшее им напряжение, запах шашлыка и сам шашлык здорово объединяет. Выждав, когда ребята присмирели, погасив эмоции, вызванные дорогой и прекрасным видом окружающей их природы, сказал главное: - Не буду вводить вас в курс всех моих дел, но заранее ставлю вас в известность, что окончательная моя цель – войти в легальный бизнес, причём не просто войти, а завоевать лидирующие позиции в городе. Именно тогда, имея капитал, мы сможем раздвинуть наш бизнес, перейти от продажи автомобилей к выпуску другой, необходимой городу, продукции. Тогда каждый из вас станет директором тех небольших предприятий, которые я организую или приобрету. В этом я абсолютно уверен, так что вы, по большому счёту, должны быть заинтересованы в моём здравии.
Он закончил речь под восторженные крики: - За здоровье нашего шефа, Алика, за процветание нашего бизнеса!
Но даже на озере, расслабляясь, Алик продолжал думать об автозаводе, об организации поставок автомобилей в его фирму для дальнейшей реализации. Этот вопрос не покидал его нигде. Он видел, как в городе появляются, словно грибы после дождя, различные фирмы, разворачивающие торговлю сошедших с конвейера автомобилей, скрупулёзно изучал возможные варианты знакомства с кем-либо из высоких персон автозавода, ставших учредителями новоявленных фирм и терзался, что ему пока не удалось сделать главное, ради чего он приехал в Тольятти.
Неожиданно, в понедельник, ближе к обеду, в кабинет вошли Олег и Марат. Поборов волнение, но всё ещё бледные, они стояли молча, не решаясь говорить о том, что они только что пережили.
- Случилось что-то серьёзное?
- Не случилось, стряслось, - произнёс Марат.
- Рассказывайте.
- А что рассказывать, - сказал Олег, - одними разговорами не обошлось. Пришлось с другими рэкетирами помериться силой. Когда надавали друг другу тумаков, несколько поостыли, они, в ответ на наше предложение забыть дорогу на этот мини-рынок, спросили: - Вы чьи?
- Мы ответили. Они представились: - А мы султановские.
- Ваше имя на них не произвело впечатления. Они ответили, что обо всём доложат своему шефу.
- А дальше? – допытывался Алик. Когда-то он близко знал Султана, крышевавшего крытый рынок в Автозаводском районе, но Султанов, как и Аликов может быть много.
Ребята ничего не сказали больше. Алик улыбнулся, представив себе возможную встречу с Султаном, если, конечно, это тот Султан, который когда-то, в советское время, брал на реализацию запчасти, добытые им на ВАЗе. Если это тот Султан, - размышлял он, - то мне просто помогает всесильный Аллах.
- И чего вы испугались? – спросил он, успокаивая ребят своим безмятежным видом.
- Они сказали, завтра придём с самим Султаном.
- Значит стрелка?
- Похоже.
- Успокойтесь, мы подъедем на двух машинах, возьмём ещё Ивана и Темира. А стрелки в многолюдном месте, бояться не надо. Я надеюсь, что всё обойдётся.
Ребята успокоились, ушли в свою сторону, на них лежала ответственность по охране территории, по выпуску купленных автомобилей. Алик помнил встречу с этими ребятами в Зелёновке и знал, что они никому ничего не уступят без боя.
На следующий день, а он, к счастью выдался дождливым, и от того, каким-то хмурым, они подъехали к мини-рынку и Марат и Олег пошли по своим точкам. У первого же «Тонара» их поджидали четверо точно таких же, накачанных силой и наглостью и один из них, отделившись, сказал: - Вчера мы вас предупреждали!
- Ну и что? – ответил Марат с вызовом, сегодня мы приехали с Аликом.
- И что из этого? – недоумевал рэкетир.
- Он хочет видеть Султана.
- Хорошо. Пусть подойдёт.
Марат подал знак рукой и Алик вышел из машины. К удивлению всех, незнакомец, только что наседавший на ребят, увидев Алика, расплылся в улыбке, а когда тот подошёл, бросился в объятия.
- Не ожидал встретить тебя снова. Ты возник из мёртвых!
- Значит буду жить долго, - парировал Алик и предложил пройти в машину.
После такой встречи шефов, качки подавали руки друг другу. Беглое знакомство, ни к чему не обязывающее в дальнейшем, было знаком примирения, не более того.
К удивлению Алика Султан сразу сказал, что ему доложили о фирме «Моторинг Лада», но он, узнав, кто ею руководит, оставил её в покое.
- Я почему-то был уверен, что Алик Асанов, тот, которого я знал ранее, правда с другой фамилией.
- Фамилию пришлось сменить, сам знаешь почему.
Обговорив многие вопросы, Алик попросил оставить на полгода за ним этот рынок. – Дальше он мне не пригодится.
- Хорошо, - согласился Султан и спросил: - ты сделал свой бизнес на восстановлении битых и подержанных автомобилей, а что будет дальше, ведь в условиях, когда в городе возникают фирмы по продаже новеньких Жигулей и Лад, твоему бизнесу придёт конец.
- Я думал и об этом, - признался Алик, - будет какое-то время для размышления, но потом у автомобилей появится необходимость как-то выделиться и они станут отдавать нам свои новые авто на доработку, мы будем навешивать на них ненужные, но изменяющие вид, детали, делая автомобили престижными.
- Так называемый тюнинг?
- Собственно мы им уже сейчас занимаемся, но мне этого кажется мало.
- Хочешь вернуться к старому?
- Нет, тянуть с завода детали меня больше не тянет. Хочу торговать их продукцией, а если получится в дальнейшем, перейти на продажу иномарок. Но для этого нужны связи и деньги. Для начала деньги есть, но надо ещё больше.
- Если не хватит, я смогу помочь, - спокойно сказал Султан, - меня почему-то не тянет хлопотная работа подобная твоей, но, как другу, помочь всегда смогу.
- Под большие проценты?
- Да нет, без процента и без счётчика, как соплеменнику и другу.
- Так могут делать только евреи.
- У них взаимопомощь в крови. Сейчас они особенно активны. Пользуясь неразберихой, они раскупают обесценившуюся недвижимость, и вскоре станут властелинами миллионов в нищей стране. Они знают, Россия всё равно встанет с колен и их приобретения принесут баснословные дивиденды. Если хочешь, я им завидую, они помогают друг другу, а мы ущемляем друг друга, порой хватаемся за крайнее – берём в руки пистолеты. Но, к сожалению, я ничего, кроме отъёма денег, не умею делать. Но я попытаюсь помочь тебе в благородном деле. У меня есть кое-какие зацепки в ВАЗе, я помогу тебе закупить партию новых авто, но предупреждаю, за большие деньги. Без денег, на реализацию чужим они не дают.
Султан как-то странно, почти снисходительно посмотрел на Алика, сказал как бы между прочим: - За то, что ты будешь получать автомобили, кого-то из генералов дирекции придётся включить в учредители фирмы. Сами по себе автомобили не потекут, а тому, кто будет помогать, нужны будут большие деньги. Без этого нельзя ни тебе, ни им. Ты думаешь коттеджи в городе и в соседних деревнях растут сами по себе? На чью-то, пусть даже приличную, зарплату? Ошибаешься. Аппетиты у них большие. Совесть потеряна с потерей Советской власти. И ещё, приглядись, на чём они ездят. Не на работе, там им подают Лады, а после работы, дома. Исключительно на импортных внедорожниках и престижных легковых, почище твоей Вольво. Ты готов к этому?
- А куда деваться? – спокойно ответил Алик, - с волками жить, по-волчьи выть.
Они трогательно простились. Султан сдержал слово и уже через месяц на щебёночной площадке Моторинг Лады появились автовозы с новенькими, сверкавшими всеми радугами красок Жигулями и Ладами.
Алик сиял от восторга. Ещё бы. Начало положено. Алик прикинул, полученные автомобили следует придержать на некоторое время, цены растут каждый день, и деньги, вложенные в закупку первой партии оправдаются с лихвой. А дальше будет ещё лучше. Ему будут доверять и поставлять автомобили без предоплаты по фиксированной цене, а это уже устойчивый бизнес. Таким образом процесс будет непрерывным, а безудержный рост цен на автомобили даст возможность не только скопить нужный капитал, но и если повезёт, прикупить какую-либо недвижимость, какой-либо лежащий на боку завод, вдохнуть в него жизнь, дав возможность людям почувствовать себя нужными обществу и городу. Ну и, конечно, если позволит капитал, заняться благотворительностью на пользу и на виду всего города. Надо же, в конце концов, когда-то возвращать наворованное у государства народу. И, возвращая, становиться выше, поднимаясь по ступенькам, ведущим к земной славе, а не только к этим липким, и, по существу, гадким, деньгам.
9.
- С тобой что-то происходит, - сказал Виктор, проведя ладонью по щеке Ларисы.
- Разве это заметно? – встревожено спросила она и поинтересовалась: - Как ты это узрел?
- Ты стала какой-то замкнутой, отрешенной от мира сего и немножко раздражительной.
Она обвела его шею своими по-прежнему гибкими, как лиана, руками, сказала смеясь: - Наверное от сильной любви к тебе, Венедов!
- От любви не замыкаются в себе, от любви раскрепощаются, становятся весёлыми.
- Ты меня в чём-то подозреваешь? – уже серьёзно спросила она, - ты сомневаешься в моей привязанности к тебе?
- Разве я требую признания?
- Да нет, - согласилась она, потупив взор. Лицо её при этом излучало довольную улыбку.
- Если бы у нас не было Оленьки и Олежка, возможно и сомневался бы. А подозревать тебя в другом могу.
- В чём, например? – насторожилась она и пытливо посмотрела в глаза мужа.
- В том, например, что в твоей голове постоянно витают какие-то мысли, неизвестные мне, от чего я чувствую некий дискомфорт.
Услышав эти слова, Лариса задумалась. Действительно, она уже поняла и осознала, что сейчас, в такой бешеный круговорот истории, она не в состоянии писать ни о чём хорошем, потому что видит постоянно одни негативы, а писать о негативах, причём постоянно, постылое и никому не нужное занятие. Она не говорила об этом Виктору зная, что он примет слишком близко к сердцу её переживания, а это может отрицательно сказаться на его работе, которую, между прочим, она считала главной. Да, собственно, одна ли она? Что ещё может быть главнее окончательной продукции автозавода – автомобилей? Он является венцом работы всех производств завода, потому что это его окончательная продукция, предназначенная массовому потребителю. Она гордилась, что именно её Венедов возглавляет самый крупный цех автозавода, а, возможно, и самый крупный цех в мире! Она гордилась какой-то тихой гордостью, спрятанной где-то внутри, в самом подсознании, хотя внешне никогда не говорила, вообще не показывала своего родства с одним из главных сборщиков автомобилей. И даже статьи подписывала своей девичьей фамилией или псевдонимами. Так что, читая её творения в газете, никто из заводских работников не знал, что Цветкова, Огурцова. Малинина и Венедова по жизни, одно лицо. И даже сейчас, когда Виктор ушёл с главного конвейера в коммерческую службу, не поколебало её уверенности в особом предназначении её мужа на автозаводе.
- Мне очень тяжело, Виктор, - призналась она, - я вижу, как живёт страна. Как скачут цены, как обирают, просто грабят простой народ, как мафия накрыла завод, и как без боя сдались ей не только руководители завода, но и города, не говоря уже о тех, кто обязан охранять всех нас.
- Мы уже пережили самое тяжёлое. Помнишь, раньше при запуске кузовов с накопителя, на них наклеивались бирки, указывавшие номер комплектации. Когда мафия накрыла завод, её представители наклеивали другие бирки с названием подконтрольных им фирм. Мне было неприятно это, но я ничего не мог сделать. Видел это не только я, но и рабочие, собиравшие автомобили. Я представляю, что думали они о руководителях завода. К счастью это окончилось благодаря тому, что в одно утро все проходные завода оцепил десант милиции, присланный из других городов и сразу всё стало на свои места. Завод заработал как и ранее, а все руководители вздохнули спокойно. Теперь моим последователям станет психологически легче работать.
Это была одна из тёмных сторон, её боялись стронуть с места без твёрдого желания верхов, но, слава Богу, стронули, мафия притихла, понимая, что есть пределы её деятельности. Ведь во всех странах, где зарождалась и крепла мафия, она пыталась поднять голову над обществом, но её везде загоняли в тень, не уничтожая. Потому что уничтожить мафию невозможно. Потому и родился не на пустом месте лозунг: «Мафия бессмертна».
- Но я не об этом сейчас, Виктор. У нас появилось что-то, что ещё не нашло своего определения, но что меня задело за живое.
- Что ты имеешь в виду?
- Понимаешь, Витя, журналист, по существу, по своей природе, исследователь. И то, что сейчас вижу я, приводит меня в ужас. Ты обратил внимание, что некий Березовский, никому не известный, и никак и нигде не проявивший себя, вместе с нашим Каданниковым в мае прошлого года образовали Лого Ваз. Каданников не понимает, во что вступил. Судя по фамилии, этот Березовский еврей, а значит – ростовщик. Куда и к чему приведёт этот альянс автозавод, неизвестно никому. Но и это ещё не всё. Самое страшное, что мне удалось узнать от таких же как и я «въедливых» журналюг, то что многие руководители нашего гиганта, вовремя почувствовали пьянящий запах денег, стали учредителями подконтрольных им фирм, понятно зачем, чтобы, став акционерами, получать с них дивиденды. В этом замешаны все замы генерального, кроме разве что Николаева, он самый убеждённый ученик и последователь Виктора Николаевича Полякова, потому пока и остерегается. Страшное во всём этом то, что не приложив рук к созданию и работе фирм, пользуясь только тем, что они могут направлять в них продукцию завода на реализацию, руководители-учредители получают бесконтрольные дивиденды. Но ведь это же мздоимство, Витя.
- Они поступают так, потому что у нас такое резиновое законодательство. Возможно всё, что не запрещено. Вот они и действуют так по этой причине.
- Но это скользкий путь. Он может погубить и их, и завод. Не сейчас, не сразу, а со временем. Возможно так и произойдёт.
- Они об этом не думают.
- У них что, поехала «крыша»?
- Нет, свою «крышу» они контролируют, более того, гордятся тем, что могут, не понимая главного. Раньше рабочих, да и нас, руководителей, грабило только государство, а сейчас грабят свои же руководители. Но, думаю, когда-то разберутся и управу найдут и на них. Лично я хочу жить спокойно.
- Я всё это понимаю, Витя, но молчу, не травлю душу, потому что бессильна не только повлиять на эти беспределы, но даже сообщать об этом людям. И, обобщив всё это, я ищу выход, не для всех, а для себя, любимой.
- И в чём ты его видишь?
Вместо ответа Лариса прошлась по комнате, о чём-то долго и напряжённо думала, затем, повернувшись, сказала: - Помнишь, в прошлом году, я встретилась в Москве с Ксенией Володиной, моей подругой по университету?
- Да, ты рассказывала. Удивлялась, что та запрятала себя в тайгу, отошла от дел мирских и не жалеет об этом. Один раз в год она появляется в Москве, у родителей, чтобы хлебнуть глоток этой самой цивилизации и снова спрятаться в своём медвежьем углу.
- Вот и хорошо, что ты помнишь, - как-то спокойно и удовлетворённо подтвердила Лариса понизив голос, - а теперь давай вместе поразмышляем. Я понимаю, что тот беспредел, что творится в стране, когда-либо закончится. Россия всегда с достоинством выходила из всех передряг и мы снова заживём нормальной жизнью.
- Но к нам, сейчас, какое имеет отношение?
- А вот об этом я и хочу поговорить с тобой. Дело в том, что тогда, на встрече, Ксюша пригласила меня к себе, в Сибирь, отдохнуть немного от этой суматошной жизни. Она показалась ей слишком хлопотной, беспокойной и нудной. Она предложила поработать у них некоторое время в качестве лаборанта. Тогда я не согласилась, думала, что начавшийся беспредел скоро окончится и мы снова заживём жизнью, где есть место мечтам, фантазии, развлечениям и работе. Но я ошиблась. В прошлом году беспредел был ещё ребёнком, а вот после известного всем путча ребёнок быстро повзрослел, набрался сил и нахальства, и сейчас продолжается вспучившись, словно хорошее сдобное тесто, в которые добавили турецких дрожжей. Я понимаю, ты возразишь мне, плюнь на всё, закрой глаза, живи и жди перемен к лучшему. Я так и сделала. И вот результат. Я стою у разбитого корыта и даже ты заметил перемену во мне.
- Эта перемена сейчас у всех, даже наши дети, школьники, уловили этот негатив.
- На меня это наблюдение действует угнетающе. Ну что я скажу детям: у нас полное бессилие властей, не умеющих наводить порядок, не способных обуздать разжиревшую, цветущую мафию, не способных защитить нас от всеобщего беспредела. А ведь у каждого из нас есть работа, где всё это чувствуется ещё рельефнее, чем дома.
- Но твои статьи в газете и сейчас пользуются неизменным успехом. Их читают, ждут, помнят и неважно, что ты публикуешься под разными псевдонимами, это не растворяет тебя в них, наоборот, высвечивает их. Люди, не зная твоих уловок, думают, что действительно в редакции работают три сотрудника – Огурцова, Малинина и Цветкова.
Она выслушала мужа с каким-то задумчивым вниманием, но вместо удовлетворения, которое должна была высказать, сообщила: - Понимаешь, Виктор, я подошла к какому-то психологическому пределу и чувствую, что в теперешней обстановке в редакции нет места не только моим статьям, но и мне.
- Ты это серьёзно? – встревожился Виктор, - или я ослышался?
- Не принимай близко к сердцу мои слова, Витя. Я не схожу с ума. У меня достаточно сил и воли, чтобы пережить всё, что происходит, помочь и тебе удержаться в равновесии.
- Мне помощи не нужно, - возразил Виктор, - я сбросил с себя ответственность за работу конвейера, сейчас круг моих забот сузился, он ограничивается только личной ответственностью и ответственностью за действия только нескольких человек моего отдела. Я понимаю людей, стараюсь сделать их жизнь хоть чуточку менее напряжённой и комфортной.
- Я горжусь тобой, - сказала Лариса и нежно прижалась к мужу. – Я горжусь тобой, - повторила она, - эта гордость не от тщеславия, не от зазнайства. Она во мне внутри. Она поддерживает моё равновесие, но, к сожалению, не может питать вдохновения, так необходимое журналисту.
- Почему ты решила, что выдохлась, исписалась? Я о таком даже и подумать не мог, наблюдая за тобой и твоей работой.
- Работаю я действительно много, ты прав, - согласилась Лариса, - но вот Борис Михайлович углядел другое и откровенно сказал мне, раскрыв свои наблюдения и сделанные выводы.
- Что именно?
- А то, что он не видит больше, и, причём, уже давно, моих проблемных статей, очерков, зарисовок, ему звонят из цехов и задают тот же вопрос.
- И что ты ответила? – Виктор смотрел на жену с надеждой.
- Ничего утешительного. Я отговорилась, прикрывшись тем, что полностью ушла в обработку информации, поступающей от собкоров. И он, кажется, остался, если не удовлетворённым, то разоружённым. Я действительно больше обрабатываю информации, но это ни в коей мере не оправдывает меня. На какое-то время я обезоружила Бориса Михайловича, но вскоре он поймёт, что я навела тень на плетень и наш разговор с ним может повториться. И тогда мне ничего не останется, как написать заявление об уходе.
- И что в этом плохого? – неожиданно спросил Виктор и она уловила в его вопросе не очень скрытую радость.
- Для тебя может даже хорошо. Утроюсь в какую-либо структуру ВАЗа каким-либо клерком, буду во время уходить на работу и возвращаться домой, круг моего общения и интересов сузится до корпоративных проблем, я стану такой же как все. Научусь следить за тем, чтобы на автогигант во время поступали все эти винтики, гаечки, заклёпки, стремясь не допустить остановки завода из-за какой-либо мелочи и буду чувствовать себя на высоте положения. Нет, нет, это тоже работа, но она механическая, притупляет сознание, исключая широту взгляда, а уж романтикой здесь и не пахнет.
- Для меня ты остаёшься прежней, Ларисой, которую я по-прежнему люблю. Пожалуй даже сильнее, чем прежде, потому что ты подарила мне ещё одну цель в жизни – заботу о наших детях.
- Вот о них-то я сейчас и думаю больше всего, - призналась Лариса, - меня успокаивает то, что им комфортно и здесь, и у твоей мамы, в Морквашах, на природе, и у меня возникла идея, которая не даёт мне покоя все эти дни.
- Выкладывай, что носишь в себе, словно какую-то драгоценность?
- Потому и ношу, что не драгоценность. Драгоценность давно бы спрятала, боясь потерять. А так ничего не страшно, не потеряется.
- И всё-таки? – допытывался Виктор, уже начавший догадываться. – Ты хочешь уехать к Ксюше, отсидеться в тайге?
- Да, Виктор, ты угадал. Это был бы выход в данной ситуации. Дети какое-то время поживут у мамы, она без ума от них. Олежка уже большой, самостоятельный. С ним у тебя не будет проблем, а Оленька к весне ещё подрастёт, а к школе ещё вытянется на свежем воздухе, на природе дети растут быстрее и становятся не просто взрослее, но и сообразительнее. Я за детей буду спокойна. К тому же там две бабушки, одна мудрее другой. Они научат её тому, что мы и сами порой не знаем или просто растеряли в жизненной суете, если и знали. Ты как-либо здесь проживёшь без меня. А если я к осени не вернусь, проживёшь один. Если надо, тебе твоя сестрёнка поможет. За время моего отсутствия всё может измениться и на заводе, и в стране. И я, изголодавшись по творчеству, обретя душевную свободу, включусь в работу.
Виктор задумался, ушёл в себя и Лариса старалась не нарушать ход его мыслей. Она прекрасно знала, что муж, обмозговав ситуацию, найдёт единственно правильное решение.
- Я понимаю тебя, Лариса, - наконец сказал Виктор. Он легко поднял её на руки, перенёс на диван, сел рядом.
- Я понимаю тебя, Лара, - снова повторил он, - но мне кажется ты должна ещё раз всё хорошо взвесить и принять правильное, с твоей точки зрения, решение. Сдаётся мне, что то, что началось при Горбачёве, названное перестройкой, всё ещё продолжается и сейчас не смотря на то, что он оставил свой пост. Только тогда тормоза отпускались медленно, словно водитель чего-то боялся, оберегая себя. Сейчас водитель сменился и страна пошла катиться шибче. По-моему Ельцин настолько же бесстрашен, как и безрассуден. Он в одночасье ликвидировал все планировочные и снабженческие структуры, бросил предприятия на произвол судьбы. Так поступают с теми, кого быстро хотят научить плавать, давая почувствовать и осознать всю степень ответственности за свою жизнь. Но даже в таких случаях утопающего подтягивают к берегу за верёвку, заблаговременно перевившую тело под мышками. Спьяну Ельцин забыл о страховке и бросил в омут всю державу. Он сделал это с присущим ему нахальством и жестокостью. Но мы всё равно выплывем и выживем. Только для этого потребуется определённое время, боюсь, что года для этого не хватит.
- Спасибо, Витя, - сказала она, обнимая мужа и прижимаясь к нему. – Я знала, что ты поймёшь и поддержишь меня. Потому… потому что я люблю тебя больше жизни.
Она растрогалась, слёзы показались на ресницах её повеселевших глаз и он пальчиками своих рук пытался снять эту драгоценную влагу.
- Успокойся, Лара, всё будет у нас хорошо, вот увидишь, - говорил он, понимая её состояние. – Детям мы скажем, у тебя длительная командировка, они не только должны понять, но и поддержать тебя. Они будут знать, что ты далеко в тайге и не просто помнишь, но и беспокоишься за них.
Разговаривая, они ещё не знали, что уже завтра Борис Михайлович снова оставит Ларису в своём кабинете для серьёзного разговора о её творчестве и она, оценив ситуацию, скажет: - Борис Михайлович, у меня к вам две просьбы: позвольте мне доработать до мая. После майских праздников я напишу заявление об уходе. И вторая – через год, может чуть больше, когда я вернусь из тайги, согласитесь ли вы снова принять меня в свой штат или мне заранее, уже сейчас, думать о трудоустройстве, после возвращения?
- Вы что, Лариса Георгиевна, уже решились на отъезд?
- Разве можно пропустить разговоры с вами мимо ушей!
- Я и не думал, что наши беседы так глубоко заденут вас, и вы решитесь расстаться с заводом.
- Знаете, Борис Михайлович, жизнь так устроена, что всё, что происходит с людьми оседает в их памяти. Другое дело, все ли делают потом из них выводы. Я сделала. Думаю для вашей и моей пользы. Я слишком долго работаю в редакции, и с вами тоже, и мне просто надо отдохнуть.
- Хорошо, - сказал Борис Михайлович, углубляясь в чтение лежавших на столе статей в следующий номер, - но вы должны помнить и другое: - Я не гоню вас.
- Спасибо и на этом, Борис Михайлович.
10.
О том, что он стал учредителем фермы «Бурёнка» Евгений Васильевич не сказал никому, даже жене. Он не хотел портить настроение, а возможно и жизнь Лене, заботливой и трудолюбивой, надёжной во всех отношениях, сумевшей организовать дома хороший тыл для него, позволявший ежедневно отдаваться так необходимой заводу работе – сборке автомобилей. Но даже на конвейере, где было всегда невпроворот дел, он часто вспоминал дом, мысленно беседовал с женой и прелестными дочурками – Еленой и Евгенией. И если у него выпадало свободное время, он старался всей семьёй съездить на дачу, на роскошный берег Волги-матушки. Здесь дети особенно раскрепощались, сливаясь с окружающей природой, а главной их заботой было барахтание в воде. Они любили бывать здесь, сами, без его помощи научились плавать, правда не профессионально, а так, по-ребячьи, или, как они сами говорили, по-лягушачьи. Но поездка на природу радовала саму Елену. Она здесь, впрочем как и он сам, отходила от заводских дел, снимала напряжение, забывалась, погружаясь в другой мир, существующий как бы отдельно от их дома, от городской квартиры, от завода. Уже отъехав с десяток километров от города, она видела другой окружающий их мир. Её радовало даже само шоссе, обсаженное деревьями, скрывавшими своими пышными кронами приволье полей, упиравшихся где-то далеко, в перспективе, в горизонт. За ним, в стороне, пряталась загадочная, полусонная в своей дрёме, роскошная и довольно многолюдная деревня – Хрящевка. Подъехав к перелеску, встретившемуся на пути, он останавливал машину, съехав чуть в сторону. Дети выпорхнули наружу, любуясь окружающей молодой зеленью, а Елена, его милая Елена, садилась на краешек порога двери и вслушивалась во все звуки, доносившиеся до них. Особенно радовала её перекличка птиц, их пение. Услышав трели соловья, она сказала: - Так бы сидела на месте всю жизнь, слушая эти звуки. По-моему, на свете нет ничего чудесней их пения. Такие крошечные существа, порой даже не заметные вовсе, сидящие в гуще листьев окружавших их кустов, они очаровывают слушателей, притягивая к себе. Поневоле восхитишься создателем, вдохнувшим жизнь во всё окружающее нас.
- Мне тоже нравится их пение, - вмешивался Евгений Васильевич, - но я больше люблю животных, особенно лошадей. В них столько пластики. По-моему, нет ничего лучше, вернее, прекраснее бегущей лошади. Столько в её движении чарующей гармонии! И как прекрасно сложено её тело, движение передаётся как-то естественно, переливаясь под кожей, напрягая и ослабляя мышцы. Они сокращаются, передавая движение другим, всему телу. Такая безумная гармония!
- Тебе, Женя, нужно уходить с главного конвейера, раз ты так любишь животных.
Он улыбнулся, сказал посерьёзнев, вспомнив свои разговоры с Николаем Фомичом: - Возможно это когда-либо произойдёт.
- Ну ну! – только и сказала Лена, вслушиваясь в соловьиные трели.
То было летом, а сейчас, когда зима уже подходила к своему концу, она вдруг сказала: - С тобой что-то происходит, Евгений?
- С чего ты взяла, - насторожился он.
- Тебе что-то часто стал звонить Николай Фомич, вы с ним что-то обсуждаете, но ты ни о чём не говоришь мне. У вас с ним появилось какое-то общее дело?
- Ладно, Лена, как-либо я удовлетворю твоё любопытство и наблюдательность, а сейчас дай мне возможность порассуждать самому с собой.
Конечно, разговоры с Ершовым всегда интересовали его, у него был свой, устоявшийся мир и свои, тоже устоявшиеся убеждения. Например он как-то заметил мимоходом, при встрече: - Сейчас Ельцин отпустил всю страну в свободное плавание, в дикий рынок. Первыми погибнут колхозы и совхозы, то есть – вся деревня! А ведь известно, что именно на деревне держалась и держится Россия. И мы, если в нас есть хоть капелька патриотизма, должны помочь Родине остаться на плаву. Иначе нас, ослабевших, голыми руками возьмут наши уважаемые соседи, которые даже во сне видят наши просторы. Ради этих просторов, ради расширения жизненного пространства для своих соотечественников, немцев, в 1941 году Гитлер и развязал ту страшную войну.
Потом, вдруг Николай Фомич, сменял тему разговора, задумывался, но после паузы продолжал: - Село валится, а ваши руководители, похоже сошли с ума. От запаха денег у них поехала крыша. Все они в Новом городе имеют прекрасные квартиры, так нет же. Подай им Подстёпки и Ягодное. Сейчас там сплошные деревянные заборы, огородившие возводимые коттеджи. За ними не просматриваются крестьянские лачуги. Если бы кто-то подсчитал, во что это им обходится, наверное не поверил бы, что это возможно. Но это факт. Этих денег так не достаёт гибнущим хозяйствам, деревне. И заметь, кто их строит – крупные руководители автозавода, бандиты и рядовые сотрудники милиции, пристроившиеся к ним. А ведь все их блага создаются руками безымянных рабочих, собирающих машины и не знающих, куда идут создаваемые ими доходы.
Он как-то глубоко задумался, затем сказал, не скрывая огорчения: - Я втянул тебя в свою идею по созданию фермы, а вот сейчас думаю, может дать тебе отходную пока не поздно. На автозаводе, а там сейчас главные потоки денег, ты можешь сделать карьеру, уйти в бизнес, заняться торговлей теми же машинами и стать одним из счастливых жителей нашей округи в своём гнёздышке-коттедже!
- Нет, Николай Фомич, меня это не влечёт. Да и жену тоже. Мы уже говорили с тобой об этом.
Лицо Николая Фомича как-то сразу изменилось, подобрело, он не смог спрятать и улыбку, скользнувшую по нему, сказал, не скрывая радости: - Знаешь, Евгений Васильевич, я и раньше уважал тебя за мужской характер, самостоятельность и целеустремлённость, но сейчас вижу и другое: ты правильный человек даже в это неправильное время.
- У нас, в цехе, говорят: хочешь жить, умей вертеться. Я и пытаюсь вертеться, но на конвейере, другое пока мне не нужно. Я при деле, востребован и обеспечен. Чего ещё нужно?
- А действительно, чего? – настороженно спросил Николай Фомич и заулыбался, ожидая какой-либо расхожий ответ, вроде хочу помочь становлению Родины.
И он не ошибся, Евгений Васильевич сказал что-то подобное, но в его ответе было столько убеждения, что не верить ему у него не было желания.
- Знаешь, Николай Фомич, я не хочу быть сторонним наблюдателем. То, что я делаю на конвейере, может делать любой человек, если у него есть инженерное образование. А я хочу помочь становлению сельского хозяйства, не могу смотреть со стороны, с какими потугами всё идёт. Одна торговля. Она нужна. Но кто-то должен что-то производить. Вот почему я и согласился быть твоим помощником. Знаю, будет трудно, но я не боюсь трудностей.
Подслушав очередной разговор мужа с Николаем Фомичом, Лена сказала: - Я давно догадалась, что от меня что-то скрываешь, понимала, ты не хочешь расстраивать меня, но сейчас, когда я уже свыклась с возможными мыслями, скажи, что у тебя с ним?
- Признаюсь, Лена, но прошу тебя отнестись ко всему спокойно: - Николай Фомич ввёл меня учредителем в создаваемую им ферму.
- Надеюсь не для портрета?
- Пока от меня ничего не требуется, но когда ферма встанет на ноги, возможно мне придётся идти туда, занявшись обычными делами, какие возникают в том процессе.
- Когда-то, Женя, я запретила тебе заниматься бизнесом, боялась остаться на земле одной с нашими детками. Там была, и пока ещё есть, опасность для всех рисковых людей. Но сейчас положение во многом изменилось. Ты разве не знаешь, что многое, что создавалось здесь на заводе для вашей сборки, переносится за завод в пустующие корпуса обанкротившихся предприятий. Теперь там начали производить детали и узлы. Эти, вновь образовавшиеся производства, возглавили твои же сослуживцы, такие же инженеры. Но они там теперь в другом качестве, стали во главе образовавшихся производств, приобрели статусы ООО, ОАО и ЗАО.
- Я об этом знаю, Лена.
- И почему ты ничего не предпринимаешь, у тебя что, мало связей?
- Я уже выбрал свой путь. И буду им следовать.
- Но ты даже не согласовал его со мной.
- Пока рано об этом. Я работаю на старом месте, не думаю пока уходить с завода.
- Но ведь когда-то это произойдёт?
- Возможно даже скоро.
- И ты только тогда объяснишься со мной?
- Могу и сейчас. Там, в деревне, нет особой опасности, чего ты боялась. Буду жив и здоров, вот только с деньгами будут проблемы, придётся, возможно жить какое-то время только на твою зарплату.
Лена посерьёзнела, обдумывая сказанное мужем, затем, осмыслив, произнесла: - Ты не любишь менять решений. Да и я, признаюсь, давно уверилась в тебе, знаю, что ты можешь достигать поставленных целей. Ты знаешь, я не такой патриот как ты, но если ты решил, то я тебя вынуждена поддержать, хотя я далека от деревенских проблем и если что-то меня там интересует, так только птички, от их пения я без ума. Ну и, конечно, природа, особенно летом. Роскошная зелень, необъяснимая красота всех цветов радуги, и, понятно, голоса всего живущего на земле. Но если ты так вбил в себя идею заняться селом, то у меня просьба, в выходной давай проедем на вашу ферму.
Когда отъехали от дома Лена спросила: - Ты хоть знаешь дорогу?
- Был там один раз. Добираться туда из города просто. Объедем Приморский, далее идёт хорошая дорога на дачи вазовцев, но мы не поедем туда, дорога свернёт к селу Подстёпки, здесь, совсем рядом и расположена ферма. Даже асфальтированное шоссе, отворот от основной дороги, сохранилось. Так что сюда можно приезжать в любое время года, если, конечно, не будет глубоких снегов.
Машина легко преодолела расстояние. Ничто не мешало движению. Снег, накрывавший дорогу всю зиму, подтаял, оголив тёмный асфальт и только по обочинам всё ещё лежал, дожидаясь тёплых лучей солнца.
На воротах висел большого размера амбарный замок, а лёгкая, но длинная цепь несколько раз обвила рамки металлических створок. Оставив машину у самых ворот, они прошли на территорию фермы через небольшую, невзрачную калитку, приютившуюся к старому, видавшему виды с облупленными стенами, сооружению, служившему неизвестно зачем. То ли это была сторожка, то ли пропускной пункт. Пройдя на территорию, Евгений Васильевич направился к кирпичному зданию фермы. Двери здесь были приоткрыты, выходило, что внутри кто-то находился, кроме коров, разумеется. Остановившись, Евгений Васильевич обвёл руками всё вокруг: - Это коровник. Видишь, каждая корова имеет свою ячейку, здесь на загородке, даже имена их написаны.
Он тронул рукой одну из табличек, прикреплённую к стенке алюминиевой проволокой, прочёл: Лысуха. – И что интересно, корова даже не догадывается, что это её имя, хотя и отзывается на него. А когда возвращается с пастбища, проходит именно в отведённую ей ячейку и занимает положенное ей место в стойле.
Лена обвела взглядом коровник. Осмотрела пол, где было не так чисто как хотелось бы, обратила внимание на кучу навоза, не вывезенного из здания, сказала потухшим голосом: - Нет, на твоём конвейере красивее и уютнее. Неужели тебя утроит такая работа?
- Устроит. Я же не скотником устраиваюсь, а руководителем. А почему люди здесь работают? Сама знаешь, здесь нет другой работы, к тому же многие с детства привыкли к живности и их тянет к этим бессловесным, но обаятельным и благодарным существам. К тому же здесь хоть какие-то деньги платят.
- Ну, ну, - только и сказала Лена.
Стоявший в стороне парень, произнёс: - Денег пока никаких. Работают энтузиасты.
Лена оглядела парня любопытным взглядом. В нём было что-то среднее между городским и деревенским, внешне он внушал даже уважение своим спокойствием и какой-то присущей только одному ему, задумчивостью.
- А тебе что здесь надо? – спросил Евгений Васильевич, на что парень ответил совершенно спокойно: - Я здесь сторож, а вот кто вы и что вам здесь нужно, я хотел бы знать.
- Придёт время, узнаешь, - небрежно бросил Евгений Васильевич и продолжил знакомить жену с обитателями: - Обрати внимание на крайнюю стойку. Она большего размера и с ограждением. Там живёт главный хозяин стада, бык-производитель. Обрати внимание на окрас. Он похож на окрас коров, чёрно-пёстрый. Он здесь главный, потому что сохраняет голштинскую породу, не даёт ей смешаться с нашей, средне-русской.
Парень, потерявший интерес к посетителям, отошёл на некоторое расстояние и спокойно ожидал дальнейших действий. Поняв, что пришельцы собираются уходить, сказал: - Может пройдёте на свиноферму, там у нас прибавление, свинья принесла десять поросят. Да и у другой восьмеро, но те уже подросли.
- Сходим? – спросил жену Евгений Васильевич, на что та ответила: - Там небось другие запахи, посильнее этих.
Она глубоко вздохнула, впустив в себя стойкий аромат коровяка, сказала: - Нет, Женя, пойдём на свежий воздух.
Евгений Васильевич подошёл к сторожу, сказал:- Я Бугров.
- Я уже догадался. Мне о вас рассказывал Николай Фомич, а меня зовут Серёжа. Панковы мы.
- Ну вот и хорошо, миролюбиво произнёс Евгений Васильевич, - когда-то познакомимся поближе, а сейчас мне нужно проехать к Николаю Фомичу. Он давно здесь был?
- Вчера. Вообще-то ему некогда здесь бывать, он всё время проводит в районной администрации, оформляя документы и выбивая хоть какие-то деньги.
- Ладно, не буду мешать, - зачем-то сказал Евгений Васильевич, на что Серёжа ответил: - было приятно познакомиться, почаще заезжайте.
- Придёт время, надоем ещё.
Ершов заметил в окно подъехавшую к дому машину, вышел на улицу, сказал: - Может ворота открыть, машину лучше держать во дворе.
- Мы не на долго. Вот, ездили с Леной на ферму. Теперь она имеет представление, что там. Вот и к тебе заехали, хотя и не по пути.
- Увидели коров и сторожа, - Лена улыбнулась чему-то своему. – Между прочим, - продолжила она, - очень даже ничего парень, хоть и деревенский.
- Это Серёжа Панков, - сказал Николай Фомич, - между прочим неплохой парень, афганец, служил снайпером. Живёт в Подстёпках, уезжать из деревни никуда не хочет, привязался к ней. Я думаю, Афганистан научил его любить родину. На ферме действительно красиво и уютно. Тишина, покой, буйство природы во всём. Волга рядом, вид на жигулёвские горы очаровывает. Только в одном месте, где производят цемент, горы изъедены да светлый дым постоянно идёт из заводских труб. Не могли найти другого места для его производства, непродуманно нарушили окружавшую море красоту. Так у нас во всём, обязательно есть мёд и есть к нему ложка дёгтя.
Николай Фомич про себя усмехнулся, сказал: - Да что я вас на улице развлекаю. Проходите в дом. Нынче я один, хозяйка к сыну уехала, что-то прибаливать стал. А при маме и боль как-то успокаивается.
Впустив гостей в дом, сказал, продолжив прерванный разговор: - Ваш город превратился в огромный газовый сборник. Столько в нём автомашин, столько всевозможных, и, по большей части, вредных производств на химических заводах.
- Сейчас дымят меньше, предприятия не работают, особенно в зоне химзавода. Нет денег, платить людям нечем, да и на продукцию химии спрос упал, село разваливается.
- Сейчас стоят, но потом они всё равно заработают и будет не город, а душегубка. Ваши руководители не зря облюбовали место между Приморским и Подстёпками, на широком берегу матушки Волки.
Николай Фомич обратился к Лене: - Будете здесь хозяйкой, Наталья Николаевна если вернётся, то только к вечеру. Проходите в зал, знакомьтесь с обстановкой. Мы с Евгением Васильевичем удалимся на кухню, приготовим чай и что-либо к нему, к тому же мне есть о чём ему рассказать о нашей ферме.
Оставшись одна, Лена села за длинный, накрытый вязаной скатертью стол и, оглядываясь по сторонам, стала изучать убранство комнаты. Всё скромно, чисто, вдоль стен длинный импортный шкаф с книгами, видно в этом доме обожают литературу. Оглядев стены, увешанные рамками с фотографиями, обратила внимание, как бережно хозяева относятся к недавнему прошлому. Вот они оба, молодые, улыбающиеся, счастливые, он и Наталья Николаевна, с надеждой смотрящие в своё будущее. А оно действительно оказалось наполненным счастливыми мгновениями. Колхоз «Память Ильича» постоянно был в числе передовых и, понятно, что к ним часто приезжали гости не откуда-либо, а из самой Москвы. На другой фотографии Николай Фомич, улыбчивый и довольный всем, стоит рядом с замечательной певицей Людмилой Георгиевной Зыкиной в окружении лучших людей села. На следующей он уже в кругу других передовиков, собравшихся у первого секретаря Ставропольского райкома партии Александра Максимовича Морозова, перед поездкой на какую-то областную конференцию. Далее развешаны фотографии близких им людей, ребятишек и взрослых, возможно родителей Николая Фомича и Натальи Николаевны. Не смотря на это Лена почувствовала одиночество в чужой комнате, дома она так просто не сидела, рассматривая стены. Всегда находила себе работу, да и дети не давали продыху, приставали с какими-то, им интересными вопросами, на которые они сами пока не могли найти ответа. Лена встала, подошла к задёрнутой шторе, она прикрывала вход в спальню, а раздвинув её увидела ту же молчаливую прибранность и ухоженность, говорящую ей всё о хозяйке. Но вдруг взгляд её остановился на узорчатой спинке массивной кровати. Что-то забытое тронуло её сердце. «Господи, - сказала она сама себе, - да точно такая же кровать была и у нас с Евгением Васильевичем». Она пыталась понять, почему её продали. Ну да, конечно, поддались рекламе, рисовавшей прелести деревянных, приближавших людей к природе. Но, отдыхая на ней, она постоянно помнила о той, первой, на которой были зачаты их дочери – Лена и Женя. Но это так, подумала она, это могло произойти на любой кровати и в любой обстановке, но что-то её притягивало к той, металлической, и память постоянно держала её в своём плену. Сейчас, разглядывая спинку, она, наконец, поняла, что, да, да, именно эта спинка из какого-то светлого кованого сплава. Она не имела ничего вычернутого. От стойки, отходили две перекладины, одна завершала конструкцию спинки, другая служила для крепежа деталей, идущих от неё к каркасу, тонких прутьев, но тоже не простых, а таких же фигурных, как и сами стойки. К тому же верх стоек украшали наклёпки, изображавшие что-то вроде головок диких зверей, правда утрированных вероятно специально, чтобы не пугали владельцев.
- Любуетесь нашей кроватью? – спросил Николай Фомич, ставя на стол самовар.
- Посмотри, Женя, она здорово напоминает нашу, которую мы по недоразумению сдали в скупку.
- Нам она тоже нравится, - сказал Николай Фомич, - мы думали поддаться моде, хотели купить деревянную, но восстала Наталья Николаевна и я сдался.
- И всё же, Николай Фомич, - сказала обернувшись Лена, - будете продавать, предложите её нам, мы давно ищем именно такую.
- Присаживайтесь к столу, Елена Николаевна, - как-то тихо сказал Николай Фомич, - вряд ли это произойдёт, Наталье она тоже по душе.
За столом пили ароматный чай, заваренный каким-то известным только хозяевам пахучим сбором трав, но Николай Фомич видимо желая приобщить к разговору и Лену, продолжал незаконченный на кухне разговор.
- Так вот, - Елена Николаевна, отпущенные правительством цены сразу съели и без того скудные денежные запасы хозяйств и сейчас, чтобы выжить, хозяйства распродают всё: технику и живность. Вот и наша ферма появилась только благодаря памяти соседа – директора совхоза имени «Степана Разина» Ивана Дмитриевича Горюнова, не пожелавшего пускать под нож остаток стада чёрно-пёстрых голштинских коров, завезённых когда-то молодняком по указанию Александра Максимовича Морозова. Иван Дмитриевич, как и все мы, очень уважал Морозова и, не смотря на то, что тот давно отстранён от власти, помнил и эту породу коров, и Максимыча. Ну а мне, Елена Николаевна, выпала честь идти дальше.
- А как дела здесь, у вас? – спросила Лена.
- На бумаге колхоз есть, но работать некому, потому как платить нечем. Но Россия тем и хороша, что непредсказуема. Здесь тоже появился фермер. Между прочим молодой парень, с инженерным дипломом. Отец его всю жизнь работал на технике – трактористом, комбайнёром, слесарем-ремонтником, вот он с малолетства и приучил к труду своего сына – Ваню. Сейчас Иван Владимирович Сорокин, скупивший за бесценок оставшуюся технику, взял треть земли хозяйства в обработку, организовав агрофирму. Думаю дело у него заладится, да и мне легче будет договариваться с ним по поводу заготовки кормов и аренде пастбищ. Но денег у него тоже нет.
- У него ладно, - согласилась Лена, - а у вас? – Она с хитрецой посмотрела на мужа, ожидая и его реакцию.
- Денег и у нас нет, - сказал Николай Фомич, - ферму вы видели. Есть коровы, свиньи, со временем заведём овец.
Он посмотрел на Лену, но она сказала: - А как же без денег? Они ведь решают всё.
- Пока нет, но они будут. Вы не всю ферму обошли. В свинарник не зашли, понятно, там не так комфортно, как в коровнике, а дальше, там есть и другое здание. В нём мой кабинет, небольшая комната для будущей бухгалтерии и, что вы думаете?
- Что скажете, то и подумаем? – съехидничала Лена.
- Там раньше готовили корм, а сейчас мы там готовим кое-что для себя. Помещение отремонтировали, привели в порядок и наши доярки готовят там сливки, творог, сметану. Вот этими продуктами я и рассчитываюсь с ними за их работу.
- И они согласны? – насторожилась Лена.
- А куда им деваться, люди в деревне понимающие, здесь время идёт не так быстро, как в городе.
- А как же без денег вообще. Вам же, кроме зарплат людям, нужно платить за воду и электричество. Как вы выходите из положения?
- Пока расплачиваюсь со своей пенсии. В районе обещают кредит, но пока у них денег нет. Я не сидел без дела всё это время, заключил договор с молокозаводом и с мясокомбинатом. По весне, уже в мае, молока будет достаточно для поставки на переработку, а там и денежки появятся.
- Но у молокозавода их нет сейчас, как и везде.
- Сейчас нет, но и там положение изменится.
- Значит кругом безнадёга, - заключила Лена и продолжила: - а как же молодой Сорокин? Ему ещё труднее, сеют весной, а урожай будут собирать только осенью.
- Вы правы, но в районе им, аграрникам, в первую очередь дадут кредиты. Так что Сорокин должен выкрутиться. Он местный, а это кое-что значит. Здесь многие вопросы решают связи, знакомства. Он знает, у кого можно что-то подзанять и ему верят взаимодавцы.
Евгению Васильевичу наскучили вопросы жены и он, встал из-за стола, хлопнул по нему рукой, сказал смеясь: - Всё, Николай Фомич, у Елены ещё много вопросов, но нам пора ехать домой, дети небось заждались нас.
Домой ехали молча. Лена переваривала ответы Николая Фомича, но, наконец, не выдержала, спросила: - Сейчас ты понимаешь куда вляпался?
Евгений Васильевич молчал, напряжённо всматривался в дорогу, где, освободившись от растаявшего снега, часто встречались выемки и ему приходилось аккуратно объезжать их.
- Молчишь? – напомнила Лена и он ответил: - Теперь ты в курсе всех наших дел.
- Если ты уйдёшь со своей должности и будешь заправлять всем хозяйством на ферме, значит и нам придётся жить без денег?
- Ты же не уходишь.
- Понятно, - подвела итог Лена, - но мы так долго не выдержим, детей ещё учить да учить. А ты сам знаешь, сколько всего им надо: одежда, обувь, питание, да мало ли ещё что. И как мне прикажешь быть?
- Всё будет так, как сейчас. Если я и уйду, то только по теплу, а там начнётся реализация продукции и деньги сами потекут.
- Боже, как ты наивен, Женя. Я таким тебя никогда не представляла. Обычно ты был целеустремлённым, ставил задачи и решал их с пользой для семьи и дела. Я всегда в тебя верила.
- Я такой же.
- Но будешь без денег.
- Какое-то время, может быть и такое. Но я уверен, что ситуацию возьму под контроль, надеюсь на опыт своего шефа, Николая Фомича. Он не просто хороший хозяйственник, но и по жизни мудрый человек. Думаю мы с ним вдохнём жизнь и в эту ферму.
