Этот сборник - мои художественно обработанные сны. Тот, о котором вы будете читать ниже, я решила описать не тезисно, а более полно. Заранее прошу прощения за некоторые нелогичности и натянутости, ведь даже художественно обработанный, сон остаётся сном... :)
***
Однажды на большой орбитальной станции нам довелось жить рядом с семьёй пустынников – самой загадочной расы нашей вселенной. И даже… впрочем, обо всём по порядку.
Итак, пустынники. Самая загадочная раса, найденная где-то в противоположном рукаве нашей галактики, так же на отшибе, на крошечной пустынной планетке, вращавшейся вокруг умирающего светила постарше нашего Солнца. И настолько ничего примечательного в ней не было, что, не мудрствуя лукаво, так её и поименовали – Пустыня, а расу, стало быть, нарекли пустынниками.
Почему загадочная? Потому что они весьма замкнутая, хотя и доброжелательная, раса. Внешне – копия мы, люди. Ну, язык, понятно, свой. Хотя они очень быстро научились почти всем языкам и диалектам, ходившим между звёздами. Как – тоже загадка. Когда их спрашивали об том – они лишь улыбались, будто вопрос задан малолетним несмысшлёнышем, и отвечали: «Просто надо слушать». Их спрашивали – а что слушать-то, как, но любой пустынник отвечал одинаково, будто на всех была одна и та же пластинка: качая головой с грустной улыбкой «Вы не поймёте. Вы не умеете слушать». Ну, поспрашивали их какое-то время, а потом отстали – какой смысл, если все отвечали одинаково, и это было одинаково непонятно? От исследований налетевших учёных они упорно отказывались, женщины показывались редко, а детей пустынников в возрасте до 10-12 лет вообще почти никто не видел. Точнее, видели, но издали, так как матери моментально их уводили, лишь завидев приближающегося чужака.
Ещё одной особенностью пустынников, кроме их извечного «просто слушать», было их поведение. Точнее, движения. Они всегда были полны внутреннего достоинства, какой-то величавости, как будто двигались под какую-то лишь им одним слышную мелодию. И глаза. Глаза пустынников почти всегда были чуть затуманены, словно они смотрят куда-то и видят нечто, недосягаемое окружающим. Хотя кое-кто говорил, что они просто под кайфом. Но никто никогда не видел пустынника употребляющим хоть что-нибудь, похожее на психотропы – алкоголь пустынники не употребляли, не курили, не нюхали ничего и не кололи. Так и осталась эта байка лишь слухом.
Ещё одна загадочная особенность пустынников – их мистическая способность находить друг друга где угодно. То есть если спросить любого пустынника, где такой-то из их племени, они тут же отвечали, как того найти. Они вообще на удивление хорошо ориентировались в пространстве, хотя их раса только-только вышла в космос. Причём вот странность – если на корабле был хоть один пустынник, поломок не случалось. То есть совсем. Вообще. Все приборы и механизмы волшебным образом начинали работать, как часы – стройно, отлажено, согласованно, как будто корабль только сошёл со стапелей орбитальной сборки. Причём неважно было, насколько стар и изношен был корабль. Хоть военный линкор, недавно введённый в эксплуатацию и только «обкатываемый» неслаженной ещё командой, хоть старющая межпланетная развалюха «под списание», пилотируемая парой разбитных пилотов – оба одинаково резво начинали скакать по пространству и летать как новенькие, если на них побывал хотя бы один пустынник и задержался хотя бы на один рейс. Никто не понимал, как они это делали, но, если пустынник заходил в какое-то помещение и оставался там на несколько часов – всё в нём начинало работать. В это время пустынники никого в помещение не впускали, поэтому никто не знал, что же именно и как они там делали. Говорят, первое время они чинили корабли вообще голыми руками, но очень быстро научились пользоваться инструментами, и стали цениться как искусные механики. Эту особенность быстро взяли на вооружение, и раса пустынников снялась с родной планеты и рассеялась по всему обитаемому космосу.
Тогда же выяснилась последняя загадочная способность пустынников – они могли проложить курс к любой планете, любой звезде. С тех пор капитан каждого корабля старался получить в свою команду хотя бы одного пустынника – ведь это гарантия, что корабль останется целым и никогда не потеряется в любой передряге, каких в космосе ещё хватало. Обитаемый-то космос обитаемый, но до конца не изученный.
