(мелолдрамочка, слегка ироническая)
Она позвонила неожиданно. Приглашала на свадьбу. Тогда, в семьдесят шестом, можно было и списки составлять гостей и открытки рассылать, а можно было сказать на курсе: "Ребята, я сегодня женюсь, приходите".
Она позвонила.
Самое досадное, что ни у Глеба, ни у Ромки как назло не было денег. Если б были - можно было бы придумать нечто из ряда вон выходящее. Купить ведро цветов, например. И подарить. Прямо с ведром. Или какой-нибудь ультрасовременный миксер-вентилятор...
А так? Вытряхнули карманы, наскребли на двоих что-то около десяти рублей и сели думать.
Выход нашелся - по обоюдному согласию сторон. Купили кастрюльку. Маленькую. Блестящую. За трешку. За полчаса до начала торжества отдали пятерку мастеру-граверу, и он тут же лихо, размашисто и красиво вывел бормашинкой на сверкающей крышечке : "Очаровательной Аллочке в день вступления на новую неизведанную стезю от Глеба и Романа". И число и месяц. Надпись стоила больше подарка.
На сдачу купили у трамвайной остановки каких-то цветов и приехали в обозначенный ресторан минута в минуту.
Все ждали новобрачных.
Глеб и Ромка - давние друзья. Ромка - высокий русый парень с пухлыми губами, математик. За сборную института прыгал когда-то в высоту, тогда только пришел в страну новый стиль прыжка - назывался "форсбери-флоп". Глеб - музыкант, выпускник консерватории, чуть меньше ростом - с резкими правильными чертами лица, длинными нервными пальцами.
Долгое время они сидели в школе за одной партой, всегда "на камчатке", в конце класса. Играли на уроках в "морской бой", бегали уже в седьмом классе курить на переменах за угол школы - одну сигарету на двоих. Открывали в апреле купальный сезон в Японском море. И почему-то среди девочек всегда имели общий предмет воздыханий.
Аллочку, впрочем, эта участь обошла. Ее прошлое было связано лишь с Ромкой, математиком, он делал ей чертежи на первом курсе по начертательной геометрии.
Надо сказать, что Аллочка была сама по себе весьма привлекательной и знала это. Но она была от рождения блондинкой и очень боялась всегда, чтобы ее кто-нибудь не увидел рано утром, когда она еще не успела подкрасить тушью свои длинные ресницы. Такие пушистые ресницы, так прекрасно обрамляющие такие огромные зеленые глаза, как обидно, что они, эти ресницы, такие светлые, и их совсем не видно!..
В остальном - во всяком случае, так считал Ромка - Аллочка была сложена безукоризненно до банальности: что называется, "роскошные золотые волосы водопадом сбегали на ее маленькие плечи", как говорится в романах для чтения в метро.
А про ресницы он не знал.
Когда-то Ромка и Аллочка очень любили друг друга. Давно. По крайней мере, Ромка любил Аллочку. Самозабвенно. Аллочка честно старалась любить Ромку.
С Глебом Ромка познакомил Аллочку только тогда, когда расставил все точки над "и" в отношениях с прелестной блондинкой.
Глеб решил не влюбляться в Аллочку и через некоторое время представил Ромке своего товарища (ну, подругу) - кандидатку в мастера спорта по хоккею на траве - Зину. Зина крепко держала Глеба в дружеских спортивных объятиях.
Ромка звал спортсменку Зину - Зинаида.
Она была по-своему даже красива. Но избыток физической силы ущемлял музыкальное самолюбие Глеба, тогда еще студента консерватории, гитариста по призванию и профессии уже. Ромка бестактно измерял любовь Зинаиды в лошадиных силах, и в конце концов Глеб от нее сбежал.
Ромка же не бросал попыток удержать Аллочку рядом с собой. Он долго добивался ее расположения, терпеливо снося все муки ревности, которыми она щедро его одаривала.
Добился.
Но "расположение" Аллочки было недолгим, ненадежным и хлипким и целиком зависело от ее настроения. Она встречалась (назло Ромке) с другими какими-то парнями, и для нее было важно, чтобы Ромка об этом знал.
Ромка чувствовал себя рыбой на крепком февральском льду Амурского Залива. Запас его душевных сил иссякал, мозг зудила банальность "насильно мил не будешь", и, в конце концов, настал тот день и час, когда он сказал себе: "Всё! Хватит!", церемонно и грустно попрощался с Аллочкой и надолго ушел, как он сказал ей, "в себя".
