Реалии довоенной крестьянской жизни.
Надо бы сделать небольшое отступление от главной темы этой работы (Гражданской войны) и закончить рассказ о мемуарах Петра Гончаренко.
Его воспоминания интересны еще и тем, что в них есть подробный рассказ о том, как жилось крестьянам в царское время, в относительно благополучные довоенные годы. Если задуматься над этим, то можно понять некоторые причины и истоки той взаимной ненависти, которая поразила всю страну в годы Гражданской войны…
Сам Петр происходил из довольно зажиточной, по тем временам, середняцкой семьи, и его книга позволяет ознакомиться с характерными деталями жизни крестьян, обычаями и нравами того времени.
Вот что он вспоминал о своем детстве:
«Не изгладилось из памяти время, проведенное в детском возрасте. Отец с матерью жили в саманке, одна комната, нас было детей 3 человека: старшая сестра, я и младшая сестра. Мне было в то время 5-6 лет. Спали дети на печке все.
В комнате духота, спертый воздух, ибо кроме нас, людей, в комнате жили ягнята 8-10 шт., теленок, а то и два. Иногда зимой опорос свиньи 10-12 поросят, которых держали в комнате, боясь заморозить. Скоту делали подстилку из соломы, в комнате пол был земляной, сырой, от которого шли удушливые пары аммиака. После такого воздуха попадая на улицу, ощущаешь сразу какое-то умиротворяющее, освежающее действие. Я очень боялся тараканов, которых было в нашем жилище несметное количество…»
Как видим, зажиточная середняцкая семья, в богатой Саратовской области, жила в мазанке с земляным полом, где грудные дети спали в одном помещении с их скотиной. Ни о какой гигиене, естественно, и речи не было. Отсюда – высокая заболеваемость и детская смертность.
Приведем несколько примеров того, как обстояли дела с «медициной» в крестьянской среде.
(А ведь крестьянами тогда были абсолютное большинство населения России).
Так что эти примеры очень типичны и познавательны:
«От зубной боли был «верный метод» лечения: при первом обнаружении новолуния не сходя с места больной должен повернуться спиной к луне и читать молитву: «Месяц молодой на небе, ветер в поле, зверь в лесу. Когда все эти три брата соберутся вместе пить-гулять, тогда у меня зубы заболять, во век веков Аминь» (дунуть-плюнуть). Молитва читается 3 раза...»
Ну да зубную боль еще как-то можно было пережить, беда в том, что и с более серьезными болезнями в крестьянской среде «боролись» такими же первобытыми методами:
«Помню, как мы все, дети, а нас было 8 человек, заболели чесоткой, которая осложнилась пиодермией, по всему телу появились язвы, и после купанья стали втирать нам лекарство – куриный помет с дегтем. В это время мы подняли крик, как ягнята, ибо лекарство причиняло боль.
Долго я страдал малярией (лихорадкой), которую лечили испугом. Брали спящего больного и бросали в воду, если это было летом, а зимой спящего обливали холодной водой. И после такого метода лечения я полгода во сне кричал, все казалось, тянут меня с большой кручи в воду. А лихорадка не перестала бить.
Делали полынный отвар, который пили целыми стаканами, отравляя организм и вызывая неукротимую рвоту, с той целью, чтобы вырвать «гнездо», которое лихорадка свила в желудке. Это мученье продолжалось до тех пор, пока в это дело вмешался мой дядя Иван Иванович Руденко, он не верил в колдовство и в Бога. Посоветовал обратиться в Рудню в аптеку за хиной. А когда привезли из аптеки несколько желатиновых капсул, наполненных хиной, и я с большим трудом их глотал в течение 2-3 дней по 1 капсуле 3 раза в день, малярия куда-то исчезла со всем своим гнездом.
Внезапные заболевания приписывали «нехорошему глазу», т.е. кто-либо «сглазил», позавидовал, и от этого человек или животное заболевало. Лечение применяли при этой болезни простое: приглашали «бабку» или «знахаря»…
И знахари эти давали, порой, просто дИвные рецепты:
«В нашем хозяйстве было неблагополучно в отношении лошадей. Лошадь поживет месяц, два, редко полгода или год и пропадает, т.е. заболевает и издыхает. Сколько ни старается дед Макар лечить, все напрасно. Дед Макар жил напротив нашего дома, он славился знахарем, его звали «дед Макарец», потому что он был ростом мал. Так вот этот лекарь дед Макарец был приглашен для лечения заболевшей лошади. Он общупал, осмотрел и решил, что помочь может только соль, которую насыпать в ухо и ухо завязать на всю ночь. Так было и сделано. А лошадь через 2-3 часа околела.