Лена долго молчала, наконец не выдержала, сказала: - Ладно, Женя. Считай, что я сдалась. Поступай как знаешь. Но если с фермой ничего не выгорит, вернёшься к своей первой идее – уйдёшь в городской бизнес. Там тебе будет легче. Займёшься тем, с чего начинал, когда мы только появились в Тольятти. Тебя, как опытного слесаря, вскоре направили в Ростов помогать местным жителям осваивать «жигули». Как ремонтник ты там приобрёл популярность и она с тобой так и осталась. Думаю и здесь, сейчас, пригодится. Откроешь свою мастерскую. Доходов больших там не будет, рэкету ты будешь нужен только для ремонта их битых машин, тебя оставят в покое. Я и дети будем спокойны за тебя. А с конвейера всё равно надо будет скоро уходить, потому что конвейер дело живое, молодое. Пусть они там и крутятся. Ты своё время там уже отработал.
11.
Лариса уехала в Сибирь в мае. Вернее, не уехала, а улетела, потому что ехать до Красноярска на поезде долго, но в мае начинается навигация на Енисее и она хотела поспеть на первый теплоход. По сводкам там уже установилась тёплая погода и она не стала ждать прихода лета, потому что в Сибири, это известно всем, бывает так, что весна приходит значительно раньше календарного времени.
Отъезд мамы в Сибирь дети восприняли спокойно. Она и раньше часто на время оставляла их с отцом, уезжая в командировки. Подросший Олег вообще мог оставаться без опёки родителей, возраст уже требовал осмысленной самостоятельности, а младшая, Оля, которой осенью предстояло уйти первый раз в школу, относилась ко всему спокойно, её полностью устраивала жизнь в Морквашах, у бабушек.
Олег, возвратившись в субботу из школы, забрасывал портфель и, быстро подкрепившись чем-либо, уезжал в те же Моркваши. И когда воскресным утром отец приезжал к ним, он, услышав шум подъехавшей машины, выбегал на улицу, открывал ворота, впускал автомобиль во двор. Эмоциональный, он бросался в объятия отца, словно давно с ним не виделся.
- Соскучился? – спрашивал Виктор, на что Олежка отвечал на полном серьёзе: - С отцом всегда надёжнее.
- Рассуждаешь как взрослый.
- А я и так взрослый, разве по мне это не видно?
- Взрослеешь, но не растёшь.
- Какие мои годы. Если я буду по-прежнему набирать за год по сантиметру, то к совершеннолетию по росту нагоню тебя. А взрослеть я не хочу. Взрослым сейчас очень трудно. Нужно пережить это время.
- Какой ты умный. И в кого ты такой?
- В папу и маму.
- А это откуда у тебя?
- Бабушки говорят: яблоко от яблони не далеко катится.
- Ну, ну! – только и смог сказать Виктор Петрович и спросил: - А где Оленька?
- Ещё спит. Вчера поздно смотрела «спокойку» и что-то ещё.
- Передавали что-то интересное?
- Да нет, она всё подряд вместе с бабушкой смотрит.
Говоря бабушка, Олежка имел в виду прабабушку, Анфису Ермолаевну. При упоминании прабабушки, бабушки Виктора Петровича, лицо его просветлело. Он гордился, что она всё ещё жива, хотя родилась в начале века, многое повидала на своём веку и могла, если её попросить, кое о чём поведать. Анфиса Ермолаевна принимала посильное участие в воспитании его детей, Оленьки и Олежки. Сколько помнит он свою бабушку, от неё всегда веяло теплом и каким-то тихим, неброским участием её во всех его делах. Да и не только его, но и младшей сестры, Танюшки. Даже когда она ругала их, а это было по молодости, то как-то по-особенному, с какой-то внутренней добротой. Любимым словом у неё был «антихрист», но, часто заслуживая эту «награду» Виктор не обижался на неё, зная, что говорит она не со зла. Виктор никогда не видел своего деда, Филиппа, за которого по молодости и любви когда-то вышла замуж его бабушка. Но жизнь не заладилась, помешала их счастью революция и бурные годы сразу после неё. Она успела родить Лизу, его маму, Филипп даже немного понянчил её, но тут случилось такое, что перевернуло вокруг всё. В их тихую жизнь вмешались сразу две противоборствующие волны – красные и белые. И тем и другим нужны были и продукты и молодые мужчины. Бабушка даже не помнит точно, кто был тогда у них во дворе, отличить их было невозможно, но именно они увели Филиппа под конвоем и, как оказалось, навсегда. Приезжая домой, Виктор Петрович не задавал бабушке вопросы о своём деде, не желая бередить её память, а вот о том, как появились здесь Моркваши, спрашивал. Бабушка говорила, что место это когда-то понравилось переселенцам из центральной России, но откуда те приехали, не знает, потому что её никогда этот вопрос не интересовал. Главное было: прекрасная природа, спокойная и широкая Волга, горы, поросшие лесом и вокруг, в лощинах, сады. Они жили среди окружавшей их благодатной природы, работали на огороде и в поле и ни о чём, кроме своих детей, не думали. Услышав как-то от людей, что когда-то земли здесь освоили переселенцы из Курской губернии, на вопрос внука бабушка ответила: - Может и оттуда, главное все люди были охочи до земли.
Его интересовал и ещё один вопрос, как ему самому кажется, главный, не здесь ли вывели замечательный сорт яблок, названными в народе «жигулёвскими». Красивая, яркая, словно припомаженная губной помадой с лёгким налётом раннего белёсого тумана, ярко-красная кожица открывала свои сокровища красоты, когда с неё лёгким движением ладони снималась сохранявшая краску невидимая, но такая необходимая плёнка. Бабушка ответила: - Может и здесь. Потому как все вокруг утопает в садах и мы, если бы ты не напомнил мне об этом сорте яблок, не задумывались ни о чём. Мы всё воспринимали с благодарностью, хваля создателя, что дал нам все эти блага.
Приезжая к маме, а это случалось крайне редко, не отпускал конвейер, Виктор Петрович всегда находил себе работу. В доме требовались мужские руки, мужской пригляд. И он находил работу везде. Особенно весной, когда всё оголялось и высвечивало все свои прорехи. Скромный заборчик, лёгкие, почти невесомые ворота, такая же калитка, требовали приложения его рук и он, освоившись в доме, брал инструмент и всё время пропадал во дворе. Когда мимо проходил сын, собравшийся сходить с друзьями на берег Волги, спросил: - Тебе здесь нравится, Олежка?
- Здесь не просто хорошо, здесь лучше.
- А что лучше-то?
- Да всё. Тихо тут. Машины гудят где-то в стороне, по утрам петухи поют, собаки подают свои голоса от безделья, ради тренировки голосовых связок, живность всегда ходит без привязи.
Но в этот приезд его удивило и насторожило поведение матери. Она подошла к нему, обняла, даже прослезилась.
- Чего это ты, мать? – спросил он, пытаясь понять причину появившихся под глазами блестящих бусинок – слёз.
- От радости, сынок, ты стал приезжать чаще, но без Ларисы. Что с ней?
- Ничего мама, она уехала в командировку.
- Далеко?
- В Сибирь.
- А что так, ей что нашей округи не хватает, у неё и работа-то простая. Бери лист бумаги, садись и пиши.
- Знаешь, мама, её профессия не так проста, как кажется, давай не будем сейчас о ней. Главное, я теперь буду чаще бывать дома. Да и с детьми вам не будет скучно.
- Тебя кто-то подменяет на конвейере?
- Нет, меня сменил другой, более молодой, я добровольно ушёл в другую структуру. Там по выходным работают только диспетчерские службы. Должен же я хоть когда-то почувствовать свободу от «господина крокодила».
Господином крокодилом в доме называли конвейер за его прожорливость и протяжённость. Услышав, что сын сменил работу и теперь будет чаще бывать дома, Елизавета Филипповна обрадовалась и сразу успокоилась.
Виктор Петрович бесшумно прошёл в спальню, где бабушка, Анфиса, пряла пряжу из искрившейся солнцем шерсти, а на постели, разбросав ручки в стороны, всё ещё спала Оленька. Он так же тихонько, как и вошёл, вышел в большую комнату. Увидев сына, Елизавета Филипповна спросила: - Оленька всё ещё спит?
- Да, набегалась. У нас она просыпается рано. Здесь у вас даже воздух другой, целебный.
- Сынок, ты не увози её домой. Пусть поживёт до школы у нас, а если Олежке одному будет трудно, мало ли что, у тебя пусть другая, но всё-таки работа, к вам будет приезжать Танюша. К нам она редко заходит, хоть и живёт рядом. А к вам она будет приезжать с удовольствием. Когда появляются заботы, появляется и ответственность.
Елизавета Филипповна тяжело вздохнула, вспомнив разговор о Ларисе, но решила промолчать. Виктор никогда не жаловался ей на жену, похоже они жили в гармонии и ей не хотелось глубоко вникать в их отношения. Видя как Олежка крутится вокруг отца, помогая ему в ремонте всего, что покосилось за зиму, она улыбалась, радуясь, что он так привязан к отцу и старается в меру своих сил помогать ему во всём. Но Лариса не выходила из её головы, она не могла понять, зачем та уехала в столь далёкую командировку, могла бы и отказаться от неё ради детей.
Чтобы хоть как-то заполнить паузу она сказала: - Нам с мамой, скучно, когда нет твоих сорванцов. Танюшка хоть и рядом, но свою Леночку у нас не оставляет. Говорит, что в Морквашах, что в Жигулёвске, одно и то же. Деревня. Тот же воздух, те же горы, и та же Волга. А море, Жигульское, они видят даже чаще, потому что по вечерам ходят на плотину любоваться окружающим зачарованным видом, раскрывавшим дали.
Проснувшись, Оленька обрадовалась, увидев отца. Соскочив с постели, она бросилась к нему на шею, приговаривая: - Папа, папочка!
- И только наласкавшись, спросила: - А мамочка когда приедет?
- Не скоро, - ответил он, - проводишь здесь лето, а к осени она обязательно найдёт тебя.
- А ты не обманываешь меня, папа?
Виктор засмеялся: - Разве я тебя когда обманывал? Ну скажи, - настаивал он, прижимая к себе хрупкое тело дочери.
- Нет, папа, ты никогда не обманывал, но обещания свои выполняешь не сразу. Обещал куклу «Барби» купить, а её до сих пор нету.
- Барби лежит на диване, я просто не успел тебе вручить.
Увидев Барби, упакованную в изящную коробку с прозрачным верхом из тонкой плёнки, Оленька ещё больше сжала шею отца своими рученьками и он взмолился: - Смотри не задуши меня, а то кто тебе будет привозить подарки.
Ослабив руки, Оленька сказала, продолжая свою мысль:- А вот мама обманула меня, говорила не уеду, а сама уехала.
Оленька насупилась, надув щёчки.
- Успокойся, Оленька, к осени она вернётся. Я же тебе сказал или ты мне не веришь.
- Верю, папа.
Она ещё раз обвила его шею своими гибкими ручками, а наласкавшись, спросила: - Можно я займусь с Барби?
- Можно, только потеплее оденься, по утрам ещё прохладно.
Виктор опустил дочь на пол, подошёл к стене, на которой висела свадебная фотография. На ней они с Ларисой всё ещё были молодыми, красивыми, полными надежд и сладких мечтаний.
В принципе, рассуждал он, глядя на изображение, так всё и получилось. Их совместная жизнь была на редкость гармоничной и удачной во всех отношениях. Они всегда с полуслова понимали друг друга, радовались, когда оставались вместе, а когда находились на работе, то Лариса всегда находила время и возможность звонить ему хотя бы раз в день. И когда он говорил ей, что она злоупотребляет своим временем, которое следует отдавать работе, она отвечала смеясь: «для меня твой голос сродни наркотику. Он взбадривает меня лучше самого крепкого кофе, наполняет энергией, добавляет сил. После разговора с тобой я обретаю вдохновение и всё, о чём я пишу лучше ложится в строку».
Да, они понимали друг друга с полуслова, с полувзгляда и ему казалось, что так будет продолжаться всю жизнь. Но вот прошлым летом она вдруг как-то потускнела, стала не похожей на саму себя, сделалась какой-то другой, почти безучастной ко всему. Наконец, оценив своё состояние, сказала: - Знаешь, Виктор, я исписалась, не хочу больше. Во мне что-то оборвалось. Я должна призывать людей к чему-то, чем-то восхищаться, что-то описывать в радужных тонах, чтобы люди, прочтя мои заметки или небольшие зарисовки, наполнялись энергией. Сейчас я этого не могу. Я сгорела и окончательно потухла, глядя на нашу беспросветную жизнь, глядя на то, что происходит вокруг и, особенно, на заводе. Я не понимала, как другие, не принимала с воодушевлением перестройку, навязанную Горбачёвым, но мирилась со всем, потому что чувствовала, люди хотят перемен и ждут от неё чего-то хорошего. Я пыталась идти в ногу со всеми. Но сейчас, после августовского путча, после того, как начался новый процесс в стране, я не вижу вообще никакой перспективы. По-моему мы идём куда-то в никуда. Во всяком случае так не шла ни одна страна в мире. Именно в никуда.
Августовский путч поверг её в шок. Она поняла, что те, кто его затеял, хотели повернуть страну к социализму, от которого медленно, но верно сворачивал Горбачёв. Она не хотела больше ездить в подмосковную Кубинку, к своим родителям за колбасой, которой не было в тольяттинских магазинах, ждала каких-то перемен, хотя и не знала каких. Тогда она и решилась уйти в тень, спрятаться от кошмара в сибирской тайге, отойти душой и телом в ожидании грядущих перемен и Ксения, её лучшая подруга, жившая там, в геологической партии, поняла и одобрила её желание. За детей она была спокойна, рядом с ними оставался её Виктор, надёжный во всех отношениях и не воспринимавший, как она, происходящее. Его интересовал только конвейер и всё, что связано с ним.
Ближе к весне она дала телеграмму Ксении, та ответила без промедления и Лариса засобиралась в дорогу. У него было достаточно времени для размышлений о причине её отъезда, но единственное, что хоть как-то укладывалось в логическую цепочку, были потрясения, связанные с работой родного завода. Перебои с поставкой комплектующих, сырья и материалов приводили к остановкам конвейера и завод часто замирал на несколько часов. Эти остановки она переживала особенно остро, как будто они происходили не с заводом, а с ней. Она видела, чувствовала метания руководства завода, пытавшихся спасти положение, введя в оборот бартер, т.е. обмен тех же комплектующих, сырья и материалов на готовые автомобили. Они рассчитали, что на вырученные от продаж автомобилей деньги на местах смогут закупить недостающие в их собственном производстве сырьё и материалы и рассчитаются с рабочими. Она не понимала даже самого слова «бартер», оно резало её слух, возвращало в эпоху первобытных отношений, когда торговля, за отсутствием как таковых денег, держалась на обмене. Такую жизнь она не могла принять, она пыталась бежать от неё хоть куда. Но выход нашла – в тайгу.
- Ты извини меня, Витя, - как-то сказала она, - я на время должна покинуть тебя и наших ребятишек. Дети всё равно летом будут жить у твоей мамы. А к осени, к школе, я вернусь. Я должна сбросить с себя этот негатив, свалившийся на всех нас. Я понимаю, тяжело не одной мне. Всем тяжело, и тебе тоже. Но ты загружен работой и воспринимаешь события как данность, я, как журналист, должна объяснять людям, что это необходимая реальность. Но я сама в неё не верю. Нет, нет, я понимаю, проходила когда-то курс политэкономии, знаю, что весь мир проходил через какой-то переходный период от раннего к зрелому капитализму, но нигде в мире не было такой жестокости к собственному народу, к своим согражданам. Нет, нет, я не о революции семнадцатого и гражданской войне с их непредсказуемыми последствиями, это уже в прошлом. Правда и там, ради идеи, жестоко уничтожали друг друга. Я о другом. Посмотрела на новых русских, этих, так называемых крутых, слово-то какое придумали себе, вместо простого русского – бандиты. Нахальные, самодовольные морды без малейшего интеллекта, без уважения к людям, с врождённой жестокостью непонятно откуда взявшейся. Но похоже её у них хватит на много лет, пока они не поумнеют. Посмотри на новоявленных бизнесменов, они больше похожи на рэкетиров, у них в крови алчность, вместо порядочности и честности. Они вздувают цены, хапают, обирая своих же соотечественников, тех же немощных стариков, которые дали им жизнь. Научили уму-разуму, угробив своё здоровье. И ради чего? Ради того, чтобы эти ублюдки стали такими розовощёкими и здоровыми? Нигде в мире так нахально, так бессовестно, не создавался капитал. Откуда это у них? Ведь известно, что купцы и промышленники дореволюционной России, всегда считались людьми слова и дела. И совести! Об этом знали не только в России, но и во всём мире. Куда делась теперь порядочность, добродетель, присущая нашим предкам благотворительность и сострадание. Нарождающееся сословие купцов и фабрикантов вообще не знает совести. Растеряли интеллект, присущий русской нации. Куда уж теперь до добродетели и благотворительности. Кого они родят и воспитают. И куда пойдёт такая Россия? Нет, я этого переносить не могу. Не могу и не хочу.
Она несколько раз повторила слово «не могу». Затем подошла к Виктору, легко опустила руки на его плечи, сказала совершенно спокойно, как о чём-то давно выстраданном: - Ты же знаешь, я ратовала за демократов, за новый виток перестройки, а потом и за команду Ельцина.
Она пытливо посмотрела в его глаза, зная, что он всегда и во всём понимал и поддерживал её. Сказала, даже не пытаясь скрыть грусть, проявившуюся на её лице и глазах: - Я должна хоть на время уйти от всего этого, забыться, успокоиться, иначе я просто сойду с ума. Моя совесть не выдержит всего того, что я вижу вокруг.
Она отошла к столу, села в кресло, обвела голову руками, долго сидела в таком состоянии не говоря ни слова, полностью уйдя в себя. Она боролась сама с собой, но победить себя не смогла. И уехала в глухой сибирский уголок, в тайгу, подальше от современной цивилизации, нанявшись разнорабочей в геологическую партию, где работала её подруга, биолог, Ксения Володина. И, таким образом, на время спряталась от окружавших её кошмаров.
Уже после её отъезда, пролистывая заметки, сделанные ею в командировках, Виктор находил истоки того, что больше всего возмущало и тревожило её, на что она не могла никак повлиять, не осмыслив и не поняв до конца происходящего. Она не хотела и не могла быть серой вороной в журналистике, но подавать материал, не приняв его своим сознанием и сердцем, было не в её правилах. Он листал её блокноты, читал мысли, записанные для памяти. Мысли, взывавшие к размышлению.
3.XI.90г. Наконец-то выпал снег. До этого стояла сухая, морозная погода. Снег лёг на сухую, холодную землю, зима пришла раньше времени, но, кажется, всерьёз и надолго. Прошлым летом Егор Кузьмич Лигачев, член Политбюро ЦК КПСС, на вопрос журналиста, «что он думает о сельском хозяйстве», ответил, что селу нужно помогать, нужно делать инъекции… Какие инъекции, Егор Кузьмич не пояснил. Кому их вводить, колхозы совсем развалились, совхозы на издыхании. Почему об этом не знают там, в ЦК, главном штате страны? Может потому, что их возят в образцово-показательные хозяйства, где всё хорошо и они видят всё в розовом цвете?! Боже, как тяжело сознавать, кто нами руководит!
6.XI.90 г. С выводами о погоде я поторопилась, нет, она не установилась. Сегодня периодами даже моросил дождь. В магазинах выстраиваются длинные очереди. Люди хватают без разбора всё, что появляется на прилавках. В обществе началось что-то непонятное. В Молдавии гагаузы объявили о создании независимой республики. В Приднестровье пролилась кровь. Началось брожение в Закавказье. Неужели демократия и кровь неразделимы? Неужели люди неспособны понять, что в новой обстановке не должно быть насилия не только в отношениях между отдельными людьми, но и в отношениях между государствами?!
7.XI.90 г. Михаил Задорнов в «Правде»: «Вот говорят: партократы семьдесят лет народ обирали, но ведь в магазинах что-то было. «Демократы» у власти полтора года, а с прилавков всё как корова слизала».
Похоже даже юмористы стали задумываться , а если по большому счёту, то у нас изобилия не было никогда, народ еле-еле кормили, положение ухудшалось с каждым днём и годом. Финал известен, я ничему не удивляюсь. Мы шли к слому системы, молчаливо взирая на происходящее, как сверху, так и снизу… Думаю будет ещё хуже на кое-то время, затем войдём в мировую цивилизацию, будем жить как все люди. Вот только как долго будем входить в эту самую цивилизацию, если она уже давно обогнала нашу Россию?
Дальше записки обрываются. Лариса возобновила их вновь только в 1991 году. Она очень ждала улучшений, но они почему-то не приходили, разочаровывая её всё больше и больше.
9.II.91 г. Третью неделю идёт война на Ближнем Востоке. Многонациональные силы, в основном американские, бомбят Ирак, но режим Хусейна держится. Кто он этот Саддам? Маньяк или патриот. Эта война вызывает массу размышлений: почему американцы в своё время не наказали Израиль за аннексию Палестины, как сейчас Ирак за Кувейт?! Саддам Хусейн жестоко просчитался, посчитав себя ограждённым от американцев ракетами и танками, советского производства! Я думала, что он начнёт применять наши ракеты «Град», прототипы знаменитых «Катюш» времён прошлой войны, тогда Америку захлестнут митинги протеста, когда домой по воздуху поплывут гробы с солдатами, с теми, что сидят в окопах, в пустыне, но не тут-то было! Американцы методично уничтожают технику Саддама Хусейна и не думая поднимать своих солдат в атаку! Как они дорожат своими людьми! Боже, именно такой тактики нам не хватало в войне с немцами… И дорожить жизнью солдат нашим генералам нужно учиться у американцев…
Сейчас у нас другое время, но по-прежнему крутится всё тот же сценарий. Власть на местах переходит к Советам. Идёт сплошная говорильня, авторитет Горбачёва потихоньку падает. Всё идёт к развалу Союза на удельные княжества, как уже бывало когда-то в древности. Но кто знает, может это и к лучшему, зачем нам такая огромная страна, если мы ею не умеем, или не хотим, управлять?! Может быть прав Ельцин, считающий, что россиянам хватит одной России?
10.II.91 г. Была на рынке. Цены ползут вверх, словно их кто-то специально подталкивает. Ведро картошки стоит уже десять рублей, в прошлом году оно стоило пять, ещё раньше всего один рубль. Мясо от двенадцати до пятнадцати рублей, при прежней зарплате.
Дальше перечисляются цены на другие продукты и под ними, обведённые красным карандашом, стихи:
Водку нынче мы не пьём,
Колбасу не кушаем,
Банку браги наберём,
Горбачёва слушаем…
17.II.91 г. Американцы продолжают бомбить Ирак. Применяют лазерные прицелы спутников, ракеты попадают в бомбоубежища, расположенные в самом центре Багдада. Господи, да что же это за война, когда от неё нигде не спрячешься?!
Ниже приписка, обведённая красными чернилами: интересно, а наши военные располагают такими системами слежения и наведения?! И там же следует ответ: «Вероятно – нет, надеются на наше русское «авось»!
Самое худшее, что случилось в последние годы. Наши ветераны войны, доведённые до отчаяния, получают гуманитарную помощь от своих бывших врагов, немцев! Фронтовики матерят Горбачёва за то, что сдал восточную Германию немцам ФРГ. Немцы ликуют! Гельмут Коль получил назад то, что в своё время потерял Гитлер, и славят Горбачёва, любовно называют его «Горби». Всё идёт к тому, что Колю и Горбачёву в Берлине поставят памятник, как у нас, в Москве, Минину и Пожарскому!
14.04.91 г. Народ нахлебался идей, газеты пачками лежат на прилавках киосков, а ещё недавно их буквально расхватывали. Народ понял, что только критиковать мало. Надо действовать. С введением денежной реформы 2.04.91 г. все жители страны вмиг оказались за чертой бедности. Из России пачками побежали немцы, евреи, да и русские, а ведь когда-то из страны никто не уезжал…
17.04.91 г. Горбачёв в Японии. Премьер Павлов в Англии, а шахтёры бастуют, останавливаются металлургические комбинаты из-за отсутствия угля. Раиса Горбачева (как она держится, позавидуешь!) в сопровождении министра культуры Н.Губенко и писателя В.Распутина, посещает школы, культурные центры. Не знаю как Распутину, а Губенко не солидно ходить вслед за женщиной… Павлов, обвинявший капиталистов в финансовой диверсии, поехал к ним на поклон. Впрочем, Павлов непредсказуем.
Вспомним реформу цен (цены подскочили на 300%, а зарплата поднялась на 10%). Он готов обвинить всех и всё: «В плохой жизни страны виновата не система, виноват народ». Может он прав, ведь если по большому счёту, то народ достоин своих правителей!
Виктор всё чаще и чаще задумывался о Ларисе и, как ему казалось, не просто принимал её поступок, но и понимал. Она стала невольной жертвой собственного, углублённого анализа, собственных жёстких и жестоких выводов. И, в результате, вынуждена была уйти в тень, щадя свою нервную систему. Придя к такому выводу, он обрадовался и по-новому стал смотреть на всё, что связывало его с Ларисой, полностью принимая всё, что произошло с ней, и на душе становилось как-то легко и покойно. Тревога и неустроенность, вызванные её неожиданным отъездом, похожим скорее на бегство от самой себя, уступили место душевному покою и равновесию. Он усмехнулся про себя, вспомнив, как ещё несколько дней назад, размышляя о поступке жены, думал черт знает что, в том числе и то, что он надоел ей и она потеряла интерес не к жизни, способной вывести из себя любого нормального человека, но к нему лично. Отчаяние толкнуло её в Сибирь, а тайгу, подальше от него и от цивилизации с её непредсказуемыми проблемами. И именно в это время, время глубоких сомнений, в его жизнь чуть снова не вошла Любаша Горностаева. Да, да, та самая, его первая и неразделённая любовь. Как-то на пути в Моркваши, он остановился около магазина в Жигулёвске и столкнулся с ней.
- Ой, - вскрикнула она, краснея.
- Здравствуй! – только и сказал он, поражённый неожиданностью.
Она быстро сориентировалась, потянула его в сторону от людского потока, сказала, не сводя с него своих внимательных, с чуть заметной поволокой, глаз: - Извини, Виктор, что я так настырно. Как-то не по себе, когда тебя встречаю. Почему-то становится тревожно и волнительно. Ты-то хоть меня понимаешь?
- Скорее да, чем нет, - ответил он, - у меня самого такое ощущение, что мы и не расставались вовсе. Ты взяла и уехала, не предупредив и не известив меня.
- Витя, - сказала она как-то задумчиво и протяжно, продолжая смотреть в его глаза, словно ждала чего-то необыкновенного.
- Что, Люба?
- Ты не хочешь встретиться со мной?
- Мы уже встретились.
- Я имела в виду другую встречу.
Она ждала ответ, втайне надеясь, что он скажет такое короткое и простое слово «да». Может добавит и ещё что-то вроде «дорогая моя, любимая, хочу!»
- А как ты думаешь? – Он с любопытством смотрел на неё, ожидая очередной вопрос.
- Я помню тебя, всегда и везде думаю о тебе, ругаю себя, но изменить что-либо уже не в моих силах. Память словно паутина окутала моё сознание.
- Спасибо, - Виктор улыбнулся, дотронулся рукой до её румяной и разгорячённой щеки, сказал: - Но ты же знаешь, теперь это невозможно.
- Знаю, но не могу остановить себя, я же женщина, слабый пол.
Она долго говорила с ним, и он понимал, что она не рисуется, не притворяется. Ему было приятно видеть и слышать свою первую, серьёзную любовь, ощущать даже внешне её отношение к нему. Да он и сам испытывал одновременно и волнение, и грусть, но перед его глазами была не она, Люба, Любаша, по-прежнему милая и симпатичная, а более строгая и разборчивая Лариса. Его Лариса, родившая ему ребятишек.
- Ты давно здесь? – он спросил просто так, чтобы отвести разговор в сторону, давая возможность ей опуститься с облачных высот на грешную жигулёвскую землю.
- Послезавтра уезжаю.
- Вот видишь, нам не суждено встретиться.
- А сегодня и завтра? – в её глазах искрилась не успевшая спрятаться хитринка.
- Я обещал маме и ребятам быть у них.
Она придвинулась ближе к нему, чмокнула его в щёку, обжигая лицо разгорячённым дыханием, спросила: - Признайся, я по-прежнему не безразлична тебе?
- Ты хочешь услышать «да»?
- Конечно, - призналась Люба, даже не пытаясь скрыть улыбку возможной радости.
- В таком случае да, но вы обе мне дороги.
- Обе, это Лариса и я?
- Ты угадала.
- Но мне сказали, она куда-то уехала от тебя, оставив тебя одного с ребятишками?
Виктор усмехнулся, не зная, что ответить, и она сказала: - Ладно, не отвечай. Вижу, люди зря болтают, им всегда хочется чего-то горяченького, похожего на сенсацию.
Она осеклась, понимая, что сказала лишнее, но вдруг встрепенулась, понимая, что их разговор подошёл к концу, произнесла чуть слышно: - Я всё равно люблю тебя!
Они трогательно распрощались и Люба, помимо его воли ещё долго не покидала его сознание в тот вечер. Он ходил по дому, пытаясь вернуть себе утраченное равновесие и внимательная Елизавета Филипповна предложила: - Сходи, сынок, на Волгу. Походи по бережку, погляди, как меняется цвет воды с угасанием солнца, подойди поближе к плотине, посмотри на бурлящий поток, послушай его музыку. Вода несёт в себе вечность и очень быстро успокаивает, возвращая силы и настроение.
Мать ласково погладила волосы сына своей шершавой рукой, сказала, не выдержав: - Как же ты изменился, сынок! Стал серьёзнее, вдумчивее, и, как мне кажется, уравновешеннее. Ты стал намного сдержаннее.
- Я просто повзрослел, мама. Да и дети ко многому обязывают. К тому же на работе всем прибавилось проблем. Страна уверенно идёт от развитого социализма, когда всё, включая спички, выдавалось по талонам, к бешеному капитализму, который ломает всё хоть как-то устоявшееся. На заводе нарушилось самое главное – сносное обеспечение конвейера комплектующими. И хотя я ушёл с конвейера, но он всех нас, работников завода, притягивает к себе словно магнит и не отпускает. Теперь мне приходится заботиться о нём пожалуй ещё больше, следя за поставкой всего, что он проглатывает. Я понимаю, что долго так продолжаться не может, стабильность обязательно придёт. Ведь весь остальной мир живёт в другой системе, в другом измерении и живёт нормальной жизнью, без потрясений.
- Я верю в тебя и надеюсь, ты выдержишь и это испытание временем.
- Спасибо, мама.
Ночью он долго ворочался в постели, перебирая в памяти непонятно почему нахлынувшие воспоминания. Причём не свои собственные. А внесённые извне. Мелькнуло встревоженное лицо бывшего парторга цеха, Евгения Васильевича. – Смотри что получается, - говорил он напористо. – власть взяли неформалы, те что в цехе баламутили воду, призывая рабочих выступать против руководства, настраивали на остановку конвейера, пытаясь превратить его в инструмент политики. Они почему-то не сообразили, что при этом вообще не из чего будет платить им зарплату. На селе тоже происходит нечто подобное. Падает дисциплина, разваливаются даже крепкие хозяйства. И что получилось, к чему мы пришли, а вернее, приплыли. В прошлом году был самый высокий урожай за всю историю советской власти, а перебои с хлебом всё равно были. Капуста продавалась по сорок копеек за килограмм, дороже хлеба, помидоры по два рубля , огурцов вообще не видели.
Этот разговор происходил весной девяносто первого года, но почему-то всплыл только сейчас. Тогда не только Евгению Васильевичу, всем им казалось, что всё подорожало, цены подпрыгнули, появилась неуверенность в завтрашнем дне, а вместе с ней и всеобщее беспокойство. А что он скажет теперь? Тогда он возмущался, что часть урожая ушла под снег, осталась неубранной на полях. Как парторг он возмущался, говоря, что при Брежневе, которого теперь ни во что не ставят, за такие дела руководителей хозяйств отдавали на суд.
Евгений Васильевич сказал тогда, что если дела пойдут так и дальше, он сдаст свой партбилет в партком завода, где его и выдали. Он ещё не знал, что вскоре грядёт августовский путч и сама коммунистическая партия прикажет долго жить, канет в вечность. Люди разуверились в партии, не верили в её коллективный разум.
В том же, девяносто первом, Лариса настойчиво пыталась ответить на вопросы читателей, почему Горбачёв медлит с реформами. Ей казалось, что он боится разрушать систему, сложившуюся за семьдесят три года строительства социализма, видимо, потому, что он сам, его окружение, не имело альтернативы, не видело, вернее, не замечало, как та система рушилась сама по себе. Приехав из Ленинграда, она рассказывала, как здорово изменился невский проспект. Он превратился в барахолку. Цены там ещё выше, чем в Тольятти. На то же мясо цена поднялась до двадцати рублей за килограмм, помидоры и огурцы стоят дороже мяса, по двадцать одному рублю. Картошка ещё держалась на уровне двух рублей. Не за ведро, как было совсем недавно. А за килограмм… Но не это больше всего удивляло и расстраивало её, а то, что под Невским витал дух всеобщего беспокойства, неуверенности. В подземных переходах, входах в метро, около вокзалов, бродячие музыканты объединялись в группы, исполняя мелодии прошлых лет, берущие за душу, бередящие раны. А у Гостиного двора, в подземном переходе, прочно обосновавшийся там Коля-музыкант, он же доморощенный поэт, под аплодисменты и рваные рубли и трёшки зрителей, многократно пел одну и ту же песенку, привнося в неё новые слова: «Куда идут доходы государства, они идут на орошенье Марса, каналы есть, осталось только воду подвести и на Марсе будут яблони цвести!»
После нескольких повторов на бис, Коля-поэт и музыкант, развернув меха баяна, добавлял со смаком: «Хоть мы все подохнем на Руси, но на Марсе будут яблоки цвести!»
Публика ревела от восторга, а Коля устраивал себе пятиминутный перекур, купаясь в лучах нежданно свалившейся и столь приятной, обворожительной славы.
Окунувшись в атмосферу Ленинграда, Лариса похоже зациклилась на всеобщем хаосе, обнищании населения и всеохватном беспределе, и не смогла выйти из него, понимая, что страна подошла к какому-то тупику, из которого не видно выхода.
Он не заметил, как заснул, словно провалился в бездонную яму, легко паря в каком-то сказочном полёте, из которого не хотелось выходить, возвращаясь к окружавшей его действительности. Спал он долго и утром, когда уже встали дети, Елизавета Филипповна легонько тронула его, нажимая на плечо.
- Я слышала, - сказала она шепотом, - как долго ворочался ты, потому и не будила, давала возможность выспаться и прийти в себя.
- Спасибо, мама, ты у меня всё понимающая умница.
12.
- Ты слишком часто стал разговаривать с Николаем Фомичом, - как-то сказала Лена, - меня это настораживает. Хитры й по жизни Николай Фомич постепенно и настойчиво втягивает тебя в дела фермы.
- Так я числюсь у него не просто одним из учредителей, но и заместителем, ты разве забыла об этом?
- Числиться можно где угодно и кем угодно, но ты работник автозавода и зарплату получаешь там.
- Так у Николая Фомича никаких денег сейчас вообще нет.
- А как же существуют они сами и ферма?
- Ну в деревнях семьи живут за счёт запасов со своего огорода, к тому же Николай Фомич получает пенсию.
- А кто без денег работает на ферме?
- Это вообще-то загадка для многих. Разгадка в том, что там продолжают работать те, кто и ранее там работал. Они верят Ершову, зная, что раньше он никогда и никого не обманывал.
- Но тем же дояркам, скотнику надо на что-то жить? Ферма не обходится без электричества и воды, а это тоже деньги. Да и коровы не могут без корма?
- Ты как работник коммерческой службы ВАЗа, правильно всё представляешь и понимаешь. За коммуналку Николай Фомич платит со своей пенсии, дояркам и другим, кто у него работает, выдаёт натурой по особому списку то, что сами и производят: молоко, масло, сливки, творог и даже обрат для свинок. Ну а коровки сейчас на выпасе, благо у Николая Фомича очень хорошие отношения с руководителем другого фермерского хозяйства, аграрного, Сорокиным Иваном Владимировичем, местным жителем, между прочим, с высшим сельскохозяйственным образованием. Он разрешил выпас стада на его угодьях, подготовленных к вспашке, а чуть позже, коров загонят на поля, где посеяна трава. Я даже не знаю какие, но знаю, что там коровы будут пастись по квадратам, ограждённых проволокой с электротоком. Это их особенно дисциплинирует, они помнят такие участки с советских времён.
- Ну ладно, - Лена приняла к сведению всё сказанное мужем, но потом выдала то, что её больше всего беспокоило:
- Значит, если ты покинешь ВАЗ ради этой призрачной фермы, ты возьмёшь на себя и долю нынешних расходов? И откуда ты будешь брать деньги, ты ведь не будешь нигде и ничего получать?
- Не беспокойся, Лена, - успокоил её Евгений Васильевич, - если я уйду, там уже многое поменяется. Сейчас Николаю Фомичу помогают соседи, бывшие когда-то руководители хозяйств, воспитанники Александра Максимовича Морозова, ферма держится, а когда приду я, всё изменится. Мы начнём сами себя обрабатывать и зарабатывать деньги. Сейчас Николай Фомич сделал главное, оформил всю документацию, заключил договора с молокозаводом и мясокомбинатом. Нашёл дорогу в райадминистрацию, получил поддержку там своей фермы, наладил связь с налоговой службой. Но на большее его не хватает. Здоровье, да и годы не позволяют.
- А большее, это что? – насторожилась Лена.
- Это непосредственно торговля на рынке, откуда можно получать реальные деньги.
- И он рассчитывает на тебя?
- Как и ты когда-то.
Лена прикусила язык. Она понимала, что в данном намёке он был прав. Их жизнь, пусть постепенно, но верно наполнялась содержанием и она, глядя на другие семьи, всегда испытывала гордость за своего Женю, заботливого, внимательного и расчётливого. Причём эта расчётливость исходила не из скаредности, как у других, а из обычных жизненных потребностей. Да, Женя её никогда не подводил и она, поняв его состояние, спросила: - Если я правильно тебя поняла, то ты уже решил уходить с завода?
- Если и ты разрешишь.
- Считай, что разрешаю, хотя и не всё понимаю и принимаю.
За время пока шёл процесс увольнения Евгений Васильевич несколько раз посетил семью Ершовых и Николай Фомич медленно, но настойчиво вводил его в курс будущих дел. Конечно речь шла не только о тех глобальных проблемах, в которых разобрался сам Николай Фомич, он и при его приходе на ферму продолжит заниматься тем же, потому что там без прежних связей нельзя. Речь шла прежде всего о тех, кто сейчас трудится на ферме. Сторож, скотник, доярки, учётчица. Без них ферма не может существовать, всё требует учёта и постоянного контроля. Коровы ведь не умеют считать, не умеют делать деньги, они умеют только одно – давать молоко. На учёте они и остановились.
- И кто сейчас этим занимается? – спросил Евгений Васильевич, на что Николай Фомич ответил со смущением, пряча посетившую его улыбку.
- Молодая девушка, кстати, бывшая комсомолка с райкомовским стажем.
- Как её зовут? – зачем-то спросил Евгений Васильевич, на что Николай Фомич ответил: - Таня Советкина.
Николай Фомич неожиданно даже для себя засмеялся. Видно было, что он хотел о чём-то сказать, но не решается, тянет время.
- Ты что-то хотел ещё сообщить? – спросил Евгений Васильевич.
- Да, но это скорее личное, не относящееся к делу. Дело в том, что сторож, Серёжа Панков, давно положил глаз на Таню, но она что-то не торопится с ответом. У них идёт какой-то внутренний диалог, но пока они ни к чему определённому не пришли.
- А я-то здесь при чём? – не понял Евгений Васильевич.
- Сейчас да, ты не при чём. Но ты мужчина, в самом соку, не в пример мне, а она хрупкая, наивная, молодая и к тому же очень симпатичная деревенская девушка. Я боюсь, как бы Серёжа, не приревновал её. Тогда его снайперская подготовка будет кстати.
- Ну этого нам бояться нечего. У меня выработалась привычка, на своих работниц не заглядываться. Ты думаешь на конвейере не было красивых?
- Никогда об этом не задумывался, - признался Николай Фомич, - но решил по-дружески предостеречь тебя.
- И как ты эту Таню нашёл?
- Серёжа и подсказал. Он ещё в советское время устроился здесь сторожем и не ушёл даже когда всё развалилось. С Таней они с одной деревни. Он знал, что Таня, уйдя с райкомовской службы, где она занималась пионерами, никуда больше не устроилась, пошла на бухгалтерские курсы, окончила их и чего-то выжидала. Вот Серёжа и решил пристроить её на мою ферму. Пришлось проехать в Подстёпки, к Таисии Николаевне, маме Тани. Мне это было легко сделать, потому как все в округе меня давно и хорошо знали. Увидев меня во дворе своего дома, Таисия Николаевна спросила смеясь: - Уж не свататься ли приехал ты к нам, Николай Фомич? Если да, то скажу сразу, жених у неё есть, но она, по молодости, пока на него ноль внимания. К тому же время сейчас тревожное, не до свадеб.
- Свататься, но для другого.
- Это как же? – не поняла Таисия Николаевна.
- Хочу пригласить её на ферму работать учётчиком, а когда она освоится, перевести бухгалтером.
- На какую ферму? Разве там хоть что-то осталось. Коров повсеместно отводят на мясокомбинат. Всем нужна колбаса, а не молоко.
- Без молока, масла, творога и сметаны, - напомнил Николай Фомич, - не обходится ни одна семья, а если мы всех коровушек сведём на мясо, что потреблять-то будем?
- У тебя, Николай Фомич, что, голова ещё болит о селе? Ты же вроде как отдалился от дел, стал пенсионером.
- Верно, но эти чёрно-пёстрые коровы меня от себя не отпустили, вот я и решил их сохранить для будущего.
- И как к этой твоей затее отнеслась Наталья Николаевна? Денег-то на ферме нет.
- Приняла к сведению. Другого выхода я не предложил ей.
- Но у Тани нет бухгалтерского опыта, а на ферме придётся крутиться.
- Опыт дело наживное, - как-то философски произнёс Николай Фомич и предложил: - Можно мне сейчас переговорить с Таней?
- Она ещё в конторе, там бухгалтер, Галина Андреевна, натаскивает её в своей сфере. Вроде как получается. Таня довольна да и Галина Андреевна, тоже. Хоть и считать-то нечего, но вдвоём интереснее.
Николай Фомич употребил всю присущую ему дипломатию и Таисия Николаевна, скрепя сердце, согласилась отпустить дочь на новую, теперь уже постоянную работу.
Утром, когда Евгений Васильевич появился в своём маленьком рабочем кабинете, в дверь постучали. Вошёл, не ожидая ответа, заспанный сторож, Серёжа Панков.
- Вот, Евгений Васильевич, привёл к вам будущего главного бухгалтера.
Сказав это, Серёжа удалился и в кабинет вошла Таня.
- Серёжа пошутил, - спокойно сказала она, присаживаясь на стул.
Увидев Таню, Евгений Васильевич не мог понять, что с ним произошло. Перед глазами была не Таня, которую он никогда не видел ранее, а та, давняя его знакомая, которую он увидел на танцах в субботний вечер, во дворце культуры, куда ребята, такие же как и он, вазовцы, затащили его от нечего делать. Да, она здорово походила на ту, теперь уже далёкую и неизбывную Галю, с которой он протанцевал весь вечер и даже сопроводил до самого дома на улице Горвного. Галя поразила его внеземной красотой, правильными чертами лица с очаровательными голубыми глазами. Нет, нет, то была первая их и последняя встреча. К нему уже ехала его Лена, ну а когда она появилась здесь, всё, что могло увлечь его, ушло куда-то в сторону. Лена внесла в его жизнь свой пленительный мир, из которого ему не хотелось уходить даже на мгновение. И всё же с той Галей ему пришлось встретиться ещё раз. Было это летом, в очень жаркий день, когда он, в тот день работавший во вторую смену, решил сходить на Волгу, окунуть тело в её живительную влагу. Раздевшись, он шёл к воде и вдруг. О, это вдруг он помнит до сих пор и ругает себя нещадно. Она только что искупалась и вышла из воды, сверкая миллионами блестящих искр. Он увидел её лицо только когда поравнялся с ней и невольно приостановился. Она сделала тоже. Это продолжалось мгновение и вдруг они оба, не произнеся ни единого слова, разошлись. Уже тогда, выйдя из воды, он искал Галю на берегу, среди загоравших, но так и не увидел. Ему хотелось уточнить её адрес, узнать, как сложилась её жизнь, не нужна ли ей его помощь. Но этого не случилось, Галя бесследно исчезла из его памяти. И только совсем недавно, во время августовского путча, он вдруг вспомнил о ней, подъехал к тому дому, до подъезда которого проводил когда-то Галю, присел на лавочку и нерешительно спросил у сидевшей вблизи старушки, не помнит ли она девушку с голубыми глазами по имени Галя. Старушка долго молчала, перебирая всех девушек, кто жил в этом подъезде, но сказала: - Я здесь уже двадцать лет живу, но Гали, с голубыми глазами, не припомню.
Евгений Васильевич встряхнул головой, прогоняя наваждение, сказал, извиняясь: - Простите меня, Таня, я отвлёкся.
Она сидела молча, похоже это её устраивало и он спросил: - Все, кто здесь работает, уже оформлены на работу?
- Работают без оформления, как и когда-то, скорее по инерции.
- Вот что, Танюша, возьмите на себя ответственность, соберите заявления, себя тоже не забудьте, на всех заведём трудовые книжки. Ферма уже обзавелась печатью. Учётчиком всего, что происходит здесь, а заодно и отделом кадров, будете вы.
- Евгений Васильевич, не называйте меня на вы, у нас, в комсомоле, не принято было так обращаться друг с другом.
- Хорошо, Таня, я исправлюсь.
Она сидела, потупив взор, перебирая какие-то счета и он спросил: - Что это?
- Счета к оплате за электричество и воду. А вот эти, - она отложила их в сторону, - налоговой службы.
- Николай Фомич их видел?
- Да, я показывала их ему, но он отложил в сторону, сказав: - Денег, Танюша, у нас сейчас нет.
- Ладно, уж коль мы заговорили о деньгах, я принимаю всё к сведению, но деньги надо научиться зарабатывать. И мы это сделаем в ближайшее время.
- Каким образом? – спросила Таня, насторожившись.
- Николай Фомич рассказал мне о собственном доморощенном производстве продукции из молока.
- Да, такое нам удалось сделать с помощью тех же доярок. И я завела учёт кому, что и сколько выдаю.
- Себя не забыла.
- Пока не брала.
- Включи в список себя, меня и Николая Фомича, если, конечно, хватит продукции.
- Мы это хорошо организовали, приспособили помещение, где когда-то готовили корм телятам, привели его в порядок и результат не заставил себя ждать. Наши доярки хоть что-то стали приносить домой вместо денег.
- Деньги тоже будут.
- Каким образом?
- Ставлю задачу: через три-четыре дня я повезу вас с Серёжей на минирынок в шестой квартал. Я там присмотрел, правда в отдалении, в глубине длинный стол, на котором есть свободное место для нашей продукции.
- Трёх дней достаточно?
- Постараемся, - сказала Таня и улыбнулась.
- А рэкет? – вдруг напомнила она и её лицо сразу изменилось, приобрело какую-то тревожность.
- Справимся и с рэкетом, - успокоил её Евгений Васильевич.
Они долго беседовали с Таней, обсуждая текущие дела фермы, он понял, что нужно срочно искать человека на свободную должность заведующей, но Таня никого предложить не могла, сказав: - Этот вопрос лучше всего обсудить с Николаем Фомичом, он знает всех в округе. И к тому же люди ему доверяют, помня, как он искусно руководил хозяйством в советское время. Умный, тихий, молчаливый, внимательный, но очень въедливый. Люди всегда тянулись к нему.
Обсудив ещё несколько вопросов с учётчицей, Евгений Васильевич сказал: - На сегодня хватит. Я пройдусь по ферме, посмотрю, что вы там и как заготавливаете для рынка, побеседую кое с кем из доярок, если, конечно, увижу. Они наверное летом доят коров на выпасе?
- Да, так удобнее, - сказала Таня, - но одна доярка с утра дожидается вас.
- Меня? Она же меня вообще не знает.
- Вчера здесь все знали, что вы приступаете к работе, а у неё к вам дело.
- Какое?
- Не знаю, - пожала плечами Таня, - но, мне кажется, что-то с деньгами.
- Пусть войдёт.
В кабинет вошла небольшого роста, сухонькая, уже не молодая женщина с загорелым, как у всех крестьянок лицом, сказала: - Здравствуйте, Евгений Васильевич.
- Здравствуйте, ответил он, продолжая рассматривать вошедшую. – Меня зовут Клавдия Устюжанина. Я здесь работаю дояркой. И раньше тоже работала, и сейчас. А мой муж, Николай Петрович, был скотником. Сейчас он на пенсии, сил тех, что раньше были, уже нету.
- Простите, матушка, - напомнил Евгений Васильевич, не зная её отчества, я здесь человек новый и пока особенно не разбираюсь во всём, вы ведь не просто так зашли ко мне?
- Да, так вот мой Коленька приболел серьёзно. Прописали ему очень дорогое лекарство, а денег таких нет не только у нас, но ни у кого из села тоже.
- Сколько?
Она назвала сумму и Евгений Васильевич сразу сообразил, что это ровно половина той, что он получил, уходя с ВАЗа. Половину он предусмотрительно отдал Лене, остальные были при нём.
Женщина заплакала, сказала сквозь слёзы: - Если я не выкуплю лекарство, мой Коленька помрёт. И что я без него буду делать?
Из соседней двери, а это был кабинет учётчика, вышла Таня со стаканом воды.
Евгений Васильевич встал, достал кошелёк, отсчитал нужную сумму, сказал подавая: - У нас сейчас живых денег нет, я отдаю вам свои.