Примерно через две недели Аллочка позвонила Ромке и сделала попытку связать разорванную ниточку. Ромка был приветлив, но непреклонен.
Потом позвонил Ромка Аллочке. Она оказалась серьезно обиженной.
Шло время. Ромка уже не делал чертежи для Аллочки, он закончил изучать интерполяцию и натуральные логарифмы и работал над очередной курсовой. Аллочка меняла факультеты, потом восстановилась на втором курсе вечернего. Они все еще звонили изредка друг другу. Болтали по-приятельски, коротко.
Они так никогда и не были вместе.
Изредка приходил к Ромке Глеб с гитарой в футляре. И тогда они коротали вместе вечер, "два холостяка", пели полкуплета - что помнили - из песни "Ну что сказать, мой старый друг, мы в этом сами винова-а-а-ты... Как много есть подруг вокруг, а мы с тобою нежена-а-а-ты"... Заглядывались на хорошеньких девушек и заводили знакомства. Но оба были мечтатели, романтики - математик и музыкант - оба ждали, что когда-нибудь придет. Та, прекрасная, единственная, неповторимая...
Свадьба была шикарная. Много народу, миллион подарков, цветы...
Жених был весь в черном. Звали его Вова.
Аллочка была обворожительна. Ромка ее такой и не видел.
Она по-ребячьи обрадовалась парням, расцеловала каждого в обе щёки. Спрятала лицо в охапку цветов - и началась свадьба как таковая.
Говорили длинные тосты. Били об пол дешевые ресторанные фужеры. Кричали "горько", считали вслух секунды поцелуя. Танцевали. Пели. Ромка не удержался и пригласил на танец невесту (по старой дружбе). Все было чинно-красиво. Очень нормально. Веселье продолжалось.
Отношения друзей бывают разные. Нередко мы считаем другом человека, с которым проводим вместе часы досуга, доверяем ему какие-то мысли или ездим на рыбалку, приглашаем на праздники в гости...
Ромка и Глеб могли не видеться год и два. Но встречались всякий раз так, будто расстались только вчера. Из двадцати трех лет жизни на этом свете они знали друг друга шестнадцать. И нет ничего удивительного в том, что на свадьбе к ним обоим одновременно залатела одна и та же шальная мысль.
Им не нужно было отходить в сторону, шептаться и сигнализировать что-то друг другу. Достаточно было короткого взгляда, чтобы в каждом из них зашевелился бесенок-авантюрист, и чтобы каждый из них понял: "Невесту необходимо украсть". Конечно, в шутку. Но - решительно необходимо!
Глеб мигнул Ромке, поглядел на люстру над головой, снова на Ромку, поднялся и выбрался из-за стола, пошел к туалетам.
Вскоре "внезапно" погас свет, замолчала музыка, и стали слышны голоса гостей за столами, а Ромка в темноте подбежал к Аллочке, подхватил ее на руки - и сбежал на темную улицу. Кто-то в дверях, в попытке остановить Ромку, стащил с ноги невесты туфельку. Аллочка обеими руками обнимала Ромку за шею и смеялась. Позади выбежали из ресторана какие-то люди - кричали и улюлюкали. Бросились вдогонку.
Уже метров через пятьдесят не очень трезвая компания погони сбилась с пути, им трудно было бежать на высоких каблуках, но они были возбуждены, веселы, охвачены азартом и изредка что-то выкрикивали.
Ромка вспомнил тренировки по легкой атлетике, бег со штангой на плечах по ступенькам стадиона - чугунные блины по двадцать кило с каждой стороны плюс гриф - пять, всего сорок пять, надо было по трибунам бегом... Откуда-то взялись силы бежать с девушкой на руках... Она по-прежнему обнимала его за шею, и смеялась, и горькие и счастливые слезы, черные от туши, бежали по ее лицу...
Темные дворы, проходной подъезд, подворотни времен НЭПа, двор с внутренними одесскими балконами...
Счастливый азарт, стук сердец...
Снова темный подъезд, выход во двор с другой стороны, еще один подъезд. Ветхие скрипучие ступеньки. Второй этаж, третий... Длинный коридор, освещенный тусклой одинокой лампочкой. В него, как в гостинице, выходят двери нескольких квартир. Прямо, тридцатые годы: ящики, велосипед, прибитый к стене, детская железная ванночка, ведра какие-то... Вот выключатель. Темнота.