Ну, что ещё можно рассказать о пустынниках для создания полной картины? Разве что о внешности… которая очень разная. Есть среди них и смуглые, и похожие на земных индейцев и китайцев, и имеющие совершенно немыслимый для землян, но довольно привлекательный трудноописуемый оттенок кожи – коричневато-серый с небольшой добавкой аквамарина. Цвета глаз и волос, комплекции, рост и черты лица попадались самые разные, однако в большинстве своём пустынники светлокожие и светлоглазые, с волосами оттенков от льняного до среднерусого. Рыжих среди них почему-то почти нет, как и ярких брюнетов. Среднего роста и средней же комплекции, в одежде эта раса предпочитает светлые цвета, просторный крой и натуральные ткани. Женщины, как правило, носят тюрбан, пряча под него волосы, хотя некоторые мужчины тоже уважают этот предмет одежды. На шее любого пустынника старше 10-12 лет всегда висит целая гирлянда разнородных металлических амулетов – от крошечных бусинок, похожих на чугун, до изукрашенных причудливой резьбой пластин размером в добрую четверть ладони. Эти амулеты они очень берегут и, по слухам, никогда не снимают. На вопрос, что это и зачем, ответ любого пустынника опять-таки одинаков: «Песни рода» или «Слушать песни предков». Вот, пожалуй, и всё, что известно обитаемому миру о расе пустынников.
И вот в один день нашу семью поселили по соседству с ними. Так уж случилось. Я в тот момент осталась одна с двумя детьми на руках, муж погиб вместе со своей командой – не успел взять на борт пустынника, хотя тот уже был найден и собственно корабль летел за новым членом экипажа. Но попал не то в какой-то вихрь, не то воронку – флотские коллеги мужа объясняли, но я сильно далека и от навигации, и от исследований космоса, так что не поняла. Да и не вникала, если честно. Единственное, что мне было понятно – мы осиротели, мой муж не вернётся из рейса. Разумеется, нам, как семье капитана, были положены и льготы, и обеспечение… но что может заменить любимого, правда?
И вот мы волею судеб оказались на вполне комфортабельной орбитальной станции, висящей над недавно открытой и начавшей исследоваться планетой безымянной пока звезды в рукаве Персея. А нашими соседями стала молодая семья пустынников. Муж работал где-то на станции, а жена, красивая женщина славянской внешности с двумя мальчишками на вид трёх лет и чуть больше годика – занималась «домом» и сыновьями.
Первое время мы почти не пересекались, хотя жили в одном блоке. Как только я входила в «гостиную», она тут же уводила детей в их комнаты. Нет, она не была враждебна или угрюма – вообще, пустынники очень доброжелательная раса, как я уже говорила – она улыбалась или кивала в знак приветствия, но это было всё. Бросая перед дверями извиняющийся взгляд, соседка уводила мальчишек, которые иногда молча подчинялись, с любопытством поглядывая на нас, иногда даже немного капризничали, не желая уходить, но мать неизменно ласково, но твёрдо вела старшего и несла младшего.
Прошло почти два месяца непривычной для меня жизни «после», и однажды всё изменилось.
Где-то с неделю назад мы всё-таки познакомились, так что я теперь хотя бы знала, как зовут наших скрытных соседей. Саму женщину, как я уже говорила, красивую русоволосую и синеглазую, европейской внешности, звали Заряна (Зара). Её муж был довольно смуглокож, особенно в сравнении с женой, имел тёмно-русые с рыжинкой волосы и на удивление светлые, стального оттенка, серые глаза. Имя у него было Элонирий, или Нир. Сыновья у Зары и Нира были просто загляденье – крепенький Тиль (Ильнатиль) с папиными глазами, и малыш Лель (Алелио) – изящный, с почти белыми кудрями и яркой синевой в глазах.
Так вот, мои дети были на занятиях, я вернулась домой одна и случайно (случайно ли?) стала свидетелем занятия пустынницы с мальчиками. На самом деле, занималась она со страшим, младший просто сидел на столе. Тихо зайдя в бокс («прихожая» отделена от «гостиной» увитой растениями решёткой, так что я не отвлекла русоголового мальчонку), увидела Зару, выложившую в центр стола небольшой слиток металла.
- Сядь поудобнее, Тиль, и внимательно посмотри. Что ты видишь?
- Зеле-е-езо – чуть картаво протянул мальчик. Мать улыбнулась:
- Верно, железо. А теперь прислушайся. Только надо сидеть тихо-тихо. Слушай… – пустынница чуть помедлила, – слышишь, как поёт металл?