- Сынок, - вырвалось у Клавдии, - я верну вам, как только нам начнут начислять зарплату.
- Возвращать ничего, матушка, не надо. Мы ещё долго не сможем платить здесь достойно, считайте это моим подарком вашему Николаю Петровичу.
Взяв деньги, Клавдия опустилась на колени, благодаря Евгения Васильевича, но он легко поставил её на ноги, сказав: - А это лишнее. Я испытываю удовольствие от того, что помогаю вам. Плохо, что сейчас я не смогу помочь всем вам, работающим здесь, на ферме.
Вместе с Таней он прошёл в помещение, где доярки организовали почти промышленную переработку молока. За этим следила одна из старых, опытных доярок. Получалось точно так, как в любом крестьянском доме, всё свежее, натуральное, вкусное. Он даже удивился, попробовав творог, такого творога он давно не встречал нигде. Подойдя к пол-литровым баночкам со сливками, Таня взяла одну из них, легонько наклонила, сказала: - Это наши сливки. Сегодня они жидкие. Завтра, если вы заглянете сюда снова, сливки загустеют, превратившись в сметану. И если вы попробуете воткнуть в них чайную ложку, она не утонет, будет торчать там, где вы её оставили.
- Прекрасно, - сказал он,- деревня горазда на выдумки. Думаю, в городе быстро оценят нашу продукцию. Многие, живущие там, родились в деревне и по достоинству оценят то, что мы им предложим.
По дороге на минирынок они обговорили вопросы, которые там могли возникнуть. Серёжа молчал, видно было, что ему всё это хорошо известно, деревенские мальчишки с самого раннего детства что-либо продавали на рынке, а вот Таня призналась: - Евгений Васильевич, я ведь никогда не торговала, не умею этим заниматься. И даже никогда не думала об этом.
- Деньги считать умеешь?
- Ну это другое дело, кто их не умеет считать, - засмеялась Таня, а Евгений Васильевич добавил: - В остальном поможет Серёжа. А вообще-то в армии старшина говорит в подобных случаях: « Не знаешь, научим, не можешь – заставим!»
Таня почему-то подумала, что и Евгений Васильевич не особенно уверен в реальности осуществляемого ими мероприятия, но у него просто не было другого выхода. По утрам они отправляли бидоны с молоком на молокозавод, а вот деньги пока оттуда не поступали и неизвестно когда поступят, а если и поступят, то уже обесцененные временем и инфляцией. И то, что они делали сейчас, это реальный выход в создавшейся ситуации. Меж тем они уже въехали во двор торгового центра, где вовсю хлопотали частники, завозя товар, предназначенный для продажи, раскладывая его на досках длинного стола, сколоченных из грубых, но всё же окрашенных в грязно-зелёный цвет, досок.
Евгений Васильевич подогнал машину к краю облюбованного им стола и Серёжа сноровисто выкладывал на них всё, что они привезли. Бидоны с молоком поставили на дощатый настил рядом со столом, опустив в открытое отверстие специально изготовленный мерный дюралевый стаканчик на длинной ручке.
Они ещё разгружали машину, как кто-то из прохожих поинтересовался, откуда молочная продукция, а узнав, что из фермерского хозяйства, стал около стола. Как-то совершенно неожиданно около них образовалась очередь. Евгений Васильевич, сидя в кабине автомобиля при открытой двери, наблюдал за всем происходящим, радуясь, что люди так просто, без рекламы сразу оценили их продукцию. Таня помогала Серёже разливать молоко в подаваемую покупателями посуду, успевая подавать сливки и творог и принимать деньги. Её незаметно захватил водоворот торговли, чем-то похожий на угар, непривычный и, казалось, чуждый её существу.
Бойкая торговля поддерживала поднявшееся настроение девушки, она незаметно вошла в тот период торгового ажиотажа, который засасывает в себя любого, кто хоть когда-либо торговал ходовым товаром, когда деньги сами ложатся в жадные человеческие руки.
Евгений Васильевич с любопытством наблюдал за происходящим. Его больше всего интересовало, как быстро люди передавали информацию друг другу. Когда очередь рассосалась, да и привезённые продукты закончились, к столу подошла контролёр и Серёжа заплатил за торговое место. Именно в этот момент к столу подошли двое с бритыми затылками и Евгений Васильевич насторожился. Закрыв дверцу машины, подошёл к прилавку. Один из бритозатылочников, обратясь к Серёже, сказал: - Хорошо прошёл торг?
- Неплохо, - ответил Серёжа и посмотрел на подошедшего к ним Евгения Васильевича.
Парень продолжил: - А за место надо платить, между прочим.
- Я уже заплатил.
- Я это видел. Мы их крыша и нам нужно намного больше.
Он назвал сумму, и Серёжа, чувствуя поддержку, спросил: - С какой стати?
- Узнаете с какой, если не согласитесь. – Он внимательно посмотрел на Серёжу, сказал как бы между прочим: - Дань здесь платят все.
- А это мы ещё посмотрим, - неожиданно для бандитов сказал Евгений Васильевич, оттеснив от стола одного из них.
Разговаривавший с Серёжей качок, не обращая внимания на слова Евгения Васильевича, продолжил: - Или вы платите, или завтра вас здесь не должно быть.
Они оба повернулись и, не говоря больше ни слова, отошли к поджидавшей их иномарке.
Серёжа с надеждой посмотрел на Евгения Васильевича, спросил: - Чего им от нас надо?
- Он же сказал: - Дани.
- И мы будем им платить?
- Завтра посмотрим, - ответил Евгений Васильевич, помогая Серёже подносить к автомобилю пустые бидоны. Таня ещё стояла на своём месте, продолжая продавать оставшиеся сливки и творог. Она бесхитростно рекламировала продукты, говоря: - Берите, граждане, всё свежее, своё, с фермерского хозяйства. Сливки за ночь загустеют и вы увидите настоящую русскую сметану без добавок и загустителей.
Сердобольные старушки, в основном они и были покупателями, отвечали на её слова благодарными улыбками и словами. Одна, внимательно рассмотрев Таню, сказала: - Хорошего тебе жениха, красавца.
- А он у меня уже есть, только об этом мало кто знает.
- Умница, - только и ответила старушка, пряча в сумку баночку сливок.
Серёжа помог Тане поднести к автомобилю оставшиеся вёдра и несколько пустых банок из-под сливок. Они сели в салон, помолчали, переживая каждый своё. Видения были объёмными и скоротечными, как впрочем и сама торговля, захватившая обоих в плен своей необходимостью. Людям понравилось то, что они привезли и, как правило, они слышали в свой адрес только приятные слова человеческой благодарности.
Евгений Васильевич вывел автомобиль на широкую улицу и, отъехав от рынка, сказал сам себе: «Слава Богу, что всё обошлось». О том, что их ждёт завтра, он не думал, зная, что их продукция, без рекламы, востребована людьми и это воодушевляло его.
Таня и Серёжа какое-то время ехали молча. Но вдруг Серёжа не выдержал, нарушил монотонный вой двигателя и привычный шум шин по асфальту, сказал:
- Завтра не обойдётся.
Таня, на которую особенно остро подействовало то, что произошло в конце, спросила: - А ты откуда знаешь?
- Я видел, на чём они уехали.
- И что из этого? – неожиданно спросила Таня и Серёжа ответил: - А то, что их машина стоит немалые деньги. Их бы хватило всей нашей деревне выплатить задолженность людям по зарплате да и нашей ферме полностью рассчитаться с долгами.
Чтобы хоть как-то снять напряжение, Евгений Васильевич сказал, пряча улыбку: - Завтра же, Серёжа, отними у них иномарку.
Понимая, что Евгений Васильевич шутит, Серёжа, тем не менее, сказал: - Отнимать даже у преступников, последнее дело, оно может затянуть своей лёгкостью и тогда будет конец. Я это знаю и понимаю, потому что хочу жить честно, принося пользу и себе, и людям.
- Хорошие у тебя мечты, Серёжа, - подвёл итог Евгений Васильевич, но Таня, желая продолжить начатый разговор, сказала вслух: - Мечты, мечты, где ваша сладость?
- Сладость будет завтра, - подсказал Серёжа.
- Я не хотел продолжать этот разговор в прежнем ключе, но завтра, Таня, мы тебя не возьмём, - спокойно произнёс Евгений Васильевич.
- Это почему же? – насторожилась посерьёзневшая Таня.
- Мало ли что! – поддержал Евгения Васильевича Серёжа.
- Хотите, чтобы я, оставшись, переживала за вас? – возразила Таня и, может быть впервые в жизни посмотрела на Серёжу добрым взглядом, из которого струилось тепло, сострадание и сочувствие.
- О том, кому ехать завтра, завтра и решим, - сказал Евгений Васильевич, продолжая следить за ситуацией на дороге.
Таня подумала вдруг, что те мысли, которые владели ею, когда они ехали с рынка, могут рухнуть завтра, потому что те два бандита не оставят их в покое и тогда будет нарушено то, о чём она думала в благородном порыве, испытывая радость от встречи с покупателями, которые с благодарностью брали привезённую продукцию, восхищались тем, что деревня начала возрождаться.
- Нет, - вдруг сказала она серьёзно, - завтра я еду с вами.
- Хорошо, Таня, - согласился Евгений Васильевич, но за ночь может многое измениться.
Он уже подумывал о замене Тани кем-либо из пожилых доярок, боясь, что психика Тани может не выдержать напора тех молодых и самодовольных парней, что так неожиданно наехали на них.
К вечеру на ферму заехал Николай Фомич и они, уединившись, долго обсуждали сложившуюся ситуацию. В конце концов Николай Фомич, никогда в жизни не имевший дела с бандитами, предложил: - А может плюнуть на этот рынок, забыть о возможных денежных поступлениях и, таким образом, уйти от тех бандитов. На молокозаводе меня заверили, что в этом месяце с нами начнут рассчитываться.
- Если все мы будем сдаваться бандам, то что станет с нашей Россией? Она станет бандитской.
- К этому всё и идёт, - философски заметил Николай Фомич.
В этот день Евгений Васильевич вернулся домой поздно и Лена, его милая Лена, заметила как бы между прочим: - Нашёл там себе хорошую доярку?
- Доярки на ферме есть, но они все в глубоком возрасте. Им не до любовных утех. У меня есть ты. Лучшая из лучших. И ещё есть ферма со множеством пока нерешённых проблем.
Лена ответила, не скрыв издёвки: - Чего хотел, того и добился.
Он не стал рассказывать о сегодняшнем дне, о том случае на минирынке, который привёл его в негодование. Даже о том, как горожане тепло приняли их выезд, какой востребованной людьми оказалась продукция их фермы. Да и непонятно, как могла воспринять его сообщение Лена, она с трудом могла представить его в роли продавца. Ему повезло, Лена вдруг сама начала разговор, но совершенно о другом: - Я сегодня видела твоего Венедова на совещании у коммерческого директора.
- Он уже не мой, - зачем-то вставил Евгений Васильевич, - у меня теперь новый начальник, Николай Фомич.
Лена пропустила мимо ушей замечание мужа, продолжила: - Он показался мне даже странным, если сравнивать с нашими начальниками. Какой-то внутренне собранный, молчаливый. Доклад его был самым коротким. Он за несколько минут изложил ситуацию по материалам, а заканчивая, заверил коммерческого, что по материалам завод не остановит. И знаешь, что меня больше всего поразило, коммерческий директор не задал ему ни одного вопроса.
- Школа Полякова. Виктор Николаевич приучил их докладывать кратко и только суть. И не дай Бог, если кто-то что-то сообщал неверно. На другом совещании вместо него был уже другой руководитель.
- Но это же жестоко, Женя.
Это американская школа руководства. Виктор Николаевич довёл её до совершенства даже в наших, российских условиях.
- Может в этом кроется и загадка, почему Венедов ушёл с производства?
- Да, он мне так и сказал: - Я создан для цехового руководства, где контакт с людьми строится на человеческой основе. Если подниматься выше по лесенке, то нужно подключать и другие качества – жёсткость и жестокость. А это свыше моих сил. Ну а то, что он спокоен, это у него врождённое. Он вообще-то обычный человек со всеми слабостями. Мог погорячиться, вспылить. Но что было главным в нём, и чему нам следовало поучиться, он мог в любой ситуации, в каком бы состоянии ни находился, мгновенно перестроиться и становиться спокойным.
- Мне кажется, он перегорел, работая на конвейере, - заметила Лена, на что он ответил: - Если бы я поработал там ещё с десяток лет, то ни о какой ферме я бы не мечтал.
- Конвейер гасит энергию в зародыше? – спросила Лена, на что он ответил: - По всякому случается, но я заметил, люди, даже руководители, устают от его ритма.
- Я рада, Женя, что ритм конвейера не приглушил энергию в тебе. Я по-прежнему верю в тебя и знаю, что у тебя получится всё задуманное.
- Спасибо, Леночка ,ты всегда меня понимала и поддерживала.
Эта похвала грела его самолюбие и на следующее утро, когда они подъехали на тот же рынок, и расположились на том же месте. Торговля шла ещё бойче, уже подъезжая они заметили выстроившуюся очередь у их стола. Люди привели за свежими продуктами своих друзей и знакомых и Серёжа, увидев их, сказал: - При людях они не посмеют нападать на нас, а если нападут за городом, то у меня для них кое-что припрятано.
- И ты молчишь? – не удержался Евгений Васильевич, - ты можешь подставить нас под удар, а нам как раз этого сейчас и не надо.
- Успокойтесь, Евгений Васильевич, у меня собственно и нет ничего. Вот только один этот свёрток со старым, кислым творогом, в нём, в фольге, граната.
- Граната?
- Самая настоящая, лимонка.
- А фольга откуда?
- Да всё оттуда же. Ко двору пришлась. В ней был упакован цейлонский чай, а теперь вот и граната поместилась. Бандиты без оружия не ездят.
- Мы так не договаривались, Серёжа. Я вообще против насилия.
- Я тоже, - как-то спокойно ответил Серёжа, - но если они сядут к нам на хвост и откроют стрельбу, я брошу под колёса их машины эту игрушку.
- Она боевая?
- Да нет, муляж, но сделана как настоящая. И представьте себе, как они себя будут чувствовать, если она покатится под их машину.
- Ты вот что, Серёжа, эту затею брось. Мы не бандиты, я даже в комической ситуации не хочу походить на них.
- Я тоже, - признался Серёжа и Таня рассмеялась: - А мне нравится это, главное, с вами не соскучишься.
Торговля, как и в прошлый раз шла сноровисто и бойко. Покупатели осмелели, оплатив покупку, не сразу отходили от прилавка, задерживались, задавая Серёже и Тане интересовавшие их вопросы: «где их ферма, далеко ли отсюда до них, какие у них коровы».
Отвечая, Серёжа успевал следить за обстановкой на рынке, его взгляд выискивал в толпе тех двух с бритыми затылками бандюг, что всем им испортили вчера настроение. И когда к рынку подъехала иномарка, сказал вслух: - Приехали.
- Они? – спросила Таня и посмотрела в сторону машины, в которой сидел Евгений Васильевич.
- А кто же ещё, - ответил Сережа, - вскоре жди гостей.
Буквально через несколько минут около них остановились те, вчерашние молодчики, внушавшие одним своим видом тревогу. Евгений Васильевич тоже подошёл к столу и один из них спросил, обращаясь к нему: - Я жду ответ.
- Я отвечу только вашему руководителю, хочу посмотреть в его глаза.
- А больше вы ничего не хотите?
- Больше ничего.
Второй рэкетир, не проронивший ни слова, ни вчера, ни сегодня, подошёл к бидону, из которого Таня наливала молоко старушке, взял его за ручку и резким рывком опрокинул на асфальт. Молоко окрасило асфальт в матовый белый цвет и люди, наблюдавшие всё это, заволновались. Кто-то из них кричал «Ироды», кто-то всплакнул, приговаривая «Что же они творят, сукины дети!»
Евгений Васильевич вцепился взглядом в рэкетира, опрокинувшего бидон, сказал жёстко, чётко выговаривая слова: - Поставь его на место!
Рэкетир не шелохнулся и тогда, не сдержавшись, Евгений Васильевич схватил обоих рэкетиров за спины своими сильными, как клещи руками, сдвинул их навстречу друг другу, так, что они стукнулись не только грудью, но и лбами, сказал: - Вот мой ответ вам и заслуженная дань!
Люди остолбенели от неожиданности, Евгений Васильевич сказал, чтобы все слышали: - Таня, продолжай отпускать продукты!
Рэкетиры отошли от стола, отряхнулись и один из них, тот, что и вчера и сегодня вёл разговоры, сказал, не скрывая злобы: - Ну это мы ещё посмотрим, чья возьмёт!
Сказав это, он пошёл в сторону своей иномарки. Второй молча последовал за ним.
Около стола, вокруг разлитого по асфальту молока образовалась толпа зевак, через которую к ним протискивался милиционер.
- Что за шум? – спросил он, наступая своими ботинками на расплескавшееся тонким слоем молоко.
Евгений Васильевич посмотрел по сторонам, те качки отъехали от рынка, сказал: - Шума никакого, просто кое-кому не нравится, что мы здесь торгуем.
- Вы оплатили за место?
- И вчера и сегодня, - Серёжа протянул милиционеру квитанции.
- А документы на товар у вас есть?
- Есть, - Евгений Васильевич подал накладные, заверенные печатью.
- А где заключение санэпиднадзора?
- Так его здесь вообще нет.
Милиционер замолчал, видимо поняв, что таких документов нет ни у кого на этом рынке, сказал, обращаясь к толпе: - Прошу вас, товарищи, разойдитесь. Мы сами разберёмся.
Люди разошлись, обходя мутное пятно на асфальте и милиционер спросил, обращаясь к Евгению Васильевичу: - Вы их знаете?
- Нет, впервые вижу.
- Опознать сможете?
- Смогу, если поймаете.
Евгений Васильевич понимал всю бессмысленность разговора со стражем порядка, знал, что вряд ли он станет искать кого-то из нападавших, и тем более, задерживать. Помня о том, как выгонял с родного Ваза свою машину, он теперь думал о том, что здесь его уже никто не спасёт. Получалось по пословице: спасение утопающих, дело рук самих утопающих… Он понимал, что им, ему и рэкету нужны живые деньги, которыми расплачивались покупатели и сразу же подумал о том, что завтра и он, и они, будут здесь же. И снова повторится то же, что и сегодня. Потому, посмотрев на милиционера, попросил: - Завтра мы будем на этом месте. Если вы можете, то поохраняйте нас, я вам заплачу за охрану.
Милиционер смутился, ответил: - Я буду здесь, это я вам обещаю, но насчёт денег у нас это строго наказывается.
- А вы будете моей крышей, - зачем-то предложил Евгений Васильевич, на что милиционер заметил: - Без разрешения начальства, не могу.
Разговор на том и прервался. Они быстро реализовали то, что привезли и, собрав тару, поспешно отправились на ферму.
За городом, где поток машин иссяк, Серёжа оглянулся, в ста метрах от них, сзади, ехала уже знакомая иномарка.
- За нами едут, - спокойно доложил он, на что Евгений Васильевич ответил: - Вижу. – и добавил: - гранату не применяй, не провоцируй!
- Я с понятием, - напомнил Серёжа и вдруг предложил: - Проверить надо, Евгений Васильевич, тормозните. Если они тоже тормознут, значит я не ошибся, если проскочат мимо, увидим, кто проехал.
Так и сделали. Евгений Васильевич включил поворотник, прижался к краю дороги и остановился. Иномарка повторила их маневр.
- Они! – сказал Серёжа, - надо посмотреть, что они будут делать дальше.
- Гляди, - Евгений Васильевич повёл машину нарочно тихо и иномарка повторила их маневр. У фермы основная дорога делала изгиб и они, свернув на ферму, пропустили мимо иномарку. Въехав во двор, Евгений Васильевич заглушил машину, сказав: - Пронесло, легко отделались.
- Они проехали мимо нашего поворота чуть притормозив и поехали дальше в село, - сообщил Серёжа.
- Проехали говоришь?
- Так точно, - подтвердил Серёжа и Евгений Васильевич засмеялся: - Ты что это, Серёжа, отвечаешь по-военному?
- Думаю о встрече гостей.
- Думай, но без моего ведома ничего не предпринимай.
Теперь уже и сам Евгений Васильевич утвердился в мысли, что гости обязательно пожалуют. Занявшись срочными делами, он на какое-то время забыл о рэкетирах да и о Серёже тоже. Но Серёжа был непредсказуем и, закрыв ворота, стал заниматься одному ему известным делом. Когда-то, во время службы в Афганистане, он был снайпером, но снайпер необходим только в бою или в засаде, а его взвод исполнял другую задачу, охранял периметр за оградой танкового батальона, приютившегося у плоскогорья, медленно, но верно уходившего к горизонту, постепенно поднимаясь к маячившей вдалеке горе. Отсюда душманов никто не ожидал, им просто негде было укрыться, потому по периметру были расставлены мины-ловушки. Их расположения душманы не могли знать, потому, однажды подойдя к ограде, взлетели на воздух и оставили батальон в покое. А вот с другой стороны, там где был въезд в символические ворота расположения батальона, находился блокпост. Небольшое здание, выложенное из бетонных блоков, покрытое дюралевым листом из погибшего в бою самолёта, служило круглые сутки. Дело в том, что и там, как и здесь, на ферме, основная дорога, по которой передвигались афганцы, близко подходила к расположению танкового батальона и от неё, к блокпосту был небольшой отворот. И если днём никто из афганцев их не беспокоил, то ночью происходило то, что не совсем укладывалось в обычные понятия. Как правило несколько человек, сопровождавших нагруженных осликов или верблюдов, специально сворачивали с дороги и направлялись в их сторону. Тогда приходилось кому-то из них идти навстречу гостям, при включённом прожекторе, и через переводчика, своего же солдата-таджика, объяснять, что дорога у них сзади. Как правило инцидент на этом и заканчивался, афганцы понимали, какая сила их подстерегает за этим блокпостом. Но именно там Серёжа получил наглядное и очень яркое представление о тех, кто может на них напасть и это надолго врезалось в память. Серёжа был и там исполнительным и часто командир взвода, старший лейтенант Вадим Квашин, отправлял его на встречу с «мирными» афганцами. Перед уходом Серёжа набрасывал на свои плечи хэбэшную камуфляжную куртку с офицерскими полевыми погонами и афганцы думали, что говорят с настоящим командиром шурави. Но не только это поручал ему Квашин. Хитрый старлей так обустроил блокпост, что взять его штурмом не смог бы даже сильный отряд афганских боевиков. Дело в том, что из неприметного здания, где свободно отдыхали десять бойцов, был потайной выход, замаскированный сверху маскировочной сеткой и вёл он прямиком в траншею, специально выкопанную перед блокпостом, только чуть правее, чтобы она не преграждала путь танкам, когда они покидали базу. Но и это было ещё не всё. Квашин поручил Серёже лично подготовить шумовые ловушки из взрывпакетов, которые располагались перед блокпостом по обеим сторонам дороги. Для приведения их в действие требовалось только одно: повернуть тумблер на специальном табло, подав напряжение и эффект был, что называется, налицо. Однажды, когда афганцы, выслушав Сергея-Квашина, остановились на дороге, заставляя своих ослов лечь на землю, что те с удовольствием и сделали, командир приказал замкнуть два контакта. Взрывы с ослепительным огнём заставили ослов подскочить на ноги, а погонщиков, вслед за ними, спасаться бегством. Один из таких зарядов с шумовым эффектом сейчас и готовил Серёжа, располагая в двадцати метрах от ворот. Как он и ожидал иномарка подъехала к повороту дороги на ферму, какое-то время постояла, но затем свернула на отросток дороги, ведущей к воротам. Серёжа сидел в сторожке, держа в руках оба провода. Когда до взрывпакета оставалось не более пяти метров, он соединил оголённые провода. Дым на время спрятал иномарку, а когда он рассеялся, её не оказалось даже на дороге.
Услышав взрыв, к сторожке подбежал Евгений Васильевич.
- Я же тебя предупреждал, - с горячностью произнёс он, - без моего ведома ничего не предпринимай!
- Так я же взорвал за территорией фермы.
- Какая разница, - Евгений Васильевич матерно выругался, давая понять Серёже всю степень расстройства, а успокоившись, сказал: - Часа через два здесь будут гости. С автоматами или даже гранатомётом.
- Не будут, - возразил Серёжа, – они уважают силу.
- Ну ладно, - как-то более спокойно произнёс Евгений Васильевич, - будь что будет, подождём. Но, прошу тебя, Серёжа, без моего разрешения ничего впредь не замышляй.
- Так я это сделал со злости. Уж больно нахально они себя вели на рынке. Им тоже это будет наукой.
- Будет или нет, не знаю, но нам с тобой этой науки больше не надо!
- Хорошо, Евгений Васильевич, - впредь такое больше не повторится, к тому же у меня кроме той, камуфляжной гранаты, ничего не осталось.
- А взрывпакеты?
- Этот был последний. Мы с ребятами их использовали на рыбалке.
- Что, рыба сама шла к вам, боясь взрывов?
- Да нет, мы её глушили, но глушили не на Волге, а в стороне, на глухих озёрах.
- Но вот что, Серёжа, договариваемся на берегу, больше никаких эффектов.
- Я всё уже понял, Евгений Васильевич, я не хочу подставлять ни вас, ни Николая Фомича.
- Я запомню это.
Евгений Васильевич повернулся, чтобы уйти в конторку, но, уходя, сказал: - А ты посиди здесь, понаблюдай… Если кто-то появится, открой ворота, это будет наш знак к примирению.
- Понятно, - только и сказал Серёжа.
Часа через два к ферме подъехали три автомобиля. Первой ехала уже знакомая иномарка, вторая, более дорогая, похожая на скандинавскую Вольво, ну а в конце, на некотором удалении, сворачивали к ферме обычные потрёпанные Жигули. Доехав до места взрыва, машины остановились. Серёжа вышел из сторожки и сноровисто распахнул ворота. Но машины остались на прежнем месте, не думая заезжать на саму ферму.
Из второй, дорогой машины, вышел ничем не приметный человек и, проходя мимо первой машины, зачем-то стукнул по ней ладонью. Сергей с любопытством наблюдал за ним, рассматривая и оценивая каждый его шаг, каждое движение. Мужчина под сорок, обычного, даже тщедушного телосложения, чуть выше среднего роста, таких, азербайджанцев, он постоянно встречал на городском рынке, не вызывал никаких опасений. Поравнявшись с Сергеем, сказал: - А, взрывотехник!
Серёжа промолчал и незнакомец продолжил: - Веди к своему начальнику.
Подойдя к двери, за которой находился Евгений Васильевич, Серёжа остановился, сказал: - Здесь он.
- Зовут-то его как?
- Евгений Васильевич.
- Понятно.
Незнакомец осторожно постучал в дверь, а когда открыл её, Серёжа, уже выходивший наружу, услышал возглас Евгения Васильевича: - Алик!
- Он самый, - расплылся в улыбке гость, подходя к столу.
Евгений Васильевич вышел из-за стола, обнял Алика, сказал на радостях: - Как давно мы не виделись!
- Да, где-то с восемьдесят пятого года. С тех самых пор, когда я уволился с завода и пути наши не пересекались.
- Ходили слухи, что тебя разыскивала милиция, - зачем-то сказал Евгений Васильевич, на что Алик ответил: - Было дело, но у них не было веских доказательств того, что мне шили.
- Ну ладно, - сказал Евгений Васильевич, - присаживайся к столу, а я попрошу Таню что-либо приготовить. Но, предупреждаю, у нас кроме молока и всего молочного, да чая, ничего нет.
- Не надо приглашать Таню, пригласите вашего взрывотехника, я всё уже предусмотрел.
Евгений Васильевич открыл общую дверь конторки и с удивлением обнаружил стоявшего там Серёжу.
- Ты здесь? – сказал он обрадовано и повернулся назад. Из двери кабинета выходил Алик с запиской в руках.
- Подойди к первой машине, ребята сообразят, что надо сделать.
Оставшись вдвоём, Евгений Васильевич сказал: - Ты тогда так неожиданно ушёл с завода, а потом и совсем исчез из города, что я уже потерял надежду увидеть тебя когда-либо вообще.
- Ну из города меня никто не выгонял, я ушёл сам, не желая иметь дело с милицией. А вообще, Женя, я буду так называть тебя, как звал когда-то в Ростове, где мы вдвоём, как представители завода, помогали местному спецавтоцентру справляться с наплывом гарантийных автомобилей.
- Хорошее было время, - сказал Евгений Васильевич, - мы тогда были молоды, не считались со временем и работали с утра и до самой ночи. Тогда-то я по-настоящему оценил твои человеческие качества, смекалку и умение быстро и качественно устранять возможные неполадки в автомобилях.
В дверь постучали и вошедший Серёжа поставил на стол объёмный пакет. Алик подал Серёже записку, где было написано всего несколько слов.
- Отнеси её тем же ребятам.
Когда Сергей вышел, Алик сказал: - Пусть ваша Таня, как ты назвал её, разберётся с принесённым, а мы продолжим беседу. Нам есть о чём поговорить.
Постучав в стену, Евгений Васильевич таким образом вызвал Таню и та, войдя, вопросительно посмотрела на него.
- Вот, возьми, разберись и накрой нам стол.
Таня вышла, унеся пакет и Евгений Васильевич продолжил: - Я видел как ты работаешь, оценил тебя и привязался к тебе. Ты даже не заметил, как я всех автовладельцев, кто хотел отблагодарить нас, подавая мятые рубли, пятёрки, а то и десятки, кивком головы направлял к тебе. Ты брал, как берут все южане, а я, как коммунист, не мог. Но в свободное от работы время мы оба чувствовали себя абсолютно независимыми людьми, которые могли позволить себе зайти в ресторан и немного расслабиться. Меня поразила твоя сдержанность. Ты не походил на окружающих нас молодых людей, твои потребности были даже скромнее моих. Тогда-то я и привязался к тебе.
Вошла Таня. Молча убрала всё со стола, расстелила принесённую скатерть и стала раскладывать на ней то, что смогла приготовить из принесённого Аликом.
Разглядывая припасы, Евгений Васильевич удивился обилию различной снеди. Деликатесная красная рыба, дорогая копчёная колбаса, искрящаяся всеми цветами радуги красная икра, положенная на ломтики аккуратно нарезанного Таней хлеба, несколько яблок, что-то из цитрусовых, также нарезанные колечками и в завершение всего – две бутылки армянского коньяка, уже подзабытых три звёздочки.
Разложив, Таня спросила: - Чай тоже готовить?
- Пожалуй нет, - сказал Евгений Васильевич, - этого хватит на несколько человек.
Когда Таня вышла, Евгений Васильевич продолжил: - Так вот, Алик, на автозаводе, уже став мастером, я постарался перевести тебя в свою бригаду, но ты как-то быстро уволился и пропал из виду. Но я всё время помнил о тебе.
Алик засмеялся, откупорил бутылку, разлил коньяк по рюмкам, сказал: - Что было, то прошло. Давай, Женя, выпьем, как когда-то в ростовском ресторане «Дон» и продолжим разговор.
Выпив рюмку, Алик сказал: - Когда мне доложили мои ребята об инциденте на рынке и описали облик обидчика, я почему-то сразу подумал, что это ты. Только ты мог так спокойно расправиться с рэкетом. Кстати, скажу тебе откровенно, я запретил моим ребятам, Марату и Олегу, заниматься тем бизнесом, у них в рэкете был давний опыт. Сейчас они оба мои телохранители, довольно бдительные, исполнительные и достойные. И сразу скажу, чтобы больше не возвращаться к этой теме, тот рынок они передали людям Султана, но и их мы предупредили, чтобы вашу ферму не трогали.
Алик взял ломтик апельсина, снял корочку, положил в рот. – После коньяка хочется подольше сохранить в себе его аромат, но эти дольки изгоняют его, а что-то взять в рот хочется, такая вот у людей привычка.
Прожевав, он вдруг сказал: - Можно я всё-таки продолжу о Ростове? Нам там было хорошо и комфортно благодаря тем ростовчанам, что пригоняли на сервис свои автомобили. Было какое-то взаимное удовлетворение от общения с ними, но мне было приятно больше всего от общения с тобой. Ты был не просто моим коллегой и другом, но и учителем. По многим вопросам я обращался к тебе, когда у меня что-то не получалось и, показав мне как выполняется та или иная операция, ты обычно отшучивался какой-либо поговоркой. Одно время я даже записывал их, но потом потерял тот список. Он приучил меня к сдержанности, трудолюбию и к более глубокому изучению и пониманию русского языка. Вот смотри, напоминаю тебе несколько из них: «глаза боятся, а руки делают», «соловья баснями не кормят», «у сильного всегда бессильный виноват», «не всё коту масленица», «не в бровь, а в глаз», «сопливых во время целуют», «не ладнай горбатого к стенке» и много других, особенно мне пригодилась одна из них: «не пойман, не вор».
Евгений Васильевич засмеялся, сказал: - Было дело, сейчас я уже не бросаюсь фразами, здесь деревенские люди, они побольше моего знают.
Наполнив рюмки новой порцией коньяка, спросил: - Почему тогда ты ушёл из бригады даже не объяснившись со мной?
- Всё просто, Женя, как день божий. Я, как слесарь-дефектчик высокого разряда, зарабатывал сто шестьдесят рублей в месяц, мог и чуть больше, если оставался сверхурочно на доработке машин в конце конвейера. Ты, как мастер, получал и того меньше – сто сорок пять. Потом тебе прибавили ещё десятку, персональную. Но что значили те деньги, если автомобиль, самой дешёвой, ноль первой модели стоил пять тысяч девятьсот, а со всеми накрутками все шесть тысяч. Нас, работающих, государство приравняло к пенсионерам, которым платили сто тридцать два рубля. И что я мог купить за те рубли? Я понял, что нас грабит родное государство и, не согласный с этим, уволился с завода и стал заниматься скупкой и сбытом запасных частей к тем же автомобилям. В день я мог зарабатывать те сто шестьдесят, что я зарабатывал на конвейере, без всяких проблем. Меня приметил Султан, у которого было налажено воровство запчастей с завода, хотя лично сам он этим не занимался, был как бы в стороне. Тогда я и чуть не влип в историю. Теперь это уже дело прошлое. Я обосновался на юге, организовал подпольное производство по ремонту и восстановлению автомобилей и это вывело меня на новый уровень. Я завязал со всеми, кто втягивал меня в нечестный бизнес, решив посвятить себя коммерции с уклоном в благотворительность. Так я оказался здесь, правда под другой фамилией, Асанов. В жизни есть временная волна, не успел, значит опоздал. Я успел, не опоздав. Может потому и моя фирма по реализации новеньких Жигулей и восстановлению подержанных, битых, с хорошим тюнингом, процветает. У меня, Женя, большие планы. Я хочу вдохнуть жизнь в угасающую спортивную команду мальчишек, занимающихся мотогонками, поднять несколько предприятий пищевого комплекса, лежащих сейчас на боку из-за отсутствия денег, заняться своей давней, не состоявшейся мечтой, самому сесть за штурвал самолёта. Планов много, если кто-то не помешает.
- Ты боишься возврата к власти коммунистов?
- Да нет, я ещё до Ростова знал, что они плохо кончат. Как-то дома, в Азербайджане, мы с ребятами проехали в молодёжный лагерь «Гянджлик». Нет там ничего особенного, хотя это и международный лагерь. То же Каспийское море, то же жаркое южное солнце, те же песчаные пляжи. Но там, чуть в стороне, на бугорке, стоит бывшая дача Багирова, бывшего когда-то руководителем НКВД Республики, к ней-то и подвели железную дорогу от Баку. А в самом конце, там где сейчас расположен Гянджлик, поставили небольшой домик для охраны. Сейчас в нём билетная касса. Домик с очень толстыми стенами. Так вот, я брал билеты до Баку и как-то не сразу сообразил, что надо вперёд подать в ту амбразуру деньги. Спросил старика, что сидел там, внутри: - Билеты?
- А где деньги?
Я положил деньги, но сказал как-то беззаботно: - Деньги, деньги, к коммунизму идём, а вы деньги!
Я не видел лица того человека, но то, что он сказал, запомнил на всю оставшуюся жизнь: - Коммунизм будет, когда руки, как бульдозер, от себя грести будут!
Так что, Женя, я не заблуждаюсь.
Он вдруг встрепенулся, посмотрел на часы, сказал: - Скоро за мной приедут.
И вдруг спросил: - А на рынке вы не от хорошей жизни?
- Как видишь. Молоко поставляем, а возврата денег пока нет. Обещают начать рассчитываться в конце месяца, но это повторяется уже второй месяц. Мы залезли в долги по коммунальным платежам, не заплатили полагающийся налог государству. Не платим людям за работу.
Алик как-то криво усмехнулся, сказал: - Автозавод тоже еле сводит концы с концами, а когда я ехал на ферму, видел как из земли поднимаются фундаменты коттеджей.
- Так то коттеджи руководителей ВАЗа, - напомнил Евгений Васильевич, на что Алик заметил: - Я как-либо расскажу тебе откуда у них деньги, а сейчас пригласи свою Таню, пусть даст мне неоплаченные счета, я помогу тебе.
- Я же не смогу рассчитаться с тобой в ближайшее время.
- С тебя я деньги не возьму.
Таня молча положила на стол счета. Посмотрев на них, Алик прикинул накопившуюся сумму, сказал с улыбкой: - Для меня это мизер, сущий пустяк.
Он взял счета, сказав: - Ребята привезут платёжки.
И когда закрылась дверь за Таней, не выдержал, сказал: - А твоя, Таня, хороша собой.
- У меня Лена, а чья Таня, я ещё даже и не разобрался.
- Вот что, Евгений Васильевич, - сказал Алик, вставая из-за стола, - ты найдёшь меня, если я тебе понадоблюсь. Вот мой телефон. – Он положил на стол свою визитку, - только одна просьба: по пустякам меня не беспокой.
Они вышли во двор на территорию фермы и Алик, оглядев коровники, сказал: - Твоих коров я посмотрю в другой раз, а сейчас, пока мои ребята ещё не подъехали, спрашивай, что ты ещё хотел услышать от меня.
- Как тебе удалось в это непростое время, вырваться из трясины и оказаться на верху положения?
- Я тебе уже сказал, начал я со знакомого дела, восстановления повреждённых автомобилей, потом добавился тюнинг. Но это не гарантировало процветание фирме. Нужно было выйти на ВАЗ, войти кое-кому в доверие. И когда это произошло, фирма оказалась наверху, что называется, наплаву. Кто и как помогал, не скажу даже тебе, не болтливому человеку. В нашем деле нужно особенно следить за своим словами. Скажу одно, и только тебе: те коттеджи, что растут из земли, строятся не на зарплату.
Алик увидел вышедшего из сторожки Серёжу, сказал: - А своего взрывотехника предупреди. Представь, что вы попали не на моих хулиганов, а на настоящих бандитов. Они бы от вашей фермы ничего не оставили, а вас, я имею в виду тебя и его, взрывотехника, просто уничтожили бы. Вы должны знать, что сейчас бандиты осваивают свои высоты, им не нужна коммерция как таковая, они настроены не создавать, а уничтожать. В этом они преуспели, а если ты хочешь узнать побольше, проедь на кладбище, там увидишь такое, что тебе и не снилось, они идут на всё ради денег, даже на убийство своих же единомышленников!
- А что там за стройки, огороженные забором между старым и новым городом, там тоже вазовские руководители?
- Да нет, там облюбовали место бандиты и те, кто нас должен охранять. Скажу только одно, если коттедж возводит лейтенант милиции, а рядом один из известных бандитов, это тебе о чём-либо говорит?
- Говорит, конечно. Милицию теперь надо охранять не от бандитов, а от самих себя.
Алик засмеялся: - Вообще-то сейчас лучше к ним не обращаться, лично я завёл свою охрану.
- И что, среди милиционеров нет честных, преданных властьпредержащим людей?
- Есть конечно, но таких мало. Лично я знаю одного такого, несгибаемого борца, старшего лейтенанта Диму Огородникова. Его пытались сломить бандиты, но он не поддался. Мне жаль Диму, он не понимает, что бандиты найдут и на него управу. Точно так же как и на меня, если я встану им поперёк дороги.
Алик увидел подъезжавшие к ферме машины, посмотрел на часы, сказал: - Видишь, как точно они всё рассчитали, ценят и моё, и своё время.
Алик с улыбкой посмотрел на Евгения Васильевича, сказал как бы между прочим: - Теперь мне есть к кому приезжать, если я почувствую, что теряю почву под ногами.
- Всегда буду рад тебя видеть, Алик, - только и сказал Евгений Васильевич.
13.
Лариса всё рассчитала. Она знала, куда едет. Она ехала не с закрытыми глазами, а осознанно, зная наперёд, что если даже и не будет полезна геологической партии, то просто поживёт в лесной глуши, отойдёт от вцепившейся в неё депрессии. Она ехала к подруге, уже третий сезон работавшей в тайге, в полевых условиях, живя в глуши, даже не пытаясь выбраться оттуда к безудержно бушевавшей цивилизации. Сердце щемило от сознания, что она делает что-то не то, но она ничего не могла изменить. Ей стало невыносимо наблюдать за всем, что происходит на заводе и в городе. Ей не по себе было видеть в коридорах магазинов и перед ними сморщенных, стоявших с протянутыми руками старушек. Она прекрасно понимала и осознавала, что этот её поступок вызван сиюминутным восприятием, но, понимая, что не сможет повлиять на этот процесс, решилась на предпринятое бегство от себя самой и от времени. Она понимала, что так не могло быть, но так было и это был позор России перед всем миром. Она не могла видеть и переносить этот позор, не могла найти успокоения и вот она в самолёте, держащем курс на Красноярск, в котором никогда не была прежде, не считая того момента, когда её родители переезжали с Дальнего востока в Подмосковье, когда отца переводили на новое место службы. Но, проезжая Сибирь, она видела не города, лишь здания станций, у которых, понятно, были долгие остановки.
До Кустаная, внизу проплывали чудные пейзажи, сочетавшиеся смесью гор, ущелий, речек, блестевших внизу, с не очень широкими полями. И везде, куда бы она не бросила свой взор, он упирался в мелколесье, окаймлявшее не очень высокие, почти плоские, какими они казались сверху, горы.
За Кустанаем поплыли другие, более спокойные и сглаженные слабой пеленой дымки, пейзажи, почти сплошные леса, среди них изредка мелькали крапинки деревень или показывалась просека с железной дорогой и почти игрушечными составами. Сменившийся пейзаж, прикрытый слабой дымкой, успокаивал и уводил от мрачных мыслей, удалял от дома, приглушал и затушёвывал боль. Но так длилось не очень долго, во всяком случае так ей показалось. Она даже немного вздремнула, на секунду-другую забылась, ушла в себя, а открыв глаза, поразилась изменившейся картиной. Самолёт снижался и тайга, карабкавшаяся на склоны горного хребта, окаймлявшего Красноярск, поразила её своей сказочностью. Горы, вытянувшееся по берегам Енисея, покрытые лесом, словно ожерелье высвечивали какую-то таинственную красоту и ей почему-то вдруг вспомнилась Австрия, Вена, с её невысокими холмами, поросшими смешанным лесом, не таким могучим и диким как здесь, потому может и показавшимся искусственным, столь непосредственно и естественно вписывавшимся в окружающий ландшафт. Восторженное отношение к нему простых венцев выражено в величественном венском вальсе Штрауса. Найдётся ли у нас, в России, свой Штраус, который бы увековечил эти горы – ожерелье и этот чудный лес – золотые лепестки его! Енисей, разрывающий горы, извечно дикий и первозданный благодаря молчаливо дремлющей тайге, вернул её к жизни, возбудил восприятие окружающего мира. Она оглянулась вокруг, оценивая окружающее критическим взглядом и с удивлением обнаружила себя среди людей спокойных и сосредоточенных, которых, казалось, ничто в жизни не интересовало так, как их собственная жизнь и всё, что они сами делают в окружении этой самой жизни. Она удивилась открытию, поразившему её своей простотой. Именно с таким ощущением она работала до восемьдесят девятого года, свято веря в перестройку, о которой говорили все, на понимая и не принимая всерьёз то, что происходило вокруг. Она генетически чувствовала, что это очередной блеф, без которого человек просто не может жить, как не может жить без воздуха, воды и солнца. Но эйфория перестройки всерьёз вскружила головы многим и люди поддались её дурману, не понимая, что это путь в никуда, что это повторение прошлых агиток, оканчивавшихся всеобщим разочарованием.
Теплоход, на котором она добиралась до Стрелки, последнего пункта, до которого он шёл, плыл медленно, не торопясь, хотя по течению мог бы плыть и намного быстрее, но, видимо, здесь, даже в этом прослеживался другой ритм и темп жизни, при котором неспешное движение вперёд скорее благо, чем удовольствие. Не зря же говорят, что тише едешь, дальше будешь. В Стрелке она должна была пересесть на другой теплоход, перебраться на правый берег Ангары и там, за каким-то Мотыгино, в огромном массиве тайги, ограниченном реками Ангарой и Подкаменной Тунгуской, отыскать партию, расположенную невдалеке от крошечного посёлка Заря. Ксения писала о том, что ждать придётся возможно долго, но люди там спокойные, участливые и добрые, что должно скрасить её ожидание. В Сибири, уточняла она, люди добрее и сердечнее, чем в европейской части России.
Лариса расположилась на верхней палубе и до самого захода солнца любовалась проплывавшими берегами с красивыми, но почему-то, как ей казалось, дикими пейзажами. Они зачаровывали своим спокойствием, величием и своей, присущей природе, загадочностью. Разглядывая сказочные берега, манящие к себе своей первозданностью и такой же сказочный в своей тихой дрёме лес, она подумала о том, что только ради этого видения спящей, дремотной тайги стоило бросить на время всё и уехать в такую даль.
Она чем- то выделялась среди других пассажиров, потому как те рассматривали её с таким же интересом и любопытством, как она пейзажи, плывшие мимо них. К вечеру тайга потемнела, закрыла причудливые очертания гор, но не стала менее загадочной. Особый интерес вызывали отдельные проблески огоньков, скорее всего это были огни туристов, к ночи спускавшихся к реке. Огни располагались у самой кромки берега, потому их серебристые отсветы часто мелькали, переливаясь на тёмной глади воды.
Пассажиры, уставшие от привычных для них пейзажей, решили подкрепиться, раскладывая небогатую, но очень привлекательную и питательную снедь. Одна из групп, расположившаяся поблизости от неё, пригласила к своему импровизированному столу. Отказываться было грешно, она знала, что здесь, среди лесного люда, исключительно развит закон взаимной помощи. Столом служил старый, обшарканный по углам чемодан, обтянутый дерматином, каких давно уже не выпускала промышленность, накрытый газетой. На нём и располагалось всё заготовленное впрок: колбаса домашнего приготовления с резким чесночным запахом, сало, лук, зелень и хлеб. Компания, пригласившая её к импровизированному столу, была шумной, очень жизнерадостной, скорее всего даже весёлой. Вероятно люди давно знали друг друга или были родственниками. Когда она подсела к ним, веселье утихло, понятно было, они проявляют к ней интерес или любопытство. И она, поняв это, представилась: - Меня зовут Ларисой.
- Вот и познакомились, - сказал дед, которому, судя по обросшему густой бородой лицу, было далеко за восемьдесят. Дед поглаживал свою бороду, хорошо ухоженную и придававшую её обладателю какой-то смиренный и доступный вид.
- А нас тут целая семья, - зачем-то сказал он, - к моему внуку, в Красноярск ездили.
Дед называл всех родственников, сидевших вокруг чемодана, все они приходились ему сыновьями, невестками, племянниками и внуками.
- Внук, Александр, служит в Красноярске, в строительных войсках, вот ездили проведать его. Всё веселее у него служба будет, да и нам что-то вроде экскурсии, а то засиделись в тайге. Вот съездили, повидали. Год он уже оттрубил, глядишь всё легче ещё годик пройдёт. Тяжеловато там ему, да ничего. Мы, сибиряки, к труду привычные, - закончил он.
Молодая хозяйка с интересом слушавшая деда, пододвинула Ларисе хлеб с салом, сказала спокойным, доброжелательным голосом: - Меня зовут Антониной, а его, - она показала на мужчину, сидевшего рядом с ней, - Андреем. Да вы угощайтесь, видим ненашенская, городская, небось и проголодались.
Она говорила приятным, ласкающим слух голосом как-то особенно нежно и трогательно. – Видим, вы всё берегами любуетесь. А нам вся эта красота привычная, мы её не замечаем. Мы давно обратили на вас внимание, вот и решили пригласить к нашему столу.
-Не здешняя, это точно, - подтвердила Лариса. – Поесть и у меня есть что, да только у вас здесь так спокойно и хорошо, что я и про еду забыла. Спасибо, что вы напомнили.
Она потянулась к своей сумке, но Антонина остановила её, положив свою руку на её.
- Не надо, вам ещё пригодится, а мы домой едем, да у нас всего хватит на всех.
Лариса с любопытством изучала лица сидящих вокруг чемодана. Они с удовольствием поглощали пищу, обмениваясь меж собой отдельными фразами, понятные только им. И только Антонина старалась не отвлекаться, продолжая с любопытством рассматривать Ларису.
- У нас здесь люди простые, душевные, - сообщила она, - если надо и помогут, в беде не оставят. Так здесь испокон веков заведено. Иначе в тайге нельзя, не выживешь.
Её муж молча слушал щебетанье жены, прислушиваясь одновременно и к тому, о чём говорили сидящие рядом с ним. Время от времени и он вставлял отдельные слова, словно подтверждая, что слышит их разговор и целиком соглашается с ними во всём, разделяя их мнение.
Постепенно Антонина рассказала всё о своей семье, о местности, где они живут, даже о соседях, живущих рядом с ними в небольшом посёлке и постепенно, исподволь, не навязчиво подвела Ларису к рассказу о ней самой. И хотя Лариса не была расположена к подобному разговору, ей вообще не хотелось ни о чём рассказывать, пришлось кое-что сообщить о себе, поведать свою историю.