Аллочка неслышно плачет и целует, целует Ромку - его щеки, глаза, губы. Она обеими руками держит его голову, лохматит его волосы, шепчет: "Мой милый, милый! Мой!" Ромка почти ничего не слышит за стуком своего сердца, только тычется, как щенок, лицом, находит губами ее нежную шею, целует в ямочку возле маленького уха. Она вся откидывается назад, но потом снова приникает к нему и долго целует его в губы, и он чувствует сквозь мокрую рубашку и тонкий шифон ее платья - ее тело, ее грудь, которую он никогда не видел, ее прикосновение... Она дрожит... Она вся трясется, не в силах сдержать слезы... И вдруг смеется счастливо, и гладит его по щеке холодной ладошкой.
Глаза привыкли к темноте.
Ромка понимает вдруг всю нелепость этого дня, этого варварского праздника, этого дикого торжества... Нелепость своих глупых знакомств, дурных шашней с миленькими студентками... Как все это случилось? Почему?!
Он стает на колени и целует ее ноги, пальчики той ее ноги, которая без туфельки; Аллочка сидит на каком-то грязном неструганом ящике - в своем чудесном платье - и говорит что-то, говорит "ну что ты, что ты, Ромушка, Ромашка мой!..", и вырывается слабо, и силится поднять руками его голову от ног своих, он снова подхватывает ее на руки, кружит в темноте, но кругом барахло, ящики, ведра, и он останавливается, но не отпускает ее, а так и держит на руках, и она снова прижимается к нему изо всех сил, через мокрый нейлон рубашки и ее тонкое платье он чувствует ее грудь, он держит ее, словно кто-то хочет ее отобрать но он сейчас прижмет ее сильнее и скажет "Не отдам!". И он будет так стоять еще сто лет и двести и держать ее и ничуть не устанет, а только будет слушать ее и вдыхать ее запах... Он находит в темноте ее губы и осторожно целует уголок ее рта...
Аллочка на секунду отстраняется и снова гладит Ромку по щеке: тонкими пальчиками она трогает его брови, лоб, глаза, а он крутит головой, стараясь поймать губами эти тонкие холодные пальчики, и смеется, и она уже перестала плакать и тоже тихо смеется...
Зажегся свет.
После кромешной темноты тусклая желтая лампочка кажется нестерпимо яркой.
В двух шагах от Ромки стоит жених Вова, за ним весь коридор забит людьми - гостями, родственниками, жильцы дома тоже повысовывались из дверей, заинтересованные происходящим.
Ромка глядит на все это совершенно непонимающими глазами. Свист в ушах... Он видит только, что все как один смотрят на него и часто открывают и закрывают рты - наверное, говорят что-то, а он по-прежнему держит Аллочку на руках, и она по-прежнему обнимает его за шею.
Жених Вова несколько секунд смотрит на свою чумазую, замурзанную от крашеных слез невесту, потом поворачивается и делает шаг в толпу, но крепкие руки любящих родственников возвращают его в исходное положение.
И тут для Ромки как будто включили звук, он разом услышал весь гвалт, шум, гам: кто-то смеется, кто-то поносит современные наглые нравы, кто-то кричит "Выкуп! Выкуп за невесту надо!!! Пусть жених коньяк выкатывает!"
Аллочка осторожно высвобождается из объятий Ромки, спрыгивает на пол, поправляет платье, кто-то из-за спины ошалевшего Вовы протягивает вторую туфельку, Ромка автоматически берет ее, но тут кричат, чтобы туфельку невесте надевал именно жених, жених слушается, Ромка отдает туфельку, кто-то сует ему в руки две бутылки вина, одна уже начатая, "но ничего, это выкуп, выкуп, вместо коньяка!", сзади кричат то ли "подлец", то ли "молодец!"...
Ряды гостей начинают постепенно редеть, задние уже поняли, что ничего интересного больше не будет, и, закуривая и переговариваясь, неспеша выходят на улицу.
Ромка садится на неструганый ящик, сквозь толпу протискивается к нему Глеб, как-то виновато жмет рукой его плечо: "прости, мол, но я ничего не мог сделать" - и садится рядом с ним на старый ящик. Ромка до сих пор держит в руках две бутылки с красивыми этикетками, одна бутылка початая...
Все расходятся.
Аллочка, держа под руку жениха Вову, еще раз оглядывается, мигает Ромке одним глазом. Ромка тоже ей подмигивает, улыбается слегка.
Веселье продолжается.
Владивосток, 1985-1986