В предгорьях Енашимского Полкана наступила зима. Это значит, что два месяца летних дождей сменились десятью месяцами зимних снегопадов. Толщина снегового покрова к весне достигает здесь трёх- четырёх метров. Ёлки, пихты, с трудом выросшие на скалистых склонах предгорий, заметает снегом по самые макушки, и всё вокруг превращается в безжизненную пустыню. Ни птичка не пролетит, ни зверь не пробежит, а если вдруг ветер прошумит в распадках, слышно, будто завоет кто-то, да и опять мертвое безмолвие. Скрылся Полкан в белом мареве снегопада и которую неделю то метёт, то просто падает снег.
Тем временем, под снегом, под ветками деревьев, идет жизнь своим чередом. Это трудяги-сеноставки, небольшие грызуны, похожие на маленьких сусликов, размером с белку, наделали в рыхлом снегу ходов от одной кучки запасённого корма к другой- и живи, не тужи! Корм, что они запасают, обыкновенное сено, и потому их называют сеноставками. И всё бы хорошо им жилось, да каким-то образом про это дело разнюхали соболя. Собравшись, наверное, со всего края начинают здесь свой праздник жизни. В результате поголовье травоядных значительно редеет, и соболь мигрирует в другие кормные места.
Но пока зима только началась, и под разлапистую ёлку, зачуяв лёгкую добычу, нырнул соболёк. Потихоньку пробрался вниз вдоль ствола ели. Затаился, прислушался: удивительную компанию он обнаружил здесь. Две сеноставки, гладкие, упитанные- ужин и завтрак, облизнулся соболёк- о чём-то разговаривали между собой. «Перед ужином и сном не помешает хоть чем-то развлечься»- подумал он.
-Я так и знала, что этим закончится,- убивалась сеноставка, судя по всему мать
-Ну посмотрите на неё…
Здесь же, зарывшись в заготовленное на зиму сено (так вот откуда такой противный запах) свернувшись калачиком, лежала собака, почти без признаков жизни. Вот это да!
Людей нет на сотни километров и вдруг- собака. Позже точно такую же картину он обнаружит ещё в нескольких местах…
-Ну посмотрите на неё, нашла место,- возмущалась мать, даже не догадываясь, что жива ещё благодаря природному любопытству, свойственному соболиной породе. Вторая сеноставка, посправней, поупитанней, согласно посвистывая и зажимая нос лапкой, отвечала нараспев:
-Да уж мам-а-ан, теперь я это сено есть не буду.
-Однако, какой у меня разборчивый завтрак, -подумал соболёк, сильно озадаченный тем обстоятельством, что собака, вечный и верный спутник человека, вдруг оказалась в этом месте да ещё в эту пору. Старшая сеноставка между тем продолжала:
-Это нахальная Берия- вздорная собачонка, в начале лета её привезли люди-геологи, ты ещё маленькая была. Как снег на голову они свалились с палатками, тракторами, вонючей соляркой и собаками. Среди них была и эта пакостная собачка, по кличке Берия, с темными ободками вокруг глаз, как будто очками, породы совсем неизвестной.
Соболёк знал, что значит неизвестная порода. Это когда уходишь запросто, верхами, оставив с носом и пустолайку и человека. Другое дело, если на хвост сядет порода типа лайки северной. Ему живо припомнился такой случай: гонка со смертью продолжалась до глубокой ночи, и только плотный снегопад спас его шкурку от знакомства с правилкой в избушке охотника. Вот что значит порода.
Оказывается, тут были геологи. Тоже порода у людей, где только их не встретишь, но лучше не встречаться. Разденут, не моргнув глазом. Собаки с ними так, ерунда, но попадётся среди них , что называется «бритва», и, ноги мои ноги, уносите мою шкурку. Люди тоже бывают разной породы, всё чаще на пути соболька попадаться стали лесорубы. После них в тайге разгром, хаос и, судя по остаткам в помойках, они не прочь сожрать даже своих четвероногих друзей. Припомнил соболёк, дед рассказывал, а он бывал за тыщи вёрст от сюда, что есть такая порода людей и друг друга схряпают ни за здорово живёшь! А ягодники, грибники, рыбаки, охотники, кого только нет- все прутся в тайгу, всем что-то надо и от всех один вред. Наверное, страшнее человеческой породы нет никого в этом мире.