Услышав о заводе, Андрей оживился, а узнав, что автозавод расположен на берегу Волги, напротив Жигулёвских гор, он придвинулся поближе, попросил рассказать всё, что она знает о Жигулёвских горах, о самой Волге. Выслушав, он сообщил, что срочную службу проходил на Дальнем востоке, потому проехал через всю Сибирь, а вот на Волге не был ни разу, хотя с ним служили ребята с Урала и Поволжья. «Хотелось бы проехать Россию в оба конца, на запад и восток одновременно», - задумчиво сказал он.
Узнав, куда держит путь Лариса, он подсказал, как туда лучше добраться. Даже продиктовал свой адрес, на случай, если у неё что-то не заладится и ей придётся возвращаться. Он обрадовался, узнав, что Лариса выходит вместе с ними в Стрелке, но дальше их пути расходятся, хотя они живут на правом берегу Ангары, но от Зари до их дома было неблизко даже по здешним меркам.
Встреча с этими, совершенно незнакомыми людьми, подняла настроение, добавила уверенности в задуманное затворничество. И уже потом, когда она добралась до Зари, а затем и до затерянной в тайге партии, она не однажды мысленно возвращалась к проделанному пути, особенно после Красноярска, и сердце её наполнялось радостью от сознания какой-то понятной, но непривычной товарищеской, причём совершенно бескорыстной, взаимопомощи. Особенно запомнилась ей семья Ковшовых, их главные действующие лица, дед Арсений, сын Андрей и сноха Антонина.
Прибыв в Зарю, она не получила успокоения. Оказалось, что из партии в посёлок приезжают один раз в неделю, да и то только в магазин за хлебом. Благо до этого дня ожидание могло занять двое суток, но Лариса уже стала привыкать к тому, что жизнь в тайге подчиняется другим ритмам и течёт по другим временным законам.
Сразу же по приезде в Зарю она пришла в единственный магазин со старым, исчезнувшим уже повсеместно названием «Сельпо», получила подтверждение, что действительно, из партии приезжают к ним по четвергам и ей оставалось ждать совсем недолго, всего два дня. Слушавшая её разговор с продавщицей, единственная покупательница, находившаяся в тот момент в магазине, прошла вслед за Ларисой к выходу, представилась просто, как это делают только в тайге: - Меня зовут Дашей. Не смотрите, что я старше вас, у нас по отчеству называют только глубоких стариков. Я слышала ваш разговор с продавщицей и поняла, что вам предстоит ждать приезда геологов целых два дня. Вот я и хочу на время приютить вас у себя. Люди мы простые, вы нас не стесните. Не ожидать же вам оказии у магазина.
- Может быть у вас есть дом приезжих или гостиница? – робко спросила Лариса, но Даша засмеялась: - Гостиница в Заре? Да кто её здесь построит и для кого? Сюда редко кто приезжает, а если кто и заедет, то его встречают.
- Я только сейчас поняла свою оплошность, - оправдывалась Лариса, не думала, что партия так далеко от пристани.
- Ничего, привыкайте к нашим условиям. У нас время течёт неспешно, медленно, но в том же направлении, что и у вас, в городе. Побудете у нас, отдохнёте немного, а там, глядишь, если они приедут, доберётесь и до партии.
- А они могут и не приехать? – насторожилась Лариса.
- Да нет, приехать-то обязательно приедут, только вот когда это случится, не известно. Бывает и не выдерживают сроки, хотя в магазине для них всегда придерживают хлеб.
Даша не сказала, что за хлебом приезжает её муж, Дмитрий, работающий в партии завхозом.
Лариса с удовольствием изучала всю окружавшую её обстановку и не заметила, как пролетело время. Утром, в четверг, она была около магазина задолго до открытия, но подводы из партии не обнаружила и подошедшая к магазину Даша огорошила её новостью, сообщив, геологам хлеб передали вечером попуткой, а продавщица забыла напомнить им о приезжей.
Подошедшая к открытию магазина продавщица, увидев Ларису, сконфузилась, оправдываясь: - Извините, девушка, я завертелась за день и позабыла о вас.
- У меня нет к вам претензий, - успокоила её Лариса, но скрыть огорчения не смогла и Даша, находившаяся рядом, успокоила её: - Такое у них бывает, но они могут приехать и на другой день за другими продуктами. Так что подождём. Если приедет муж, он обязательно заглянет домой на минутку.
И Даша, милая Даша, с которой они успели подружиться, сказала: - Жаль, что нет моего Степана, он сейчас в Красноярске, а то всё было бы по-другому. Он бы сразу отвёз вас к отцу. Не переживайте и не расстраивайтесь. У нас время течёт медленнее. Тайга ведь вокруг.
Они вышли из сельпо. Раннее солнце поднялось над деревьями невдалеке расположенной тайги и ласкало их своим тёплым весенним светом, разжижая утреннюю прохладу. Неожиданно у магазина остановилась подвода и правивший лошадью ездок, спрыгнул с телеги. Завязав вожжи за столб, он поздоровался с Дарьей Алексеевной, не забыв спросить где сейчас её Степан, а переведя взгляд на Ларису, сказал: - Вы ещё здесь?
Андрей взял сумку Ларисы, забросил её на телегу, сказал: - Мы с Тоней посчитали и решили, нужно подстраховаться. Вдруг по какой-то причине геологи не приедут и будете вы сидеть тут словно птица в клетке. Ожидание может затянуться надолго и что тогда? Вот мы и решили, будет лучше, если я проверю, как вы тут, а на обратном пути у меня здесь и дела есть.
Лариса попрощалась с Дашей. А Андрею сказала с улыбкой: - Как хорошо, что вы с Тоней не забыли обо мне.
- У нас по-другому нельзя, сегодня я кому-то помог, завтра помогут мне. Такие в тайге законы взаимовыручки.
Лариса поудобнее уселась, но разгребая сено, прикрывавшее дощатый короб телеги, обратила внимание на ружьё. Указав взглядом Андрею, услышала: - Не на прогулку, в тайгу едем. А в тайге всякое может случиться. Зимой могут встретиться волки, причём стаей, а летом – сам хозяин здешних мест, медведь.
По дороге переговорили о многом. Андрей больше рассказывал сам, в основном рассказы касались службы в армии, в авиационном полку. Андрей служил механиком по вооружению, заправлял пулемёты и пушки МиГов пулемётными лентами и снарядами.
- Наш полк участвовал в Корейской войне в пятидесятые. Тогда в полку были очень красивые и надёжные МиГ-15. Американские лётчики боялись их точно так же, как в прошлую войну, немецкие лётчики, боялись наших самолётов, которые стали поступать в армию в ходе войны, те же МиГи, Яковлевы, Лавочкины, Петляковы, Ильюшины. Американские «Супер-Сейбры» не выдерживали схваток с нашими МиГами. С сыном Дарьи Алексеевны мы служили в одной эскадрилье, он, механик, обслуживал самолёт командира эскадрильи. Мы вместе окончили школу младших авиационных специалистов в Спасске-Дальнем, а потом продолжили службу в Воздвиженке.
- Где? – вырвалось у Ларисы.
- В Воздвиженке. А чему вы удивились? Большое село, огромный аэродром. Там, кроме наших МиГ-21 базировался ещё и полк дальней авиации. По сравнению с их ТУ-16 наш МиГ выглядел игрушкой.
Лариса покопалась в сумочке, достала паспорт. Сказала: - Воздвиженка моя родина, я там родилась.
Убедившись, что Лариса не обманывает его, Андрей сказал сам себе: - Никогда не думал, что здесь, в тайге, встречу кого-либо из той Воздвиженки.
Он помолчал какое-то время, вспоминая прошлое, затем сказал: - Как легенду нам рассказывали о том, что после той войны нашим полком руководили два героя, оба – старшие лейтенанты.
Лариса не сдержалась, вставила: - Одним из них был мой отец.
Окончательно сражённый услышанным, Андрей долго молчал, затем спросил: - А сейчас где он?
- Живёт в Кубинке, под Москвой, там, где закончилась его служба. Чувствует себя неплохо, даже подрабатывает, участвует в руководстве полётами в местном гарнизоне.
- Рад за вас, - сказал Андрей и очень долго молчал. Чтобы вернуть его к действительности, Лариса спросила: - И как вам понравилась дальневосточная природа?
- В районе Воздвиженки местность ровная, очертания гор начинаются сразу за Уссурийском – за Ново-Никольском и Михайловкой. Так что там ничего особенного. А вот в Спасске действительно чудно. Он стоит в окружении небольших сопок. Мы любили ходить туда, когда начальство разрешало – там полно дикого винограда. Но что плохо в Приморье, когда подходил август, все настораживались, ожидая муссона. Если он начинался, дождь мог идти непрерывно несколько дней, всё вокруг замирало, полёты отменялись, никакого техобслуживания не производилось. Нам давалось больше свободного времени, тогда мы отсыпались по полной.
Заезжать к геологам Андрей не стал. Подъехав к импровизированным воротам, сбитым из жердей, остановил лошадь, сказал, помогая Ларисе спрыгнуть с повозки: - Я не буду заезжать внутрь, мне надо ещё кое-что сделать в Заре.
- Ну вот и всё, - сказал он, увидев, что к ним бежит какая-то женщина, - похоже вас здесь ждут, Лариса.
Позже она вспоминала эти минуты с долей сожаления, потому что не успела поблагодарить Андрея. В бежавшей к ним женщине она узнала Ксению и тоже побежала навстречу ей.
Когда они обе, заплаканные и обрадованные встречей вспомнили о вознице, то увидели вдали только очертания удалявшейся телеги и лошади.
- Ну вот мы и дома, - облегчённо вздохнула Ксения, вводя подругу в отведённую ей комнату.
Лариса быстро вошла в курс всех дел, которыми жила их небольшая партия. Здесь каждый сотрудник работает с подстраховкой, готовый в любое время исполнить обязанности коллеги. Поначалу её не брали на полевые работы, оставляя на базе, или посылали в ту же Зарю по каким-то делам. На базе она исполняла обязанности лаборанта и повара и времени у неё совершенно не оставалось на то, чтобы выйти в лес, осмотреться, подышать ядрёным таёжным воздухом, пропитанным запахом смолы кедра, сосны и лиственницы. Старожил Ксюша, возвращаясь из тайги, восхищалась аккуратностью и хозяйской сметкой подруги. Да и немудрено было Ларисе не освоиться на новом месте. База была обнесена деревянным забором, двор и постройки, разбросанные на её территории, создавали что-то деревенское и она на какое-то время почувствовала себя в гостях у тёщи, Елизаветы Филипповны, в Морквашах, где всё окружающее её было близким, знакомым и почти родным. Но обстановка, да и окружение были другими, здесь не было Оли и Олега, её кровиночек, не было Виктора Петровича, самой хозяйки Елизаветы Филипповны и бабушки, уже совсем старенькой, но всё ещё крепкой, Анфисы Ермолаевны. Не было здесь и дремлющих Жигулёвских гор, в распадке которых и приютились Моркваши, не было и спокойной глади могучей, смирившейся со всем, Волги, приподнятой и перегороженной плотиной. Зато здесь вплотную к их забору подступала тайга, молчаливая и угрюмая, насторожившаяся в ожидании чего-то грандиозного и неожиданного. Лес никуда не звал, не торопил. Он успокаивал или настораживал в зависимости от настроения, навевал грусть или дрёму, заставляя размышлять об извечных ценностях – жизни и смерти.
В партии было небольшое хозяйство: лошадь, две козы, несколько кур. Собак она не считала членами подворья, они были приложением к нему. Без собак в тайгу никто не ходит. Ни коров, ни овец, тем более свиней, не держали, они слишком обременительны, требуют постоянного внимания и ухода. Ну а если серьёзно, то в тайге всё есть, только не ленись. И мясо, и орехи, и грибы, и ягоды.
Постепенно она перезнакомилась со всеми, кто работает в партии, но люди были в основном приезжие, сезонные. С наступлением холодов они разъезжались и уже осенью на базе оставались всего четверо: она, Ксюша, которая числилась инженером, но работала за всех, когда кто-то отсутствовал, Лена, небольшого роста, худенькая и очень проворная, лаборант. У Лены была одна особенность. Её маленькие, словно бусинки черные глаза почему-то всегда бегали, словно она кого-то постоянно боялась. Четвёртым был их начальник – Великанов Алексей Александрович. Он старался не покидать партию, она была его магнитом, без него здесь ничего бы и не было. Был и ещё один старожил, он же плотник, сторож, кладовщик и истопник, числившийся завхозом, очень степенный и рассудительный, Дмитрий. При внешней простоте, он не был простофилей. В нём многое таилось внутри и было доступно только ему, потому внешне он был не очень общителен, неуклюж, неповоротлив. Но за этой неуклюжестью и нарочитой неповоротливостью скрывался степенный и рассудительный, умный, но немногословный человек, чем-то напоминавший обитателя здешних мест, такого же степенного в своей неуклюжести, медведя. Чтобы ещё больше походить на своего лесного собрата, Дмитрий отпустил небольшую, окладистую рыжую бороду. И те, кто не знал его, называли просто – дедом. Он не обижался на них, он действительно был дедом. Однажды Лариса не выдержала, спросила: - Дмитрий Никитич, скажите, а зачем вам борода?
- Как зачем? – удивился он и ответил, пряча улыбку в ту же бороду: - Чтобы при встрече с хозяином тайги он принял меня за соплеменника. К тому же зачем тратить время на бритьё. Взял ножницы, чуть подравнял и готово.
- И были такие встречи?
- Случалось. Но лучше обходиться без таких встреч.
- И как же вы с ним расходились? – настойчиво любопытствовала Лариса и Дмитрий отвечал, не рассказывая подробностей: - Да так, постоим, помолчим, поглядим друг на друга и расходимся.
- Ну а если бы он на вас?
- Не посмеет.
- Почему же?
- Он уважает бородатых. Считает таких за соплеменников.
- А всё-таки? – не унималась заведённая Лариса.
Он исподлобья посмотрел на Ларису, перевёл взгляд на свой пояс, за которым был заткнут топор.
- И вы не струсите?
- Мне-то чего бояться? Бояться надо ему. Он чай без топора.
Дмитрий жил на окраине Зари, чуть в стороне, как бы на отшибе. Лариса переночевала в его доме, когда приехала сюда и многое уже знала о его семье. Он жил на базе постоянно, но один раз в месяц отлучался, чтобы успокоить свою Дашу, в которой он по-прежнему не чаял души. Когда ему не здоровилось, его обязанности исполнял сын, Степан, тоже рассудительный и неторопливый, чем-то напоминавший отца. Но самым интересным объектом была их лошадь, она признавала только самого Дмитрия Никитича и его сына. Без них пробовали садиться в телегу или сани, запряжённые ею, но она ни с места. Ждали хозяина и только когда приходил кто-то из них, хлопал её по холке и произносил своё обычное «ну что, Маруся, поехали?», она исполняла любые команды. Лошадь не признавала даже начальника партии, Алексея Великанова, но тот и не пытался возвращать себе её доверие.
Лаборант Лена Симонова была приезжей. Никто и не помнит, как она появилась здесь. Видимо, кто-то из приезжих работников партии привёз её сюда, да так и оставил. Лена никуда не уезжала, здесь её всё устраивало, ей было хорошо и уютно, она никогда ни на что не жаловалась, разве что на отсутствие выбора в женихах. В двадцать пять лет хочется иметь если не принца, то хотя бы приличного парня. А вот этого у неё как раз и не было. На Степана она не обращала внимание, он не был в её вкусе. Она не переносила таких степенных и размеренных, которые знают заранее всё обо всём и молчат до поры, времени. Ей больше подходили такие же, как она сама – подвижные и искромётные. Но ей всё время не везло, в партию такие не приезжали. Приезжали только остепенившиеся да женатые. Холостяки предпочитали сидеть дома, в городских квартирах и Лена, когда её спрашивали о женихах, отшучивалась: - Ничего, и на моей улице будет когда-то праздник.
Однажды Лариса спросила Степана о Лене. И он, догадавшись, чего она хочет, сказал серьёзно: - Очень хорошая девушка, красавица, но уж больно вертлявая.
- Но почему? – допытывалась Лариса и ответ Степана даже озадачил её: - Глаза у неё вертлявые, бегающие, беспокойные. И мужу её всегда будет казаться, что он сделал что-то не так.
Степан внимательно посмотрел на Ларису, сказал на полном серьёзе: - Вот у вас глаза нормальные. А у неё другие.
- Но почему другие?
- Потому что когда глаза бегают, не поймёшь, чего человек хочет. Правду он говорит или врёт. И если даже он не врёт, а глаза бегают, прошибает сомнение. Глаза-то у людей бегают от лукавства или от неумения скрыть его.
Больше Лариса не расспрашивала Степана ни о ком, наперёд зная его мнение. В рассуждениях Степан был чем-то похож на своего отца. Они у него были глубокими, но старомодными.
Ксения чем-то походила на Ларису, может потому, что они были ровесницы, окончили один и тот же университет, может потому, что она была хрупкой и ранимой, как и Лариса.
Ксения была красивой от природы, но в то же время какой-то беззаботной, особенно в отношении самой себя. Свою красоту она не замечала, не старалась хоть как-то выделиться среди других, вообще не думала о себе. Живя в партии, она не помышляла об отъезде, потому что не переносила шумных городов, хотя и любила шумные, весёлые компании. И, как догадалась Лариса, держал её здесь не лес, не загадочная и мало исследованная тайга, а самый что ни на есть земной из земных, начальник партии Алексей Великанов, стоявший над всеми ими. Алексей, интеллигентный, никогда не унывающий, всегда уверенный в себе и в подчинённых ему людях, был настоящим вожаком их небольшой стаи. Он всегда поражал уверенностью в предстоящих результатах работы, искрился исходящей от него энергией, заряжая ею окружающих и притягивая тем самым к себе. Он не сразу разглядел в Ксении предмет ухаживаний, а разглядев, удивился: «Никогда не задумывался, что мне ещё кто-то, кроме жены, может понравиться». Никто не знает, а она никому и не рассказывала, сколько трудов стоило ей его внимание. Но Ксения дорожила Алексеем больше всего на свете, потому и жила здесь.
От Ларисы у неё не было секретов, они знали друг друга со студенческих лет и никогда, ни при каких обстоятельствах не предавали друг друга, и Лариса не сдержалась, видя затворничество подруги в личном, спросила напрямик: - Ксюш, после тридцати для женщин самый опасный возраст?
В вопросе не было видимого подвоха, но Ксюша, умная и догадливая, улыбнулась своей тихой, приятной улыбкой, излучавшей теплоту и трогательную, хрупкую нежность, ответила убеждённо: - Я знаю. И могла бы давно выйти замуж, чтобы потом, пожив немного, разойтись.
Она посмотрела на подругу с укоризной, словно говоря «ну зачем ты задаёшь мне такие вопросы, ты же знаешь меня, знаешь, как я отношусь к мужчинам, их извечным слабостям – водке, безделью, бабам». Но ответила спокойно и убеждённо: - Боюсь выйти за такого, который разочарует меня своим, каким-либо хобби. Тогда я сразу уйду от него. К тому же лучше Алексея я ещё не встречала. Да, знаю, ты скажешь, что он женат, но жена в Москве, он по году не бывает дома. Если она умная, то должна понимать, что у него в тайге может быть кто-то, раз у него такая профессия. А осознав, должна смириться.
- Ну а дальше, что будет дальше? – не сдавалась Лариса, ей по-человечески было жаль Ксюшу, но та ко всему происходящему относилась спокойно, более того, философски.
- Знаешь, я чувствую себя совершенно спокойно, даже комфортно рядом с ним. Я забываю, что он мой начальник, да к тому же ещё и женат. И даже когда он уезжает в Москву к своей Надежде, я не расстраиваюсь, знаю, он всё равно вернётся ко мне, сюда, в этот медвежий угол.
- Но может случиться и другое, - наступала Лариса, - однажды он не вернётся. Ну, повысят в должности, наконец, останется в Москве, в министерстве, что тогда?
- Тогда, - не задумываясь, ответила Ксения, - я дождусь конца сезона, рассчитаюсь и уеду навсегда, чтобы в последний раз увидеться с ним и распрощаться навеки.
- Почему в последний? – насторожилась Лариса.
- В Москве он будет разрываться между мною и ею. Я не смогу перенести такого мучения, не своего, а его мучения, зная, что я ему не безразлична. Я сделаю единственное, что может любящая женщина, позволить себе забеременеть от него и спрячусь в какой-либо Твери или Вологде. Вот такую точку я сама поставлю в наших отношениях с ним, в нашем затянувшемся романе.
Ксюша сразу как-то изменилась, посерьёзнела и погрустнела, опустила плечи, ушла в себя, задумавшись о чём-то своём, личном. Немного отойдя, она взяла кофейник, заварила кофе и, посмотрев в окно, преобразилась как-то неожиданно и сразу. Она сделалась весёлой, непоседливой и нетерпеливой, зачем-то стала ходить по комнате. Глянув в окно, Лариса увидела Алексея, спрыгнувшего с лошади, передававшего повод Степану. Ксения почувствовала возвращение друга, готовила кофе, который он обожал. В такие минуты Лариса уходила к себе, в свою комнату, давая возможность подруге наслаждаться драгоценными минутами встречи, искупаться в сладких минутах счастья.
В своей комнате Лариса потянулась к альбому с фотографиями. Открыв его, встретилась взглядом с тёплыми глазами Виктора, не скрывавшего радости, запечатлевшей момент их жизни в памятный свадебный день. Полистав альбом, она подолгу смотрела на фотографии своих любимых Олежку и Оленьку. Вот они совсем крохи, ничего не понимающие, но смотрящие в мир осмысленно и спокойно. Они очень походили друг на друга в раннем возрасте. Потом, правда, не сразу, они обретали каждый своё лицо, свой образ. Это хорошо видно на фотографиях, начиная с трёхлетнего возраста. С этого времени каждый походил только на самого себя, сохраняя незаметную общую схожесть. Вглядываясь, она пыталась определить, кто из детей на кого похож, ей так хотелось, чтобы Олег был похож на отца, а Оля на неё. Но даже в таком, солидном для детей возрасте, когда Олегу исполнилось шесть, а Оленьке четыре годика, ей почему-то казалось, что в них смешаны черты обоих родителей. Вернувшись к свадебной фотографии, она задержала взгляд на лице Виктора и незаметно для себя ушла в воспоминания. Время показало, что когда-то она сделала единственно правильный выбор. Виктор до сих пор волнует её и у неё никогда не возникало желания видеть кого-то другого на его месте. Но особенно её волнуют их дети, Олежка и Оля. Сейчас она почему-то в их лицах находит больше черт его лица, хотя должно быть наоборот, не он, а она дала им жизнь. Она улыбнулась какой-то тихой, затаённой улыбкой, такой, какой она улыбалась обычно в минуты своего полного душевного равновесия. Кажется, оно стало возвращаться к ней. Может, сказалась привычка, она замечала, что ещё в Москве, в университете, а потом и в Тольятти, она не замечала времени и не ощущала себя, когда увлекалась работой, а здесь работы было сверх меры. Ей приходилось много времени тратить на приведение в порядок полевых записей, вести так называемую камеральную работу, которая захватывала её полностью, пленила своей внешней простотой, за которой пряталась загадочная вдумчивость. Эта вдумчивость не особенно подчинялась ей полностью, всё-таки у неё был другой образовательный профиль, другое, не геологическое образование. Порой, увлёкшись обработкой записей, она как-то произвольно прекращала их, уходя, в более простой, мысленный анализ, что давался ей легко, но на него всегда не доставало времени. Она анализировала пройденный этап своей жизни, особенно её последний поступок, не всем понятный, отъезд в тайгу. Это был даже не поступок, а бегство от кошмаров, которые творились в России и в её Тольятти, к счастью её хорошо понимал Виктор, хотя это дорогого ему стоило. Он остался наедине со всеми проблемами, связанными с ростом их детей. Задумавшись, она вдруг пришла к неожиданному выводу, о котором почему-то ранее не задумывалась. Оказалось, она и сама не понимала себя, почему оказалась здесь. Тогда, принимая решение, она поддалась настроению, да и обстановка соответствовала, она словно выталкивала её из своей среды. Тогда внутри неё самой всё перевернулось вверх дном. С одной стороны она желала перемен, которые должны были произойти. В конце концов, когда-то и Россия должна зашагать в ногу со всем миром. С другой – она не принимала методы, которыми эти перемены совершались. Ну чем объяснить то, что центр совершенно бросил страну, она имела в виду заводы и фабрики, колхозы и совхозы, на произвол судьбы, давая возможность, словно не умеющему плавать утопающему, спасаться самому. Ну почему бы, рассуждала она, на время не сохранить министерства, курировавшие заводы по направлениям, дать возможность им полноценно работать как по обеспечению, так и финансам.
Она брала интервью у генерального директора автозавода В. Каданникова. Его мнение по этому вопросу обескураживало: «Разладилось всё: снабжение сырьём и комплектующими, и как следствие, завод залихорадило, а рост цен поколебал покупательскую способность граждан, появились проблемы с реализацией автомобилей. Потребитель, ради которого строился завод, сейчас покупать автомобили не может».
Ещё хуже было в сельском хозяйстве, которое и без того находилось в упадке. Теперь совсем худо, - колхозы, да и совхозы тоже, не имели средств на оплату горючего, на закупку техники и запчастей к ним, не могли выплачивать даже урезанную зарплату. Они к тому же лишились и той скудной помощи, которую имели от своих шефов – предприятий, оказавшихся в невероятно трудной ситуации.
И именно отсюда, из сибирской глубинки, из тёмной тайги, почему-то многое высветилось, смотрелось по-другому.
Она ещё долго могла быть там, в родном Тольятти, но вошедший к ней Великанов, вернул её к их действительности. Протягивая пакет, Алексей Александрович сказал: - Вот, Лариса Георгиевна, срочно поезжайте в Зарю, этот пакет должен уйти в Москву курьерской почтой. Если она не работает, то – ценным письмом с уведомлением о вручении. Через час Степан заберёт вас.
После ухода Великанова она снова ушла в воспоминания. Кто-то посоветовал ей встретиться с Морозовым, он лучше других знал положение дел на селе, но она решила не встречаться с ним, не хотела тревожить, он уже несколько лет находился на заслуженном отдыхе. Поговаривали, что ушёл он с должности не сам, скорее его «ушли», подтолкнув извне на заявление об уходе. Ни Горбачёву, бывшему тогда Генеральным секретарём ЦК КПСС, ни тогдашнему руководству обкома партии, не понравилось выступление Александра Максимовича на совещании в ЦК КПСС по вопросам развития сельского хозяйства. А предлагал Морозов ни много, ни мало – дать хозяйствам самостоятельность в производстве и реализации, в развитии традиционных промыслов. Усмотрев в выступлении Морозова мину замедленного действия под весь социалистический строй, Горбачёв, а больше на месте, в обкоме КПСС, постарались избавиться от человека, который вывел район в передовые, был постоянным лидером в социалистическом соревновании в области. Самое печальное здесь то, что тот же Горбачёв сделал всё, чтобы пал не только не состоявшийся развитой социализм, но разрушилась вся страна. Попытки ГКЧепистов спасти СССР провалились, а встреча глав государств Белоруссии, России, Украины в начале декабря 1991 года в Беловежской пуще, закончилась полным и окончательным развалом всего СССР. Вместо него появилась непонятная и недееспособная организация СНГ – Союз Независимых государств. Попытка Горбачёва и других руководителей республик создать Союз суверенных государств, а также провести всенародный плебисцит по данному вопросу – провалилась. Союз разваливался на глазах. Бывшие республики в одночасье, все до единой, получили, не ожидая этого, независимость. Везде к власти пришли бывшие секретари ЦК КПСС республик. Сменив кресла, они стали президентами и началось повсеместно то, что ввергло страну в хаос, а Ларису привело в тайгу. Тогда её потрясла всеобщая безответственность. Урожай 1991 года на 30, а то и 40 процентов ушёл под снег, а подскочившие на всё цены окончательно деморализовали сознание многих. Она растерялась, остановившись на перепутье, не зная, куда идти и зачем. А журналист, не имеющий цели, похож на одинокого бойца, очутившегося на нейтральной полосе. Речь уже не шла о чём-то осмысленном, речь могла идти только о спасении собственной жизни. Хорошо, что рядом с ней был всё понимающий Венедов, он чувствовал на себе те же проблемы, но ответственность за судьбу завода вливала в него силы, поддерживала уверенность в завтрашнем дне. Помогало в этом и руководство завода, пытавшееся правдами и неправдами держать в руках производство. Каданников убеждал всех, что останавливать завод нельзя. Видя это, сразу же остановятся смежники и тогда восстановить работоспособность автогиганта вряд ли удастся…
Ларису вернула к действительности Ксения. Она вошла в комнату, оценила состояние подруги, сказала смеясь: - Ты опять ушла в переживания?
Она смотрела на Ларису смеющимися глазами, не скрывая радости.
- Тебе смешно от этого? Не ожидала. По-моему, нормальное состояние человека – хотя бы изредка уходить в себя, пролистывать свою жизнь, вспоминать и анализировать что-то, особенно приятное.
- Ну а пальцы зачем же ломать? – не сдержалась всё ещё смеющаяся Ксюша.
- Забылась, - призналась Лариса и спросила, удивляясь перемене, произошедшей в подруге: - Тебе от чего радостно-то?
- Да не над тобой я.
Ксения снова рассмеялась, а успокоившись, выдала: - Ты знаешь, что пережил сегодня наш начальник?
- Ну откуда мне знать, тем более, что он больше твой, чем наш, - не выдержав, уколола она подругу.
- Не сердись, Лариса. То, что он больше мой, я это знаю и горжусь, а вот то, что сегодня произошло с ним могло поставить точку на наших отношениях.
- Расскажи, - спокойно и с каким-то особым вниманием попросила она Ксюшу.
- Так вот, - начала рассказывать Ксения, - подъехал наш Великанов к дальней заимке, зашёл вовнутрь. Вдруг слышит лошадь как-то захрапела и заржала не присущим ей голосом. Он пулей к ней. Еле успел схватить оборванный бьющийся лошадью повод, вскочил на неё и айда. Матёрый медведь, треща валежником, в полный рост, шёл на них. А наш Великанов ружьё в заимке оставил… В тайге и такое иногда случается. Но я зашла не по этому поводу. Ты должна ехать в Зарю. Так вот, Степан тебя уже минут двадцать ждёт.
14
С тех пор, как Евгений Васильевич приступил к работе на ферме, Николай Фомич сменил свой график. Раньше, прежде чем отправиться в поездку по районным организациям с целью решения вопросов по выживанию возглавляемой им фирмы, он заезжал на ферму, проходил к дояркам, интересовался их работой, узнавал всё, что мешало им, иногда помогал кое-кому из своего, худого кошелька, пополнявшегося только скудными пенсионными выплатами. Иногда, когда к бухгалтерским делам подключалась Таня, брал её для выяснения отношений в налоговой. Таня лучше разбиралась во всех хитросплетениях, предъявляемых налоговиками предпринимателям. К тому же у неё, в налоговой неожиданно появилась негласная помощница, с одной из молодых сотрудниц, когда-то, в советское время, Таня работала в пионерском лагере. Обе они были тогда пионервожатыми, но позже пути их разошлись. Таня перешла в райком комсомола, возглавив всю работу с пионерами в районе, а Оксана, так звали её подругу по пионервожатской работе, уехала в Самару учиться на экономиста. Сейчас Оксана помогала Тане разбираться с мудрёной отчётностью, которую совершенно не понимал Николай Фомич, потому что она была слишком сложной. У него создалось впечатление, что налоговики, а может и те, кому они подчиняются там, наверху, в Москве, делают всё, чтобы на корню подрезать предпринимательство, слишком много времени уходило у них на изучение документации и заполнение ненужных, как понимал Николай Фомич, отчётов. Потому в коридорах налоговой всегда полно народу, а ведь это люди ищущие, энергичные, но тратят они свою энергию не там, организовывая производство, а здесь, у столов, изучая и заполняя бумажки.
Поздоровавшись. Николай Фомич сказал, глядя на стенку, за которой находилась Таня: - Пусть она приготовит нам чайку.
Таня всегда появлялась в кабинете, когда кто-либо из них, стучал ей. Услышав, что нужно приготовить чай, она ушла, но уходя задержалась на секунду, спрашивая, что к чаю, - Да ничего, у нас ещё есть конфеты, да и упаковка фирменного печенья, которую оставил Алик.
Услышав о печенье, Николай Фомич спрятал в портфель уже вынутые оттуда пирожки, которые готовила всегда заранее супруга, Наталья Николаевна. Пирожки были и выручалочкой, потому что обеды в столовой даже в районной администрации, были дорогие, но, скорее для того, чтобы Николай Фомич не насиловал свой желудок. Он не принимал какую попало пищу и, зная это, Наталья Николаевна, готовила ему пирожки, к которым он брал в столовой только салат и чай.
Сейчас, отхлёбывая чай и откусывая хрустящее финское печенье, Николай Фомич сказал: - В налоговой вчера сказали мне, что я ничего им не должен, якобы прошла плата. Как это получилось, не знаю. Я то ведь им не платил, потому как платить пока не из чего. Живых денег нет. Вечером позвонил Тане домой, но и она в недоумении. Я подумал, что произошла ошибка.
Евгений Васильевич засмеялся, сказал: - Никакой ошибки. Таня отдала все наши неоплаченные счета Алику, но что тот уже оплатил их, она ещё не знала. Да и я тоже пока не в курсе. Алик должен был завезти нам платёжки, но, видимо, сам закрутился.
- Алик? – спросил Николай Фомич, - но почему я не знаю об этом?
- Так я и сам пока не знаю, - признался Евгений Васильевич, - Я хотел сообщить вам, когда платёж произойдёт.
- Как фамилия этого Алика?
- Асанов.
- И как мы будем рассчитываться с ним?
- Никак.
- Так не бывает.
- Да, так не бывает, но Алик был когда-то моим другом, вот в благодарность он и решил помочь нашей фирме.
Николай Фомич на секунду задумался, пропуская в памяти фамилию Алика, но так ничего и не отыскав в закоулках, спросил: - А чем он занимается?
- Торгует автомобилями, его фирма «Моторинг-Лада» многим покупателям, не только в нашем городе, но и за его пределами, известна как надёжная, где торговля идёт честно, без обмана.
- Но в торговле нельзя без обмана, - напомнил Николай Фомич, на что Евгений Васильевич ответил: - У Алика торговля в крови, он делает всё как и другие, но делает это с присущим ему вниманием и заботой о клиентах.
- И как ты на него вышел? – не сдавался Николай Фомич.
- Он сам вышел на нас. Ну ты же знаешь, что произошло тогда на рынке в шестом квартале. Оказывается, там орудовали два его сотрудника. Когда-то, когда Алик остановился на заправке в Зелёновке, те двое потребовали с него дань за въезд. Многие платили и Алик заплатил тоже, но сделал это так, что эти двое бросили там свой бизнес, стали его телохранителями. Повторюсь, Алик запретил им впредь заниматься тем бизнесом, но они ослушались его. Известно, что привычка – вторая натура, вот они и не могли расстаться с ней, тем более, что деньги сами текли в их карманы, пока они не наткнулись на нас. Ну помните тот взрыв взрывпакета?
- Тот взрыв напугал меня до смерти. Если бы на их месте были настоящие бандиты, то мы бы с тобой сейчас не сидели здесь, да и ферме нашей пришёл бы конец.
Николай Фомич допил чай, сказал умиротворённо: - Хорошо, что тогда всё так кончилось. А сейчас наш Серёжа ничего подобного не вытворит?
- Думаю, что нет. Тогда тот случай на рынке потряс его и он вспомнил свою службу в Афгане. Там он служил во взводе, охранявшем базу танкового батальона и им приходилось идти на всевозможные ухищрения, чтобы батальон мог жить спокойно, ремонтируя технику, готовя её к выступлению и бою по заданию командирования. Серёжа так и сказал мне, что тогда у него родилось в голове убеждение, что с волками жить, по-волчьи выть! На силу требовалось отвечать силой. Вот он и у нас пошёл по тому пути, полагая, что бандиты те же моджахеды. Но он ошибся, сейчас он это понимает, наши бандиты похлеще моджахедов. Не зря же наша милиция сдалась им без боя, прижала уши, рассчитывая, что не она, а народ сам справится с бандитами, по-своему перевоспитает их. Как идёт этот процесс, можно наглядно убедиться, побывав на кладбище. Таких монументов я не видел ранее нигде. Но, может быть им и самим надоест это дело и они вольются со временем в легальный бизнес, используют для дела присущую им энергию.
Николай Фомич сказал только: - «дай-то Бог» и засобирался в дорогу. – У меня сегодня очень важные встречи. Не смотря на платежи, которые произвёл Алик, я продолжу работу по выбиванию благоприятных уступок нам со стороны администрации.
- Да, не забудьте, Николай Фомич, при случае поинтересоваться и положением на рынке фирмы Алика «Моторинг-Лада». Алик здорово помог нам и я желаю ему успехов.
Николай Фомич что-то перебрал в памяти, сказал, уходя: - Я что-то слышал, что какая-то фирма подняла из небытия спортивный стадион в старом городе. Вроде их спортсмены, мотогонщики, занимающиеся очень рискованным спортом, спидвеем, начали поднимать голову, покоряя и соперников из других городов, да и болельщиков тоже. Лично я не люблю этот спорт, уж больно он быстрый, рисковый, но людям нравится.
- Алику тоже, ещё ему нравится управлять самолётом.
- И что, он и в этом преуспел?
- Алик такой по жизни, ставит перед собой задачи и воплощает их в жизнь.
- Хорошо, я попробую навести о нём, о его фирме, справки. Но ты больше не проси его ни о чём, нам с ним просто нечем будет рассчитываться.
- А я и не просил. Это его инициатива. У него в крови взаимовыручка и взаимопомощь. К тому же он всегда знает, чего хочет.
Говоря это, Евгений Васильевич не всё знал об Алике. Алик действительно знал, чего хочет, но не всегда знал, чего хотят от него другие.
Сегодня он собирался проскочить на ферму к Евгению Васильевичу, уже дал команду готовиться к поездке, но тут неожиданно вошла секретарь, сказала: - К вам просится какая-то молодая особа, очень симпатичная, между прочим, - секретарша всех симпатичных ревновала к своему шефу, понимая, что только она достойна его внимания, - так что, впустить её?
- Пусть войдёт.
Она вошла, сказала «Здравствуйте!»
Увидев её, Алик привстал с кресла, так его поразил её приход, её очаровательная, неземная, одновременно тихая, красота.
- Здравствуйте, Валерия!
- Вы меня знаете?
- Нет, но помню.
Он рассказал, как больше года назад подъехал к элитному по тем временам дому. Выстроенному по улице Фрунзе в шестом квартале, для партийной и чиновничьей элиты, прозванному народом «дворянское гнездо». Тот дом отличался от других тем, что у него были раздвижные стены, по два туалета с джакузи в одном из них. Вот тогда-то один из новых русских, которые мечтали о быстрой наживе и организовал в одном из подвалов, свою фирму с броским названием «Дворянское гнездо». Обещая высокие проценты, он начал продавать красивые бумажки. Света позарилась на те проценты и, без согласования с ним, вложила в те акции часть свободных денег. Тогда-то Алик и решил посетить то «гнездо» и посмотреть на одного из тех, кто так жестоко обирал соотечественников, зная наперёд, что никаких процентов с вкладов им не придётся увидеть. Тогда Алик зашёл не в тот подвал и первое, на что он обратил внимание, там было несколько молодых людей, занятых какой-то работой. Они сидели за длинным столом и не обратили внимания на вошедшего. Одна из девушек встала из-за стола, сказала: - Вы, очевидно, перепутали подвалы, «Дворянское гнездо» в соседнем.
Девушка поразила его своим внешним видом. В нём была какая-то немыслимая гармония с такой же немыслимой притягательной силой. Своей аурой она приковала его к полу.
- Простите, - сказал он, - а чем вы здесь занимаетесь?
- Мы делаем городскую газету для школьников. – Она вышла из-за стола, держа в руках газету.
- Вот прошлый номер. Но, говорят, газета живёт один день, потому она уже мало кому интересна.
- Простите, - снова сказал он, - а как вас зовут?
- Меня зовут, Валерия. Я здесь вроде главного редактора.
- Как я понял вы ещё школьница?
- Да, выпускаюсь в этом году.
- И что дальше?
- Хочу поступить в институт, получить специальность воспитателя детских душ.
- Простите, что я оторвал вас от дела, - сказал Алик, подавая Валерии свою визитную карточку.
- Если у вас что-то не получится, проходите ко мне, я возьму вас на работу.
Валерия внимательно выслушала Алика, сказала с какой-то грустью: - Я здесь не за этим.
- Слушаю вас.
Она раскрыла папку, достала список. Среди других фамилий Алик увидел и свою.
- Здесь указана сумма, которую вы должны внести в общак.
- А если я не согласен?
Валерия пожала плечами, ответила: - Я не в курсе всех дел, мне поручено собирать деньги и отдавать. Кому – не имею права говорить.
- Но, - вдруг сказал он, - эта сумма запредельная. Я должен переговорить кое с кем и уточнить.
Валерия молчала. Наконец, поняв, что Алик сейчас деньги не внесёт, встала, сказала: - Я буду здесь завтра в это же время.
- Хорошо, - согласился Алик, - я постараюсь всё прояснить. Но есть и другой способ – прислать ко мне вашего человека, мы выложим всю нашу документацию и он оценит наши возможности. У нас всё прозрачно.
- Я не уполномочена решать никакие вопросы, у меня одна задача – собрать деньги, что я и делаю.
- Ладно, договорились, - сказал Алик, - я жду вас завтра.
- Хорошо, - согласилась она и направилась к выходу. Он остановил её вопросом: - Если можете, Валерия, проясните, что с вами произошло? Вы такая эффектная, красивая, молодая и вдруг эта работа?
Она как-то сжалась, погрустнела, сказала: - Знаете, Алик, я помнила вас, хотя давно потеряла вашу визитку. Мне немного стыдно и неудобно рассказывать, но почему-то я и тогда, и сейчас, верю в вас, в вашу порядочность. То, чем я сейчас занимаюсь не нравится мне, но у меня нет другого выхода.
- Теперь вы знаете мой адрес, я по-прежнему хочу принять участие в вашей судьбе. И если вы освободитесь, я с готовностью приму вас в свой штат.
Она посмотрела на часы, сказала: - У нас не принято задерживаться, иначе здесь окажется мой телохранитель.
- Хорошо, - согласился Алик, - я жду вас у себя завтра в это же время. Думаю, к этому времени я всё уточню.
Валерия вышла и сразу же вошла секретарь, спросила: - Кто она?
- Валерия.
- И больше ничего?
- Это всё, что можно нам знать о ней.
- Очень эффектная, красивая и обаятельная. Такое впечатление может произвести не каждая. Я ей завидую, по-доброму, конечно.
- Завтра ты увидишь её снова, а сейчас приготовь кофе.
Секретарь вышла и Алик набрал номер телефона Султана, сказал: - Надо срочно встретиться.
- Хорошо, приезжай, я буду на месте.
Когда секретарь принесла кофе, попросил пригласить кого-либо из ребят, Ивана или Темира.
Через пять минут вошёл Иван, сказал кратко: - Слушаю вас.
- Вот что, Иван. Вместе с Темиром сейчас проедете к той ферме, где мы как-то были, вручите Евгению Васильевичу вот эти счета.
Взяв бумаги, Иван спросил: - А если его не будет на месте?
- Отдадите бухгалтеру, а если и её не будет, то сторожу.
Сам Алик собрался, вышел из кабинета, сказал: - Меня не будет до обеда.
Султан находился на месте. На рынке, в одной из каморок был его крошечный кабинет. Собственно, по его должности, контролёра, ему и его не полагалось, но директор рынка знал то, чего не знали окружавшие их люди – Султан возглавлял бандитское сообщество с тех, давних, советских времён. Конечно, об этом знала и милиция, но сам Султан нигде не светился и находился вне подозрений. А если кто-то из его команды попадался, он мог, используя знакомства, выкупить его. От живых денег никто не отказывался и он давно уверился в правильности фразы: - деньги сделают всё! Пока этот, не написанный закон его не подводил, ни в то, ни в это, уже капиталистическое время. Более того, сейчас деньги, а не совесть и порядочность, стали единственным, но, пожалуй, главным мерилом жизни.
Султан, соблюдая обычаи гор, угостил друга крепким цейлонским чаем. Прикусывали тёмным шоколадом и финским печеньем, которое ему нравилось. О делах говорили только то, о чём можно было говорить везде: как развивается фирма, как люди покупают машины, что предпочитают вообще. Султан прекрасно понимал ещё с прежних, советских времён, что эти безликие, серые стены, могут хорошо слышать. И если раньше его активно прослушивали спецслужбы, то сейчас желающих прибавилось, подключились к этому и конкуренты, новые бандформирования. Их главари не брезговали ничем. Потому, испив чая, Султан предложил другу пройтись по рынку. В рядах торговцев было оживление, многие хотели понять, с кем идёт их защитник и благодетель, поэтому здоровались особенно впечатлительно. Пожимая руки, бросали любопытные взгляды в сторону Алика, но Султан решил пока не афишировать друга. Выйдя из здания рынка, как всегда казавшегося Султану тяжёлым, из-за его огромной металлической крыши, сказал: - А сейчас, Алик, рассказывай, с чем пожаловал.
- Ко мне приезжали за данью. Я не стал платить, не переговорив с тобой. Она явно завышена. Если я стану отчислять такие деньги, то мне вскоре придётся закрыть дело. Фирма не может работать в убыток. На развитие производства ничего не останется. Я уж не говорю о благотворительности. Ты же знаешь, я начинал здесь с конвейера, работал там рядовым сборщиком. Знаю, что это за рабская работа. И мне стыдно присваивать плоды чужого труда, не возвращая ничего людям. Я никогда не отказывался вносить деньги в общак, но сумма должна быть вот такой, не более.
Он подал листок Султану. Тот, посмотрев, долго молчал. Затем спросил: - У тебя что-то изменилось, появилась крыша?
- Моя крыша ты, Султан. С милицией я не связан. У них сейчас много проблем. Они ушли от борьбы с мафией, изучают бандгруппы, возникающие повсеместно, как грибы после дождя. Дают им возможность выяснять отношения друг с другом, даже не вмешиваясь в их разборки с неизбежной гибелью людей. Я так понимаю, они уже осознали, что ситуацию им не переломить, потому отошли в сторону, заняв позу наблюдателей. Но если я стану пользоваться их крышей, то буду платить такие же деньги ещё и им. Мне это надо? Я не стану защищённее. Твоё имя отрезвляет всех, кто пытается навязаться мне. Скажу больше: если потревожат тебя, я обеспечу твоё существование. И только когда я почувствую, что твоя власть кончилась, я обращусь за помощью к ментам.
- Я переговорю с кем надо, хотя предстоит трудный разговор. Аппетиты растут у всех. Деньги вкладывают в недвижимость. Никто ни у кого не спрашивает, откуда у него столько денег, вот люди и бросились наживаться. Строят коттеджи на виду у всех, возводят непрозрачные заборы, отгораживаясь от общества. Понятно, куда требуются деньги, а аппетиты растут… Я попробую порешать эту проблему. Работай спокойно. Твоя деятельность ни у кого не вызывает нареканий. Ты, наверное, единственный в городе, кто помогает и тем и другим. Другим, я имею в виду жителей города. Понятно, что многие тебе завидуют, потому и подняли плату. Я поговорю с кем надо, думаю, смогу переубедить их, чтобы тебя оставили в покое. Они слабо понимают тебя, слишком много тратишь на благотворительность. Они привыкли брать, а не отдавать. Ты выпадаешь из этой обоймы. Попробую убедить их, что ты по-другому не можешь.
Султан на секунду задумался, затем сказал: - Времена меняются быстро. Новые группировки до сих пор делят город на зоны влияния. Потому и стреляют друг в друга. Зайди на любое кладбище и ты увидишь результат передела… Ты выбрал правильный путь. Работаешь на пользу себе и обществу. В конце концов, азербайджанцы могут не только разрушать, но и созидать.
Султан замолчал и Алик воспользовался случаем, задал ему вопрос, который его давно интересовал: - Почему ты, Султан, не строишь себе коттедж, как другие, продолжаешь жить в городской квартире?
Султан улыбнулся, затем сказал, даже не пытаясь подвергать сомнению интересовавший многих вопрос: - Социализм приучил меня к сдержанности, а потом привычка стала моей натурой. Но если я начну что-то строить, то засвечусь, а это ни к чему.
Он посмотрел на Алика каким-то задумчивым взглядом, затем сказал сокровенное: - Я благодарен России за то, что терпела меня на своём теле. Но ещё чуть постарев, я вернусь на свою Родину, в родительский дом. Буду обрабатывать клочок благодатной земли, наш приусадебный участок, сольюсь с природой, как в детстве. Человек должен кончать тем, с чего начал путь в эту большую и в основном бестолковую жизнь.
Возвращаясь в фирму, Алик задавал себе вопрос: почему государство не уничтожает преступность? Накрыли бы пару бандформирований, глядишь, их наглость и поубавилась бы. Но тут ему в голову пришла мысль: бандиты действуют жёстче, нахальнее, изворотливее. Они долго не разговаривают, глубоко не вникают во взаимоотношения, уничтожают тех, кто идёт по их следу. Поняв их тактику, милиция притихла. Им тоже хочется жить на земле, а не в ней… К тому же кое-кого они ещё и прикупили, зная извечную жадность людей к деньгам.