Это стихийное бедствие разорило хозяйство, за период 6-7 лет околело 12 лошадей. А лошадь у крестьянина основная опора! И вот это бедствие устранил тот же дядя Иван Иванович, который не верил ни в Бога, ни в черта. Он читал разные книги и, видимо, где-то прочитал о существовании болезни «сибирской язвы», которой заражаются животные и человек. Он посоветовал перенести конюшню на новое место, колоду и ясли уничтожить. Трудно было убедить в этом суеверных людей, но все же согласились перенести конюшню и вместе с этим избежали бедствия.
Лошади водились и никогда не заболевали».
Как известно, в России до революции не было даже обязательного начального образования. Для крестьянских детей кое-где имелись церковно-приходские школы.
Вот какое воспоминание о своем обучении в такой школе осталось у Петра Гончаренко:
«Вспомнил, как приходилось зубрить «закон Божий», Ветхий и Новый Заветы, за который поп Златогорский Яков вырывал волосы из головы того ученика, который не выучил урока.
Нередко теряли волосы от поповской руки и те ученики, которые отлично знали урок и, жалея товарища, подсказывали ему, если он не мог ответить на вопрос попа. На одном из уроков я, чувствуя себя хорошо подготовленным, сидел с высоко поднятой головой, откинувшись туловищем к задней по соседству парте. В это время поп проходил между рядами парт и, увидев мое сияющее лицо и вызывающую посадку на парте, подошел ко мне и говорит: «Ты что развалился как барин?» И, закрутив мой длинный волос вокруг своего указательного пальца, рванул с такой силой, что волос остался у него в руке, а я стал плакать от сильной боли и стыда. Придя домой, я пожаловался дедушке, который меня очень любил, и тот пообещал объясниться с попом. Когда через несколько времени поп зашел к нам в дом во время молебна, дедушка ему сказал: «Батюшка, зачем вы вырвали волос из головы моего внука, он ведь закон Божий знает хорошо?»
Поп на это ответил: «Ничего, Максим Анисимович (так звали дедушку), за битого двух небитых дают». Тем дело и кончилось».
Душевный батюшка у них был, не правда ли?!
Потом, в 1918 году, подросшие ученики таких вот попов вспомнили свои обиды, и «отлили свои слезы» многим священникам, попавшим им под горячую руку…
Интересен рассказ Петра про то, как тогда принято было у крестьян устраивать свою семейную жизнь. Оказывается, до революции в крестьянской среде невест было принято ПОКУПАТЬ (!!!) также, как лошадей, или коров.
Вот что рассказывает об этом Петр Гончаренко:
«Наступил мне 19-й год моей жизни, домашние стали поговаривать о моей женитьбе, ибо по тогдашним обычаям парни в 19 лет должны были жениться, а девки 17 лет выходить замуж. Если парень не женится, а девушка не выйдет замуж в этом возрасте, то их будут считать «старыми», бракованными, будут их обходить. Родители стали сами избирать невесту из среды середняцкого или зажиточного сословия…
Среди своих сверстников я выделялся своим поведением и грамотностью, много читал на вечеринках, сказки рассказывал, которыми молодежь увлекалась. Кроме того, был из середняцкого сословия, что в то время играло большую роль. Парня и девушку из бедной семьи обходили, хотя бы они имели превосходство во внешности и умственности над богатым. Несмотря на мой малый рост, в то время я мог в своем селе сосватать любую девушку, которая мне нравилась...
В каждом селе был свой обычай, у нас в Тарапатине, Осичках за невесту платили 20-25 руб. А в Ильмене, Меловатке 45-50, ни меньше, ни больше».
Как видим, в каждой деревне, в зависимости от степени «зажиточности» ее жителей, были свои «расценки» на невест.
Петр выбрал девушку из середняцкой семьи, она тоже была не против «выйти» за него.
Оставалась проблема ее «стоимости»:
«Когда сватья стали торговаться, отец невесты запросил свою предельную плату 50р., а мой отец свою высшую ставку, 25р. Больше, говорит, я дать не могу, потому что мои земляки будут смеяться, что я дорого заплатил.
А тот говорит, что я дешевле не отдам – наши ильменцы будут смеяться, что дешево отдал. Так и не сошлись в цене».
Отец Петра предлагал ему найти невесту намного дешевле:
Дорогой меня отец спрашивает: «Куда теперь поедем сватать?» Я говорю: «Никуда». – «Это почему же? - говорит отец, - сейчас мы заедем в Баранниково и нам отдадут за 10 рублей».