Сеноставка между тем:
-Всё лето геологи гудели, воняли, травили всё живое, будоражили собаками окружающую тайгу, ни минуты покоя! С утра выйдем из норок на работу, травку рвём себе, да по валёжинам, кочкам раскладываем для просушки. До вечера надо ещё успеть собрать в кучку под ёлку, потому что к вечеру всегда дождь. Так нет, несётся стая бездельников, пустолаек, разгоняя всех и вся на своём пути. Пустобрёхи несчастные, прихвостни человеческие, баловни судьбы. Нажрутся жирных отходов от хозяйского котла, выспятся всласть, подерутся от скуки и айда в тайгу. С грехом пополам сено поставили, а кое-кто из собратьев даже поплатился жизнью. Молодёжь повадилась туда же, и от родной доченьки вместо нежного и ласкового «мамочка, мамуля», через губу на распев: «Ма-а-ма-ан»… Пришла под утро и, на предложение умыться и пойти как все на работу, заявила, что в нашем ручье даже ноги мыть больше не будет- там тракторист воду пил, а работа как волк, её лучше не трогать. От самой подозрительно воняло соляркой и жидкостью, остатки которой попадались в бутылках, что разбрасывали геологи. «Ох уж эта молодёжь. Грамотная стала. Одним днём живут!» - Причитала мать,
-Хорошо, что снег повалил, наверное, враг для геологов, они так же внезапно исчезли, как и появились. Осталось несколько человек, да стая собак. Найда, Тарзан, Пуля с прибылыми, Серый, Жулька, Берия вот. Потом вдруг просветлело, показалось солнце, прилетел вертолёт. Радостные труженики закидали в него свои пожитки и унеслись по распадку, вдаль. Совсем. А эти-то прихвостни, расползлись, кто куда, по пушистому бездонному снегу, когда вертолёт садился, да так и остались. Как им теперь без хозяйского котелка? Наверное, нет никого подлее человеческой породы.
Берия здесь устроилась. Залезла в самое хорошее сено, свернулась калачиком, ухо к верху повернула, чтобы не прозевать, когда люди вернутся. Который день лежит…
А в голодном и холодном теле собаки догорала искорка жизни, столь слабая, что уже не было сил повернуть голову или двинуть лапой. Несчастная собачья душонка вот-вот готова была покинуть свою хозяйку, и только надежда, что появится вдруг человек, погладит, почешет за ухом, пододвинет запашистую чашку с тёплой варёнкой, удерживала её.
Тем временем наступила ночь. Над редкими верхушками ёлок показалась луна, желтая от мороза, что забирал всё крепче и крепче и пробрался даже к нашей компании. Соболёк потихоньку зевнул, «Однако, пора ужинать» - подумал он. Сеноставки тоже засобирались к другой кучке сена, под другую ёлку,
-Пусть несчастная спокойно умирает, всё равно геологи появятся только весной,- сказала мать, мстительно обратившись к собачьему уху, и чему-то удивлённо пискнула.
-Что ты ма-ама-ан?,- Повернулась к ней дочка и, почуяв на своей шее чьё-то жаркое дыхание, тоже удивлённо пискнула. Две маленькие, будто искорки, сеноставочные душонки вылетели из своих тел и устремились наперегонки вдоль сучковатого ствола ёлки вверх, к желтой морозной луне. Душонка собаки подалась было следом за ними, да запуталась, несчастная, в густых еловых сучках и теперь ждет сильного порыва ветра, чтобы помог выбраться. Потому с тех пор, как подует в распадке ветер, так будто завоет кто-то.
А может это какой-то чудак привязал к дереву пустую бутылку…