Алик подумал, что и ему надо перестроиться, стараться находить общий язык с теми, кто владеет сейчас положением. Относиться к ним как к равным…
И как-то сразу в его воображении появился привлекательный образ Валерии, когда-то тронувшей его сердце не только внешней привлекательностью, но и ещё не растраченной почти детской чистотой. То, что она встряла в это дело его не просто бесило, оно мучило его. Где гарантия, что в воровском мире будет продолжаться установившаяся гармония? Где гарантия того, что узнав, чем Валерия занимается со своим телохранителем, она не станет чьей-то добычей? Нет, нет, он не имел в виду её, он имел в виду деньги, которые она собирала. Но как вырвать её из этого чертова круга, он не знал и решил как-либо, после разговора с ней, подключить к этому Султана, единственного, кто в том мире хорошо знал Алика. И, хотя это и не естественно, не просто понимал, но и поддерживал его в предпринимательстве. У Султана было что-то, заложенное природой и родителями, что давало возможность самому ему выйти из круга, в котором он был заводилой, главным лицом. Но как выйти, и чем он будет заниматься потом, Султан не знал и то, что сейчас давалось ему без трудов, увлекало его, поглощая всё его существо, сдерживало его желания. Алик знал, что Султан не наделён той жестокостью, которую имеют главари бандформирований и это как-то грело его душу.
К приезду Валерии Алик подготовился заранее. Означенная сумма лежала в аккуратном пакете, на видном месте. И когда вошла Валерия он, не говоря ни слова, подал пакет.
- Здесь всё, что полагается, - сказал он, изучая лицо Валерии, не выражавшее ничего, кроме беспокойства.
- И всё же, Валерия, если можете, расскажите, как вы оказались в этой роли?
Она помолчала, собираясь с мыслями, затем сказала: - Знаете, Алик, я никому об этом не говорю, но вы вызываете во мне доверие и, помня вашу прежнюю симпатию ко мне, скажу. Так же, как когда-то вам, я понравилась одному спортсмену. Тогда, в переходный период, мы ещё не умели разбираться в людях, как сейчас. Это сейчас каждому жителю города известно, кто чем занимается, а тогда… Он стал ухаживать за мной, сорил деньгами где надо и где не надо и я, совсем юная, глупая, сдалась. Сейчас он возит меня и охраняет. Я понимаю, что это не то занятие, для которого я готовила себя, о котором мечтала в лучших своих грёзах, но у меня, похоже, нет выхода.
Сказав, она замолчала, затем, снова посмотрев на часы, сказала: - Вчера он сделал мне замечание за задержку, сегодня я должна выйти к нему в указанный срок, потому, Алик, прошу вас, если можно, то покороче.
- Хорошо, Валерия. Раз так нас лимитирует время, скажу главное. Если удастся вам выйти из этого порочного круга, идите сразу ко мне. Я постараюсь сделать всё, что будет в моих силах. Дам возможность вам осуществить свою давнюю мечту – стать воспитателем подрастающего поколения. Надеюсь вы слышали о моём меценатстве – я помогаю спортсменам – мальчишкам, увлекающимся мотоспортом, особенно его опасной составляющей – спидвеем.
- Я в курсе всего, Алик.
Он встал из-за стола, подошёл к Валерии, сказал тихо, так, чтобы слышала только она: - Я хотел бы как-либо увидеть вас раскрепощённой, в естественной обстановке. Вы можете назначить мне свидание?
- Это невозможно, Алик. Меня мой друг держит на привязи, следит за каждым моим шагом и если мы встретимся, то кто знает, что будет со мной потом, да и с вами тоже.
- Я хочу пообщаться с вами по-человечески, не более того.
Она задумалась, потом взяла со стола бумагу, начертала что-то на неё, сказала: - Вот это мой дом, а это магазин, его все знают, рядом с ним вход в гараж. Седьмой квартал вы должны знать хорошо. Я поставила кружок, здесь вы должны останавливать свою машину и, выходя, никуда не отходить от неё. Я буду наблюдать в окно около шести вечера по четвергам и пятницам, и если буду свободна, подойду к вам. Чтобы не утруждать вас, ждите меня не долго, в течение двадцати минут. Если нет, уезжайте. Мне тоже интересно пообщаться с вами.
Валерия ушла, оставив Алика в глубоком раздумье. Нет, нет, он не думал изменять Светлане, понимавшей его с полуслова, ценившей его за его изворотливость и умение выживать в этой непростой круговерти жизни. Он хотел только одного, помочь Валерии обрести себя, стать на путь, о котором она мечтала.
Но мечты Алика, какими бы сладостными они не были, остались неосуществлёнными. В указанные дни недели он приезжал на оговорённое место, выходил из машины, устремляя взгляд в многочисленные окна дома, искал пятый этаж, где могла жить Валерия, но она так и не появлялась. Видимо, крепко привязал к себе её друг-телохранитель, или она что-то сама изменила в их уговоре.
15
Жизнь небольшого таёжного коллектива полностью захлестнула Ларису, но не смотря на обилие работы, она помнила о доме. Иногда, особенно вечерами, уединялась в своей комнате, писала домой письма, рассказывая мужу и детям о своих лесных, таёжных впечатлениях и переживаниях. О работе она ничего не писала, потому что её всегда было больше, чем она могла прокрутить за день. Может ещё и потому, что она уставала за день от однообразной технической работы, которая поглощала всё её время и внимание и требовала продолжения. Разве может писать человек о том, что приедается, надоедает, но без чего просто нельзя обойтись. Она писала о тех впечатлениях, которые прочно оседали в ней, когда она, устав, выходила за ограду их небольшого поселения, называвшейся партией геологоразведки, проходила по известной ей тропинке в тайгу, удаляясь не очень глубоко, так, чтобы эта партия была на виду и она не могла заблудиться. В тайге её интересовало всё: вековые сосны, росшие невдалеке за оградой, кряжистые кедры, захватывавшие столь необходимое им пространство, кустарник, росший вблизи них и очень высокий, сочный папоротник, скрывавший всё, что могло перемещаться по земле и порхать над ней.
Уходя в тайгу, она думала, что остаётся наедине с собой, где никто не помешает ей любоваться природой, слушать пение птиц, размышлять о прожитом и пережитом и уноситься в мечтах за десятки тысяч километров. Но, возвращаясь, она обычно встречала у ограды степенного и рассудительного Дмитрия Никитича, но чаще – его сына, молодого, полного сил физических, и, как ей казалось, и духовных, Степана, никогда без надобности не покидавших ограду. Вначале она не обратила внимание на эти встречи. Но когда они повторились несколько раз, она, увидев Степана, пошутила: - В армии вы служили в разведке? – Она не сказала, что разгадала их с отцом замысел. Они стояли поблизости на всякий случай, вдруг ей понадобится помощь.
Степан смутился, зачем-то вытащил заткнутый за ремень топор, подержал его в руках, перекладывая из одной в другую, и только потом ответил совершенно спокойно: - Не угадали. Механиком самолёта.
Она вдруг вспомнила Андрея Ковшова, который служил оружейником в авиаполку на Дальнем востоке, улыбнулась своей догадке, сказала: - А что это вас, сибиряков, в авиацию потянуло?
- В войну сибиряков направляли в пехоту, хорошие стрелки, привычные к суровым климатическим условиям, к тому же почти все следопыты. А сейчас нас везут на Дальний, всё меньше расстояние отсюда, чем, скажем, из-под Москвы. Я имею в виду европейскую часть России.
- И какие самолёты вы обслуживали?
- Вначале МиГ-21, а потом и другие их модификации.
- И где?
- В Воздвиженке.
- Вместе с Андреем?
- Мы с ним вместе начинали службу в Спасске, а потом продолжили её в одном полку.
Понимая, что Степан мог уже переговорить с Андреем, Лариса спросила: - И как вам Воздвиженка?
- Село как село, таких много на Дальнем востоке. Большой аэродром. Там ещё размещался полк дальних бомберов Ту-16. Наши самолёты рядом с ними казались игрушками.
Степан помолчал какое-то время и Лариса поняла, что Андрей не сказал другу, что она сама из той же Воздвиженки. Андрей скорее всего хотел, чтобы Степан, узнав об этом, испытал удивление от неожиданной встречи с человеком, которая знает всё об их Воздвиженке, и ещё больше – об их службе.
Подумав немного, Степан спросил: - Вас заинтересовала Воздвиженка. Сейчас я понимаю, почему Андрей сказал мне, не расшифровывая «Я привёз к вам землячку». Я думал он пошутил, а может и на самом деле вы наша с ним землячка?
- Да, я родилась там. Но уехали мы оттуда, когда мне исполнилось двенадцать лет. Папу перевели служить в Кубинку, в Подмосковье.
- И кем, если не секрет, служил ваш папа?
- Он служил лётчиком, летал на всех МиГах, которые я видела: пятнадцатых, семнадцатых и даже девятнадцатых.
- Что-то не припомню лётчика с вашей фамилией. А звание какое у него было?
- Вначале старший лейтенант, но я помню его уже с погонами старшего офицера, а уехали мы оттуда, у него было звание «подполковник». Сейчас он носит погоны полковника, правда в отставке.
Степан совершенно неожиданно для себя воскрешал в памяти подзабытые воспоминания о годах своей службы и Лариса тоже замолчала. Её захлестнули воспоминания о той сказочной и далёкой теперь поре, когда она могла из окна своей квартиры наблюдать за взлётом и посадкой не только самолётов полка её папы, но и тех, больших, внушавших особое уважение своими размерами, Ту-16. Иногда на их аэродром садились и другие, тоже огромные самолёты, собратья местных, туполевских, но уже стратегические – Ту-95. Они казались ещё красивее из-за вращавшихся пропеллеров. Тогда она не знала, что они были турбовинтовые и эта особенность их конструкции очаровывала её детское восприятие и воображение. Но самый большой восторг вызывали самолёты, на которых летал её отец. И даже находясь в школе, во время уроков, дети, да и учителя тоже, сопровождали восторженными взглядами взлетавшие и садившиеся МиГи. Они казались небольшими, проворными птицами-стрижами, стремившимися ввысь, к самому солнцу. Каждый школьник знал, что самолёты эти ведут или обслуживают их отцы, потому их интерес был столь понятен даже учителям, жёнам тех пилотов и механиков.
- Надо же, - сказала она растроганно, - вы оба, которых я узнала здесь, служили там, где я родилась. Мне так приятно встретить в этом медвежьем углу своих земляков.
Лариса говорила так проникновенно, что Степан решил продолжить разговор на эту тему. Он вдруг остановился, сказал не скрыв огорчения: - Жаль, что мы разминулись с вами в Воздвиженке и лётчика Цветкова я не застал. Но я слышал, что нашим полком одно время руководили два лётчика, оба героя той, Корейской войны, причём оба носили погоны старших лейтенантов.
- Одним из них был мой отец, - призналась Лариса. Она вдруг вспомнила, что уже живя в Кубинке, видела ещё одного земляка, приезжавшего к ним в гости, подполковника Семёнова. Она не помнит его по Воздвиженке, но именно Семёнов, папин друг, тоже участник той войны, был советником в китайском полку, как-то прилетавшем на их аэродром. Кстати, тем полком тогда руководил молодой китайский лётчик в звании старшего лейтенанта и Семёнов, носивший гражданский костюм, был его наставником.
- Ну и дела, - произнёс Степан, - никогда не думал ,что здесь, в тайге, встречу дочь одного из бывших командиров моего полка.
Он как-то растроганно смотрел на Ларису и на его открытом, загорелом лице, блуждали сразу и улыбка нежданной радости и явное смущение от того, что эта минута настигла его здесь, в этой удивительно тихой медвежьей обители.
Чтобы перевести разговор на другую тему, Лариса спросила: - А почему иногда работаете вы, иногда ваш отец, Дмитрий Никитич? У вас что, сменный график?
- Да нет, - спокойно ответил Степан, папа на фронте получил серьёзное ранение и часто прибаливает. Иногда его даже ложат в больницу. Вот Великанов и разрешил эту подмену. К тому же я охотник и в летние и осенние месяцы мне делать нечего. Потому мне эта работа не обременительна.
Степан извинился, спросил: - А где сейчас ваш отец?
- Он на пенсии, живёт в Кубинке, там где застали его последние годы службы. Ему, да и маме, там нравится и никуда из Подмосковья они не собираются переезжать. Да и я бы не прочь жить где-то поблизости от них, но мой муж не хочет расставаться с автозаводом. Но в Подмосковье очень красивые места. Местность спокойная, много лесов, причём лес там смешанный. Ели часто встречаются, кстати они растут небольшими колониями и очень эффектно смотрятся среди дубов, берёз и осин. Смотришь, особенно осенью, когда начинается во всём увядание, а в лесу появляются осенние краски и глаз отводить не хочется.
- Разве у нас менее красиво? – обиделся Степан, - смотрите, один кедрач чего стоит. А эти сосны? Да и ели тоже встречаются вблизи рек, они любят влагу. Но главное, что тайга здесь без конца и края. И человек, привычный к ней, не захочет видеть ничего, что могло бы сравниться с ней. Тайгу ни с чем нельзя сравнить. К тому же тайгу надо знать. Здесь чужаки постоянно блудят.
- Потому вы и сторожите меня? – Лариса решила открыть свою догадку. Она чувствовала, что это тот момент, когда Степан, расслабившийся от нахлынувших на него воспоминаний, воспримет всё абсолютно спокойно. Ему казалось, что Лариса не догадывается об этом. Да, действительно, он охранял Ларису по указанию Алексея Александровича. Но, как ему казалось, делал он это аккуратно и совершенно незаметно. Но выходит он переоценил свои возможности, способности таёжного охотника и где-то допустил ошибку. Потому, скорее из желания выведать допущенную им оплошность, как-то наигранно, сохраняя беспечность, возмутился: - Почему, Лариса Георгиевна, вы так решили?
- Возвращаясь из тайги, я вижу вас постоянно у загородки и с топором за поясом.
- Ну с топором я никогда не расстаюсь, даже здесь, на территории партии. А у загородки я оказался случайно. В конце концов, кто чинит и обновляет дверцу, да и саму загородку? Кто заготовляет в тайге черенки для лопат, так необходимые здесь в снежные зимы? Кто заготовляет сено для лошади, свежие побеги молодых деревьев, их очень любят козы. Понятно, не Алексей Александрович, а я или мой отец. Так что, Лариса Георгиевна, вы ошиблись. Думаю, вы и сами понимаете, что от базы далеко отходить нельзя. Можно запросто заблудиться, а заблудившись, встретиться с хозяином здешних мест, медведем. С ним-то встречаться вам ни в коем случае нельзя.
- А если это произойдёт? – спросила Лариса и Степан ответил: - Ну а если доведётся встретиться, советую ни в коем случае не убегать. Нужно замереть на месте, а потом медленно, постепенно отступать назад. Ещё нужно смотреть хоть чуточку в сторону, звери вообще-то не любят, когда на них концентрируется внимание, они следят за глазами. Но без ружья или топора в тайгу ходить нельзя.
Степан сделал паузу, ухмыльнулся, вспомнив что-то своё, сокровенное, потом сказал: - Но лучше с ним вообще не встречаться. Не знаешь, что у него на уме. Да и действует он очень расчётливо. Были случаи здесь, в тайге, об этом знают все охотники, когда медведь, на которого идёт охотник, убежав, неожиданно оказывался сзади и шёл следом за охотником… Вот почему, когда я иду в тайгу, то беру с собой и нашу Лайку. Ласковая, она, оказавшись в гуще деревьев, настораживается, понимая, что её жизнь и моя тоже, зависит от поведения обоих. Так что, Лариса Георгиевна, если вы когда подумаете углубляться в дебри, дальше известной вам поляны, известите меня об этом. Думаю, тогда нам и Лайка не помешает.
Растроганная вниманием и внушением, Лариса подумала о Степане совершенно по-другому. Сейчас он показался ей значительно интереснее и, как теперь оказалось, загадочнее. Она решила поближе познакомиться с ним, понять, чем живёт Степан, да и вся их семья, в это непростое время, что его лично интересует в жизни и в окружающем мире. Как вообще он представляет себе всю эту жизнь.
16.
Как-то Алик всё же навестил Евгения Васильевича. Как и в прошлый раз его Вольво сопровождали две автомашины с телохранителем и охраной. Так что его Вольво была зажата ими спереди и сзади. Подъехав к ферме, машины съехали в сторону, не загромождая дорогу, а сам Алик прошёл на территорию через калитку у сторожки. Увидев сторожа, сказал смеясь: - А, взрывотехник, здравствуй!
- Здравствуйте, - ответил Серёжа и сообщил, не ожидая вопросов: - Евгений Васильевич сейчас на месте.
- На рынке на вас никто не нападает? – спросил Алик и Серёжа с радостью ответил: - Проходят мимо.
- Ты что уже разглядел и рэкет? Тебе бы в милицию!
- А они сейчас заодно с бандитами.
- Ну, ну! – только и сказал Алик.
Увидев Алика, Евгений Васильевич не на шутку обрадовался. – Наконец-то, - улыбаясь, вымолвил он.
- Прости меня, Женя, я был так занят, что не мог выбрать времени, но сегодня я не востребован нигде, потому и приехал к вам.
- Спасибо за платежи, - сказал Евгений Васильевич, благодаря им у нас появились хоть какие-то деньги и мы смогли выдать понемногу нашим труженикам – дояркам.
- Ваш сторож уже сообщил мне, что на рынке вас никто не беспокоит. Я так полагаю, Султан сдержал данное мне обещание.
- А тебе, Алик, от этого ничего не будет?
- Ты имеешь ввиду какой-либо оброк со стороны Султана?
- Ну да, как я полагаю, он из другого мира.
- Ты угадал. Но Султан отличается от других тем, что имеет и ещё не растерял кодекс чести, присущий воровскому миру. В другом мире он не жил вообще.
- Тебе трудно с ними?
- Трудность в том, что они относятся ко мне не как к бизнесмену, честно зарабатывающему деньги, а как к подельнику, хотя я никогда напрямую не занимался воровством, мне это противно, но в советское время мне пришлось пользоваться их услугами, реализуя наворованные ими детали и они это помнят. Но а то, что я успешен и вошёл без проблем в легальный бизнес, кое кого из них бесит, потому у меня уже сейчас возникли небольшие проблемы, но я не хочу вводить тебя, Женя, в курс моих дел. Я думаю со временем справлюсь с ними сам, ну а если не справлюсь, то…
Он прервал рассуждение, сказав: - Я знаю, Женя, ты не болтлив, но даже тебе я не имею права рассказывать некоторые нюансы моих взаимоотношений с тем миром, с которым не только я, но большинство бизнесменов вынуждены жить, если конечно, у них нет серьёзной крыши у правоохранителей и прокуратуре. Но они очень осторожны, крышуют только тех, кто связан с высокими вазовскими руководителями. У меня таких поручителей нет, потому я стараюсь грести в одиночку, впрочем как многие. Разница лишь в том, что мне удаётся сделать больше, чем другим и это вызывает у кое-кого зависть. Я знаю, что это может плохо кончиться, но я по-другому не могу и стараюсь лавировать, как это возможно по ситуации.
Евгений Васильевич постучал в стенку, вошла Таня. Она молча смотрела на обоих, ожидая приказаний.
- Вот что, Танюша. Мы с Аликом пройдёмся по ферме, а ты подбери нашему благодетелю пакет. Положи в него понемногу того, чем мы торгуем на рынке. Думаю, его жене будет приятно полакомиться свежим творогом и сливками, которые через какое-то время становятся густыми, словно масло. Да и сам Алик оценит наш труд, не зря же он защитил нас и оказал помощь.
Таня удалилась и они вышли из помещения. Евгений Васильевич повёл друга по территории, рассказывая и показывая всё, чем богата ферма. Алик внимательно слушал, не задавая вопросов и Евгений Васильевич сделал для себя вывод: Алик помнит всё, чем его родители, да и он сам занимался, живя в горном ауле. Без сельского хозяйства, без переработки всего, что оно давало каждому хозяйству, там не могли обойтись, к тому же продукция напрямую шла не только на стол, но и на рынок. Восток никогда не жил без рынка, потому торговля у всех, кто там родился и вырос, изначально познавалась с самого детства и была в крови каждого горца.
Закончив обход хозяйства, Алик спросил: - А где сейчас ваши коровы?
- На выпасе.
- И как вы рассчитываетесь с теми, кто даёт вам право выгонять коров на их пастбища?
- Ну, во-первых, не пастбища, а просто поля. Договорились с местным фермером, он понимает, что эти выпасы годятся и ему, там, где пасутся коровы, земля получает и удобрения. Этим занимается мой шеф, Николай Фомич, но я полагаю, что без помощи Татьяны здесь не обошлось. Дело в том, что фермер по растениеводству парень молодой и они, как мне кажется, нашли общий язык с Таней. Но это только мои догадки, сама она сохраняет олимпийское спокойствие и молчание. Да и Серёжа мне как-то намекнул об их связи. Таня умеет держать язык за зубами. Иногда её друг, Иван Владимирович, появляется на ферме, решает какие-то вопросы с Николаем Фомичом и уходит, даже не заглянув в кабинет нашего бухгалтера. И знаешь, Алик, я даже завидую этому Ивану, хорошую невесту он подыскал себе.
Вернувшись в кабинет, Евгений Васильевич увидел пакет, оставленный Таней, сказал: - Надо сразу завезти домой и поставить в холодильник, посмотришь, что будет со сливками, ложка будет стоять так, словно её воткнули в масло. Потому на рынке у нашего стола всегда очередь. Люди оценили наш труд.
- Ладно, Женя, всё это хорошо и понятно, но как же вы рассчитываете жить дальше. Люди стареют, те же доярки должны когда-то покинуть ферму, а что будет дальше?
- Мы продумали и это. Сейчас Николай Фомич прорабатывает вопрос приобретения доильных аппаратов. Будем механизировать труд доярок. К тому же мы просили их приводить на ферму своих подрастающих детей. Это наш капитал для будущего.
- А их не потянет в город? Там неплохие заработки, а это такой стимул, что перевесит все ваши преимущества.
- Кого-то потянет. Кто-то, как Таня, не приемлет город, они останутся с нами. Думаю, и мы не застынем в развитии, труд на ферме станет почётным и оплачиваемым.
Алик слушал рассказ друга с необходимым вниманием, но мысленно задавал себе один и тот же вопрос, почему Женя не расспрашивает ничего о бизнесе, которым он занимается.
Дождавшись паузы, спросил: - Ты, Женя ничего не спрашиваешь у меня. Ни как я живу, ни чем занимаюсь.
- Лена как-то сказала мне, что видела твою Свету. Она похорошела и расцвела, а это говорит о многом, если женщина выглядит не просто хорошо, а чувствует особый комфорт в нашей, не простой жизни, значит, у вас дома всё хорошо.
- Ты прав, Женя, у нас со Светланой всё сложилось наилучшим образом. Более того, я имею на неё и более серьёзные виды. Я не думаю останавливаться на достигнутом. Я уже присмотрел кое-что. Есть остановившиеся производства, нужные городу, скажем, тот же рыбзавод. Он лежит на боку, рабочие не получают зарплату и уходить им по большому счёту некуда. В старом городе вся химия остановилась и тоже лежит на боку. Так вот, если мне удастся заполучить рыбзавод, то Свету я поставлю директором, она справится. У неё есть вазовский подход, умение работать, не считаясь со временем. Думаю и ещё кое о каких приобретениях.
Алик перестал излагать свои мысли, увидев, что Евгений Васильевич поднял ладонь руки.
Пауза длилась недолго. Евгений Васильевич сказал: - Ты должен знать, что зависть, присущая людям, подпитана и вскормлена советской властью, уравнявшей всех людей в бедности. Ты не боишься, что прибавишь себе завистников, а то и врагов. Я читаю газеты, где часто мелькает твоя фамилия наряду со спортсменами, деятельность которых стала возможна при твоей помощи. Ты не боишься завистливых врагов?
- Завистливых, Женя, много, я знаю, но пока врагов среди них не заметил. Но они могут появиться в любое время. Я это знаю и стараюсь обезопасить себя. Но охрана не главное. Главное, чтобы город понял, что я работаю для него, для его имиджа. Если это произойдёт, я буду в безопасности.
- Но даже властьпридержащие не смогут смириться с тем, что какой-то Асанов прибирает к рукам в городе многое.
- А кто им мешает?
- У них нет таких средств.
- А я причём? – не понял Алик.
- Ты не причём, но получается, ты переходишь кое-кому дорогу.
- Я же не отправляю капиталы за границу, не приобретаю там недвижимость и яхты. Я хочу, чтобы мои лишние деньги работали на благо города, где мне посчастливилось сделать карьеру.
Алик на секунду задумался, затем сказал то, что было у него уже давно выстрадано: - Я не буду говорить тебе, Женя, о банальной истине вроде той, как это часто произносят бизнесмены: «кто не рискует, тот не пьёт шампанское», меня оно не тянет. Я скажу другое. Я знаю, чем это может для меня окончиться, если я кому-то перейду дорогу. Но я, Женя, уже не могу остановиться. Я чувствую, что могу больше, чем другие и это меня воодушевляет, тем более, что делаю я это не ради себя, любимого, а ради людей, ради горожан, ради тех, с которыми я когда-то начинал работу на Вазе рядовым слесарем.
Евгений Васильевич пожал Алику руку, подал пакет, провожая его к ожидавшим автомобилям. На душе Евгения Васильевича было неспокойно, но высказывать это Алику он не стал. Пусть всё идёт как он спланировал. Новое время, такое изменчивое и непредсказуемое, выдвигает своих героев. Возможно, им станет и его друг, Алик.
Сделав все свои дела на фирме, Алик снова вспомнил о записке Валерии. Подъехав на указанное место, он попросил сопровождавшую его охрану остановиться чуть в стороне. Выйдя из машины, он опёрся на её гладкую поверхность, устремив взгляд на окна пятого этажа указанного ею дома. Но Валерия нигде не появлялась. Ни на балконе, ни в одном из многочисленных окон, ни здесь, у машины, такой соблазнительной и заметной издалека. Раздосадованный, он поехал обратно, не понимая, что могло произойти. Время подходило в тому, что Валерия должна была в течение нескольких дней сама снова появиться в фирме за обозначенной данью. Но вместо Валерии вошла другая девушка, назвавшаяся Оксаной.
Вручив пакет, Алик спросил: - А где Валерия?
Оксана расширила глаза, ответила: - Вы разве не знаете, что произошло?
Она открыла портфель, подала местную газету с кричащим заголовком. Красным карандашом были обведены строки с сообщением о постигшей город утрате. Машина, в которой находился известный спортсмен и друг Валерии, была расстреляна неизвестными. Вместе с ним погибла и невинная жертва, втянутая им в бандитское сообщество, красавица и просто обаятельная во всех отношениях девушка, Валерия.
Алик вернул Оксане газету, сказал: - Будьте осторожней.
Она смутилась, ответила: - Нас теперь охраняют.
- Желаю успехов, - только и сказал Алик, но мысли его снова, непроизвольно, вернулись к Валерии. Чистая от рождения и мечтавшая только об одном, приносить детям радость, невинная и удивительно простая девушка погибла даже и не зная за что и почему. Нет, подумал Алик, я не хочу подобной смерти. Но человек только полагает, а кто-то, невидимый, располагает, и об этом мало кто знает. Не знал о своей судьбе и успешный бизнесмен и благотворитель, Алик Асанов.
17
Утром, когда солнце ещё только собиралось подниматься из-за верхушек деревьев, примыкавших к их поселению, Ларису пригласили к Великанову. Алексей Александрович выглядел свежим, энергичным, полным сил и какой-то плещущей и покоряющей энергией. Лариса знала, что Великанов встаёт раньше всех, долго занимается какой-то только ему известной гимнастикой и к завтраку приходит бодрым, подтянутым, нарочито строгим, как, впрочем, и подобает серьёзному руководителю.
- Вот что, Лариса Георгиевна, быстренько собирайтесь, поедете со Степаном в посёлок. Нужно срочно отправить в институт вот эти материалы.
Он подал ей большой, толстый конверт, пока не запечатанный.
Увидев в её взгляде вопрос, сказал: - Не заклеили, вдруг работники почты захотят проверить содержание. К тому же, как я представляю, для ценных писем существует определённая процедура оформления.
- Я знаю об этом, - напомнила Лариса. Ей не хотелось, чтобы её начальник тратил зря слова на общеизвестные истины. Она дорожила его временем и вниманием.
- Вот и чудненько. Завтракайте, Степан уже готовит лошадь в дорогу.
Лариса приняла конверт, быстренько позавтракала, прошла в свою комнату, взяла конверт с письмом своему Венедову и, схватив сумку, вышла во двор, где её уже ждала подвода.
Подождав, пока Лариса усядется на повозку, Степан дёрнул вожжи: - Но, Вороной, застоялся.
Степан ещё с вечера предусмотрительно накосил травы, застелил ею повозку. Пахло свежей травой, ещё не успевшей как следует привянуть, отдававшей весь аромат, накопленный за лето. Лариса уселась поудобнее, лошадь шла ходко, дорога всё дальше и дальше углублялась в обступившую её тайгу, открывая всё новые красоты ядрёного, набиравшего силу, лета. Ноги Ларисы уткнулись во что-то, она ощутила под ними какой-то предмет и недоумённо посмотрела на Степана.
- Какая-то деревяшка, - произнесла она, словно извиняясь, что нарушила что-то в приготовленной Степаном повозке. Она знала, что Степан всему отдаётся с душой и не хотела обижать его своим недовольством.
- Не деревяшка, а ружьё.
- А оно не стрельнёт?
- Без патронов?
- Понятно. А вдруг медведь?
- Зарядить дело секундное, к тому же я буду знать на кого. Возвращаться придётся поздненько, может всякое случиться. Да и Лайка бежит не зря. Понимает, что может пригодиться. У неё охотничий нюх и она с удовольствием сопровождает меня во всех поездках. В Заре у неё есть несколько старых знакомых. Мне кажется, собаки тоже что-то понимают своим собачьим умом в окружающей нас, людей, жизни. Поначалу в Заре местные собаки встречали её злобным лаем, но потом, присмотревшись и принюхавшись, перестали рычать, стали обходиться с ней по-свойски. Ну а теперь, как я понимаю, ждут её с нетерпением.
Лариса с интересом слушала рассуждения Степана о собачьей и волчьей жизни, но думала совершенно о другом. Её уже давно заинтересовал этот молчаливый, но удивительно собранный и уравновешенный человек, к тому же и, как говорят все о нём, расчетливый. И она хотела больше узнать о нём. Но всё как-то не находилось времени. Сейчас, ей показалось, случай представился, путь был длинный и можно спокойно переговорить обо всём. Конечно, её по-прежнему интересовала его девушка – Катюша, которую она никогда не видела, но о которой уже много чего знала, потому как Степан и не скрывал своих отношений с ней. Более того, гордился их, не всем понятными отношениями. Многим, а в последнее время и ей, казалось невероятным, что этого, хотя и замечательного мужчину, полюбила молоденькая учащаяся техникума, да не просто полюбила, дала слово быть только его, принадлежать только ему, не смотря на разницу в возрасте и внешнем обличье. Степан с небольшой, но густой бородкой, был больше похож на лесного зверя, таящего в своём обличье множество загадок. Она хотела спросить его, давно ли он видел свою Катерину, но посчитала вопрос бестактным, зная, что Катя сейчас находится где-то на учёбе или практике, причём так далеко, в каком-то таёжном посёлке, что съездить туда Степан не решался, хотя Великанов и предлагал ему организацию такой поездки.
- Скоро сама вернётся, - отговаривался он и все, кто знал его и их отношения, недоумевали ещё больше, завидуя по-хорошему их связи, их верности друг другу. Но любопытство к Степану продолжало периодически бередить её душу и она решила узнать кое-что из его жизни, казавшейся ей столь же загадочной, как и он сам.
- Степан, - нарушила молчание Лариса, - меня интересует ваша фамилия Волков. Она какая-то приземлённая, близкая к природе, навевающая известный волкам стайный образ жизни, но вместе с тем и напоминающей о присущей им жестокости. – Она знала, как люди называют тех, кто им неудобен: «тамбовский волк тебе товарищ!» - Ваши предки были волчатниками?
Степан засмеялся: - Волки в тайге держатся стаями, легче охотиться на крупного зверя. А на равнине они предпочитают жить парами, как и люди.
- Заодно расскажите что-либо и о своей Кате, здесь о ней только и говорят.
Степан опять засмеялся. – Если бы вы, Лариса Георгиевна, о фамилии спросили меня лет этак пять назад, я бы подумал, что вы из органов. А если о Кате, то здесь, в тайге, в экспедиции и говорить-то больше не о чем, да и не о ком. Папа уже старый, что о нём говорить, а я ещё в соку. Вот и судачат.
Лариса заметила: - К органам я всегда относилась сдержанно, понимала, что без них государство существовать не может.
Степан дёрнул вожжи, сказал: - Но, Вороной, не сбивай темп, пока я буду разговаривать с Ларисой Георгиевной.
Он помолчал с минуту, не зная, с чего начать рассказ, но потом решил, будь что будет и как получится. Зная, что Лариса Георгиевна журналист и может когда-то воспользоваться его рассказом, он подумал о том, что она сама разложит всё по полочкам, расставит по своим местам, в той последовательности, как это ей будет нужно, а может вообще не нужно. Не зря же её учили на журналиста. Там, наверное, её чему-то научили.
- Это длинный рассказ, Лариса Георгиевна, - начал он и она, поняв его, ответила: - А я никуда и не тороплюсь, дорога длинная, не хватит времени сейчас, продолжим на обратном пути.
- Так и быть, уговорили, - сдался Степан, - хотя, если честно, я инстинктивно чувствую подвох. Вопроса о фамилии ожидал отец, когда служил в армии, в органах НКВД. Кстати здесь, когда-то, в войну, на месте нашей экспедиции был лагерь военнопленных. Отец, получивший ранение на фронте, служил здесь завхозом. Ну а почему подвох, сами догадаетесь, когда дослушаете до конца нашу фамильную историю. Итак, начнём.
- Начнём, - согласилась Лариса, но Степан, прежде чем начать, легко, как-то безобидно стегнул кнутом лошадь, сказав при этом: - Не спи, Вороной. Иди ходко, не отвлекай меня.
Степан немного помолчал, словно раздумывая с чего бы начать, но вдруг сказал: - Фамилия наша, вернее, нашего рода, действительно настоящая, древняя. Волковы мы. Отчего Волковы, не знаю, так повелось. Может что знает о ней отец, но он не любит говорить на эту тему. Слишком много горя пришлось схватить ему в юности, а война ещё и покалечила его.
Лариса насторожилась, уставилась на собеседника своим растерянным взглядом, сказала, извиняясь: - Степан Дмитриевич, я задала вопрос без задней мысли, из простого любопытства. Вы и ваш отец меня, да и не только меня, всех нас в партии заворожили своей работоспособностью и умением, если хотите, житейским мастерством.
- Всё мастерство у меня от родителей, а если точно, от деда, которого звали Никитой. Я горжусь своей фамилией и рад, что принадлежу к роду Волковых, а вот отец, в прошлом, особенно в войну, побаивался произносить её без надобности. Но начну с самого начала.
Степан тяжело вздохнул. Видно было, что предстоящий рассказ для него будет мучительно тяжёлым и, понимая это, Лариса сказала: - Если хотите, можете не рассказывать, я не настаиваю.
- Да нет, - как-то глухо и протяжно произнёс он, - рассказать нужно и если вы поймёте меня правильно, глядишь и мне на сердце полегчает. Я всегда переживаю за юношеские переживания моего отца.
Он опять ушёл в себя, затем, повернувшись к Ларисе, сказал: - Революцию крестьяне поддержали потому, что был провозглашён очень правильный и привлекательный лозунг: «Землю крестьянам!» Не знаю, сражался ли мой дед Никита за землю, но уже во время НЭПа землю они действительно получили и с жадностью набросились обрабатывать её. А тут в тридцатые годы началось что-то невероятное. Крестьян заставляли сдавать землю в коллективную собственность. Но не только землю, а и кое-что из домашнего хозяйства. К тому времени мой дед уже имел семерых детей, восьмой ребёнок умер сразу после рождения. Четверых, уже взрослых, успевших отделиться от него и завести своё хозяйство дед старался поддерживать материально. Да и они тоже не оставляли родителей наедине с наделом. Постоянно помогали родителям в страдные дни, во время сева и уборки урожая. Дед был мастер на все руки. Он был настоящим умельцем, в его руках горело всё. Он был и столяр, и печник, и каменщик. И, конечно, плотник, без этой профессии в деревне было трудно прожить. Дома строили все, причём в основном из брёвен. Дед, на своём подворье, смог построить ещё один небольшой домик, в котором организовал лавку. Выбор не был богатым, но удовлетворял спрос сельчан на всё ходовое: керосин, гвозди, дёготь, подсолнечное масло и всякую утварь, необходимую на селе. Рассказываю со слов отца, ему в то время было около восьми лет, он был главным помощником по хозяйству и в лавке. По праздникам у моего деда собиралась вся его большая семья. За столом царило веселье, лились песни, чему немало способствовало то, что один из сыновей, Семён, прекрасно играл на гармошке. Жить бы да поживать огромному, трудолюбивому семейству, да там, наверху, - Степан ткнул рукой в небо, - думали за крестьян по-иному. Крестьян заставляли вступать в колхозы, а тех, кто жил получше и сопротивлялся, обозвали кулаками. Ладно бы с названием, но их раскулачивали, отбирали всё нажитое, а самих отправляли в Сибирь, в самую глубинку, чтобы они и на новом месте обживались для общей пользы. Моего деда долго не трогали, все видели, что нажитое заработано честным трудом, что не только дед, но вся его многочисленная семья стоит на стороне новой власти, только вот в колхоз вступать не спешит, приглядывается. Непонятно было деду, Никите Михайловичу, и бабушке, Матрёне Емельяновне, как это взять и отдать в колхоз всё нажитое: не хотелось разлучаться с коровой, лошадью и овцами. А тут стали всерьёз поговаривать о том, что надо бы и лавку сдать колхозу, чтобы у колхоза была своя база. Дед насторожился, ушёл в себя, но дел не бросал, также открывал свою лавку, следил за всем, что происходило вокруг.
У старших сыновей стали подрастать дети, а у Семёна, старшая дочь, Дуня, бойкая и говорливая, подалась в комсомол. Она жила в своём мире грёз, посещала комсомольские собрания, жила с таким азартом и увлечением, что ей стали доверять даже самые главные деревенские тайны. Дед не осуждал её, понимая, что внучка вступает во взрослую жизнь и идёт своей дорогой. Главное, она была крепко сложенной, работящей и весёлой. Дед в шутку говорил жене: «Это хорошо, что Дуняша нашла себя. Пусть тешится, может из этого в будущем что-то и выйдет!»
Однажды, уже к вечеру, закрывая очередное комсомольское собрание, секретарь предупредил комсомольцев, что завтра могут попросить у них помощи. Дело в том, что предстоит провести раскулачивание трёх семейств, а это означало, что из их дворов нужно будет увести и увезти всё нажитое. Понятно, что такие акции проходят с большим напряжением. Люди озлобляются, защищая своё добро, и во многих случаях приходится применять силу. Тут-то и может потребоваться помощь молодых, сильных, быстрых на подъём комсомольцев, преданных советской власти. Оставив Дуню после собрания, секретарь доверил и ещё одну тайну – её деда тоже раскулачат, более того, отправят в Сибирь. – Ты смотри, Дуняша, не проболтайся. А то и мне не сдобровать, поймут, откуда могла уйти информация.
Степан внимательно посмотрел на Ларису, ему показалось, что она ушла в себя, захваченная в плен своими мыслями, не слушает его, потому спросил: - Может вы устали, Лариса Георгиевна, и мне следует дать вам передохнуть?
- Нет, нет, Степан Дмитриевич, прошу вас, продолжайте, мне всё это очень интересно.
- Собственно дальше можно и не рассказывать, дальше случилось то, что и должно было случиться, - сокрушённо поговорил Степан. – Дома Дуня рассказала всё, что выведала и к утру дед с бабкой и моим будущим отцом, Дмитрием, съехал с подворья, оставив всё нажитое новому колхозу «Красный трудовик». Так, в один миг и распалась крепкая крестьянская семья Волковых.
Степан смолк, ушёл в себя и Лариса спросила: - А что было дальше, Степан Дмитриевич, что стало с вашим дедушкой и бабушкой, как дальше жил тогда ещё совсем юноша, ваш отец, Никита?
- Дед понимал, что сражаться с системой, свалившей царя, он не сможет, а если и бороться, то придётся проливать кровь своих же соотечественников, а на это он был не способен, их и так много полегло в германскую и в гражданскую. Главным для деда был вопрос чести. Но он не мог допустить и глумления над своей семьёй, потому и съехал.
- Ну а как же остальные сыновья и дочери?
- Два сына уже жили отдельно, две дочери тоже определились к тому времени, дома остался один сын, ему предстояло идти служить в армию, а одна дочь, ещё училась в Курске на учителя.
- И где жили дед с бабушкой и ваш отец?
- Они остановились у сестры моей бабушки в селе Званное в другом районе, дед, а с ним и мой отец, ходили по деревням, зарабатывая на жизнь плотницким ремеслом. К тому же дед был и печником, а эта профессия всегда была востребована в деревне.
- И как они жили там, вдали от родного дома? – настойчиво спрашивала Лариса, рассказ Степана тронул её своей искренностью и житейской жестокостью.
- Знаю по рассказам отца, что дед умер по дороге домой, когда шёл навестить своих детей. О судьбе бабушки отец так ничего и не узнал. Он давно собирается навестить родные места, но работа и болезнь не дают возможности. Не знают о её судьбе дочери и сыновья, что живут в родном районе. После войны она жила у своей дочери Анастасии, но та вскоре умерла. В семье появилась другая женщина, согласившаяся воспитывать четверых детей. Бабушка ушла, не сказав куда. И след её затерялся.
Голос Степана изменился, что-то перехватило его дыхание и он долго ехал молча. Наконец, успокоившись, сказал: - Извините, Лариса Георгиевна, мне как-то не по себе стало от воспоминаний. Я не увидел ни дедушки, ни бабушки, а это обкрадывает каждого. Какой-то рок помешал мне встретиться с ними, но я помню о них всё равно. Сейчас я особенно дорожу своими родителями, мамой, Дарьей Алексеевной, и отцом, Дмитрием Никитичем. Летом я часто его замещаю. И Великанов не против, я, как и отец, умею всё делать по хозяйству.
Он посмотрел на Ларису долгим вопросительным взглядом, сказал: - Мне трудно было вспоминать обо всём этом, но я всё самое значимое уже рассказал.
- Нет, нет, продолжайте, - встрепенулась Лариса, - вы ничего не сказали о судьбе своих родственников, оставшихся когда-то без родителей. Как они жили всё это время?
Степан вгляделся в дорогу, впереди она вдруг упиралась в сплошной вечнозелёный лес, в дремлющие сосны, навевавшие особый покой и блаженство.
- За крутым поворотом откроется вид на родной посёлок. Обратите внимание, как красиво он смотрится. На небольшом возвышении, словно его кто-то специально приподнял, чтобы был издалека виден. Наш дом вы увидите сразу. Он так и остался крайним. Близко к лесу никто не хочет строиться, боятся за огороды. Бывало, дикие кабаны за одну ночь половину огорода переворачивали, по-своему убирая урожай картошки. И только пули останавливали их бестолковый труд.
Лариса напомнила о желании слушать и дальше рассказ о судьбе родственников.
- Ну что ж, - как-то нехотя сказал Степан, - о судьбе родственников я почти ничего не знаю. Отец получил от них несколько писем, но, со временем, связь оборвалась. Их просто некому было объединять. Каждый стал жить сам по себе, как, впрочем и мы тоже. Отец долго залечивал раны, а когда появился на свет я, занимался мной, своим продолжением. Но отец отличается упрямством и никогда не оставляет задуманное. Думаю, он найдёт время и побывает на своей родине.
К этому времени дорога вывела их на прямой участок, лес вначале расступился, а потом и совсем остался где-то позади, открыв вид на посёлок. По мере приближения к дому Степан забеспокоился, всматривался в приближавшиеся постройки особенно острым взглядом и, наконец, не утерпел, сказал: - Матушку мою, Дарью Алексеевну, вижу.
Действительно, мать стояла у дома, вглядываясь в дорогу, уходившую в тайгу. Каким-то чутьём их дворовый пёс, Пушок, огромный и действительно пушистый, чем-то напоминавший овцу, благодаря своему богатому одеянию, не находил себе места, повизгивал, пытаясь освободиться от цепи. Дарья Алексеевна знала, как пушок ждёт приезда Степана, и, отвязав, отпустила пса на волю. Пушок стремглав бросился к приближавшейся повозке, прыгал около неё, ласкаясь к Степану, а сбросив эмоции, подбежал к Лайке, обнюхал её, тёрся своими боками о её бока, выражая тем самым благодарность за охрану его хозяина, Степана.
- Пушок давно почувствовал твоё приближение, не находил себе места. Вот и я вышла тоже, - радостно сообщила Дарья Алексеевна. – И вправду говорят, что ждать и догонять, хуже некуда. Я все глаза проглядела ожидаючи, думала, Пушок тебя с кем-то спутал.
- Нет, Пушок меня никогда и ни с кем не спутает, - весело говорил Степан, трепля пса обеими руками, отчего тот только благодарно повизгивал.
- Пушок дело знает туго, - сообщил Степан, бросив заниматься собакой и спросил: - А где отец?
- Ушёл к пристани, обещал вернуться к вечеру.
- А как его ноги?
- Доктора подлечили, вот он и пошёл.
- Ладно, мать, нам сейчас некогда, на почте дела есть, а на обратном пути заедем, тогда обо всём и переговорим. Времени будет достаточно.
- Катюша письмо прислала, - сообщила Дарья Алексеевна, - обещается в конце месяца, по окончании практики, приехать домой.
- Хорошо, мама, ты извини, мы действительно торопимся, позже обо всём переговорим.
Когда отъехали от дома, Степан сказал: - Между прочим, мама, потомственная сибирячка. Никогда и никуда отсюда не уезжала. И даже когда я предлагал ей съездить в Красноярск, посмотреть на город, на то, как там люди живут, отказалась. Сказала: - Пусть лучше они приезжают к нам. У нас всё первозданное, к тому же ближе к природе.
Иногда я брал её в тайгу, но она быстро охладевала к ней и с нетерпением ждала возвращения в свой дом. Между прочим, как-то радостно сообщил Степан, дом наш построен руками моего деда, отца мамы, Алексея Савельевича. Мой отец в нём не стал ничего переделывать после смерти родителей мамы, в нём всё было хорошо приспособлено для жизни. Да и я сам, возвращаясь в Зарю, чувствую, что я возвращаюсь не просто в свой дом, но на родину. Разве может быть что-то сильнее этого чувства?
На почте им удалось всё оформить быстрее, чем они ожидали и, вернувшись домой, Степан здорово обрадовал маму.
- Во время приехали, - сказала она, вынимая из печи чугунок с наваристыми щами. – Такие вряд ли кто сварит в вашей партии, варить их дано не каждому. К тому же без русской печки, какие щи?!
Дарья Алексеевна, хрупкая, жилистая, очень подвижная, хотя и немногословная, как, впрочем, все сибиряки, знающие себе цену.
- Когда я ещё была ребёнком, я очень гордилась нашим домом, считала его лучшим в посёлке. Здесь всё привлекало мой детский взор, возбуждало воображение. Дом-то раньше был самым большим в посёлке. Это сейчас понастроили громадин. Знамениты они разве что своей бестолковостью. Тогда я ещё не знала, что так быстро, вскоре после войны, стану в нём полновластной хозяйкой. Мы с будущим моим мужем, Дмитрием Никитичем, работали в лагере, на том месте, где сейчас находится ваша партия. Он служил завхозом, я работала в столовой, простой посудомойкой. Вот мы и пригляделись друг к другу. После войны сыграли свадьбу и поселились здесь. Мои родители, царство им небесное, души не чаяли в зяте, ожидали с нетерпением внуков. Но детей у нас долго не было, но вот Бог послал нам Степана, единственного. Так и живём. Дмитрий продолжает служить в партии завхозом, а Стёпа летом часто его подменяет. Летом у охотников почти всё время свободное, вот ваш Великанов и разрешил подмену, потому как Стёпа, как и отец, всё умеет. Стёпа в отца, почти точная копия, может потому и присмотрелась к нему Катюша, теперешняя его невеста. Мне она так и сказала: - Хочу только Стёпу. А ведь он намного старше её. Но и Стёпе она приглянулась.
Дарью Алексеевну словно прорвало. Она не переставала рассказывать о своём житье-бытье, а Лариса продолжала вглядываться в окружающие её приспособы и предметы, находящиеся в постоянном обиходе. Что-то подобное видела она в Морквашах, в доме матери Виктора, но здесь всё было внушительнее. Её интересовала большая деревенская печь с внешним убранством, со всеми необходимыми горшками, чугунками, ухватами, кочергой и другими приспособлениями, сделанными чьими-то умелыми руками для облегчения труда хозяйки. Заметив любопытство Ларисы, Дарья Алексеевна сказала: - Здесь всё от отца и мамы, царствие им небесное. Они жили своим хозяйством, как впрочем и все люди жили в то время. Родители были работящие и умеющие делать всё, что требовалось в здешней деревенской жизни.
Дарья Алексеевна заняла всё время, пока Степан решал свои вопросы в Заре и они покинули посёлок, когда солнце давно перевалило за горизонт. Перед тем, как выехать со двора, Степан долго трепал в своих руках голову скулившего Пушка, чувствовавшего, как никто другой, что хозяин уезжает в тайгу без него.
- Ничего, Пушок, - успокаивал Степан, - скоро ты снова увидишь меня, вот вернётся отец и я приеду домой.
Услышав последние слова сына, Дарья Алексеевна всплеснула руками, сказала, обращаясь к Ларисе: - Пора бы ему и угомониться. Давно уже его ждут в леспромхозе. Должность механика предлагают, но он почему-то никак не расстанется со своим охотхозяйством. Я думаю это оттого, что он летом может спокойно подменять отца, оставляя его дома. Может ещё и потому, что ему нравится в экспедиции. Там он востребован, как и отец, и это привлекает. В экспедиции действительно хорошо, вокруг нетронутая тайга с её вечными загадками и красотой.