Я говорю: «Мне ее и даром не надо».
Отец вспылил и крикнул: «Что ж ты, хочешь разорить нас, отдать 40 руб., а где их взять, ты об этом подумал?»
В общем, после долгих «торгов», стороны все-таки сошлись на цене в 40 рублей, и Петр женился на той девушке, каторую хотел взять в жены.
Однако в новой семье жизнь у молодой жены оказалась настоящей каторгой:
«Родители сноху подразумевали как рабочую силу (работника), а не как своего члена семьи. Отношение было деспотическое. Если снохе нужно было поехать к своим родителям, она должна поклониться в ноги свекру и свекрови, чтоб отпустили ее, а потом просить таким же образом лошадь, ибо пешком идти 18 километров.
Были случай перед престольным праздником (Ильинским): жена за три дня вперед попросилась, чтоб ее на праздник отпустили к отцу, отец мой пообещал при условии окончания молотьбы хлеба, жена из кожи лезла, старалась работать, чтоб заработать отпуск. Накануне праздника отец сказал: «До вечера доработаешь, тогда поедешь» - она старается, перед вечером говорит отцу: «Мне пора ехать, а то поздно будет». Тогда он ей говорит: «Если поздно, иди пешком, лошадь устала, ей надо отдохнуть».
Лошадь больше жалели, чем человека, как будто жена не устала, ей можно идти пешком 18 км., и в ночь. Обливаясь слезами, она ушла пешком на закате солнца.
Я, как муж ее, не мог в то время настоять, чтоб ей дали лошадь.
Заступиться за жену считалось позорным.
В нашей семье придерживались диких обычаев, мне с женой не разрешалось идти вместе по улице, это считалось позорным, жена должна быть в полном подчинении мужа. Воскресенье был не рабочий день, казалось бы, можно отдохнуть и провести день по своему усмотрению. Но и тогда сноха должна все неотложные и другие дела закончить, а потом просить разрешения куда-либо сходить, если соблаговолят отпустить, то назначают срок, когда вернуться, а не разрешат, то сиди дома.
Через год жена родила дочь, казалось бы, должны были радоваться, проявить заботу и должный уход за ребенком, так нет, наоборот, даже нам, как родителям, лишний раз возбранялось подойти к своему ребенку, всегда получали выговор. «Что вы заглядываете к нему без конца, какой он у вас хороший, наверно, ни у кого такого нет».
Сноху после родов на второй же день заставляли работать. Жена уделяла много времени и внимания домашней работе, а ребенок оставался на присмотре малолетних моих сестер, которым жена должна была платить за уход. А откуда она должна была взять деньги, этого никто не рассуждал».
Вот такие дикие нравы и обычаи были…
В результате, в семье Петра произошла трагедия:
«Пришло время полевых работ, дочке было 4-5 месяцев, она заболела дифтерией, тогда называли «душилка», которая считалась не излечимой ни одной бабкой, а о врачах не имели понятия. Собрались ехать в поле, ребенок тяжело больной, жена попросилась остаться дома с ним, но родители сказали, что ничего с ним не случится, надо работать. И мы вынуждены были взять его в поле. Ребенок тяжело дышит, грудь не берет, оставляем его в палатке, а сами идем на работу, через 1-2 часа посмотрели – ребенок мертвый. Это же бесчеловечно! и преступно! Обливаясь слезами, с болью в сердце мы с женой повезли в село хоронить своего первенца.
И никому не было дела до того, что умер человек и что за причина. Люди умирали, хоронили без всяких справок, устанавливающих причины смерти. Профилактических мероприятий не проводилось никаких, ибо медицины почти не было, был один фельдшер на всю волость (район) и к нему мало кто обращался за помощью, в медицину не верили, боялись, что она зарежет. Обращались к «бабкам», «знахарям».
Вот и так жили русские крестьяне при царе - батюшке…
Как видим, повседневными заботами абсолютного большинства людей были тогда вовсе не «вальсы Шуберта и хруст французской булки», воспетые современными сочинителями страдательных романсов, а совсем другие, куда более прозаические проблемы...
Теперь вернемся к событиям Гражданской войны.
Как уже говорилось, зимой 1920 года Петр Гончаренко заболел сыпным тифом.
Мне впервые попалось подробное описание того, что чувствовали больные этой болезнью, да еще сделанные профессиональным медиком на основе собственных ощущений. Тифом болели (и умирали от него) в годы Первой мировой и Гражданской войны, миллионы…
Давайте посмотрим, что они чувствовали, и какие муки им приходилось испытывать.