Степан раскрыл ворота, подошёл ещё раз к рвавшемуся с цепи Пушку, сказал извиняющимся голосом: - Потерпи, Пушок, ещё немного. Я скоро вернусь домой. А когда приедет с учёбы Катерина, я без тебя никуда уезжать не буду.
Лайка не разделяла горе Пушка, нырнула в открывшиеся ворота, отбежала в сторону, поджидая, когда выедет хозяин.
- Всегда так, - сказал Степан, закрывая ворота и усаживаясь на повозку. – Прощаюсь вначале с Пушком, затем с мамой. Представляете, как они меня здесь ждут!
Какое-то время ехали молча. Лайка бежала впереди лошади, для неё возвращение в партию, было возвращением домой. Конь тоже шёл проворнее, для него возвращение в общий хлев, где его ждала свежескошенная трава, вмещавшая в себя все запахи тайги и ароматы самого лакомого и вкусного клевера, была своеобразной приманкой.
Лариса молчала, потому что мысли её были далеко отсюда, где-то там, в Тольятти или Морквашах, где сейчас могли находиться её отростки – Оленька и Олежка. Олежка вряд ли вспоминает о ней, а вот Оленька без неё не может спокойно жить. Наверняка она уже замучила Виктора вопросом: «Когда вернётся мама?»
Сейчас она понимает, что решилась на отъезд только по необходимости, она старалась выбраться из окутавшего её пространства, где она не видела никаких проблесков настоящей жизни. Хорошо, что Виктор, её умный и порядочный муж и друг, понял её состояние и благословил на эту поездку. Наверняка он уделяет больше внимания дочери, к тому же и для дочери её отсутствие сослужит пользу – она станет глубже задумываться о смысле жизни и начнёт быстрее взрослеть.
Степан перебирал в памяти проникновенные строчки своей Катеньки и уже сейчас предвосхищал её предстоящий приезд в Зарю. Катя ему чем-то напоминала маму, такая же милая, кроткая и работящая. Надо же, думал он, когда Катя ходила в школу, он часто видел её с портфелем, прибранную, ухоженную и молчаливую и никогда его не посещала мысль, что они когда-то соединят свои судьбы. Но случилось так, как хотела она, сказав однажды: «Если мне суждено выйти замуж, я выйду только за тебя!»
Когда дорога вошла в расступившуюся тайгу, Лариса, очнувшаяся от приятных грёз, спросила каким-то мягким, расслабленным голосом: - Степан Дмитриевич, вы многое рассказали о дедушке Никите и бабушке Матрёне, хотя и не видели их, а почему ничего не говорите о родителях Дарьи Алексеевны? Их-то вы должны были застать?
- Да, конечно, я их отчётливо помню. Алексей Савельевич рослый, сильный и удивительно спокойный. Под стать ему и моя бабушка, Марфа Фёдоровна. Мягкая и совершенно неконфликтная, она всегда излучала только доброту и я не помню, чтобы она когда-либо злилась, или чтобы её что-то раздражало… Моя мама чем-то схожа с ней, но бабушка была ещё мягче.
- А почему их не стало?
- Долгая и совершенно невероятная история. У меня такое ощущение, что Алексея Савельевича что-то толкнуло в один из зимних дней покинуть дом и оказаться на краешке тайги, примыкавшей к посёлку. Ещё летом он присмотрел на опушке старую кудрявую берёзу. Она уже отжила свой век и Алексей Савельевич решил, что зимой подъедет к ней, подрубит и увезёт домой. Берёзовые дрова хорошо горят в печи, когда они потрескивают, душа радуется их треску и пламени. А жар от них особенный, быстрый. В один из зимних дней, сразу после обеда, он запряг лошадь в сани, взял ружьё и топор и уехал, ничего никому не сказав. Он остановил лошадь около той берёзы, сам стал подрубывать ствол. Он не видел и не слышал, как стая волков подошла совсем близко, лошадь, естественно, рванула домой, а он остался с одним топором. Хорошо, что успел сделать на стволе зарубку. Он сразу опёрся одной ногой на неё, схватился рукой за ближайшую сухую ветку, подтянулся, но до следующей ветки дотянуться не смог. Он так и повис в воздухе.
Волки животные умные. Окружили берёзу и самые храбрые из них, подпрыгивая, цеплялись зубами в ногу. Ногу прокусить не смогли, но валенок с неё стащили. Алексей Савельевич, у которого руки стали деревенеть от холода, спрыгнул вниз и начал отмахиваться от наседавших волков топором. Нескольким животным он разрубил головы, стая утихомирилась, но не отступила. К счастью, Марфа Фёдоровна увидела подъехавшую к дому лошадь, подняла тревогу. Мой отец выскочил за ворота, крикнул соседа и они вдвоём поехали по следу. Не доезжая до той берёзы, отец выстрелил дуплетом в воздух и волки, поняв, что им придётся туго, удалились. На ноге, с которой стянули валенок волки, пришлось ампутировать ступню, и Алексей Савельевич начал сильно болеть. Случилось это, когда я служил в армии, вскоре он неожиданно скончался. Мне давали отпуск, но как зимой добраться из Красноярска до Зари я не знал, потому и не приехал. Вслед за дедом начала болеть бабушка. Они жили душа в душу и она не смогла перенести его потери. Демобилизовавшись, я застал её ещё живой. Увидев меня, она улыбнулась, сказала: - Теперь я спокойна, могу и умереть.
Так и случилось. Через неделю и её не стало. Вот так мы с отцом и встали во главе дома. Поначалу тяжеловато было, но потом всё стало на свои места. В конце концов, все мы смертны. Когда-то и мы уйдём, освобождая место новым поколениям, новым людям. Такова жизнь и здесь человек бессилен изменить хоть что-либо.
Сказав это, Степан вдруг насторожился. Лошадь почему-то стала прядать ушами, а Лайка вплотную подошла к повозке.
- Они что-то почувствовали. Скорее всего, хозяин тайги пожаловал за малиной.
Степан отдал вожжи в руки Ларисы, сказал, беря ружьё: - Мы с Лайкой углубимся в лес, а вы чуть проедете, попробуйте остановить лошадь. Мы скоро вернёмся.
Уходя, Степан похлопал по холке лошадь, успокаивая её. Лайка, вздрагивая всем телом, прижалась к ногам хозяина, понимая, что её жизнь и его тоже, зависит от их обоюдных действий. Но Степан не стал искушать судьбу, взвёл курки и, подняв ружьё, выстрелил. Лайка что-то почувствовала, осмелела и забегала впереди хозяина. Степан остановился, подул в стволы, изгоняя газы и копоть и, повернувшись, пошёл к лошади. Лариса с любопытством смотрела в их сторону, спрашивая: - Что там было?
- Ничего, - спокойно ответил Степан, - хозяин тайги лакомился ягодами, вот мы его и изгнали.
- Вы видели его?
- Да нет, я такой цели не ставил. Медведи хорошо знают силу ружья, зачем же портить им настроение ещё и нашим видом. К тому же он, хоть и хозяин тайги, но трусоват. Бегает он как-то странно, переваливаясь с ноги на ногу. Да и ещё у них есть одна особенность, от испуга они могут заболеть своей болезнью.
- Какой? – неожиданно спросила Лариса и Степан рассмеялся: - А вот об этом вы, по приезде, расспросите Ксению.
Когда вдали показались постройки экспедиции, Лайка не удержалась и побежала впереди лошади.
- Вот видите, Лариса Георгиевна, животные тоже чувствуют свой дом. Вот и Лайка рванула к своей конуре, а что в ней особенное? Только крыша над головой, так она ей вообще-то и не нужна. А всё равно тянется к своему дому.
18.
Путь от гаража, где Евгений Васильевич ставил на ночь свою «четвёрку», занимал чуть больше получаса. И выехав из города, он оставался на свободном от автомобилей шоссе, мало кто в такую рань едет в деревни, да и на дачах не так много тех, кто живёт там постоянно и ездит оттуда на автозавод. Потому, оказавшись за городом, Евгений Васильевич позволял себе, кроме ситуации на дороге, пускаться в приятные размышления, а проще – диалогам с самим собой.
Сегодня он вспомнил вчерашний разговор с женой. Лена, которая когда-то отпустила его в свободное плавание, терпеливо переносила выпавшие на её долю передряги. С тех пор, как он покинул автозавод, он не приносил домой денег, их просто не было в кассе фермы. А те, что появлялись благодаря торговле, шли на оплату доярок, скотника и сторожа. Сам Николай Фомич от денег пока отказывается, Таня, бухгалтер, сказала, что пока потерпит, дождётся перечисления денег с молокозавода. А ему Николай Фомич разрешил выдавать только для заправки автомобиля. И что интересно, он как-то совершенно естественно задумывался: жена ни разу не упрекнула его в безденежье. Как-то обходится своей зарплатой, рассчитываясь за всё, что встречается на их жизненном пути. Но вчера не выдержала. Правда, напрямую не сказала ничего, говорила намёком, но довольно рельефно.
- Знаешь, Женя, на заводе многое изменилось.
- Ты что имеешь в виду? Я ведь в основном в курсе.
- Ты не был в цехе с тех пор, как ушёл с конвейера. А там, при входе, на вставке, кое-что стало по-другому. Если бы ты сейчас зашёл, не узнал бы. Раньше было как, открываешь стеклянные двери, входишь в просторное помещение, из которого в обе стороны широкие лестницы ведут вверх и прямо, тоже стекло – вход сразу на главный конвейер, где он горбатится, освобождая людям проход. Так вот раньше, когда люди заходили на вставку, они видели простор и красивые мраморные стены, говорившие о том, что человек попал в другое царство чего-то дорогого и прекрасного. И действительно так и было. Стоило зайти на конвейер, как человек поражался открывшемуся зрелищу, изгибаясь, повинуясь изгибу конвейера, на нём висели разноцветные кузова автомобилей. Сейчас там тоже, но человек уже не видит мрамора, не видит свободного объёма, всегда завораживавшего воображение, а видит сразу после открывшихся дверей, справа и слева, шикарные ларьки со всевозможными продуктами. Как ты к этому относишься, Женя?
- Очень хорошо, если у людей появились деньги и возможность кое-что прикупить, не тратя времени на это после работы в городе. К тому же я понимаю торговцев. В советское время торговля была, пожалуй, единственной площадкой, где человек мог свободно, не боясь разных ОБХСС, воровать. Ты же знаешь, что везде был дефицит. На нём тоже наживались, оставляя кое-что под прилавком для себя и своих близких. Вот и вспомнила торговля свою вольницу и не желает никому отдавать её.
Лена пропустила мимо ушей рассуждение мужа, сказала, как бы между прочим: - Но это ещё не всё. Торговцы пошли дальше. Сейчас они приезжают к нам, в коммерческое управление с показом всевозможных моделей одежды, обуви, всего того, чего нет на прилавках в тех ларьках, кстати, они есть и при входе в наше учреждение, выясняют спрос и в назначенное время привозят то, что люди заказывают.
Поняв, что жена говорит с подвохом, спросил: - Ты чего-то присмотрела для себя?
- Присмотрела, но я потерплю, закажу, когда ты начнёшь приносить деньги.
- Придётся пока немного потерпеть, Лена, но деньги скоро начнут поступать. У нас налаженные связи с молокозаводом.
- То-то я вижу, ты не просишь у меня денег на заправку автомобиля.
- Ну для этого мне немного даёт Николай Фомич из тех денег, что приносят с рынка наши торговцы.
Лена как-то сникла, сказала: - Хорошо, Женя, я ещё потерплю пару месяцев, но потом попрошу тебя всерьёз подумать о семье, осенью детям в школу, а она многое съедает из семейного бюджета.
Он заверил жену, что в скором времени всё изменится, ну а если не изменится, он найдёт в себе силы, уйдёт в техобслуживание, никто у него не отнял освоенную ещё в юности специальность.
Лена знала, как дорожили работой мужа когда-то, когда он, вместе с Аликом, был командирован в Ростов, на обслуживание автомобилей. Местный сервис, а он был тогда государственный, не справлялся с задачей, очереди заставили руководство на местах искать выход и его нашли. Ваз присылал своих специалистов для ликвидации заторов. Тогда-то они, наконец, поняли, что её муж будет всегда востребован, пока люди предпочитают ездить на автомобилях.
Разговор утих, Лена занялась какими-то делами на кухне, но у него остался осадок, который напоминал, пусть и изредка, о существующей проблеме.
Подъехав к ферме, он обратил внимание на автомобиль, на котором сын Николая Фомича, развозил его по делам. Встретившийся при въезде, Серёжа, сказал: - Николай Фомич здесь.
Николай Фомич вышел из коровника, молча поздоровался, сказал, направляясь в конторку: - Вот, заехал, посмотреть своими глазами, что тут у нас.
- Все, как и прежде, - заметил Евгений Васильевич, - ничего не меняется.
- И слава Богу, - зачем-то сказал Николай Фомич, - так-то лучше.
Они вошли в конторку, Николай Фомич развязал папку с документами, которые постоянно возил с собой, сказал: - На днях начнут поступать деньги. Нам надо хорошенько продумать вопрос, кому и сколько надо выдавать. Наконец-то мы сможем расплачиваться с великими тружениками фермы – доярками.
Николай Фомич называл возможные цифры, положил раскладку, кому и сколько стоило выдавать, наконец, сказал: - Знаешь, Евгений, я успел сегодня пообщаться с доярками, они очень довольны организацией работ, благодарят нас с тобой за то, что мы откликаемся на их просьбы, помогаем, как можем тем, у кого возникают проблемы, деньгами. Меня это радует, - сказал в заключение Николай Фомич и попросил пригласить в кабинет Таню. – Пусть она поработает над списком кому и сколько.
Он посмотрел на своего зама какими-то тёплыми глазами, сказал растроганно: - Когда мы организовывали дело, у меня было одно желание, спасти чёрно-пёструю породу коров, о которой когда-то так трепетно заботился Александр Максимович. Теперь я спокоен. Нам удалось не только спасти коров, но, похоже, удастся спасти себя и тех, кто остался на ферме.
Втроём они долго обсуждали список, приходя, может и не сразу, к единому мнению. Наконец, Николай Фомич уехал в район, оставив их вдвоём. И Таня, скромная и милая Таня, вдруг сказала: - Пришло время, Евгений Васильевич, заменить меня в торговле на рынке. Об этом сказал мне Николай Фомич.
- И кого ты предложишь вместо себя?
Таня как-то хитро улыбнулась, ответила: - А об этом надо спросить у Серёжи.
- Почему у Серёжи?
- Он лучше нас знает, с кем ему сподручнее торговать.
Евгений Васильевич на секунду задумался. До сих пор он воспринимал Таню и Серёжу как единое целое, а тут получается вроде, как он ошибся.
- И с кем? – решил спросить он Таню.
- Думаю, ему будет сподручнее с его молодой девушкой. Она только в этом году окончила среднюю школу и пока свободна, нигде не учится и не работает.
- А я всегда представлял вас вместе с Серёжей. Выходит, я ошибался?
- Конечно. У меня есть друг, но об этом мало кто знает. Мы не афишируем наших отношений, ну разве что может о чём-то догадываться Николай Фомич.
- Почему он?
- Когда-либо узнаете и вы. Но, если я правильно поняла, вы не страдаете любопытством.
- В общем да, - подтвердил Евгений Васильевич, - но иногда кое-что знать необходимо.
- Если бы вы жили в нашем селе, возможно и догадались бы. Мы всё обо всех знаем, не то, что вы в городе. Я уверена, вы не знаете всех жителей, ваших соседей, кто живёт в вашем подъезде.
- Точно. Дом высокий, подъезд один на четырнадцать этажей, разве обо всех узнаешь хоть что-то. Я к этому и не стремлюсь. Хорошо, что знаю тех, кто живёт на моём этаже.
- Ну вот видите, - подвела итог Таня, - а мы знаем всё обо всех жителях села, хотя их и довольно много ещё осталось.
- Значит, и Сережа всё знает о тебе?
- Думаю, догадывается. Об этом мы с ним не говорили.
- Отношения серьёзные?
- Надеюсь, что да.
- И кто он? – вырвалось у Евгения Васильевича.
- Придёт время, узнаете.
- И долго мне ждать?
Таня хитро улыбнулась, сказала смущённо, словно оправдываясь:
- А это надо у него спросить.
Они закончили никчемный разговор. И Евгений Васильевич начал осуществлять свой, заранее продуманный план по работе фермы. Сегодня главным было посещение стада, пасущегося невдалеке на поле, арендованном у председателя растениеводческого кооператива Ивана Владимировича Сорокина. Все дела с ним обычно решал, притом очень успешно, сам Николай Фомич. И кто знает, что ему в этом больше помогало: знание людей, его авторитет, или врождённая, но в целом бескорыстная житейская хитрость. Впрочем, Евгений Васильевич даже не пытался расспрашивать об этом Николая Фомича. Главное, вот оно поле, засеянное тимофеевкой, на котором паслись коровы их фермы.
Подъехав к краю поля, он оставил свою машину, направившись к пастуху. Панков-старший, увидев направлявшегося к нему Евгения Васильевича, сам пошёл навстречу. Подойдя ближе, сказал: - Вы извините меня, Евгений Васильевич, но нам придётся немного прогуляться с вами, раз уж вы пришли сюда. Дело в том, что поле разбито на квадраты, мы с Серёжей натянули проволоку, как было и в советское время. Раньше по ней пропускали слабый ток и коровы со стажем помнят это и не приближаются к ней, а молодым всё по фигу, они идут туда, где трава погуще и поаппетитней, вот мне и приходится их отворачивать. Иначе всё сразу истопчут. А ток мы сможем подвести только завтра.
- Ладно, Иван Трофимович, расскажите о своих делах.
- Мне и рассказывать нечего. Если бы умели рассказывать, то лучше меня обо всём, о своём житье-бытье рассказали бы коровы. Моя задача – во время разворачивать их, чтобы не затоптали ненароком траву, да следить за их жизнью.
- Что-либо интересное?
- Для кого как. У них сейчас сезон гуляний. Вот я и записываю: кто когда из них погулял, чтобы доярки знали, когда ожидать пополнения. А так всё как обычно. Пасутся, машут хвостами, отгоняя оводов и слепней. Бывают и исключения в их поведении, какой-то очень им неугодный слепень, вероятно большого размера, облётывает выбранную им жертву, и тогда корова в буквальном смысле сходит с ума. Вот тут требуется мастерство и быстрые ноги, чтобы её остановить. Мы, по-деревенски, называем это «зыком». Но что это такое, я и сам не знаю. А так всё хорошо. Коровки смирные, воспитанные.
Иван Трофимович ещё много чего рассказал из своих наблюдений и Евгений Васильевич понял главное, человек на месте, живёт заботами о своих питомцах – чёрно-пёстрых коровах. Прощаясь, сказал главное, что могло волновать скотника и пастуха одновременно: - На дня начнём выдавать зарплату.
Иван Трофимович улыбнулся, его загорелое, испещрённое морщинами лицо как-то осветилось и посвежело и он сказал то, что мог сказать человек, надежды которого начинают сбываться столь неожиданно: - Значит не зря я поверил в Николая Фомича, он и раньше, в советское время, да и сейчас, старается держать слово.
День подошёл к концу. На рынке дела у Серёжи и Тани сложились как обычно неплохо и Евгений Васильевич, не дождавшись Николая Фомича, который мог и не заехать на ферму на обратном пути, поехал домой.
Отъезжая, сразу за воротами, скосил взгляд на небольшую воронку, оставленную когда-то взрывпакетом, вспомнил, как шёл к ним после этого фейерверка Алик и поймал себя на мысли о нём. Алик давно не давал о себе знать, но в газетах периодически сообщалось об успехах тольяттинского спидвея. Молодые ребята делали успехи, развивая столь рискованный вид спорта – спидвей.
Понятно, что без серьёзных вливаний в этот вид спорта, столь нужный и полюбившийся молодёжи, не обойтись, значит, Алик вёл свои дела с завидным успехом. Евгений Васильевич решил в ближайшее время посетить его фирму, пообщаться со столь необычным другом. А сейчас он вспомнил об их последнем разговоре. Понимая, что Алик вынужден общаться не только с представителями легальной власти, но и с теми, кто не афиширует себя, но по-своему влияет на всё, что происходит в городе, он поинтересовался, что всё-таки произошло за заводским забором, напротив известного всему городу цеха экспедиции. Схватка двух противоборствующих группировок средь бела дня, фактически в центре нового города, со смертельным исходом одного из представителей бандформирований всполошила весь город. О ней до сих пор идут пересуды. Главным остаётся вопрос, почему милиция, у которой везде должны быть глаза и уши, не вмешалась в ту стрелку и вообще ради чего состоялась та потасовка?
Алик был краток: - Тебе, Женя, известно, что при отгрузке автомобилей из цеха экспедиции, она не происходит без расчёта живыми деньгами. Каждый регион, кому отгружались автомобили, давал деньги за отгрузку, ну а кто не давал, тот и не видел автомобилей. Деньги немалые, причём постоянные. Вот и встретились две группировки – те, кто получал эти деньги, и те, кто претендовал на них. Когда словесная перепалка ничего не дала, один из бандитов, он же рабочий цеха, откуда отгружались автомобили, сел в автомобиль и поехал в сторону претендентов. Те, естественно, выхватили пистолеты и расстреляли продвинутого наглеца, не признающего компромиссов.
- А что же милиция?
- Её там не было.
- Как же так, - возмутился Евгений Васильевич, - ведь у них в каждом бандформировании есть свои люди.
- А их самих надо защищать от бандитов. На той стрелке их сотрудников не оказалось, но они были где-то вблизи, потому как такого количества автомобилей на просторном газоне, нельзя было не заметить. Они действительно появились, когда всё уже произошло. Лично у меня две версии на этот счёт. Первая: менты решили дать возможность бандитам проявить себя, зная заранее, что на отгрузке автомобилей наведут порядок, в это дело уже вмешалась Москва. Любая стычка бандитов меж собой выгодна милиции, они сами себя уничтожают. И вторая версия, наиболее реальная. Сейчас у леса, там, где заканчивается старый город и дорога круто поворачивает в Новый, во всю строятся коттеджи. И если лейтенант милиции строит коттедж, думаешь, он строит его на милицейскую зарплату? Ошибаешься. Милиция переплелась с бандитами и уже сама требует защиты от них. Думаю, много воды утечёт в Волге-матушке, прежде, чем милиция всерьёз возьмётся за бандитов. Может, и законы придётся подправить. Сейчас арестовать главаря бандформирования не может никто. Нужны веские доказательства, но главари сами преступления не совершают. Для этого у них есть рядовые бандиты, пехотинцы. Правда, и сейчас есть исключения из правил. В милиции служат и достойные люди. Я знаю одного из них. Старший лейтенант Дима Огородников. Знаешь, что сделал он, когда одна из фирм пожаловалась ему – бандиты, требуя дань и получив отказ, повредили три новеньких, предназначенных к продаже, автомобиля. Дима узнал, когда они подъедут за данью, приехал заранее. И когда те появились, вытащил пистолет, подвёл бандитов к повреждённым автомобилям. Разговор был коротким: «Если к утру эти машины не будут восстановлены, я расстреляю вас всех». Те машины бандиты пригнали восстановленными. Но таких, как Дима, в милиции мало. И, думаю, бандиты найдут узду и на него.
Алик вздохнул: - Нам бы таких полицейских, как на Западе. Там, если они сели на след банды, её уничтожат или засунут в тюрьму на многие годы. И бандиты стараются меньше себя афишировать, избирая другие, не так заметные методы грабежа. Но, со временем, всем им приходит конец и они это знают. Нам бы такую полицию, глядишь, беспредел сразу же исчез бы. Но я тебе, Женя, как другу советую, меньше интересуйся всем этим. Известно, один в поле не воин, но зная твой характер, я буду опасаться за тебя. Запомни – меньше знаешь, дольше жить будешь.
Подъезжая к новому городу, Евгений Васильевич улыбнулся. Наконец-то, он скажет Лене, что вскоре начнёт получать зарплату, как все нормальные люди. Да и воспоминание о разговоре с Аликом подняло его в собственных глазах. Алик до сих пор помнит его принципиальность и бескомпромиссность. Такими друзьями надо дорожить.
19.
Уйдя с конвейера, Венедов думал избавиться и от его зависимости – ритма, досаждавшего в любое время суток. Конвейер, если к нему относиться серьёзно, брал человека в свой плен целиком и надолго. Поначалу так оно и было. Его отдел вёл закупки материалов для заводов-смежников за рубежом, для чего в Германии постоянно находились специалисты отдела, и контролировал обеспечение материалами заводы-смежники здесь, на территории бывшего Союза. И если где-то ожидалась остановка, то кто-то из работников отдела, или он сам, вылетали на тот завод и решали на месте вопросы поставок, используя единственный стимул – договор на поставку автомобилей этому заводу, так называемый, бартер. Когда в стране в одночасье сгинули все министерства, заводы-смежники лишились возможности в плановом порядке получать сырьё, а многие ранее даже не имели с теми поставщиками налаженных связей. И как сказал как-то Каданников, «развалилось сразу всё». Но для восстановления порушенных связей нужны были деньги, а их у заводов-смежников Ваза просто не было, как не было их у самого Ваза. Но на Вазе были автомобили, которые и стали разменной и спасительной монетой. Бартер, когда поставщики сырья получали автомобили и за них отправляли заводам-смежникам своё сырьё, а это в основном были химикаты, как-то помог продержаться смежникам, которые со временем взяли ситуацию в свои руки, научились напрямую работать с поставщиками химикатов. Венедову приходилось лично вылетать во многие города, о которых ранее он и не мечтал. Так он посетил Красноярск, Кемерово, Волгоград, Саратов, Нижний Новгород, Набережные Челны, Нижнекамск и ряд других мелких городов, откуда что-то не шло или смежникам, или непосредственно на завод, на тот же конвейер. Возникали и другие проблемы, о которых раньше никто на заводе и не слышал. Так, однажды начальник Управления, где он работал, Черных Адольф Владимирович, попросил задержаться после очередного совещания. – Вот что, Виктор Петрович, нужно срочно лететь в Ригу. Они грозятся приостановить поставку переключателей, а это, сам понимаешь, остановка производства. Дело в том, что для их производства у них всё есть, но они запросили для ремонтных нужд в технологии завода несколько тонн труб малого диаметра. Я в срочном порядке отправил им требуемое, но вот ты слышал из доклада начальника отдела, отвечающего за те переключатели, трубы они не получили и, следовательно, грозятся прекратить поставку переключателей. Сейчас с прибалтами шутки неуместны, они зациклены на суверенитете и во всю погружены в эту проблему. Так что зайди в диспетчерскую, возьми координаты того груза, а по прилёту, сам обойди все склады аэропорта. По моим предположениям, они где-то их засунули и забыли о них.
Всё получилось, как и предполагал Черных. Несколько пакетов с трубами удалось разглядеть в закоулках ангара и когда Венедов, решив все вопросы, доложил об этом Адольфу Владимировичу, тот попросил задержаться в Риге на пару дней. - Возникли трудности вообще с отправкой. На заводе взяли верх националисты и не хотят отправлять свою продукцию в Россию, которую они в одночасье возненавидели. К счастью, они воспылали любовью к Украине, стремящейся к самостийности, как и они и у нас есть возможность получения тех переключателей через наше представительство в Киеве. Проследи этот вопрос. Как я понял, останавливать этот процесс рижане не собираются, никому в мире их переключатели, кроме нас, не нужны, а перейти на производство чего-то другого, сам понимаешь, нужно время.
У Венедова было время на ознакомление со старой Ригой. Здесь, на её территории, всё напоминало давно ушедшие времена и, главное, на что обратил внимание Виктор, никто из сотрудников, проводивших экскурсию, не отнёсся к его вопросам с предубеждением, он не почувствовал ни к себе, ни к России, никакой вражды. А вот на заводе, он всем существом ощущал некое пренебрежение к Вазу, они даже не задумывались о том, что откажись Ваз от их продукции, они остались бы безработными. Ещё хуже обстояли дела в гостинице. Дежурная по этажу не преминула высказать ему свой негатив к России, более того, пустилась в рассуждение о том, что не будь русских в Риге, они, латыши, все имели бы благоустроенные квартиры. Спорить с ней было бессмысленно, с глубоким убеждением в своей правоте, отстаивая свои позиции, люди идут даже на смерть. Той, коридорной, он сказал только, что Ваз даёт их городу возможность задействовать часть людей в производстве, оплачивает их продукцию, а это сейчас является самым главным в жизни не только рижан.
Вернувшись из командировки, Виктор заехал к себе домой, посмотрел, не изменилось ли что в квартире в его отсутствие и, наскоро перекусив, уехал в свои любимые Моркваши. Увидев сына, Елизавета Филипповна, не смогла сдержать радости: - Мы ломали головы, куда ты пропал. Танюшка съездила к вам домой, но ты не оставил даже записки.
- Всё в порядке, мама. Был в Риге. У меня сейчас такая работа, что я постоянно ношу с собой паспорт. Было так, поставили задачу, сказали: «Самолёт ждёт в аэропорту». Вот я и улетел, не оставив даже записку, как я это делаю всегда. И времени на звонок вам тоже не было.
Виктор достал письмо от Ларисы, но его выхватила из рук вертевшаяся рядом Оля. С укоризной посмотрев на дочь, сказал: - Это не очень хорошо, доченька, письмо адресовано мне. И запомни, чужие письма читать грешно.
- А почему чужое? Оно от мамы.
- Но оно адресовано мне. Вот прочту, дам и тебе.
- Хорошо, я подожду, - Оля обидчиво поджала губы и прошла в другую комнату, где у прялки сидела прабабушка, Анфиса Ермолаевна.
Дочитав письмо, Виктор Петрович задумался. Лариса писала, что есть возможность остаться в тайге на зиму, так советует ей Ксения. Но его обрадовала приписка, не требовавшая особой расшифровки: «Здесь я чувствую себя так, словно я живу в любимом Подмосковье и учусь в МГУ».
Она благодарила его за то, что тогда, когда она приняла решение уехать в тайгу, он не стал ни отговаривать её, ни запрещать. По всему выходило, что к Ларисе возвращалось утерянное здесь равновесие.
Увидев, что отец закончил чтение, Оля взяла протянутый ей листок. Внимательно вникла в написанное, сказала: - Значит, у мамы не командировка, как мне говорили, обманывая, а обычная поездка в тайгу, чтобы спрятаться от нас с Олегом. Значит, - делала она вывод, - вы обманули нас с Олежкой?
- Нет, доченька, - попытался успокоить дочь Виктор, - это действительно творческая командировка. Там мама набирается впечатлений, которых здесь не обретёшь. В дальнейшем они послужат ей основой для глубоких размышлений. Ты же знаешь, какие содержательные статьи публиковала мама.
- Знаю, - подтвердила Оля, - я всегда гордилась ею.
- А сейчас что мешает тебе гордиться? Ты даже письма её прочитываешь.
Оля задумалась, но улыбнувшись чему-то своему, ответила: - Я чувствую себя спокойнее, когда она рядом. Кстати, - неожиданно споткнулась Оля, - А кто такая Ксения?
- Это её подруга по университету.
Оля снова задумалась, на секунду уйдя в себя, затем спросила:- Если я поняла правильно, мама может приехать только в следующем году?
- Совершенно верно, - подтвердил Виктор, - за это время ты ещё подрастёшь, поумнеешь. И встреча будет особенно радостной для обоих.
- Папа, а зачем мне умнеть. Я и так не глупая, неплохо читаю, что ещё нужно? Вот даже письмо мамы, хоть и с трудом, но одолела.
- Мир так устроен, что человек с возрастом набирается опыта, впитывает в себя многое, что окружает его, потому в мире постоянно всё меняется, обстановка, окружение.
- А я не хочу перемен, - Оля с надеждой смотрела на отца, понимая, что он спокойно относится ко всему, что окружает его в изменяющемся мире. Ей казалось, было бы намного лучше, если бы мир застыл в своей основе и всё осталось бы таким, как есть. Потому она сказала: - Знаешь, папа, мне здесь больше нравится, чем в Тольятти, здесь я ближе к природе и я с трудом понимаю, почему другие стремятся к каким-то переменам.
- Так устроен мир, доченька, нам не удастся его изменить, даже если мы будем очень этого хотеть.
В комнату вошёл Олег, молча положил на лавку пластмассовый пакет с рыбой, сказал: - Наконец-то.
- Был в командировке, - ответил Виктор, на что Олег возразил: - Полагалось бы в таких случаях сообщать, где ты. Я приехал домой, но ни тебя, ни записки. Знаешь, папа, как неуютно мне было?
- Представляю, сынок, но ситуация была такой, что по иному поступить было невозможно. Я не заходил домой, с рабочего места прямо в самолёт.
- Ну ладно, - согласился Олег, - хорошо, что вернулся.
Олег взял рыбу, прошёл на кухню. Они чём-то там переговорили с Елизаветой Филипповной, а когда Олег вышел, сказал отцу: - Я попросил бабушку завялить рыбу. Ребята говорят, верхоплавка хороша вяленая.
- Ребята правильно советуют, в Сызрани, если приезжаешь откуда-либо поездом, многие продают вяленую рыбу. Есть там весь букет, что водится в Волге, но особенно много верхоплавки.
Сделав свои дела, Олег прочёл письмо от мамы, а прочитав, задумчиво произнёс:- Значит, этот год я буду дома с Олей?
- Есть возможность стать ещё взрослее. Научитесь домоводству, будете ещё лучше готовить. В жизни всё пригодится, сынок.
- Ладно, - согласился Олег, - а сейчас, папа, ты с дороги, может, сходим на Волгу, искупнёмся?
- Пошли
- И меня возьмите, - напрашивалась Оля, на что Олег ответил: - Сегодня я уже брал тебя. С тобой много не покупаешься, того и гляди пузыри начнёшь пускать.
- Хочешь, пойдём, - сказал Виктор, пожалев дочь.
Они шли по улице, притулившейся к плоскому косогору и Олег воспользовался случаем, чтобы высказать отцу свои размышления о природе, окружающей их посёлок.
- Знаешь, папа, - сказал он как-то раздумчиво, - я всё время восхищаюсь предками, основавшими наши Моркваши. Смотри, справа у нас косогор, медленно, но уверенно поднимающийся к небу, слева открывается и крутая гора, покрытая растительностью. Наши предки выбирали место для жизни, понимая, какое оно привлекательное. К тому же эта лощина ведёт к реке, а это многое значило в те времена. Рыба всегда была на столе у селян, без рыбы никто не мог представить себе полноценной жизни. Плохо, что мы многое потеряли. И рыбу тоже, - закончил Олег.
- А рыбу кто отнял?
- Мы сами. Зачем было перегораживать Волгу? Знаешь, папа, рыбаки часто поднимают со дна рыбу с разбитыми головами, она стремится вверх, по извечному пути, но путь им перегородила плотина. Вон она, отсюда видно её рукотворное тело. Представь себя на их месте. Трудно? Мне тоже.
Они подошли к реке. Здесь Волга, успокоившись после падения вод с плотины, несла их так, как это было много веков назад. Здесь был её естественный уровень и естественное русло. Отсюда хорошо виделся ещё не обжитый дачниками, остров Копылово.
Олег пристально посмотрел на отца, спросил: - Разве я неправ?
- Конечно, ты прав, сынок. Но есть ещё и государственная необходимость. Тогда, когда строили ГЭС, ещё не научились строить атомные станции, потому и решились на это святотатство.
- Знаешь, папа, через два года я окончу школу и мне предстоит выбирать свой путь дальше. И я не хотел бы включаться в работу, которая будет вредить природе и людям. Даже твоя работа меня не особенно радует. Да, вы создаёте нужные людям автомобили, но они, кроме радости, несут и горе. Посмотри, сколько жизней ежегодно уносят они на дорогах. И это невозможно остановить. От одной только мысли, что это так неизбежно, мне становится жутко.
- И что ты предлагаешь? Остановить прогресс?
- Я знаю, что это невозможно, но я в этом лично не хочу и не смогу участвовать.
- Тогда твоя дорога прямиком приведёт тебя к медикам?
- Ну почему? Есть же множество других, менее напряжённых профессий. Например, ихтиологи, биологи, лесники. Я хочу не уничтожать природу, а по мере моих сил пытаться приближаться к ней, сливаться с нею, делать её ещё лучше и ближе к людям.
- Хорошие у тебя мысли, сынок, дай Бог, чтобы у тебя всё получилось, как ты этого хочешь.
20.
Как-то утром, чуть задержавшись, Евгений Васильевич застал Таню на ферме.
- Ты почему не на рынке? – спросил просто так, зная наперёд, что ответит Таня. Она в определённые дни оставалась, чтобы подготовить очередной бухгалтерский отчёт в район или налоговую. Что это за работа, он не представлял, но видел, как Таня корпит над бумагами, сводя воедино разрозненные цифры. Но, как-то побывав с ней в налоговой, вообще пришёл в ужас. Весь коридор кишел людьми, люди изучали документы, стараясь вникнуть в суть сложных отчётов. Тогда он подумал, что вот эти бухгалтера и предприниматели должны были трудиться на своих рабочих местах, делать дело, продвигая свой бизнес, а они теряют энергию здесь, тратя её на составление отчётов. У него тогда создалось впечатление, что там, наверху, кто-то специально усложняет систему, чтобы отвадить людей от дела. Но русские люди, если, конечно, всерьёз берутся за дело, не сдаются, терпят всё, что им подбрасывают налоговики. Отчёты отнимают время, силы, энергию, а порой подводят, исподтишка, разумеется, и к неспособности вести то или иное дело.
Сейчас Таня, а она держала в руках очередную сводку, сказала с улыбкой: - Так мне теперь там и делать нечего. Серёжа со своей Наденькой справляется.
- С какой ещё Наденькой? – не понял Евгений Васильевич, - что-то я о ней не слышал.
- Её приказал принять на работу Николай Фомич, я просто не успела вам сказать об этом. Девочка скромная, серьёзная, умненькая, вся в Серёжу. Они уже второй день выезжают вместе и, судя по сданным деньгам в кассу, у них всё получается.
- Хорошо, Таня. Серёжа, когда приедут, после того, как сдаст выручку, пусть зайдёт ко мне.
Евгений Васильевич вспомнил, как не так давно Таня сообщила ему, что Николай Фомич, а он почти всё время сопровождал Таню во все службы, где требовали с них отчёты, разрешил ей подобрать на своё место человека.
- Вот я и подобрала. Лучшей работницы мы не найдём. Они с Серёжей давно сроднились, им осталось только оформить свои отношения. А так, по-деревенски, это идеальная пара.
- Ладно, Таня, выполни мою просьбу.
- Хорошо, Евгений Васильевич.
По утрам он обходил ферму, замечая всё, что могло измениться за ночь и только потом, убедившись, что ничего сверхъестественного не произошло, возвращался в свой кабинет, просматривал всё, что клала на стол бухгалтер, вчитывался, анализировал, что-то непонятное уточнял. Время шло вроде и незаметно, но затягивало и, как правило, быстро приближало к обеду. И сегодня, углубившись в отчёты, он даже не заметил застывшего у дверей Серёжу.
- Присаживайся, - только и сказал он, и Серёжа сел на свободный стул у стола.
- Отчитался?
- Как всегда.
- Ну и как дела с новой партнёршей?
- А она не новая. Она и раньше, бывало, помогала мне и Тане на рынке, потому для неё всё привычно.
- Почему же не представил мне?
- Так с ней говорил Николай Фомич, я думал вы в курсе.
- В общем-то да, - согласился Евгений Васильевич, тем более, что работа с Серёжей его не настораживала. Серёжа там при любом раскладе был главным, а в его честности и порядочности, он никогда не сомневался. Отложив в сторону бумаги, попросил: - Расскажи мне о ней, что можешь.
Серёжа смутился, сказал: - В общем-то, и рассказывать нечего. Окончила среднюю школу. Пока не определилась с работой, вот мы с Таней и попросили помочь на рынке, а Николай Фомич, узнав про это, разрешил даже оформить её на работу.
- И как ты думаешь, что ждёт её здесь дальше? Я уже знаю, что она твоя невеста.
- Сейчас она помогает мне, а заодно, со своей мамой, ухаживает за коровами. Осваивает профессию доярки.
- И это её устраивает?
- Пока да. А там видно будет. Надя не хочет уезжать из села. Скорее всего, она окончит те же курсы, что и Таня, а для бухгалтера сейчас работа найдётся везде.
- Рассуждаешь резонно, скажи, а как ты с ней познакомился?
Серёжа улыбнулся, не понимая вопроса, но ответил: - Так в деревне никто ни с кем не знакомится, все знают друг друга с детства, вот и Надюша меня давно разглядела.
- Знаешь, Серёжа, - как-то со смущением сказал Евгений Васильевич, - я никогда не видел твою Надю, да и узнал о её существовании совсем недавно. Но судя по тому, что она приглянулась тебе и Тане, девочка она хорошая, но, как я понимаю, она моложе тебя на десяток лет.
- У нас разница в возрасте двенадцать. Но сейчас это никого не страшит и не пугает. Главное, чтобы люди подходили друг другу. Я знаю её давно и, думаю, мы подходим.
- Дай-то Бог, - сказал Евгений Васильевич, которому так хотелось спросить Серёжу, когда же будет свадьба, но вместо этого он сказал: - А её не смущает то, что ты числишься только сторожем?
- Для неё важна не моя работа, а я.
- Понятно, - сказал Евгений Васильевич и, извинившись, сказал: - Знаешь, Серёжа, ты очень умный и работоспособный парень, к тому же, говорят, ещё и специалист по ремонту автомобилей, а почему ты нигде не учишься?
- А зачем? – вопросом на вопрос ответил Серёжа.
Евгений Васильевич внимательно посмотрел на Серёжу, обычно подобный вопрос заставлял ребят его возраста задумываться, а он так легко спросил «зачем», что Евгений Васильевич и сам спросил себя: «а, действительно, зачем?»
- Да, Серёжа, - согласился Евгений Васильевич, - действительно, зачем? Сейчас многие стремятся в вузы, поступают туда правдами и неправдами, используя не знания, а силу денег, а потом, окончив, оказываются у разбитого корыта. Нет ни жизненного опыта, ни необходимых для профессии знаний.
- У меня опыта достаточно, - сказал Серёжа, - один Афган стоит двух жизней. К тому же здесь я востребован не только на ферме. В селе ко мне часто подгоняют машины для ремонта. Эту профессию я изучил хорошо ещё в армии. Ну а то, что не учусь, я давно понял, что человек может прожить в счастье на природе и без вузовского диплома. Природа, труд на благо семьи, без лишних хлопот и напряжения, разве этого мало для счастья? К тому же в Афгане я понял главное, человеческая жизнь сейчас ничто. Меня в любой момент мог пристрелить неграмотный моджахед, попадись я на его мушку. И ещё, Евгений Васильевич, ещё учась в школе, я как-то прочёл несколько строк нашего великого учёного Михаила Васильевича Ломоносова. Сейчас попытаюсь привести вам по памяти:
Открылась бездна, звёзд полна.
Звёздам числа нет, бездне дна.
Так вот, человек в этой бездне, песчинка. И дай Бог, чтобы мы прожили отпущенные нам годы в гармонии, в согласии с природой. В таком случае я задаю сам себе вопрос, ради чего учиться, если познать бесконечность невозможно.
- Но, Серёжа, при таком подходе, ты мог стать исследователем, может даже учёным, если ты уже в средней школе понял, о чём писал Ломоносов.
- Тогда я понял, что средней школы для меня достаточно. Ну а если говорить об учёности, то я может уже и сейчас учёный.
- Интересно, - проговорил Евгений Васильевич, ошарашенный выводами тихого и молчаливого Серёжи, - и в какой области?
- Я и сам не знаю. Я как-то прочитал статью одного академика о том, что солнце светит тому, что там постоянно идут процессы, вроде атомных взрывов. Учёный почему-то забыл, что любой атомный взрыв, не контролируемый, разнесёт в пух и прах всю систему, где он происходит.
- Ну и что из того, - не понял Евгений Васильевич, - объясни, если можешь.
- Да нет там никаких взрывов. Вспомните о бездне, о которой говорил Ломоносов. Так в той бездне все звёзды, а это огромные тела, подобные нашей планете и ближайшим к нам, которые учёные сейчас могут уже соизмерять, вращаются по отведённым им Создателем орбитам. А вращаясь, они создают невидимое нам мощное электрическое поле, которое и разогрело одну из планет, вокруг которой они вращаются. Вот и весь сказ, Евгений Васильевич.
- Вот тебе и задачка, Серёжа, поступи в вуз, докажи учёным всего мира то, о чём ты только что мне рассказал и ты тоже станешь знаменитым.
- А мне это ни к чему. Я никогда не гнался за славой. Меня устраивает то, что я делаю сейчас. Я приношу пользу людям, тем же дояркам, которым мы, наконец-то, стали выдавать деньги. В этом я вижу главное. Потому что сейчас мир так устроен, что мало кто думает о людях, думают только о себе. А я не хочу перестраиваться. Мне так комфортнее.
- Я тоже думаю о людях, - зачем-то сказал Евгений Васильевич и Серёжа подхватил это. – Да, Евгений Васильевич, это заметили наши доярки. Вначале они на вас смотрели как на ещё одного эксплуататора, а сейчас, когда стали получать деньги, невольно сравнивают вас с теми, кто их окружает в селе.
- А кто их окружает?
- А вы разве не видите?
- Я многое вижу, но что видят они, предположить не могу.
- Они видят, как на краю села стали расти коттеджи. Они понимают, что на одну зарплату их не построить и меж собой удивляются, сколько надо наворовать денег, чтобы всё это поднимать. И ещё они удивляются, как те люди отгораживаются от других. Коттеджи растут и растут вокруг них непрозрачные заборы. Да и сами будущие жильцы приезжают на те стройки не на Жигулях, как мы с вами ездим, а на импортных машинах. Я понимаю, что равенства в обществе не будет никогда, но и такой пропасти между богатыми и остальным населением, не должно быть.
- Ладно, Серёжа, то, что происходит вокруг, нам не изменить. Меня единственное успокаивает, даже если строятся коттеджи на незаработанные деньги, строятся они здесь, в России, а не где-то в Швейцарии. И это гасит все возможные эмоции.
Он посмотрел на Серёжу смеющимися глазами, даже не скрывая охватившей его радости от состоявшейся беседы и, заканчивая её, сказал: - Ты очень правильный человек, Серёжа, можно позавидовать твоей девушке, что остановила свой выбор на тебе.
- Я передам ей это, - обещал Серёжа, покидая конторку.
Оставшись наедине с собой, Евгений Васильевич ещё какое-то время думал о Серёже, о его жизненной ипостаси, но вошедшая Таня остановила размышления, положив на подпись бумаги. Таня молча стояла у стола, дожидаясь, когда Евгений Васильевич закончит изучение документов и поставит подпись, в когда он закончил, спросила: - А Надю вы не хотите увидеть?
- Хочу, но это как-либо в другой раз. Главное, и это меня радует и успокаивает, её выбрал Серёжа, к которому у меня уже выработалось серьёзное отношение.
Евгений Васильевич дал Тане необходимые указания и, уезжая, сказал, попрощавшись: - Сегодня меня не будет, я еду к Алику.
Подъехав к фирме, Евгений Васильевич припарковал автомобиль на свободное место, подошёл к проходной, увидел одного из тех, с кем когда-то столкнулся на мини рынке.
- Здравствуй, - сказал он и улыбнулся. – Надеюсь, сейчас ты не будешь приставать ко мне?
- У меня сейчас другая работа.
- А тогда?
- Тогда работы как таковой не было. Приходилось выживать какими-либо способами.
- Ну и способ ты выбрал!
- В тот момент он был единственным и безошибочным.
- Ладно, - сказал Евгений Васильевич, не вступая в дискуссию, - а шеф на месте?
- Да, вон в том здании ,в конце зала его кабинет.
У входа в приёмную Алика он увидел другого бывшего рэкетира, сказал, не сдержавшись: - И ты здесь?
- А где мне быть, это моя работа.
- Ладно, доложи Алику, что я здесь.
- Хорошо, Евгений Васильевич.
Его удивило, что охрана знает его имя-отчество, но он промолчал. Значит, решил он, Алик когда-то обсуждал с ними наши встречи и этот парень кое-что запомнил.
Секретарь молча посмотрела на вошедшего, спросила: - Как вас представить?
- Скажите, пришёл Бугров.
- Кто вы?
- Он знает.
Увидев входившего в кабинет друга, Алик вскочил со своего массивного кресла, сказал обрадованно: - Признаться, не ожидал. Все сроки прошли, я думал, ты уже и забыл меня.
- Тебя, Алик, забыть сейчас невозможно. О тебе часто пишут газеты, особенно о команде спортсменов-мотоциклистов. Спидвей с твоей лёгкой руки стал популярным видом спорта в городе.
- Я вкладываю в спорт немалые деньги только ради того, чтобы мальчишки направляли избыточную энергию в нужное русло.
- Чай или кофе? – неожиданно спросил он и, получив ответ, попросил секретаршу приготовить чай.
Алик с удовольствием рассказывал об успехах спортсменов, а Евгений Васильевич с любопытством рассматривал его кабинет. Всё строго, никаких излишеств, даже нет фотографий спортсменов, о которых так заботится хозяин. И только за его спиной, посредине стенки красуется портрет Ельцина, как всегда со своей завораживающей улыбкой, внушающей как спокойствие, так и уважение.
Алик заметил взгляд друга, сказал, словно оправдываясь: - Не будь его, я бы не сидел в этом кресле. Ты же знаешь, социализм уравнял всех нас в бедности, а тех, кто хотел и мог хоть что-то предложить стране, нещадно преследовали. У Ельцина хватило ума и настойчивости перейти этот рубеж, и вот я здесь. Представляешь, Женя, мы жили в самой богатой стране мира по природным ресурсам и были самыми бедными. А всё почему, потому что любая инициатива, любое предпринимательство рубилось на корню. Я всегда удивлялся, это было особенно видно на барахолке, как милиция хватала тех, кто торговал с рук изделиями, так нужными в быту, теми же шапками, шубами, заграничными куртками. Тех горе торговцев называли спекулянтами и уводили на участок.
Они попили ароматный цейлонский чай с финским печеньем, сдобренным каким-то вареньем и Алик предложил: - Хочу показать тебе моё хозяйство.
Они вышли из приземистого здания и оказались на площадке, где впритык друг к другу, стояли автомобили.
- Вчера завезли, видишь, покупатели присматриваются, выбирают то, что им нравится. Вообще-то мы, наверное, единственная фирма в городе, которая всегда идёт навстречу покупателям. Скажем, человеку понравилась машина, но он хочет что-то изменить в ней, что-то навесить дополнительно. Мы ставим то, что ему приглянулось или о чём он мечтал, разумеется, за определённую плату, и в итоге довольны обе стороны.
Они подошли к отдельно стоявшему зданию. Такие Евгений Васильевич видел на рекламных щитах, компактные, аккуратные, в форме арок, обтянутых синтетическим негорючим материалом.
- А здесь у меня то, с чего я начинал. Мы по-прежнему восстанавливаем повреждённые автомобили и делаем то, о чём я только что рассказывал тебе, так называемый тюнинг. Как и раньше, дела здесь идут неплохо, дело прибыльное. Народ никогда не жалеет денег для удовлетворения своих желаний. Но у меня здесь есть одна проблема. Я уже сменил двух руководителей этого цеха, им не хватает зарплаты, хотя она в фирме выше средней по городу, если брать аналогичные фирмы. В общем, проворовываются ребята.
Он с надеждой посмотрел на друга, сказал тихо, придавая своим словам особую значимость: - На этой работе я бы хотел видеть хорошего, честного работника. – И, споткнувшись, продолжил: - Например, тебя, Женя.
Он дал возможность вникнуть в сказанное, затем продолжил: - Ты вот что, Женя, бросай свою ферму, своих бурёнок и переходи ко мне.
Евгений Васильевич не удивился столь неожиданному предложению, белее того, он предполагал, что Алик предложит ему что-то подобное, помня их совместную работу на техобслуживании автомобилей в Ростове, но ответил так, чтобы Алик воспринял его слова без обиды: - Нам с Николаем Фомичом удалось сохранить элитную, чёрно-пёструю породу коров, которую пестовал в своё время Морозов и я не хотел бы уходить с фермы сейчас. Мне кажется, я пока там необходим, как говорят теперь, востребован. А вот когда я почувствую, что уже не нужен там, тогда, возможно, я воспользуюсь твоим предложением.
Они прошлись по территории, Алик что-то отвечал на вопросы сотрудников, которые находили его здесь, наконец, сказал: - Пойдём в кабинет, Женя, здесь нам не дадут возможности пообщаться.
В кабинете Алик присел рядом на кожаном диване, сказал: - Спрашивай обо всём, что тебя интересует, Женя. Я отвечу даже на те вопросы, на которые вслух говорить не принято. Я тебя слишком хорошо знаю. Меня всегда подкупала в тебе честность и порядочность. К тому же ты не болтлив. И это я тоже знаю.
- Собственно, Алик, я приехал, чтобы увидеть тебя, но коль ты ставишь вопрос шире, то задам единственный вопрос: как тебе удаётся выжить и процветать в это сложное время, при той обстановке, что сложилась в городе. Так и хочется спросить тебя: ты не боишься? О том, как тебе удалось стать таким, каким ты есть, ты уже рассказывал мне. Меня интересует другое, как тебе удаётся выжить сейчас, в это непростое время в нашем бандитском городе?
Алик тихо улыбнулся, на какое-то время задумался, но, посмотрев на друга, сказал: - Знаешь, Женя, я начну, пожалуй, всё-таки с прошлого. Без прошлого, как говорят, нет будущего. Помнишь, когда мы вернулись с Ростова на конвейер, в свою бригаду дефектчиков, мы получали по сто пятьдесят, в лучшем случае – сто шестьдесят рублей. И это при том, что наш автомобиль, самый простой 2101, «Копейка», как его прозвали в народе, стоил пять тысяч девятьсот рублей с копейками. Вскоре тебя назначили мастером со смешным окладом в сто сорок пять рублей. Правда, тебе быстро дали персоналку в пятнадцать рублей. Советская власть всех нас уравняла в бедности. На скромное питание денег хватало, но не более. Тогда я и решил покинуть конвейер. Человек я восточный и мне очень просто было войти в мир торговли. Я выбрал запчасти. Но не в магазине, а в гаражах. У одних скупал, другим продавал. За неделю я мог заработать таким образом до тысячи рублей. По тем временам это были большие деньги. Я помог моей Светлане с жильём, пока с наёмным, но долго удержаться на плаву мне не удалось. С одной стороны, со мной стали налаживать контакты те, кто промышлял воровством деталей с завода, а с другой, милиция. Кончилось тем, что мне пришлось покинуть полюбившийся мне город и Светланку. Так я оказался в Сочи. Дальнейшее ты знаешь. Ну а сейчас у меня порой возникает ощущение, что я сижу не в кресле, а на пороховой бочке. Те разборки, которые постоянно происходят между набирающими силу группировками бандитов, это процесс неизбежный при полном бездействии милиции. Они не касаются таких бизнесменов, как я, но до поры-времени. Потом, когда кто-то из них берёт верх, приходится туго и нам. Нигде в мире нет такого, чтобы руководитель ОПГ, которого знают в лицо в милиции, гулял на свободе. У нас нет закона, чтобы их изолировать от общества, вот они и взяли верх над ситуацией.
- И куда смотрит милиция?
- Мне трудно ответить на этот вопрос. По закону, чтобы их изолировать, нужно доказать их преступные деяния. А сами они их напрямую не совершают. К тому же деньги идут к ним потоком и они стали без стеснения строить себе замки. И никто не интересуется, как поёт Высоцкий, «откуда деньги, Зин?» Думаю, что и милиция, те, кто ею руководит в городе, понимая сложность ситуации, делает вид, что борется с преступностью. И… сами начали строить своё будущее, те же коттеджи. В этой ситуации очень трудно ориентироваться нам, бизнесменам, кто ведёт честный бизнес, не смотря ни на что. Думаю, милицию когда-то заставят наводить порядок, а сейчас пока идёт неуправляемый процесс. И если с главарями ОПГ, которых мы знаем, можно было договариваться, то появились ещё другие силы, пользуясь безнаказанностью, этнические группировки. Моих земляков, грузинская, чеченская, татарская и неизвестно ещё какие появятся позже. Ты знаешь, я прикупил рыбзавод, поставил директором Светланку, оживил производство, дал людям работу и возможность обрести себя, но это кое-кому не понравилось и я порой теряюсь, откуда ждать удар. Сейчас мне хочется прикупить ещё торговый комплекс «Русь-на-Волге», но я боюсь войти в конфликт с теми, кто уже положил глаз на него. Пока у них нет таких средств, как у меня.
- Может пора остановиться, Алик?
Он улыбнулся, сказал: - Я ничего не нарушаю. Деньги добываю честным образом, не трачу на рестораны, а пускаю на благие цели. Тот же рыбзавод лежал на боку, а сейчас он работает как и в советское время и люди получают зарплату, а это, я считаю, в настоящий момент главное. К тому же я много денег жертвую на спорт. Тот же спидвей требует постоянно вливания. По существу я содержу за счёт своей фирмы не только команду молодых спортсменов, но и стадион. Без спидвея он бы совсем захирел.
Алик попросил секретаря приготовить ещё по стакану чая, затем сказал, словно в заключение: - Таковы мои дела, Женя. Внешне всё нормально, но если копнуться глубже, то столько рифов на моём пути. И бросить я не могу, в конце концов, страна надеется на предпринимателей, во всём мире это самая реальная двигательная сила, но сам видишь, как всё идёт. Да и у вас, я вижу, не сладко. Колхозы и совхозы развалились, а те, кто остался ещё в деревнях, не способны осилить индивидуальное производство. На селе сразу отдачу земля не даёт. Нужно время. И я завидую тем энтузиастам, кто организует фермерские хозяйства по растениеводству. Конечно, со временем и фермеры появятся, как, впрочем, и во всём мире. Но сейчас пока такая ситуация – земля, самое главное богатство страны, оказалась брошенной, никому не нужной.
Алик отхлебнул несколько глотков чая, спросил: - Я ответил на твой вопрос, Женя?!
- Вполне. Но теперь я буду беспокоиться за тебя.
- Напрасно. Я думаю, и при таком раскладе, я найду выход.
21.
Ночью Ларисе снилась тайга. Вроде как она оказалась одна где-то на берегу небольшой, но дикой речки с обрывистыми каменистыми берегами. Она чувствовала своё одиночество и тревожилась от этого, озиралась по сторонам, опасаясь, как бы на неё совершенно беззащитную, не напал кто-то из диких обитателей: медведь, рысь, волк или кто-то помельче, вроде барсука. О последних рассказываю столько страшных историй, связанных с нападением на людей, что она вздрогнула от одного напоминания о них. И проснулась. Взглянув в окно, успокоилась, ничто не предвещало даже малейшего беспокойства. Стояла тихая лунная ночь, какие бывают повсеместно в тайге. Мириады звёзд тихо участвовали в отведённом им хороводе, успокаивая тех, кто сейчас их видит. Лариса несколько минут простояла у окна, затем отошла к кровати, зажгла свечку, внимательно, словно она видела их впервые, всмотрелась в лица своих особенно близких, Виктора, Олега и Оленьки. И вдруг одна единственная мысль пронзила всё её существо: как они там, без неё. Погасив свечку, она снова улеглась в постель, но теперь мысли её были далеки от тайги, окружавшей их партию. Она представила себя дома, в Тольятти или Морквашах, где, скорее всего, и живут всё это время её дети. Конечно, для повзрослевшего Олега иметь возможность ежедневно бывать на Волге, было счастьем, о котором он давно мечтал. Волга, ниже плотины, текла в тех же берегах, что и до её перекрытия и это многих людей особенно притягивало, более того, очаровывало. Они старались хоть на время забыть эту бетонную запруду, преградившую путь воде, превратив её в отстойник, чего и не мыслила природа. Человек, самое разумное существо на земле, придумывал, совершенно неосознанно, способы, чтобы навредить природе, не понимая, что тем самым рубит сук, на котором сидит.
Она вспомнила мельчайшие подробности, встречавшиеся в семейной жизни, своих милых сердцу детишек, при этом постоянно ощущая присутствие главы семьи, Виктора. Он молча наблюдал за её действиями, словами и выражениями, оставаясь совершенно спокойным. Порой она удивлялась, как это ему удаётся, и однажды, на её вопрос, он ответил так же совершенно спокойно: - Мне интересно наблюдать за твоими действиями. Не будь наших ребятишек, я бы многого просто не увидел бы.
Ей казалось, что Виктор и сейчас, находясь далеко отсюда, также спокойно наблюдает за ней и она, уже засыпая, подумала: «Надо срочно ехать в Зарю на почту, позвонить домой». Сейчас её беспокоила Оленька, как она там, в какой школе учится. Когда она собралась в тайгу, советовала Виктору оставить на зиму Олю у бабушки в Морквашах, перевести в местную, Жигулёвскую школу, где она может быть не только под присмотром бабушек, но и сестры Виктора, Танюши. Сон сначала стал путать мысли, а потом и совсем взял её в свой спасительный плен.
Утром к ней постучалась Ксения, обеспокоенная, что подруга всё ещё не пришла к завтраку.
- С тобой всё в порядке? – спросила она настораживаясь.
Лариса улыбнулась, сказала: - Вначале видела немного будоражный сон, а потом попала в плен своих грёз. Так что, Ксюша, со мной всё в порядке.
- Надеюсь, ты не передумала, остаёшься здесь на всю зиму?
- Хотелось бы срочно улететь домой, очень соскучилась по деткам и по Виктору тоже. Только здесь, в тайге, я поняла, какой он у меня: собранный, внимательный, работоспособный.
- И непьющий тоже? – добавила Ксюша, - Сейчас многие мужчины этим грешат. Бутылка стала им ближе женщины!
- Ты же знаешь, - ответила Лариса, - Виктор изначально дистанцировался от этой заразы. Иначе бы я не жила с ним.
- Знаешь, Лариса, нам с тобой повезло, мой Великанов тоже не тянется к выпивке и позволяет себе это баловство только в праздники.
- Уже твой? – переспросила Лариса и Ксения, зардевшись, ответила: - Я так привыкла к нему, что порой мне кажется, что у него, кроме меня, никого и нет.
Уже в комнате, которую они называли столовой, потому что там находилась газовая плита, Ксения сказала: - Великанов уехал в Мотыгино, сегодня мы можем весь день сплетничать, не боясь, что нам помешают.
Позавтракав, они прошли в комнату Ксении, где на прикроватной тумбочке красовался портрет Великанова. Лариса скосила на него взгляд, но ничего не сказала, отметив про себя, что Алексей Александрович действительно выигрышно смотрится. Чёткий профиль простого русского лица, небольшая выемка на подбородке, придающая особую симпатию и притягивающая к себе. Понятно, что о таком мужчине можно только мечтать.
Ксения, привычная ко всему, что окружало её здесь, даже не обратила внимания на интерес подруги, сказала, продолжая свои мысли: - Когда ты приехала к нам, я поразилась, как ты изменилась. Нет, я не о твоём лице, внешне оно сохранило черты той, с которой я подружилась когда-то. Ты была какой-то закомплексованной, ушедшей в себя. Вначале я подумала, что это результат того, что мы редко видимся в последние годы, но потом, приглядевшись, поняла, тебя что-то гнетёт. Тогда я не стала задавать тебе никаких вопросов. Сейчас вижу, что тогда поступила правильно. Ты стала другой. Что-то произошло в тебе такое, что помогло тебе сбросить груз, довлевший над тобой. Я не знаю что, но хочу попросить тебя. Если ты хочешь стать прежней, пока оставь идею срочно возвращаться домой. Твой Виктор справится с ребятишками и без твоей помощи, а ты вернёшься домой следующей весной, совершенно другим человеком. Да и ребят не узнаешь. Они повзрослеют, приобретут какие-то новые, неизвестные тебе качества.
Ксения остановилась, помолчала какое-то время, спросила: - Сама-то ты хоть замечаешь, что с тобой произошло что-то в лучшую сторону?
- Да вроде нет. Как задумывалась, так и сейчас задумываюсь, хотя, ты права, может сейчас это не так заметно.
- У тебя, Лариса, появилось больше энергии, ты стала какой-то раскрепощённой и более работоспособной. Я не знаю причин твоей депрессии, но здесь, видимо их нет и нужно время, чтобы твоя психика обрела постоянство.
Ксения ещё долго продолжала свой монолог и Лариса поневоле задумывалась, что она действительно права в своих рассуждениях. Кое-какие изменения она и сама ощущала в себе, но это был взгляд вблизи, он, как правило, незаметен, а вот взгляд со стороны намного весомее и потому ценнее.
Побеседовав, они вышли на территорию базы и сразу же встретились со Степаном. – Мне повезло, - сказал он, - я довёз Алексея Александровича до Зари, а там он пересел в автобус. На нём он и отправился в Мотыгино. Так что до вечера я в вашем распоряжении.
- Хотим пройтись на ту поляну, где мы когда-то любили отдыхать всей партией. Вот ты и сопроводи нас.
Густой лес, окаймлявший поляну, встретил их молчанием и тишиной.
- Здесь всегда так, - сказала Ксения, - он успокаивает всех, кто сюда приходит. Кстати, - вдруг сказала она, посмотрев на Степана, - тебе папа не говорил, что именно здесь, на этой поляне, он признался в любви твоей будущей маме, Дашеньке. Дело в том, что Дмитрий, а он был у них завхозом, держался в стороне от работниц, обслуживавших посудомойку при столовой, и Даша, которой он пришёлся по нраву, вконец расстроилась от невнимания и, без разрешения, ушла в тайгу. Хорошо, что не далеко. Здесь-то и нашёл её твой будущий отец. И именно здесь у них состоялся признательный разговор.
Они долго ходили по поляне и Степан, понимая, что у подруг могут быть свои секреты, держался в стороне от них, не забывая поглаживать топор, заткнутый за пояс.
После обеда Лариса ушла к себе, прилегла на постель и мысли её снова перенеслись в Тольятти. Но теперь она вспоминала не своих близких, её завораживал автозавод, к которому она никогда не была равнодушной. Когда-то на конвейере встретила она своего Венедова и никогда не жалела об этом. После той встречи её жизнь наполнилась каким-то содержанием, которого она не ощущала прежде. Ей казалось, что ритм конвейера взял её в свой плен и она даже не пыталась избавиться от такого приятного плена. Сейчас мысли её были там, в главном корпусе, где на трёх линиях главного конвейера, словно живые двигались разноцветные, отливающие глянцем автомобили.
Вдруг она остановила ход своих мыслей, сказав сама себе: - Боже, я опять в ВАЗе. Сколько можно? И зачем мне всё это?
Она подумала, что возможно, именно проблемы автозавода расшатали её психику и она на какое-то время потеряла связь с реальной жизнью. А то, что конвейер взял её в свой плен, объяснимо. Все вазовцы жили успехами завода, боролись за выполнение плана по выпуску так нужных людям автомобилей, захватило её. К тому же дома Виктор иногда рассказывал о проблемах, возникавших на сборке и это не могло не повлиять на её поведение. Тем более, что после августа 1991 года этих проблем прибавилось, а она уже заведённая, не могла остановиться. Хорошо хоть то, что Виктор ушёл с конвейера, но кто знает, возможно, и сейчас ему ничуть не легче. Она знала его характер, меру воспитанной в нём ответственности. И, тем не менее, с сего дня она решила выбросить из головы все проблемы, когда-то так волновавшие её. Но совсем выбросить всё оказалось просто невозможно. ВАЗ, его проблемы иногда доставали её, но она гнала их прочь, как гонят, отталкивают от себя все ненужные болячки, посещающие человеческое существо. Но даже сейчас, когда она напрочь отбросила от себя проблемы и автозавода, и всего Тольятти, кое-что всплывало непроизвольно в её ещё не освободившейся от прошлого памяти. Она вдруг вспомнила, как однажды Борис Михайлович попросил её побывать на совещании, так называемой «суженой» дирекции, где собирались обычно все начальники крупных управлений и директора производств. Вёл совещание Каданников, генеральный директор. Она не очень вслушивалась в то, о чём говорили выступающие начальники, а говорили они о главном в своих трёхминутных выступлениях. Она вслушивалась и всматривалась в то, как вёл совещание Каданников. Выступление каждого он фиксировал на бумаге, кое-кому делал краткие, но ёмкие замечания, направляя выступающих в нужное русло. В воздухе царило какое-то непривычное напряжение, каждому хотелось в нескольких словах изложить суть, не навлекая на себя возможной критики. Тогда она подумала, что Каданников не зря занял кресло гендиректора, хотя на этом месте мог быть и кто-то другой. Тогда ей показалось, что Владимир Васильевич просто рождён для этой работы и не зря провидение сделало ставку именно на него.
Она вспомнила, как на заводе дрались за это кресло Николай Васильевич Ляченков и Алексей Васильевич Николаев. В то время Генерального уже не назначали сверху, а выбирали сами заводчане.
Каданников, работавший тогда заместителем генерального директора по производству, наблюдая за борьбой в её начале, отдавал предпочтение Николаеву, самому близкому к Виктору Николаевичу Полякову, во многом впитавшему в себя его методы управления. Тогда он выставил свою кандидатуру, чтобы отнять число голосов у Ляченкова в пользу Николаева, считая его наиболее подготовленным на эту должность, но неожиданно сам одержал победу. Ляченков, обладавший колоссальной энергией, настораживал его тем, что любил все дела решать самостоятельно. Сейчас она видела, что Каданников на месте. Правда, наблюдая за ним, она не всегда понимала некоторые принимаемые дирекцией автозавода решения. Самым опасным, как считала она, было внедрение в состав совета директоров автозавода никому не известного Березовского, присосавшегося к пирогу ВАЗа, ростовщика. Он организовал в Москве фирму «ЛогоВаз», продававшую автомобили, предназначенные для экспорта. Поговаривали, что Березовский ввёл Каданникова в состав своей фирмы в качестве председателя совета и получилось, что Каданников поставлял автомобили сам себе.
Ростовщик Березовский, а по истории все его соплеменники исстари грешили этим делом, сейчас напоминал ей цыган. Те, наметив жертву, закручивали вокруг неё водоворот, а закрутив, приступали к раскрутке, обирая её до нитки. Чем окончится дружба ВАЗа с Березовским и когда, она не знала, но могла предположить, что закончится печально не в пользу автозавода. Березовского не интересовали проблемы автозавода: некомплектная сборка, неплатежи, постановка на поток нового семейства десятки, его интересовали только личная выгода, нажива. Оберегая Каданникова, Лариса была против альянса Каданникова с Березовским, но сделать ничего не могла, поскольку была далека от политической кухни ВАЗа, тем более, от его финансовых потоков.
Вошедшая в комнату сияющая Ксения нарушила её размышления, сказав, что Великанов вернулся и завтра надо начинать день как обычно. Внимательно посмотрев на Ларису, сказала: - Вот что, Лара. Я много думала о тебе и пришла к выводу, что ты обретёшь себя только тогда, когда выбросишь из головы все проблемы автогиганта. Звони или пиши своему Венедову, сообщай своим деткам, что ты пробудешь здесь всю эту зиму и весной, когда закончится ледостав, очистятся Ангара и Енисей, и мы отправим тебя домой на первом теплоходе. А пока я не отпущу тебя никуда, сколько бы ты ни просила. Вижу, как глухая тайга благотворно влияет на тебя, покайфуй ещё немного и ты вернёшься домой другим человеком.
22.
Время – хороший лекарь для всего живого, но только не для производства, где надо постоянно крутиться, что-то изобретать, чтобы дело, которому ты служишь, не оставалось на месте, не покрывалось болотной тиной, а шло вперёд, развивалось, приносило свои, пусть и еле заметные, плоды. Ферма Ершова, как ни странно, жила вопреки всему, что творилось сейчас на селе, брошенном всеми, но не брошенном энтузиастами. Конечно, и самому Николаю Фомичу, и Евгению Васильевичу было непросто вертеться в невыносимой обстановке всеобщего пассивного отношения к селу и его проблемам, брошенного на произвол судьбы, на поиск случайностей, которые, повзрослев, могли стать закономерностями. Ферма жила не благодаря, а вопреки всему настрою общества. Конечно, главным мотором был Николай Фомич, не растерявший длительные, давно установившиеся и устоявшиеся связи со всеми бывшими руководителями. Они понимали друг друга с полуслова, помогали решать чужие проблемы, идя вразрез с существующими законами. В их отношениях был тот же пресловутый бартер, но на селе он обходился без липких денег. Здесь действовал старый, давно забытый принцип русских купцов – ты мне, а я тебе! Как ни странно, но зиму удалось прожить именно таким образом. Кто-то одалживал сено, кто-то комбикорма, а Николай Фомич и Евгений Васильевич, его правая рука, отвозили в те хозяйства единственное, что у них было в резерве, подраставших поросят. Срабатывало и другое – простое понимание сельских проблем, где невозможно прожить без взаимопомощи.
С тёплыми, весенними лучами отоспавшегося за зиму солнца, люди начинали приходить в себя, на их лицах появлялись улыбки, подтверждающие дух внутреннего довольства. Каждый думал про себя, надо же, мы выжили даже в это время!
Даже Лена, донимавшая Евгения Васильевича в последнее время финансовой несостоятельностью, приутихла, понимая, что мужа невозможно оторвать от фермы простыми напоминаниями или упрёками. Для него важен результат, он видел в нём главное – ферма жила, значит он нужен, при деле. А деньги что, их всегда не хватает, к тому же никто и никогда их не смог набрать столько, чтобы душенька была довольна. И когда Лена в очередной раз напомнила ему о том, что детям уже пора покупать обнову, он, не дослушав, ответил:
- Ты достала меня, Лена. Это лето я ещё помогу Николаю Фомичу, а к осени попрошу отвод. Возможно, воспользуюсь приглашением Алика, буду снова заниматься тем, чем занимался всю жизнь, автомобилями. Есть ещё один вариант, один из моих однокашников по сборке, Лёша Одинцов, тоже бывший начальник участка, организовал фирму по техобслуживанию автомобилей. Отбоя от клиентов у него нет. Но есть и недостаток, ему, также как и Алику, нужны не только рабочие, умеющие чинить автомобили, но и руководители. Ремонт чужих автомобилей идёт в две смены и кто-то должен всем этим руководить.
Лена улыбнулась, сказала, даже не пряча долгожданного удовлетворения, охватившего всё её существо:
- Наконец-то, - сказала она как-то мечтательно. – Поживём, подождём. И я, да и ребятишки наши, скоро больше будут видеть своего отца. Да и мне покойнее как-то. Всё-таки ты будешь здесь, в городе, и я, если надо, смогу видеть тебя. Для женщины очень важно чувствовать, что её половина где-то рядом. Это успокаивает нервную систему, делает жизнь более осмысленной и определённой.
- Я и сейчас вроде как рядом, - зачем-то сказал он, на что Лена ответила: - Ферма далеко и доярок там много. Всяких.
- Я не грешу этим, ты же знаешь.
- У чекистов был и есть лозунг, им пользуются все без исключения женщины: - Доверяй, но проверяй.
Евгений Васильевич отшутился: - Я думал, ты обо мне лучшего мнения.
Лена подошла, прижалась к мужу, сказала, улыбаясь, глядя в его глаза: - Всё это оттого, Женя, что я по-прежнему люблю тебя. И, слава Богу, это ощущение не покидает меня.
На ферме Евгений Васильевич так вжился в её проблемы, что даже дома, порой и ночью, когда просыпался, думал о проблемах, постоянно возникавших там, где, казалось, их не должно и быть. Но в таких случаях его своевременно выручал шеф, Николай Фомич. Он в любой ситуации находил решение. Казалось, что он создан именно для этого, расшивать узкие места. И это объяснимо, хотя Евгений Васильевич порой забывал, что работая всю жизнь в колхозе, в основном председателем, Николай Фомич постоянно занимался решением, расшивкой узких мест. Единственное, что не устраивало в нём Евгения Васильевича, любую работу Николай Фомич делал молча, не посоветовавшись, и сообщал о ней только когда находил нужное решение. Потому, может быть, и Евгений Васильевич приучил себя не задавать шефу лишних вопросов. Никто не мешал самому продумывать выигрышные ходы. Иногда это ему удавалось и тогда он чувствовал в себе какое-то внутреннее удовлетворение, ощущение хоть какого-то торжества своего разума. Но не всё поддавалось расшифровке. Скажем, Николай Фомич никогда вслух не говорил о своих отношениях с руководителем аграрного холдинга, как теперь его называли, Сорокиным Иваном Владимировичем. Порой, от него ферма получала нежданную помощь в виде кормов, выпасов, что было совершенно непонятно, ведь Сорокин к ферме не имел никакого отношения. Но помощь от него шла, причём реальная. Вначале он думал, что с Сорокиным как-то договаривается Николай Фомич. Потом он узнал, что, оказывается, бухгалтер Таня и Иван Владимирович давно не просто знают друг друга, но и дружат. Конечно, не будь Серёжи, он бы так и не узнал об этом, потому что Таня никогда не говорила ни с кем о своих личных симпатиях к Сорокину. Да и он старался не приезжать на ферму без надобности. Причём, даже бывая здесь, что случалось очень редко, он не искал встречи с Таней. Это-то и было самым удивительным. Выходило, что у них была какая-то очень продуманная, не поддающаяся осмыслению, любовь. Он как-то спросил Серёжу о такой странности, на что тот ответил: - Таня очень хитрая и замкнутая девушка, у неё и мать такая же.
Но отношение Сорокина к их ферме всё равно были для него загадкой до определённой поры. Как-то, уже в разгаре лета, Николай Фомич подъехал на ферму к вечеру, обрадовался, что застал на месте Евгения Васильевича, а увидев, не сдержался, сказал:
- Я никогда не говорил тебе о моих отношениях с Ваней Сорокиным. Он всегда относится с пониманием к нашим просьбам. И я вначале воспринимал это как обычные на селе взаимоотношения руководителей. Потом я понял, что ошибся, когда узнал, что он не равнодушен к нашему бухгалтеру, Тане. Но и это не всё. Вчера он заехал ко мне домой. Мы сидели в саду, вели обычные беседы, что у кого получается, кто кем стал, ну всё как у людей, когда не часто встречаются. И вдруг он мне говорит: - Я не просто так заехал к вам, Николай Фомич, а по делу.
И что ты думаешь, Евгений, я услышал от него?
- Скажешь, буду знать.
- Он предложил ввести нашу ферму в его агропромышленный холдинг. Человек он работоспособный, думающий. Понятно, что предлагая слияние, он всё хорошо продумал. Ферма прибыльна летом, к тому же наши свиноматки постоянно приносят приплод, который быстро подрастает, набирает вес и у нас уже сложились хорошие отношения с мясокомбинатом. Ваня всё просчитал и даже то, чего мы не видим. Наше стадо нужно ему и для другой цели – облагораживать поля. Он уже давно предлагал мне завести и отару овец, сейчас на их мясо особый спрос у определённой части молодёжи. Он хотел бы удовлетворять их потребности и получать живые деньги. Ты как относишься к его предложению, Женя?
Николай Фомич называл его так в знак особых дружеских, доверительных отношений. Их давняя проверенная временем дружба не давала сбоев, чему он особенно радовался.
- Вы хозяин, вам и решать, - вслух сказал Евгений Васильевич и сразу же подумал о том, что, наконец, пришло время исполнить просьбу Лены и перейти на работу к Алику.
- То, что мне, это понятно, - раздумчиво произнёс Николай Фомич, - но он предлагает влить в свой холдинг и нас с тобой. Меня как его заместителя, тебя, как заведующего фермой.
- И как быстро это произойдёт?
- Если мы дадим согласие, то на переоформление всех документов уйдёт месяц, не более. Но и в это время мы уже будем под его защитой в форме помощи. Теперь, если мы согласимся, - повторил он снова, - Ваня не оставит нас наедине с нашими проблемами, будет помогать решать их.
Николай Фомич ещё долго расписывал плюсы объединения и Евгений Васильевич, не выдержал, засмеялся: - Как я понял, решение тобой уже принято?
- Советуюсь.
- Обычно я узнавал о принимаемых решениях после их осуществления. Но я всегда считал их правильными и никогда не возражал. Сработал наработанный тобой авторитет. И сейчас я поднимаю руки за, нам это объединение давно необходимо. Оно снимет сразу несколько проблем.
Николай Фомич встал, сказал удовлетворённо: - Я рассчитывал, Женя, что ты не просто поймёшь этот шаг, но и поддержишь.
- А куда мне деваться?! – снова засмеялся Евгений Васильевич, покидая кабинет.
Дома он ничего не сказал Лене, но та что-то заметила в его поведении, спросила: - Тебя захватила в плен какая-то дума?
- Думаю, как до осени исполнить твою просьбу. Мой уход с фермы вряд ли поймёт Николай Фомич и уж точно – не поймут доярки. – Он не стал рассказывать жене о состоявшемся разговоре с Николаем Фомичом, иначе, он знал точно, она сразу же потребует уходить с фермы немедленно, чего он просто не мог сделать по этическим соображениям.
Теперь, приезжая на ферму, он видел здесь и Ивана Владимировича, который подвозил Таню. Иногда он заходил к ним, садился поближе к столу, просил пригласить Таню, просматривал счета и, ничего не говоря, уходил. Как-то он не выдержал, спросил Таню: - Сорокин просматривает счета молча и молча уходит. Почему?
- У него такая привычка, - весело ответила Таня, - он привык все дела решать самостоятельно, иначе в наше время можно и прогореть. Сейчас каждый старается обмануть другого. Вот Сорокин и принял защитные меры. Никому не доверять. Он прекрасно понимает, пока идёт накопление капитала, доверять можно только самому себе. И ещё, - Таня засмеялась, сказала: - Он говорит, что на обмане в рай не въедешь, хотя многие думают наоборот. Нам придётся привыкать к его манере руководства. Впрочем, мне лично он во многом напоминает Николая Фомича. Этот тоже, по привычке, как бывший председатель колхоза, больше советуется сам с собой…
Однажды Николай Фомич огорошил Евгения Васильевича новостью: - В воскресенье, под вечер, соберёмся у меня в саду, будем отмечать состоявшееся объединение. Ты вот что, Евгений, приезжай часикам к четырём с супругой.
- Лена не любит такие мероприятия, считает, что они больше подходят мужчинам.
Николай Фомич задумался, но потом сказал: - Я хотел, чтобы Лена помогла Наталье Николаевне. Ты же знаешь, в саду есть специально построенное помещение с банкетным залом. Наташа всё заготовит заранее, но туда нужно будет переносить закуски да и обслуживать столы – накрывать, подавать, относить.
- Давайте попросим Танюшу.
- Ладно, я согласую этот вопрос с Сорокиным.
Гости приехали в назначенное время. Кое-кого из них Евгений Васильевич знал, это были друзья Николая Фомича, бывшие председатели колхозов, и директора совхозов. Было и несколько молодых ребят, друзья Сорокина. Гости собирались в саду, любуясь зреющими яблоками и наслаждаясь тихим шелестом и журчанием воды в небольшом арыке, выполнявшем, кроме романтических грёз, ещё и главную функцию – полив всего, что росло и цвело в огороде рачительного хозяина Николая Фомича.
Наталья Николаевна и Таня сновали из квартиры во флигель, перенося заготовленные закуски и накрывая столы. Когда всё было готово,
Николай Фомич пригласил гостей в помещение. – В саду хорошо, уютно, но всё может испортить дождь, если он неожиданно нагрянет.
В помещении все уселись за длинный стол, но Евгений Васильевич и ещё два гостя сели за отдельный столик. За общим столом им просто не хватило места. Хозяин флигеля попросил всех наполнить себе рюмки тем, кто что больше любит. На столе стояли несколько бутылок с водкой, коньяком и красным, почему-то монастырским вином. Когда все успокоились, Николай Фомич встал, поднял свою рюмку, сказал своим обычным, тихим голосом: - Все вы знаете, что в одночасье развалился наш великий Союз. С ним всё полетело под откос. От колхозов и совхозов остались одни воспоминания. Но в русском народе осталась неистребимая тяга к земле-кормилице, главному богатству страны. Мне, во многом благодаря сидящим здесь товарищам, удалось сохранить ферму с чёрно-пёстрыми коровами ,которых когда-то завёз в район наш бывший первый секретарь райкома партии, а по существу, хозяин района, Александр Максимович Морозов. Моих сил, да и сил помощников моих не хватило на большее, земля вокруг оказалась никем не востребованной. Но вот, к счастью, у нас появился молодой энтузиаст, Ваня Сорокин, который вдохнул в поля жизнь, пустил их в оборот, на пользу себе и людям.
Иван Владимирович приподнялся, поклонился гостям и сел. Николай Фомич, прервавший своё выступление, продолжил: - Я не буду расписывать вам наши трудности, многое мы преодолели, многое уже позади, но любое хозяйство не может жить без трудностей, без человеческого участия. Я хотел бы всех вас поблагодарить за помощь, оказанную в своё время ферме, а сейчас сообщу главное, ради чего мы сегодня и собрались здесь, Иван Владимирович взял нашу ферму под своё крыло, теперь мы стали равноправными членами его агропромышленного холдинга. Прошу вас пригубить вино, отметить это радостное для всех нас событие.
Гости осушили рюмки, стали закусывать. Как водится, за столом воцарилась атмосфера доброжелательности и непринуждённого, расслабленного веселья. Выпив и закусив, гости расслабились, начали общаться друг с другом, им в это трудное время приходилось не часто встречаться в подобной обстановке и это ещё больше подталкивало к общению. Когда все понемногу успокоились, снова встал Николай Фомич, сказал: - Прошу ещё раз наполнить вином рюмки.
Когда увидел, что рюмки заиграли разным цветом, продолжил: - А сейчас слово имеет хозяин холдинга Иван Владимирович.
Сорокин встал, поднял рюмку, но пить не стал, произнёс небольшую речь в свойственной ему манере: - Я не думал, что мне придётся руководить хозяйством. В институте изучал сельхозтехнику, в каникулы работал всем, кем приходилось: трактористом, комбайнёром и даже сеяльщиком. Но когда увидел, что земли брошены всеми, взялся за агрономию. Мне многие помогали в этом, особенно вы, старшее поколение, за что я вас особенно благодарю. Думаю, и дальше у нас всё будет получаться. Выпьем за здоровье всех, кто работал ранее на этих землях, кто не покинул родимых мест. И пусть все они живут как можно дольше, радуя всех нас.
Ваня осушил свою рюмку, сел, углубившись в самого себя и в тарелку с закуской, вовремя поданную ему Таней. Ел он не спеша и молча, испытывая истинное наслаждение от обилия всего, что появлялось на столе. Гости последовали его примеру и какое-то время за столом установилась тишина. Слышалось только звяканье вилок. Паузу заполнил Николай Фомич. Он снова встал, сказал: - Больше мы не будем произносить речей, кто хочет, наливайте вино, смакуйте его, не часто мы встречаемся за этим столом, а сейчас предлагаю, как и в старые, добрые времена, наполнить эту комнату звуками полюбившихся нам песен.
Он сел, подпёр руками щёки, запел тихим, но приятным голосом:
Бьётся в тёмной печурке огонь,
На поленьях смола как слеза…
Песню подхватили все сидящие, даже молодые друзья Вани Сорокина. И лилась она ровно, хорошо и особенно задушевно. Да по иному и не должно было быть. За столом сидели люди, отцы которых участвовали в той Отечественной войне, многие из них где-то сложили и свои головы. Когда спели несколько песен тех, теперь уже далёких лет, Николай Фомич, не говоря ни слова, затянул новую, тоже всем известную, кроме молодых ребят, песню:
В низенькой светёлке огонёк горит,
Молодая пряха у окна сидит,
Молода, красива, карие глаза,
По плечам разлита русая коса.
Песня пелась с особенным вдохновением. За столом сидели и бывшие соратники Александра Максимовича Морозова. Все они хорошо знали, что это была самая любимая его песня. Евгения Васильевича особенно поразил припев, так приблизивший песню к жизни:
Прясть так надо: туго, туго,
Нить не обрывать,
Молодого друга,
Любить, не забывать.
Слушая, Евгений Васильевич представил себе лицо Александра Максимовича, не просто любившего эту песню, где-то выкопанную из архивов, или из своих детских, деревенских воспоминаний. Говорят, он долго разыскивал припев, но всё-таки нашёл его и он явился венцом всей песни, венцом жизни. Но прослушать, что ещё запевал Николай Фомич, ему не дали. В комнату вошла Наталья Николаевна, наклонилась, тихо сказала: - Вас просит к телефону Лена.
Евгений Васильевич вышел вслед за Натальей, приложив руку к груди, словно извиняясь за то, что вынужден на время покинуть торжество.
Трубка лежала на столике. – Слушаю, - сказал он настороженно, жена никогда и нигде не разыскивала его, тем более не отвлекала в подобных случаях.
- Женя, - сказала она дрожащим голосом, - Алика больше нет.
- Как нет?
- Убили его вчера вечером. Детали я пытаюсь выяснить, но это сложно. Все делают вид, что ничего не знают.
- Успокойся, Лена, Алика мы не вернём, если это действительно случилось. Когда и где? – спросил он, понимая, что разговор придётся свернуть, по телефону о таких вещах не принято говорить.
- Вчера вечером, на крыльце запасного выхода дворца культуры. У Алика был день рождения.
Положив трубку на рычаги телефона, Евгений Васильевич постоял какое-то время, схваченный оцепенением, но, увидев, что Наталья Николаевна пристально смотрит на него, сказал: - Переживём и это.
Она не стала уточнять, что он собирается пережить, потому что её отвлекла Таня, сообщившая, что там заканчивается салат, у гостей разыгрался аппетит и тем самым спасла его от объяснений.
Вернувшись во флигель, он сел на своё место, покопался в тарелке, пожевав что-то, затем подошёл к Николаю Фомичу, сказал: - Мне надо срочно отъехать.
- Объяснишь причину?
- Можно завтра?
- Ну хорошо. Езжай, но будь внимателен на дороге.
К его приезду Лена многое выяснила. По рассказам выходило, что Алик встал из-за стола и с друзьями вышел на неприметное крыльцо. Они стояли, курили и о чём-то тихо беседовали. Вдруг Алик пошатнулся, приложил руку к сердцу, сказал: - Достали! – И рухнул на землю. Приехавшая «скорая» констатировала смерть.
Утром Евгений Васильевич рассказал о произошедшем заехавшему на ферму Николаю Фомичу, а когда тот уехал, пригласил в кабинет Серёжу. Подал ему листок с начертанными зданиями вокруг дворца культуры в старом городе.
- Что это? – спросил Серёжа.
- Не узнаёшь?
- Пока нет, - Серёжа всматривался в рисунок, соображая, чтобы это могло быть.
- Это здание дворца культуры, - Евгений Васильевич показал на нарисованный квадрат, - а вокруг – жилые дома. Между прочим, когда я приехал в Тольятти, то именно здесь впервые побывал на вечере. В первый и последний раз. Там, на танцах, я встретил чудную девушку, но помню только одно, её звали Галей. Дело в том, что ко мне вскоре приехала Лена и я на долгие годы позабыл о той встрече.
- А почему сейчас вспомнили?
- Да не её вспомнил. В субботу на запасном крыльце, был убит известный предприниматель Алик, мой друг.
- А я здесь при чём? – не понял Серёжа.
- Ты в армии служил снайпером?
- И что из этого? Я с тех пор не держал в руках снайперскую винтовку и если бы кто-то предложил мне её здесь, я бы отказался. Не понимаю, как можно убивать соотечественников.
- То, что ты хороший человек, Серёжа, я знаю, сейчас от тебя требуется другое. Посмотри внимательно на схему, откуда могли поразить Алика. Выстрела никто из гостей не слышал.
Серёжа долго изучал схему, слушая в то же время и пояснения Евгения Васильевича. Потом, отложив лист, спросил: - Я хорошо знаю этот район. Его могли сразить из окна дома, стоящего напротив, но всего вероятнее, из здания общежития, оно ближе, стоит как бы наискось. Но, Евгений Васильевич, даже если вы узнаете, откуда произошёл выстрел, это вам ничего не даст. И вообще не советую вникать в это дело. Алик набрал слишком большой вес в городе, его фирма выросла, словно тесто на хороших дрожжах, так что у него было вдоволь противников.
- Его могли убить бандиты?
- Трудно сказать, но у бандитов вряд ли найдётся такое оружие. Он и просто не успели им обзавестись.
- Ты думаешь, это могли сделать спецслужбы?
- Я даже думать не хочу, кто это сделал. Скажу только одно, что стрелял профессионал, и это убийство никогда не будет раскрыто.
Серёжа помолчал немного, затем сказал, прежде чем уйти: - Сейчас такое время, Евгений Васильевич, что лучше жить, ничего не зная, прикинуться этаким пиджачком и сопеть в две дырочки. И проживёте дольше, и со временем узнаете больше.
Когда Серёжа вышел, Евгений Васильевич произнёс, обращаясь к Господу: - Господи, почему ты не уберёг его, ведь у Алика были самые чистые намерения. Оказавшись в здешней ситуации, он быстрее других сориентировался, включившись в процесс накопления капитала. Но я точно знаю, он не хотел ничего вывозить из страны, он облагораживал наш город и район. Разве можно было попустить его смерть?
23
Не смотря на то, что Лариса сообщила домой, что уедет отсюда, как только очистятся ото льда Ангара и Енисей, и по ним станут ходить теплоходы, время отъезда отодвигалось, хотя на улице во всю буйствовала весна и реки разбухли от напора талой воды. Дело в том, что человек только полагает, а располагает кто-то другой за него. Так и получилось в их партии. Неожиданно Великанов получил шифровку из управления, которое отпочковалось от бывшего их Министерства геологии, где требовалось в срочном порядке восстановить сведения по всем буровым за несколько лет. В связи с реорганизацией Министерств в Москве многое было утеряно, но о том, что геологическая партия Великанова существует и работает, кто-то ещё помнил. Требовалось перелопатить все прежние отчёты, восстановить записи, хранящиеся в сейфах. Но и это ещё не всё. Требовали свести все данные воедино и составить карту залегания обнаруженной здесь породы минералов. Великанов, обычно сдержанный и невозмутимый, неожиданно вскипел: - Они что там, совсем того?! Разве можно это сделать в полевых условиях? Это работа для вычислительного центра со спецпрограммой.
Ещё его возмущало то, что указание пришло только сейчас, когда им предстояла организация летних полевых работ и было не до архивных расчётов. К тому же зимой, когда у них был штатный объём камеральных работ и было много свободного времени, они могли свободно сделать требуемую работу без спешки и напряжения. А теперь… Теперь он усадил всех за столы, контролируя их работу, боясь, что где-то может произойти описка, а Ксении, его главной помощнице и правой руке во всём, сказал: - С данными полетишь в Москву. Убедишь там, кого следует, что окончательную обработку данных может сделать только машина, если надо, задержишься там. Кстати, используешь и часть положенных тебе отпусков, по-моему, ты не брала их в течение последних трёх лет.
Услышав всё это, Ксения немедленно зашла в комнату Ларисы, положила руку на плечо, сказала: - Отсюда уедем вместе. Ты в свой Тольятти, я в Москву. Так распорядился Великанов. А из Москвы, между прочим, я смогу на обратном пути заехать и к вам, в Тольятти. Хочу увидеть твоих ребятишек и Венедова. Я его видела один раз и то мельком. Каким он стал сейчас?
- Знаешь, Ксюша, мне кажется, он не изменился с тех давних пор. Немного возмужал, но не более.
- Ладно, работай.
Лариса приехала домой в середине лета. Из Красноярска позвонила домой. Ответил Олег. Услышав голос мамы, закричал: - Мы уже все глаза проглядели, ожидая тебя.
Она успокоила сына, спросила, где отец.
- В очередной командировке, где-то в Сибири, по-моему, в Кемерово. Должен прилететь завтра заказным рейсом. Он поехал туда за какой-то химией для Балаково.
Она поговорила с Олегом и немного с Олей, сказала, чтобы не беспокоились, она скоро увидит их.
С аэропорта Курумоч в Тольятти хорошо курсировали автобусы и добраться домой не было проблем. Дома, она оказалась в окружении ребятишек и если Олег, повзрослевший и остепенившийся, вёл себя благоразумно, не надоедая ничем, то от Оленьки не было никакой возможности освободиться. Она не просто опекала маму, но старалась взгромоздиться к ней на колени, на что Лариса, смеясь, пошутила: - Доченька, ты уже давно не ребёнок.
Олег тем временем что-то сообразил на кухне и, войдя, пригласил всех к столу. Лариса была удивлена его хозяйской жилкой, на что Олег ответил с улыбкой: - Если бы ты, мама, побыла в тайге ещё с годик, то я уже и не мечтал бы о поступлении в университет, я подумал бы, а не окончить ли мне какую-нибудь кулинарную школу. Оленька-то вон как горазда есть, да не что попало, а только самое хорошее и вкусное.
До возвращения Виктора она успела ознакомиться со всем, что произошло в доме в её отсутствие, расспросила об оценках и они показали ей табели по успеваемости. У детей были хорошие оценки по основным предметам, но у Олега её поразила хорошая оценка по поведению. Она спросила, почему не отличная, на что он ответил: - Осенью исправлюсь, просто мы подрались с ребятами.
- Из-за чего?
- Я встал на защиту девушек из нашего класса. Мне показались неприличными притязания ребят к ним.
- Молодец, - похвалила она сына, на что он ответил: - Мне то же самое сказали и в учебной части, но всё же поставили четвёрку, чтобы впредь был благоразумнее.
- А это почему?
- Сказали, я превысил пределы обороны. Но я был один, и их трое, вот я и дал рукам свободу.
- И чем всё это окончилось?
- Знаешь, мама, мы сейчас в таком возрасте, когда в почёте не разум, а сила. Вот они и смирились с моими возможностями, посчитали меня своим собратом, но больше к тем девушкам не пристают.
- А почему вы дома, а не в Морквашах, у бабушки?
- Мы там живём, когда папа дома, а когда он куда-либо уезжает, перебираемся сюда. Ему, да и нам приятно, когда он, возвращаясь из командировок, видит нас живыми и невредимыми.
В Моркваши она поехала, когда Виктор вернулся домой. Обе бабушки, и Елизавета Филипповна, и очень старенькая, но всё ещё крепкая, Анфиса Ермолаевна, были в восторге от того, что семья Виктора, наконец, воссоединилась.
Заметив, что Лариса часто выходила в огород, где все огуречные плети покрылись ярко-жёлтым цветом и уже кое-где появились набиравшие вес и силу ярко-зелёные огурчики, Елизавета Филипповна сказала: - Ты, доченька, почаще бывай на огороде. Там, на грядках, начинается настоящее буйство лета. Вслед за огурцами пойдёт клубника, и одновременно начнёт напоминать о себе малина, а там, глядишь, не заставит себя ждать и смородина. Но самое главное, почти одновременно со смородиной одарит нас царская яблоня – красная ранняя. Когда яблочки начнут поспевать, она роняет их, не давая задерживаться на ветках, и вокруг яблони всё время сияет рубином круг. Возьмёшь яблоко в руку, снимешь ладонью пелену, прикрывающую краску, и она покажет всю свою красоту. Да и вкус у них отменный, к тому же оно почти сахарное. Само в рот просится. Да что я тебе рассказываю о красной ранней, ты и сама небось помнишь вкус тех яблок. Я беспокоюсь, вдруг яблоня засохнет, а саженцев с таким названием я больше не встречала, вот Виктор и привил один росток на другую яблоню, где он и прижился. Но больше, чем красную раннюю, я обожаю нашу родную, жигулёвскую. У неё и крона посильней, сразу видно, что это могучая яблоня. Да и яблоки у неё чем-то по цвету, да и по вкусу, напоминают красную раннюю. На них та же ярко-красная окраска, прикрытая белёсым налётом, но они крупнее. По легенде их вывели здесь, в Жигулёвске, очень давно переселенцы из центральных областей России, в память о родной антоновке. Но, сохранив часть вкуса антоновки, они добавили ей ещё неповторимый перламутровый цвет, прикрытый своеобразной вуалью. Да что я тебе рассказываю о них, ты, чай, и сама помнишь эти яблоки, не забыла.