В конце января 1920 года Петр получил разрешение командования сопроводить, служившего с ним вместе, двоюродного брата его отца, красноармейца Желудкова, заболевшего тифом, до родной деревни.
Однако, доехать до дома не смогли, т.к. и самого Петра свалил с ног сыпной тиф:
«Приехали в хутор Повстяный. Я нашел квартиру для себя и отдельную комнату для Желудкова. Хозяева были украинцы по фамилии Матузковы. Старик со старухой в одной комнате, в передней комнате поместился я с больным. Его положил на отдельную кровать, а сам у противоположной стены на двух скамейках соорудил себе постель…
За неделю мы очень подружились с хозяевами, они оказались очень добродушные и ласковые старички…».
Эти старички оказались золотыми людьми, они буквально выходили обоих красноармейцев и спасли их от смерти:
«…я уже чувствовал недомогание, незначительную головную боль, я предположил, что начинается тиф. На второй день поднялась t0, и я слег в постель. На обеспечении старушки нас стало двое. Но сердобольная женщина не считалась с трудом, она считала нас своими детями, ухаживала как родная мать. Через день-два выяснилось, что у меня сыпной тиф.
Меня каждый день посещал врач и военком».
Очень интересная и характерная деталь, не правда ли: больного тифом фельдшера П. Гончаренко ЕЖЕДНЕВНО навещали его начальники: врач и военком, которые, безусловно, понимали смертельный риск заражения для себя.
А вот КАКОЙ коварной и страшной болезнью был сыпной тиф, какие кошмарные галлюцинации у больного он вызывал:
«Вскоре со мной начался тифозный кошмар (бред), иллюзии, галлюцинации. Меня преследовало воображение – отсутствие у меня носа, это меня и побуждало на самоубийство. Я вскакивал с постели и шел через кухню во двор с тем расчетом, чтоб броситься в колодец, который был возле дома. Но стоило мне открыть дверь в кухню, как сейчас же неутомимая старушка преграждала мне путь, спрашивала, куда я иду?
Я находил причину, не истинную, конечно. Чаще я делал упор на то, что мне нужно в уборную, и тут же меня отправляли обратно под конвоем старика или сына, а старушка бежала за ведром или горшком, которые мне по существу не нужно. Таким образом я провел несколько суток, подкарауливая, пока старуха уснет. Как только в ее комнате утихнет, я босиком крадучись иду к дверям, и только стоит мне тронуть дверь, как старушка уже на ногах и летит ко мне навстречу с вопросом: «Ты куда?» И никакие причины и доводы мои для нее не убедительны, меня опять водворяли на свое место, где я придумывал новые причины для выхода во двор.
В одно из посещений меня врачом и военкомом мне пришла мысль попросить у военкома револьвер для того, чтоб пойти на охоту на зайцев, которых было здесь в изобилии. Он, конечно, понял, что это чепуха, и сказал: «Если ты хочешь зайчатины, то я тебе сегодня же принесу». Я ему ответил, что ты принесешь мне плохого зайца, а я убью того, который мне нравится. Но они рассмеялись и заверили меня, что зайцы все одинаковы. Это меня очень рассердило, и я стал упрекать их, что в трудную минуту они не хотят помочь товарищу. Тогда они пообещали завтра пойти со мной вместе на охоту и по моему выбору убить зайца…
Вскоре я потерял эту нить мысли, а вспомнил, что в чемоданчике у меня есть морфий и сулема. Чемоданчик был под скамейкой, я спустился с постели и, сидя на полу, ковырялся с замочком чемодана, которого не мог открыть.
В это время Желудков выздоравливал и был с трезвой мыслью, заподозрил мой опасный замысел и позвал старушку, которая сразу отобрала чемодан и унесла в свою комнату. Таким образом от самоубийства меня уберегли».
Очевидно, что главное, что требовалось для больных тифом, были забота и уход. Если бы не трогательная забота о нем старушки и его начальников, Петр тогда, скорее всего, просто покончил бы жизнь самоубийством.
Но тяжелая болезнь не отступала:
«Я все слабел, память терялась, но временами возникал кошмар, иллюзия – в моем воображении часто представлялся огромный камень, нависший надо мной, постепенно спускающийся прямо на меня, я радовался, что он меня придавит, и цель моя достигнута. Но камень уходил в сторону, и я старался двигаться тоже за камнем и вдруг падал с койки на пол. При этом, очнувшись, слышал разговор старушки, которая хлопотала возле меня, укладывала на постель и предлагала выпить молока или воды. Были моменты забытья, когда я не осознавал абсолютно ничего ни реального, ни абсурдного. Сколько продолжалось такое состояние, я не знал.
Вдруг ко мне вернулось сознание, я как будто проснулся от долгого сна. Чувствую, что у меня t0нормальная, сильная слабость, упадок сердечной деятельности, беру себя за пульс, который еле-еле прощупывается, меня такое состояние сильно пугает. Мне жить хочется, при мысли, что я могу умереть, сердце сжалось до боли, и я чувствую, что умираю. Вспомнил о родной семье и хотел передать через Желудкова прощальные слова. Но мог только сказать «Ваня, Ваня! – и мысленно произносил, – скажи моим родным, где я умер…» И тут же потерял сознание.
Иван Карпович, услыхав первые мои слова, обращенные к нему, вскочил с постели, подбежал ко мне, но я был без сознания. Очнувшись, я увидел врача и военкома, которые стояли около меня, врач держал в руках шприц. Я понял, что мне была оказана своевременно помощь, без которой я не мог бы возвратиться к жизни. Через несколько минут врач сделал мне укол (камфоры) и сказал – ну, теперь будем жить долго, тиф прошел. Но я себя чувствовал очень слабым. Был несколько дней без сознания, мне бабушка пропускала несколько чайных ложек молока или воды насильно.
Через два-три дня врач и военком мне сообщили, что они должны переезжать километров за 20-30 по ту сторону Маныча. С бабушкой договорились об уходе за мной несколько дней, пока я немного наберусь сил. Оставили продуктов, распростились со мной и ушли. С бабушкой не нужно было договариваться об уходе, она и сама не отпустила бы меня, если бы кто брал насильно. Она окружила нас материнской заботой. Захочется нам молока кислого или пресного, она несет.
Вдруг мне захотелось соленого арбуза, я попросил бабушку достать. Она стала меня уверять, что этого сейчас нельзя. Но я был уже в здравом смысле, мог разбираться, что можно и чего нельзя. Я заверил ее, что буду только высасывать сок, а клетчатку выбрасывать. На это она согласилась и принесла кусок арбуза, который я с жадностью сосал, а бабушка стояла возле меня, следила, чтоб я не проглотил арбуза. Арбузный сок произвел на меня чудодейственную силу, я сразу почувствовал какую-то необыкновенную бодрость, но видимо, только моральную, так как передвигаться был не в состоянии.
Но аппетит возник после арбузного сока, и меня потянуло на еду, т.е. появился «волчий аппетит». Я съедал все, что попадало под руку, убеждая бабушку, что все можно кушать…
Неутомимая женщина бегала за молоком, сметаной, яйцами, готовила суп, компот. Когда мы стали подниматься и учиться ходить, бабушка брала одного или другого под руку и шутливо командовала – раз, два, левой, правой, - а мы, путаясь и спотыкаясь, выполняли ее команду.
Мало-помалу мы стали выздоравливать, пришли к более или менее здравому мышлению. Пора было подумать о снятии бабушкиной заботы по уходу за нами, ибо она, бедная, измучилась с нами, хотя об этом никогда не говорила, да и повода не давала. Так же суетилась, бегала, спрашивала, что будем кушать. В один весенний теплый день выползли мы на крыльцо, солнце ласкало своим живительным теплом, вливало в душу надежду жизни. Мы решили отправиться в путь, в первый попавшийся госпиталь. Объявили о своем решении бабушке, она стала уговаривать еще поправиться на месте, но надо было и совесть знать.
Вопрос один нас мучил – чем мы можем отблагодарить эту женщину, которая спасла нам жизнь? Мы не имеем того капитала, чтоб заплатить ей за ее труд, честность и совесть. Мы ей отдали все белье, плащ-палатки, деньги и слезы благодарности.
Она нас вымыла в корыте, надела чистое белье, накормила последний раз, расцеловала как родная мать, а старик на своей подводе повез нас до первого села, где мы на другой подводе последовали дальше».
Конечно, же, П. Гончаренко очень повезло, что они встретили такую замечательную женщину и имели такой потрясающий уход во время своей болезни.
Миллионы других тифозных больных (как с «красной», так и с «белой» стороны) такого ухода, разумеется, не имели и массово умирали без него…
В следующей части мы поговорим о проблемах и состоянии медицинского обеспечения в годы Гражданской войны.
На фото: очень интересная листовка, выпущенная Северо-Западной армией (Юденича) в 1919 году.
Первые ее абзацы дают откровенную оценку царского времени со стороны руководства Белой армии (и господствовавшей в ней идеологии).
Продолжение: http://www.proza.ru/2015/02/02/444