- Я помню, мама, но в Сибири всего этого богатства нет, там другие приоритеты и пристрастия, которых здесь нет и, возможно, никогда не появятся. Я имею в виду не медведей, говорят, они когда-то жили в Жигулях, а кедровые орехи, извечное лакомство сибиряков – птиц-кедровников, белок, да и людей тоже.
В Морквашах Ларисе было уютно, интересно, но её всегда притягивал дом. Там был Виктор, понимавший и поддерживавший её.
Оставив детей в Морквашах на всё лето, она вернулась домой, и Виктор огорошил её сообщением: - Ты вот что, Лара, занимайся домом, самообразованием, общайся с подругами, а о журналистике на время забудь. Время сейчас всё ещё беспокойное, завод трясут те же проблемы, что и до твоего отъезда в тайгу, и я не хочу, чтобы ты снова вошла в состояние, из которого ты сейчас, слава Богу, вышла. Денег на житьё нам хватит, а там видно будет. Уж если ты захочешь начать снова, окунувшись в журналистику, то лучше всего это сделать в городских газетах. Сейчас их развелось, что нерезаных собак. Полистай на досуге «Тольятти сегодня», «Площадь свободы». Какая-то газета, вроде как «Хроника», выходит у правоохранителей. Обзавелись своими газетами и институты, в одночасье превратившись в университеты. Да мало ли что ещё появится здесь в ближайшее время. Сейчас ведь как, есть деньги, значит и надо тратить, потому что время такое, потому что цены растут и деньги превращаются в ничто. Кто поумнее, тот переводит их в доллары и ведёт расчёты только в долларах. Даже если покупает или продаёт что-то за рубли, боясь потерять при случае все свои накопления.
- Мы тоже будем переводить в доллары твою зарплату?
- Нет, Лара, у нас всё идёт сразу на продукты, одежду и я не боюсь ничего потерять, а приобретать сейчас нужно всё, что может пригодиться в будущем, потому что всё дорожает и цены можно зафиксировать только таким образом.
- Ты, Витя, молодец, хорошо сориентировался даже без меня.
- Я постоянно мысленно советовался с тобой, ты всегда поддерживала меня, даже не видя всего, что я делаю. Да и дети с пониманием относятся ко всему этому. Они видят, что всё скачет, не стоит на месте, и наши деньги не сгорают, а, наоборот, приподнимают нас над сиюминутными событиями. Но ты сейчас, во всяком случае этот год, отдохни. У Олега следующей весной будет выпуск, вот ты и возьми над ним шефство, да и Оленьку надо поддержать. Я сейчас большей частью мотаюсь по командировкам, расшивая узкие места, возникающие у наших поставщиков комплектующих, как правило, это поставки химикатов. Слава Богу, завод не остановили, хотя могли бы. Но скоро и мне станет легче, отпадут эти командировки. Наши поставщики становятся на ноги и сами начинают справляться со своими проблемами.
- Так ты не ушёл от конвейера? – удивилась Лариса, - а я думала, что у тебя сейчас другая работа.
- На автозаводе все, кто работает, так или иначе, связаны с конвейером. Похоже, он всех нас затянул в свои сети, в свои лабиринты. Но это не так страшно, я теперь не испытываю, вернее, не чувствую на себе его ритма, он не давит на мою психику и я в общем-то спокоен. Так что, Лара, вникай во всё, кроме проблем автогиганта. Их никогда и никто не решал и не решит в одиночку. А я в выходные буду вывозить всех вас, я имею в виду тебя и ребятишек, куда-либо по местным заповедным местам. Как-то мне стало не по себе, живём в Жигулях, и ничего о них не знаем. Мне даже стыдно стало, я, родившийся на этой земле, не знаю того, что знают другие. Недавно я услышал о Каменной чаше. Сейчас я понимаю, что о ней знали местные жители, те, кто живёт там, вблизи этого распадка гор, но не придавали значения. И только кто-то из туристов, этих вечных странников, обратил внимание на это чудо природы и сейчас в городе только и говорят о ней. Ты не возражаешь, если мы съездим туда?
- Хорошо, Витя, что ты вспомнил о чаше. Я когда-то слышала о ней, но тоже не придала значения. И если ты сможешь, давай съездим туда.
Подойдя к мужу поближе, она заинтересованно посмотрела в его глаза: - Как ты жил без меня всё это время?
Он взял её за руку, посадил на диван, ответил весело: - Знаешь, Лара, неплохо жил. Скучать не давали дети. Было много работы по дому. Я втянулся в то, что было твоим делом. Но потом и дети стали помогать. Мне показалось, да оно так и было, они как-то сразу повзрослели, стали серьёзнее. Иногда оттирали меня от плиты, чему я был даже рад. А когда уезжал в командировки, дом навещала сестрёнка. Я дал ей ключи от нашей квартиры, она приезжала по свободе, что-то готовила ребятишкам, оставляла записки со своими советами.
- А в личном? – задав вопрос, Лариса насторожилась и напряглась в ожидании ответа.
- Ты меня знаешь, Лара. Конвейер выработал во мне необходимое терпение. Там меня окружали сотни красивых и молодых девушек, и если бы я стал обращать на них внимание, то быстро потерял бы нить управления. К тому же тогда был и контролёр – недремлющее око парткома. Если они узнавали, что кто-то из начальников сильно косит налево, его сразу же уводили от соблазна, переводя на другую работу. У меня была ты, моя непревзойдённая Лара, которую я не просто люблю, но и обожаю. Да и дети не давали времени застояться. На работе мне пришлось много ездить по заводам-поставщикам сырья нашим смежникам. У меня просто не хватало времени ещё на какие-то поползновения. Было и ещё одно обстоятельство, на которое ранее я не обращал никакого внимания – любовь к поэзии. Вечерами, лёжа в постели, я вспоминал полюбившиеся строки и они как-то естественно заполняли моё сознание, отсекая негатив, накопившийся за день. Волшебство слов затягивало в свои сети, где мне было легко и уютно. Обычно я вспоминал Надсона, его знаменитые, волшебные строки: «Отчего так бледны и печальны розы, ты скажи мне, друг мой дорогой…» Затем переходил к стихотворной прозе, читая Ахматову. Она так проникновенно высветила девичьи переживания, что у меня даже округлялись глаза: «Я окошко не завесила, прямо в горницу гляди, оттого мне нынче весело, что не можешь ты уйти…» А когда я чувствовал, что вскоре засну, я повторял стихи Гарсиа Лорки. Когда-то ты прочла мне их и я всегда накладывал понравившиеся стихи на твою улыбку: «Я боюсь потерять это светлое чудо, что в глазах твоих влажных застало в молчанье…» Второй куплет я опускал, он меня как бы уводил в сторону, а вот конец попадал в точку: «…Если клад мой заветный унесла ты с собою, если ты моя боль, что пощады не просит…» Не буду читать дальше, ты их помнишь. Иногда ко мне в спальню заглядывала вездесущая и любопытная луна. Она проходила хозяйкой, высвечивая серебром свой след и я понимал, что это ты заглянула ко мне и радовался нечаянной и нежданной встрече. Так что, Лара, ты, может быть, даже помимо своей воли, была постоянно со мной.
Слушая, Лариса улыбалась, затем, осмыслив что-то, сказала: - Я рада, что когда-то остановила свой выбор на тебе. Во мне живёт что-то подобное. Я постоянно ощущаю желание видеть тебя, общаться с тобой. Такое даётся не каждому. Возможно, это и есть наше тихое и незаметное, женское счастье.
В воскресенье утром они подъехали к домику мамы. Дети уже были готовы к путешествию, ждали, сидя на лавочке у калитки. Оделись легко, по-летнему. Виктор даже усмехнулся, подумав про себя: а вдруг дождь? Говорят, в Каменной чаше люди бросают машины там, где оканчивается сносная горная дорога, далее идут пешком, потому сказал: - Возьмите дождевики.
Услышав шум подъехавшей машины, во двор вышла Елизавета Филипповна, спросила: - Вы разве не зайдёте в дом?
- Нам далеко ехать, мама
- Будьте осторожны. Несколько лет назад на дороге в Ширяево в Волге утонула машина одного какого-то руководителя из Тольятти. Машину подняли, а двоих спасти не удалось.
- Я знаю об этом, мама, буду осторожен.
Когда отъехали от дома, Лариса спросила: - Ты знал о той истории и не сказал?
- Как-то не пришло на ум, но я расскажу тебе, когда вернёмся. Мама права в одном. Дорога извилистая, надо смотреть в оба, она часто прижимается к Волге, но идёт с большим превышением. Вид красивейший, но не дай Бог сорваться, тогда машину уже не остановить. Так и случилось тогда у того бедолаги. Жаль, он погиб сам и погубил свою спутницу, безвинную жертву.
- Кто он?
- Я потом расскажу обо всём, Лара, а сейчас прошу всех вас смотреть по сторонам, любоваться природой. Эти места, пожалуй, самые красивые в Жигулях. Ну а я буду внимателен на дороге, помня просьбу мамы.
Виктор внимательно всматривался в дорогу и окружавший её пейзаж. Действительно, всё смотрелось в какой-то удивительной панораме, где картины менялись одна за другой, но постоянным спутником их была широкая, сверкающая бликами всевозможных расцветок, Волга. Она была в окружении берегов, поросших небольшими оазисами деревьев, громоздящихся на склонах небольших гор, очень часто переходящих в низменные, заливные, пойменные луга. Но это было только на той стороне, там пейзажи менялись, а здесь, на возвышении, местность была не столь оригинальной. Но всё это продолжалось недолго, дорога вынесла их на простор, где красота левого берега сливалась с красотой правого. Дорогу прижимали к Волге горы, лес, лощины. Всё это воспринималось как что-то сверхъестественное, божественное, и Олег не выдержал, сказал: - Пап, а почему мы раньше не приезжали сюда?
- Так у нас в Жигулёвске неописуемая красота и я подумал даже, что от хорошего нельзя искать лучшего.
- Но здесь такое разнообразие, такое волшебство!
- Это от того, что мы видим разные, постоянно меняющиеся пейзажи.
Олег всматривался в проплывавшие пейзажи, что-то объясняя молчавшей Оленьке, которую, пожалуй, больше всех захватила окружавшая их красота.
Виктор почему-то только сейчас, после напоминания мамы о той, теперь уже давней трагедии, вспомнил и того руководителя, который не удержал машину на дороге, наверное, тоже очарованный красотой здешних мест, или, напротив, красотой своей спутницы. И память почему-то, наверное, оттеснённая делами на конвейере, спрятала в свои глубины тот эпизод, который стал известен ему совершенно случайно. Дело в том, что однажды к нему пришла совсем юная девушка, отдел кадров направил её слесарем сборочных работ, которых на конвейере постоянно не хватало. Конвейер в советское время, из-за малой оплаты, был, скорее, проходным двором. Люди устраивались на работу, получали прописку в общежитии, а потом, присмотревшись, уходили в другие цеха или отделы. Не зря же говорят: рыба ищет, где глубже, а человек – где лучше!
Глядя на ту девушку, худенькую, небольшого роста, он почему-то подумал, что работу на конвейере она не осилит и спросил: - Вы на машинке можете печатать?
- Могу. А почему вы спрашиваете об этом?
- У меня уволилась секретарь и сейчас в приёмной работают по очереди легкотрудницы.
Девушку звали Леной. Родом, как он выяснил, с Кубани, об этом говорила и её привлекательная, почти обворожительная внешность. Он уже заметил, что на Кубани люди вообще отличаются особой привлекательностью, им могут даже уступить представители Оренбуржья, откуда на конвейер приезжали, в погоне за романтикой, красивые девушки.
Лена быстро освоилась, хорошо вписалась в жизнь цеха благодаря природной памяти и сообразительности, а, может быть, и красоте. Он не замечал за ней никаких привязанностей, она даже не состояла в комсомоле, единственной её мечтой было поступить в Куйбышевский медицинский институт. Но вот однажды, утром, торопясь на оперативку к директору, он чуть не столкнулся с молодым, очень представительным человеком. Про таких говорят, у него лицо для портрета. Он стоял в полусогнутой позе, наклонившись к Лене и повернулся, пропуская хозяина кабинета. Вернувшись от директора, спросил Лену, кто это был?
- Секретарь горкома комсомола, - скромно ответила она и смутилась.
Как секретарь горкома комсомола познакомился с ней, он не стал выяснять, но через пару месяцев случилась та трагедия на Волге. Молодой секретарь не справился с управлением легковой машиной и она, повинуясь инерции, пошла к Волге по крутому склону взгорка и спокойно опустилась в её воды.
Когда Лене кто-то сообщил о той трагедии, она упала в обморок и потребовалась помощь медпункта, чтобы привести её в чувство. Кто был в той машине, он не знал, да ему было и не интересно, а вот то, что произошедшее Лена приняла так близко к сердцу, говорило о многом. На месте той девушки, могла быть она.
Говорят, жена того секретаря выясняла у подруг, кто была погибшая с ним девушка, но ей объяснили, что она была случайной попутчицей, ехавшей вместе с ним на слёт в Ширяево. Вот и они подъехали к живописному месту. Уже при въезде в посёлок их поразили не только гора с обезображенным верхом, когда-то её разрушали, добывая камень-известняк, но и различные строения: непонятные, разрушенные постройки на самом берегу, сложенные неизвестно кем и когда из того же известняка и давно заброшенные, но и оставшийся фрагмент обжиговой печи, где когда-то стоял завод «Ширяевец» по добыче извести путём обжига. Горы чем-то напоминали Жигулёвские рядом с Морквашами, но здесь они были выше и круто уходили, поднимались к плывущим над ними облакам.
- Ещё девять километров по необустроенной дороге и мы окажемся у святого источника в чаше.
Молчавшая до сих пор Лариса, спросила: - А ты откуда обо всём знаешь, ты уже был здесь?
- Нет, но прежде, чем ехать, я позвонил Виталию Сивякову и он мне рассказал всё, что мог. Вот я и комментирую по памяти. А в натуре мы сейчас посмотрим вместе.
Машина въехала в распадок гор, образовавших овраг, названный Ширяевским. Дорога, хорошо объезженная и спрессованная шинами автомобилей, лентой, словно змея, вела вверх, к той самой Каменной чаше, о которой он много слышал, но, к сожалению, не видел.
Олег не выдержал, спросил: - Пап, я вижу распадок гор, а где же чаша?
- Её нет, как таковой. Так народ назвал это место. На склонах бьют несколько источников, говорят, вода в них целебная. Один из источников назвали именем Николая Чудотворца, покровителя мореплавателей, и, по рассказам, вода с них стекала вниз, образуя где-то небольшое озеро, в каменном окружении, напоминая своеобразную чашу. Сейчас уже нет того озерка, люди разбирают воду, не давая накапливаться. Но название прижилось.
Впереди по дороге шла женщина, опиравшаяся на сучковатую палку с бидоном в руке.
- Подвезём, - сказала Лариса и Виктор тормознул машину.
- Спасибо, родимые, идти-то мне тяжеловато. Ноги слабо держат, отходились.
Когда она разместилась в солоне, Виктор спросил: - Расскажите нам об этой чаше.
- А что о ней рассказывать. Видите, горы склоняются к этому ущелью, вот они и дали людям своё чудо – источники. Вода в них студёная и целебная. А места здесь дикие. Видите, по сторонам сколько камней разбросано. Издревле здесь кто-то бушевал, вот и камни разбросал. Они огромные, если стать рядом, выше роста человека, а поди ж ты, кто-то их забросил сюда. Потому люди издревле тянулись сюда, природа манила к себе.
В одном месте стояло несколько машин, дорога дальше не просматривалась и старушка сказала: - А к источнику надо пешочком. Во времена чудотворца на машинах не ездили, ездили на ослах и верблюдах. Вот у нас, в Ширяево, и горы-то названы не просто так, одна Монастырская, другая Попова. Есть ещё и гора – верблюд. Не зря же когда-то сюда приезжал Репин, великий художник, вы, наверное, слыхали о нём?
Они оставили машину, взяли запасённую заранее тару, пошли к источнику, где уже стояла живая очередь, как бывало у городских колонок, когда к домам не подводили воду.
Дети во все глаза рассматривали Ширяевский овраг, тянувшийся, а вернее, упиравшийся в горизонт.
Они испили по несколько глотков действительно студёной, но приятной на вкус воды, хорошо утоляющей жажду. Дети наблюдали за другими приезжими. У источника все как-то притихли, а если и обменивались словами, то говорили очень тихо. Всех завораживало чудо – вода истекала ниоткуда, вокруг были не очень крутые горы, сходящиеся здесь.
- Говорят, что в этих родниках текут слёзы хозяйки Жигулей, но мало ли о чём могут поведать легенды.
- А источник назвали именем Николая Чудотворца, - вслух сказала Лариса. – Народ просто так ничего не называет. Значит, в этой воде есть какая-то сила, Николай Чудотворец – один из самых почитаемых на Руси святых.
Постояв у источника и поразмыслив про себя, откуда здесь, среди камней, может появиться живительная вода, они медленно, углубившись в свои мысли, пошли к машине. Около неё уже стояла та старушка, опираясь на палку.
- Милые, хорошие, может, подвезёте рабу Божию до Ширяево. Я много места не займу.
- Садитесь, матушка, - сказал Виктор, открыв заднюю дверцу. Когда уселись, Олег спросил: - Бабушка, почему источник назвали именем Чудотворца?
- Кто знает, внучек. Народ здесь издревле живёт, вот они и определили, что в этой воде есть какая-то сила. Так молва и донесла до нас их пожелание.
- Скажите, матушка, - попросил бабушку Виктор, - а где работают люди, живущие здесь, ведь, как я понял, никаких заводов здесь нет.
- Кто где. Есть такие, что работают в Жигулёвске, в Тольятти, но в основном в Куйбышеве. Люди уезжают, но всё равно потом возвращаются в эти места. У нас есть магазин, многие приезжие специально заходят в него, чтобы прикупить что-либо. А так больше ничего и нет. Раньше, в старину, здесь действовал завод «Ширяевец», обжигали известняк, получали известь. Но завод прекратил своё существование, даже я не помню, чтобы он работал. А сейчас от него остались кое-какие развалины, будете ехать, увидите. Раньше люди занимались рыбной ловлей, вялили её, перерабатывали в соленья и поставляли в Самару, так Куйбышев назывался раньше. Но сейчас и это ремесло ушло в лету. Не стало тех мастеров, рыбы в Волге поубавилось, да и советская власть не поощряла промысел. Так и живём, в основном огородами и живностью, держим кур, гусей, свиней, но больше коз. Будете ехать, увидите их на склонах гор, любят они это место. Трава-то здесь тоже не простая. Не зря же и горы назвали, одну Монастырской, другую – Попова.
Старушка замолчала, ожидая следующих вопросов, но все погрузились в информацию, сообщённую ею. Наконец, Виктор спросил: - Когда въезжали в Ширяево, я обратил внимание на приземистое строение, давно заброшенное, сложенное из необработанного камня. Меня поразило, что стены выложены с подпорками-контрфорсами. Не похоже, чтобы это строение служило жильём, но кто знает.
- Его никто не трогает, а что там было когда-то, никто и не помнит. Здесь много чего не разгаданного, но заниматься некому, да и ни к чему. Люди заняты поиском работы, это здесь всегда было главным.
Она посмотрела в окно, попросила: - Здесь высадите меня.
И, покидая салон автомобиля, сказала: - А в музей Репина обязательно зайдите. Там много чего осталось от жизни той поры.
В музее Ильи Ефимовича Репина действительно было интересно. Кроме набросков к картине «Бурлаки на Волге» и самой картины, было много зарисовок местных пейзажей. Илья Ефимович тем самым выражал своё восхищение местным красотам. Были здесь предметы и домашнего обихода: чугунки, кувшины, утюги, загружавшиеся углями, даже чудом сохранившиеся детские зыбки. Олега поразило колесо от телеги. Сколько в нём было мастерства и гармонии, а оно ведь предназначалось для езды не только по ровным, но и по ухабистым дорогам. Когда заканчивали осмотр, Олег спросил: - А это картина или копия? – Он имел в виду картину «Бурлаки на Волге».
- Здесь копия. Сама картина находится в Русском музее в Ленинграде. Репин всегда писал размашисто, ему нужно было пространство, тем более для такой картины, где прославлялась широкая и привольная матушка-Волга, - тихонько, почти шёпотом, ответила Лариса.
Им сказали, что здесь есть и музей Ширяевца. Но о нём никто из них не знал ничего. Даже Лариса, когда отошли от музея Репина, сказала: - К моему стыду я ничего не знаю о Ширяевце. Знаю только, что он был другом Сергея Есенина и, что тот тяжело пережил смерть Ширяевца – Абрамова Александра Васильевича в 1924 году. Я попробую прочесть что-либо из написанного им и тогда мы снова приедем в эти благодатные места. И ещё, помнится, Есенин считал, что Ширяевец умер, испив отвар какого-то корня из Жигулёвских трав. Это ещё одна загадка здешних мест. А псевдоним он взял от единственного, существовавшего в то время здесь завода с таким названием.
Домой ехали молча, каждый переживал в себе увиденное и услышанное, но больше любовался проплывавшими за окнами пейзажами. Уже подъезжая к Морквашам, Олег сказал: - Знаешь, папа, когда показывают по телеку скругленные, словно их кто-то обкатал валуны где-то в районе Карельского перешейка, я понимаю, что их обкатало время. Они проделали большой путь, путешествуя в среде таких же собратьев и добрались сюда скорее всего из нынешних стран Скандинавии. А вот откуда взялись те огромные глыбы одиночно разбросанные около Ширяево, что мы видели, совсем непонятно. Глыбы с неровными, рваными стенами, их никто не обрабатывал и, судя по всему, их не было смысла перемещать на те места, где они находятся. Я специально смотрел на окружавшие Ширяево горы и не заметил нигде вмятин, где эти глыбы могли находиться ранее. Но кто и когда их разбросал там?
- Это, сынок, ещё одна загадка Жигулей. Оканчивай школу, поступай в Геологический институт или университет, как модно сейчас всё стало переименовывать, вот и займёшься со временем этими глыбами. Может, вместе с ними раскроешь и что-либо такое, о чём мало кто знает и не предполагает.
- Нет, папа, - ответил Олег, сохраняя прежнее спокойствие и раздумчивость: - Я ещё не решил, чем буду заниматься. Мне больше нравится создавать что-то полезное и нужное людям.
Увидев подъехавшую к дому машину мама, Елизавета Филипповна, сказала обрадовано: - Слава Богу, что вы вернулись.
24
Начальник Управления Черных Адольф Владимирович, закончив совещание, сказал: - Венедова прошу задержаться.
Виктор присел поближе к шефу, приготовился слушать. Тот долго перекладывал какие-то бумаги, выискивая ту, что была нужна в этот момент, наконец, найдя, произнёс: - Это разнарядка на поездку на Запад с нового года. мы внесли и вашу фамилию. Полгода в Германии на закупке сырья. Как вы к этому отнесётесь?
Венедов мгновенно перебрал в памяти вариант: дети уже год жили без матери, теперь им предстоит ещё одно испытание, остаться на полгода без отца, потому ответил: - Надо командировать моего заместителя. Мои дети год прожили без матери, вы знаете, она работала в геологической партии в Сибири, теперь им предстоит ещё одно испытание. Это уж слишком. Прошу вас, Адольф Владимирович, на этот раз оставить меня здесь.
- В Германию стремятся все. Вы первый, кто отказывается от командировки.
- Знаю, - подтвердил Виктор, - у нас даже говорят: полгода в Германии и три года безбедной жизни здесь.
Адольф Владимирович пропустил мимо ушей шутку, спросил: - Какие у вас взаимоотношения с заместителем коммерческого директора Васильчуком?
- Только рабочие.
- Но и вы, и он долго работали в сборочном производстве.
- Александр Васильевич возглавлял производство автомобилей «Нива», позже перешёл на работу заместителем директора, я ему подчинялся. Он жёсткий, настойчивый, каким и должен быть руководитель и наши отношения ограничивались только производством. Вообще-то я не из тех, кто навязывается в друзья тем, кто поднялся выше по служебной лестнице. У них один горизонт, у меня – другой.
Венедов не сказал Адольфу Владимировичу ,что два дня назад встретился случайно в коридоре коммерческой дирекции с Васильчуком. Тот, поздоровавшись, проходя мимо и не останавливаясь, спросил: - Как работается на новом месте?
- Мотаюсь по командировкам.
- Знаю.
На том разговор и прекратился. Но ум Александра Васильевича всегда отличался цепкой памятью и Виктору было приятно, что он помнит о нём.
- Понятно, - сказал Адольф Владимирович, но продолжил: - Он предлагает включить вас в состав делегации, которую готовят для кратковременной поездки в Венгрию и Австрию по линии ЛогоВаз.
- На какое время?
- Неделю в одной стране, неделю в другой.
- Этот вариант мне подходит больше.
- Вы свободны. На днях вас пригласят в отдел кадров, там всех вас сфотографируют, оформят загранпаспорта и во второй половине сентября все вы организованно уедете.
Узнав, что Венедов должен скоро уехать за границу, дети, да и Лариса даже обрадовались. Лариса так и сказала: - Тебе тоже надо немного отвлечься от автозавода. Конвейер давно взял тебя в свой плен и не отпускает даже сейчас, на другой работе.
Первое, что поразило Виктора, их спокойно пропустили на таможне аэропорта Будапешта, словно они были гражданами их страны. Автобус отвёз в гостиницу, где всё выглядело совсем по-другому, в сравнении с нашими гостиницами, где ему приходилось бывать постоянно. Внимательный персонал, хорошее обслуживание, достойное питание. Он даже удивлялся, ведь Венгрия совсем недавно была страной, чем-то похожей на СССР, но как-то быстро интегрировалась в западное сообщество. Здесь всё было по-другому: магазины, а они заходили туда в первую очередь, были заполнены товарами и продавцы настойчиво рекомендовали покупать продукцию именно сейчас и именно у них. Сравнение перенесло его на двадцать лет назад, в Италию, в Турин, где они стажировались, там было то же изобилие и то же внимание со стороны продавцов, чего не было в родном Тольятти. Уже на второй день, когда они немного походили по городу, побывали на поразившем всех их мосту через Дунай, их повезли в центр столицы, к своеобразному мемориалу. Там, на некотором возвышении, на гранитных постаментах, высились фигуры всех тех, кто когда-то руководил Венгрией. Эти постаменты располагались на небольшой площадке как-то полукругом. Создавалось впечатление, что ты находишься в центре Венгрии, это было так и на самом деле. Экскурсовод с увлечением рассказывала об истории страны, но никто ничего так толком и не понял. Выходило, что государство появилось на этих землях вопреки всем, кто там проживал ранее. Уже в гостинице, интересуясь историей Венгрии, он, да и не только он, многие поняли, что как такового государства издревле здесь не было. В начале, в глубокой древности, здесь жило поселение Кельтов, затем, когда Кельты откочевали вглубь Европы, здесь появилось римское поселение. Но и оно сменилось, как впрочем повсеместно, менялось многое. Эти земли освоили славяне, а потом, примерно в 895 году, здесь появилось очень воинственное племя венгров. О жестокости этого племени ходили легенды, ими пугали всех живущих в Европе. Была даже такая молитва: «Боже, спаси нас от норманнов и венгров!» Да чего уж там, даже в Великую Отечественную войну, Гитлер использовал венгерские дивизии не на линии фронта, а как карательные, в борьбе с партизанами.
Семи венгры, на вопрос, откуда они пришли, отвечали: «Кто знает. Вероятнее всего, откуда-то с востока, с гористой местности южного Урала, здесь местность чем-то напоминает уральскую, но климат значительно мягче, да и воды в Дунае побольше».
Сейчас даже трудно представить себе тот исход венгров. Нужно было преодолеть многоводные реки – Волгу и Днепр, преграждавшие им путь, тогда о мостах даже и не мечтали, переправлялись кто как мог. На плотах, вплавь, держась за хвосты лошадей. Да и в тех местах, где проходили венгры, наверное, не обходилось без серьёзных стычек. Никто не знал, чего хочет и что замышляет это воинственное племя. На новом месте, где им удалось основаться и осесть, им пришлось потеснить соседей – словаков, сербов, хорватов, славян, румын, австрийцев и даже украинцев. Понятно, что эти процессы не были добровольными и мирными, и венгры, как никто другой, ожесточились и эта жестокость передавалась из поколения в поколение.
Делегацию из Тольятти венгры свозили на юг, в одном месте, там на большой площади велись раскопки. Было удивительно наблюдать за тем, что отрыли археологи: сохранившиеся, хотя и разрушенные временем постройки древнего городища с площадью внутри, с дворами около жилых домов. Здесь открылись постройки тех, кто издревле жил на этих землях, но кто, им не объяснили, вероятно, и сами венгры ничего пока не знали, возможно, здесь жили предки сербов или римлян.
Потом их повезли на берег Дуная. Дорога прижималась к реке. В одном месте, где слева почти к самой реке подступилась крутая гора, автобус остановился. Экскурсовод показала рукой на вершину, где на отвесной скале, зияло отверстие в форме двери, пояснила: «Отсюда в те дверцы могли попасть только когда оттуда спускали верёвочную лестницу.»
Вазовцы поняли, что речь шла о крепости, оборудованной теми переселенцами-венграми, которым пришлось сражаться с наседавшими на них соседями.
Автобус проехал немного и свернул в ущелье, выходившее к реке. Далее дорога серпантином вилась вверх и вскоре они оказались на вершине той горы. Здесь, на площадке, уже стояло несколько таких же туристических автобусов. Приехавшим рассказывали, что отсюда, в широкий лабиринт, высеченной внутри горы, ведёт только одна дверь. В случае крайней опасности воины, отступая, могли там найти укрытие, а проникнуть к ним, без серьёзных потерь, преследователи не могли. Узкая дверь не давала возможности нападавшим добиться какого-либо успеха без серьёзных и неоправданных потерь. В узком проходе с лабиринтами их ждала засада…
Трудно поначалу пришлось тем переселенцам-венграм. Но их исход, хотя и не был принят соседями, но очень понравился самим переселенцам, трудолюбивым и воинственным. История показала, что их переселение пошло им на пользу. Государство, враждебно принятое соседями, которых венгры теснили в глубь их территорий, завоёвывая себе пространство, оказалось на редкость живучим и дееспособным. Это видно сейчас по столице – Будапешту, упоминание о котором относится к далёкому 1148 году. Город – жемчужина городов Европы, стал как бы визитной карточкой, как может развиваться даже малый народ, если у него есть неиссякаемая потенция к жизни. Один только мост, соединивший Буду с Пештом, стоит много больше любой, самой изысканной рекламы о стране – это её талисман.
Но всё увиденное осталось где-то позади, за кадром, когда их привезли в очень красивое, потрясшее многих своим величием, здание базилики Святого Иштвана. Здание, как впрочем многие здания тех времён, построенное в готическом стиле, было действительно потрясающим не только своим внешним видом, но и вместительностью – 8500 человек могут свободно разместиться внутри. Здесь хранится Святая Десница – мощи правой руки первого венгерского короля Иштвана. И всё же Венгрия чем-то напоминала Венедову родной Союз. Ему даже показалось, что и люди здесь не похожи на иностранцев. Может, такое сравнение пришло на ум само по себе потому, что на конвейере пришлось ставить комплектующие, любовно и качественно изготовленные на венгерских заводах.
Виктор вспомнил, как представитель Венгрии попросил объяснить ему слово комбинация. Дело в том, что Венгрия поставляла на конвейер комбинации приборов. Подумав, Виктор спросил: - Ваша жена здесь или в Венгрии?
- Здесь.
- Она вам лучше объяснит, что это означает.
Они оба засмеялись, потому что венгерский специалист, без объяснений, начал что-то понимать сам.
Переезд в Австрию всех тольяттинцев удивил и обрадовал. На таможне им даже не предложили покинуть автобус. В салон вошёл таможенник, подходил к каждому и, не глядя, штамповал паспорта. Вся процедура заняла несколько минут. Автобус выехал на широкое шоссе, почему-то ограждённое с обеих сторон гуммированной сеткой. Когда Виктор внимательнее присмотрелся, заметил, что ячейки на ней разнятся: внизу они мелкие, а чуть выше – покрупнее. Потом, под автобаном, он увидел бетонные оголовки входов. Дорога шла поверху, а под ней, небольшие животные, могли свободно перемещаться на другую сторону. «Это уже настоящая Европа», - подумал он и был прав. Европейцы всё продумывали до мелочей. К этому их приучило не такое обилие земель, как в родной России, они ценили каждый квадратный метр территории и с любовью относились к тем, кто ещё, кроме них, обитает на ней.
На автобане невозможно выехать на встречную полосу, или встречку, как у нас говорят. Она отделена не только бордюрами, но и посаженными деревьями.
В Вене их разместили в трёхзвёздном отеле, расположенном рядом с российским посольством. В каждом гостиничном номере стоял холодильник, заполненный бутылками со всевозможными винами и коньяками. Наши мужики, увидев такое изобилие, сразу набросились на него, но, оказывается, эти холодильники запираются с пульта администратора, и те, поняв, что за публика к ним приехала, закрыли доступ к напиткам.
В первый день никаких экскурсий не планировалось. Разрешили походить пешком по городу, посещая близрасположенные магазины. Изобилие товаров не просто поражало, а приводило многих в шок. Особенно смущало то, что в небольших магазинчиках не виделось никого за прилавком. Входная дверь звякала, как только кто-то входил в помещение, а продавец появлялась, как правило, это были женщины, когда наши соотечественники во все глаза насмотрелись по сторонам и выбрали себе хоть что-то. Виктор сразу подумал, что в Тольятти такое невозможно. Воры и проходимцы многим товарам давно приделали бы ноги. Сам он не торопился тратить полученную валюту, ходил и присматривался ко всему, а больше всматривался во всё окружающее. Его поразила ситуация на улице. Никто из прохожих не пересекал дорогу, где придётся. Ходили только в местах переходов, по гвоздикам, как здесь говорят. Хотя переходы находились далеко друг от друга. Создавалось впечатление, что никто никуда здесь не торопится.
Он недалеко ушёл от гостиницы и вернулся скорее потому, что рядом с посольством стояла церковь, по всему было видно, что когда-то её построили русские. Подойдя ближе, он обратил внимание, что между церковью и посольством стоит массивная загородка из прутьев. Понятно, что в царское время загородки не было. В советское – даже здесь церковь отделили от государства.
Он вошёл внутрь. В просторном зале стояло несколько человек прихожан, но служба шла по всем правилам, даже где-то пел хор.
Постоял немного, купил свечку, поставил, где ему показалось удобнее всего и вышел, когда одна из прихожанок покинула церковь. На улице он подошёл к ней, извинился, спросил: - Вы живёте в Вене?
Посмотрев на него, она улыбнулась, сказала: - Вообще-то я москвичка, но муж австриец, вот и живу здесь. Потому и хожу в эту церковь, при посольстве. Она привлекает не только нашими церковными традициями, но и очень интересной конструкцией. В ней два уровня, богослужения проходят в разные дни в разных местах. По будням внизу, по праздникам, вверху.
- Меня поразило, что идёт служба, хотя в зале всего несколько прихожанок. Так можно и разориться.
- Служат здесь командированные из Москвы пастыри и мы им благодарны за постоянную связь с Родиной.
Со следующего дня начались постоянные, организованные экскурсии. И здесь самым примечательным было то, что в отличие от Венгрии, здесь, на русских, смотрели с раскрытыми глазами, даже не скрывая любопытства. Кое-где даже задавали вопросы, откуда они? А, получив ответ, улыбались. Русские для многих из них были неведомыми и загадочными.
Среди экскурсий была одна, посещение какого-то машиностроительного завода. Внутри всё чистенько, спокойно, никаких лишних хождений и перемещений людей. Все заняты своим делом. Виктора поразили станочники, в шортах и в рубашках с короткими рукавами. У нас такое невозможно по технике безопасности. Ноги и руки должны быть защищены.
Виктор вспомнил Александра Васильевича Васильчука. Он знал, что за поездка и потому направил его сюда, для отдыха. Так оно и было.
Однажды их привезли на окраину Вены. Огороженная территория, стоянка для машин, крытое, больших размеров здание, чем-то напоминавшее крытый рынок в новом Тольятти, со стороны не вызывало любопытства. И только оказавшись внутри, они поразились, как всё было продумано. Им выдали ключи от кабинок, где они могли раздеться, а раздевшись, прошли в пространство под огромным куполом. Здесь люди отдыхали. Кто-то лежал на лежаках, подставив тело тёплому воздуху, кто-то, чуть в стороне, играл в шахматы. Дальше находились какие-то пристройки, как позже выяснилось, это были обеденные залы. Въезжая в этот огороженный уголок, сохранивший летнее тепло, хотя был уже конец сентября, люди наслаждались свободой, негой и ещё кто знает чем, потому что были площадки для тенниса, гольфа и для волейбола. Всё, в том числе и обеды, было оплачено и никто, отдыхая, не думал ни о чём.
Виктор не разделся, не стал нежиться на лежаке, просто ходил по территории, приглядываясь к отдыхающим. В одном из конечных тупиков здания он увидел канал в несколько метров шириной, заполненный, скорее всего, подогретой водой. В воде барахтались двое – парень и девушка. Из их слов он понял, что они из России. Присев на корточки, спросил: - Откуда вы?
- Из Москвы.
- А как здесь оказались?
- Родители завели ресторан с русской кухней.
В один из вечеров их свозили в тот ресторан, где самым приятным удовольствием был настоящий борщ и чёрный хлеб. До этого, побывав во вращающемся, обзорном ресторане телебашни, они недоумевали, как люди могут обходиться здесь без нашего ржаного хлеба. К столу подавали небольшие булочки из пшеничной муки.
Конечно, их свозили и в Зальцбург, маленький, уютный городишко, притулившийся к самому подножию отрогов альпийских гор. Зальцбург небольшой по численности населения город, да и по значению он занимает четвёртое место в Австрии, но, как показалось Виктору, да и многим членам делегации, он претендует на второе место, после Вены, как самый привлекательный и обаятельный город, может быть даже более того, культурная столица страны. Именно сюда стекаются тропы туристов и путешественников всего мира, и есть из-за чего. Вид отрогов Альп с их горнолыжными курортами, подступающих в двух местах особенно близко к городу, притягивает своим магнетизмом всех. Не случайно первыми, кого они увидели, покинув туристический автобус, были японцы. Эти проныры успевают везде. Виктор, работая на конвейере, видел делегации многих стран, проходивших вдоль конвейерных линий. Но среди многих было больше всех японцев. К Зальцбургу притягивала история. Когда-то, в средневековье или даже ещё раньше, на здешних, церковных землях, как они именовались на картах, располагалась римская колония. Со времён неолита люди добывали здесь соль. Так, на берегах реки Зальцах, как объясняют туристам, в 696 году, возникло поселение с солевым названием – Зальцбург. Городок рос, развивался на добыче всё той же соли и был долгое время резиденцией епископов. Строился он основательно, придерживаясь в основном популярного стиля барокко. Потому и местный кафедральный собор поражает не столько внешней красотой и величием, но и внутренним содержанием. В нём могли разместиться около десяти тысяч прихожан, которых привлекал самый большой в мире орган с четырьмя тысячами труб. Да и высота собора тоже впечатляла – 76 метров над уровнем города.
Когда в центральной части города появились русские, японцы остолбенели от неожиданности. Такого от России никто не ожидал – не позволяла бедность.
Аккуратные дома, чистые, ухоженные и просторные улицы и улочки, небольшие парки с не очень давно посаженными деревцами, много воды, здесь людей привлекало всё. Притягивал даже скрипач, собиравший монеты в футляр своей скрипки. Скрипачу повезло, он расположился рядом с позеленевшим от времени памятником великому гражданину города – Моцарту. Конечно, всех их подвели к зданию, где родился и жил композитор, затем дали возможность заглянуть в галерею, где размещали свой товар торговцы сувенирами. Прощаясь с городом, грешно было не прикупить что-либо об этом сказочном месте. Перед посадкой в автобус экскурсовод обратил внимание на красивое сооружение – великолепный замок Хоэнзальцбург, расположенный на вершине горы Фестунгберг, на высоте 120 метров над уровнем города и считавшийся неприступным.
Впечатления от увиденного сопровождали их всю дорогу до самой Вены, но и здесь, на свободном и ровном автобане, Виктор увидел то, чего не было в Союзе. Через какое-то количество километров, на обочине, отделённой от общей трассы полосой, специально зарезервированной для потерявших управление машин из-за возникших в пути неисправностей, находились телефоны. Так австрийцы заботились о тружениках-водителях, которым могла требоваться помощь технических служб.
Утром они спускались в большой и светлый зал столовой, где, буквально посередине, стояли ёмкости с уже заготовленными завтраками. Популярный шведский стол особенно привлекал русских. Здесь можно было наполнять тарелку полюбившимися кушаньями, особенно большой выбор был экзотических фруктов, чего не было даже в магазинах дома, в России. И здесь русских не оставляли без внимания туристы из других стран. Общение затрудняло слабое знание русскими иностранных языков. Но, заслышав русскую речь, к одному из наших столиков подошла латиноамериканка. Она могла изъясняться на русском и, поинтересовавшись, откуда мы, протянула свою визитку. – Приезжайте, будем рады видеть вас у нас, в Южной Америке.
Гражданка даже не могла представить, сколь бедны люди в богатой природными ресурсами России. Денег, где бы они не работали, хватало только на скудную жизнь. До экскурсий ли здесь, тем более в далёкую Америку.
Уже на следующий день все члены российской делегации были в напряжении от задаваемых им вопросов. Расспрашивали о том, что происходит в загадочной Москве, где по их соображениям, и по тому, что писали газеты и передавало радио и телевидение, назревало что-то ужасное. Передавали о каких-то демонстрациях, стычках с милицией.
Руководитель делегации прошёлся по номерам, попросил срочно собраться в дорогу, отъезд намечен на утро 2 октября.
Обратный путь прошёл без сбоев и осложнений. Их не проверяли даже таможенники, в воздухе висела какая-то еле ощутимая напряжённость. В Москве, в аэропорту, их ждал экскурсионный автобус. Организаторы позаботились о том, чтобы они без задержек попали в другой аэропорт, где их уже ждал зафрахтованный самолёт.
Дома Виктор появился неожиданно и Лариса, увидев его, сказала как-то необычно серьёзно: - Мы ждали тебя завтра, в крайнем случае – послезавтра. Вас отправили раньше срока?
- Сами удивляемся, - признался Виктор, - возможно, виной тому явились события в Москве, о которых только и говорят в Австрии.
- А ты в Москве хоть что-то заметил?
- Нас перевезли из аэропорта в аэропорт по кольцевой автодороге. Там было, как всегда, обычное движение, на дороге не было свободных полос.
- И ты ничего не знаешь?
- В Австрии сказали без расшифровки, что у вас что-то происходит, но что, мы так и не поняли. Видели, что австрийцы чем-то встревожены. И даже удивлялись, что мы, в отличие от них, сохраняем спокойствие.
- Дело в том, Витя, что и здесь, у нас, никто ничего не знает. Я случайно узнала от подруг об указе Ельцина о роспуске Верховного Совета. Но Верховный Совет состоит из людей, воспитанных при советской власти и там мало кто понимал Ельцина. Вернее, когда-то, в августе 1991 года, они поддержали его в борьбе с хунтой, но сейчас им кажется, он ведёт страну не туда. То, что последовало дальше, понятно даже ежу. Конституционный суд вынес заключение, что указ не соответствует Конституции и служит основанием для отстранения Ельцина от власти. Что и сделал съезд народных депутатов. Были назначены, до всеобщих выборов, исполняющий обязанности президента и новые министры. Так что, Витя, в твоё отсутствие у нас произошло историческое событие, но, самое главное, о нём мало кто знает. Ельцин не покинул свой пост, началось его противостояние с Верховным Советом. В Белом доме вновь назначенный президент, в Кремле – Ельцин. Вот и началось всё, о чём знали все за рубежом, и до сих пор не знает никто в Союзе. Отсюда и демонстрации трудящихся, и стычки с милицией. Те, кто слушает зарубежное радио, говорят о том, что у здания Министерства иностранных дел появились баррикады. Люди идут к зданию Верховного Совета с криками: «Фашизм не пройдёт!», несут портреты Ельцина с усиками Адольфа Гитлера. Чем это закончится, не знает никто, но точно, ничем хорошим. Вся эта возня началась 27 сентября и продолжается до сих пор.
- А что наше телевидение?
- Оно предано Ельцину, даёт только дозированную информацию, из которой можно сделать вывод, в Москве что-то происходит, но что, непонятно.
- Ладно, Лариса, главное я дома.
- Верно, здесь островок спокойствия. Люди ведут себя спокойно, не замечая, а вернее, не придавая значения тому, что происходит в столице. Я так думаю, если там очередная контрреволюция, то её поддержат только москвичи. Им, при Советах, жилось намного лучше, чем остальным в стране. Потому у нас и спокойно.
Лариса прижалась к мужу, сказала: - Я рада твоему возвращению.
- Знаешь, Лара, за границей я всё время думал о вас, представлял, чем вы занимаетесь, как себя чувствуете, как вообще живёте без меня.
- Хорошие у тебя мысли, Витя. Я чётко выполняю данное тебе обещание пока не прикасаться к журналистике, хотя многое, что происходит здесь, на автозаводе, вызывает если не вопросы, то сомнения. Я имею в виду решение Совета директоров АвтоВАЗа об учреждении АООТ «Автомобильный Всероссийский Альянс». Говорят, что во главе стоит Березовский, а председателем Совета директоров избран наш гендиректор Каданников. Жалко мне не его, а ВАЗ. Да и его тоже, сейчас многие задумаются, почему именно он стал во главе Альянса. Не потому ли, что теперь он сам себе будет направлять автомобили?
- Лара, успокойся, пусть они сами разбираются в том, что творят. Живи спокойно, как немецкие женщины, соблюдая три «К».
- Я, Витя, так и делаю. Дети и кухня в моих руках, а в церкви бываю редко. Часто ездить в старый город не с руки, хотя тамошняя церковь Казанской иконы божией Матери мне приглянулась. И я с удовольствием езжу туда, когда нахожу время.
Они не знали, не чувствовали того, что происходило в это время в Москве. Народ, почувствовав свободу и свои возможности, заполнил улицы. Милиция, ОМОН, спецслужбы вывели всё, что было под рукой. Начались неконтролируемые стычки. Всё это вылилось в настоящее побоище. Народ уже не контролировал самого себя. Стычки возникали повсеместно, а во второй половине дня пролилась кровь, слышались автоматные очереди. Ельцин ввёл в стране чрезвычайное положение.
Митингующие подняли красный флаг над мэрией. Хасбулатов призывает взять штурмом Кремль. К зданию телецентра двигаются автобусы и грузовики с красными флагами. Народ на обочинах улиц ликует.
Но всё окончилось не так, как хотели затворники Белого дома. Народ поддержал их только в столице, вся Россия продолжала спокойно работать. Может, кто-то и поддержал затворников, но это были небольшие очаги. Армия, спецслужбы, милиция были на стороне Ельцина, и это решило исход противостояния. Штурм Останкино, который возглавил генерал Макашов, провалился. Ельцин ввёл войска. Всё решилось 4.10.93 г. – выстрелом из орудия танка в Белый дом, до этого обесточенный и обезвоженный. Кончилось тем, с чего начиналось в 1917 году. Тогда было две революции, в девяностые – тоже две. История дала возможность большевикам в течение 74 лет попытаться построить новое общество, о котором мечтали светлые умы человечества. СССР добился множества успехов на всех фронтах, но не смотря на героический труд людей, на достижения, экономика постепенно приходила в упадок, деревни стали покидать те, кто там жил и облагораживал землю. Опустели полки магазинов. Не получилось строительство социализма и во всех соцстранах. Даже педантичные, работящие и въедливые немцы не удержали страну. Люди пытались бежать на Запад, в Федеративную Германию. Их не смогла удержать даже берлинская стена.
Когда, наконец, всё успокоилось и вошло в обычное жизненное русло, Лариса сказала: - Знаешь, Витя, для меня вся наша страна вместилась в наш дом. Я рада, что у меня есть ты и наши дети. А то, что будет потом, после этого года, меня не особенно беспокоит. Вряд ли будет страшнее, чем после 1917 года. Народ поумнел. Да и наступать на одни и те же грабли – поостережется.
Виктор засмеялся: - Мне кажется, я нахожусь в каком-то большом концертном зале и вижу очередной спектакль, где один за другим сменяются вершители судеб, а народ остаётся. И мы будем жить с надеждой на лучшее будущее, как жили при социализме, не имея ничего. Теперь вернулись к тому, отчего ушли в 1917 году. Жалко только, что Россия наша понесла тогда невосполнимые потери – гражданская война, коллективизация, за ней репрессии, а потом и война отечественная. Потеряли миллионы соотечественников. А всё оттого, что хотели жить лучше других. В итоге – утеряли связь с землёй. Больше нам терять уже нечего. Но осталось главное – наша истерзанная, но по-прежнему могучая Россия. Будем жить ради наших детей и ради неё.