Мальчонка честно таращил глазёнки и, приоткрыв рот и чуть склонив голову набок, слушал. Невольно и я затаила дыхание, стоя за решёткой, и старалась уловить, как же «поёт металл»? И вдруг мне показалось, будто я и в самом деле услышала, как где-то далеко одновременно что-то тоненько зазвенело и густо загудело. Словно на серебряный поднос сыплются потоком крошечные стеклянные шарики, и гудит шмель, залезший по самое брюшко в венчик цветка. Видимо, я очень сосредоточилась, потому что не услышала, как вернулась шестилетняя Леся, моя дочь. Очнулась я от того, что малышка дёргала меня за рукав и шептала:
- Мам, мам… Ну ма-а-ам… я тоже хочу послушать, как поёт металл… Можно?
По-видимому, Зара давно слышала нас обеих, а может, и видела, потому что она сначала улыбнулась, и только потом подняла глаза в сторону входа:
- Марьяна, Леся, идите сюда.
С гулко бьющимся сердцем (впервые с момента нашего приезда на станцию чужаки так близко общаются с малышами пустынников… да что там, наверное, такое вообще впервые происходит!) я подошла к столу, ведя дочь за руку. Как в тумане, села за стол, усадила голубоглазую златовласку Лесю. Малыш Лель, сидевший на столе и вертевший в руках амулет размером с его ладошку, внезапно оставил в покое свою игрушку и начал сползать на пол. Мать помогла ему, и мальчонка потопал в сторону их комнат. С тихим шипением открылась дверь, и Лель исчез в проёме. Так мы остались вчетвером. Зара спросила Тиля:
- Ну что, ты услышал?
Мальчик пожал плечами. Мать улыбнулась:
- Тогда давай ещё раз. Леся, Марьяна, и вы послушайте. Только нужно быть очень-очень тихими…
Все замолкли и, глядя на слиток, вслушивались в, как мне тогда казалось, тишину. Но вот опять где-то на границе слышимости возник звук, состоящий одновременно из звона и гудения.
- Я слысу… - Тиль. Неожиданно ему вторила Леся:
- Я тоже слышу…
Резкий изумлённый вздох привлёк моё внимание. С ошарашенным видом Зара уставилась на мою малышку, потом перевела настороженный взгляд на меня, и осторожно проговорила:
- Твоя дочь… очень… чуткая, Марьяна. Этого не должно быть. Такое может быть только в одном случае… - глаза Зары на секунду затуманились и уплыли в сторону, но тут же остро вернулись ко мне. – Вспомни, пожалуйста… не было ли чего-нибудь… необычного, когда ты носила Лесю? Ты тогда не встречала… кого-нибудь из пустынников? Особенно… маленьких детей… или беременных женщин? – Осторожно, с паузами подбирала слова Зара.
Тут уже я в изумлении уставилась на пустынницу. Ни женщин, ни маленьких детей пустынников никто толком даже не видел, не то, что встречал… Хотя… У меня всплыла картинка из того времени, когда я только узнала, что ношу под сердцем дитя: распределительный центр, я стою у полок со свежими овощами. Центр пуст, по крайней мере очень тихо и поблизости никого не видно. Внезапно меня охватывает неясное беспокойство. Я иду вдоль полок, и вижу между рядов корзинку, наполовину наполненную продуктами, а в ней сидит хорошенький ребёнок месяцев восьми-девяти от роду, со светлыми кудряшками в песочного цвета комбинезоне. Он играет какой-то упаковкой. Я к нему подхожу, улыбаюсь. Он поднимает на меня зелёные глаза, светлого оттенка, как молодая травка, улыбается в ответ и тянет ручки. Я беру его на руки и иду дальше, тяну за собой обе корзинки – свою, и в которой сидел малыш. Откуда-то выбегает девочка лет десяти, малыш на моих руках оживляется и тянется к ней. Я передаю младенца, девочка извиняется, почему-то глядя в пол, забирает свою корзинку и удаляется. Я вижу, что ей очень неловко, правда, не понимаю, почему. Метрах в десяти к ней присоединяется молодая женщина, берёт на руки малыша. Обе в светлых длинных одеждах. Девочка говорит что-то женщине, оглядываясь на меня, та что-то резко ей отвечает, нахмурившись. Девчушка виновато опускает голову. Потом женщина смотрит на меня, очень скорбно почему-то. По движению её губ я понимаю, что она тоже извиняется. Я улыбаюсь в ответ, машу рукой и мотаю головой, типа, ничего страшного. Она кивает, продолжая смотреть так, будто произошло что-то непоправимое. Спустя секунду обе быстро удаляются, иногда оглядываясь и бросая непонятные мне взгляды. Я совсем забыла об этом эпизоде, настолько незначительным он мне тогда показался. А вот теперь непонятно почему вспомнила. Быстро пересказав его Заре, наблюдаю за ней. В процессе рассказа брови женщины так же хмурятся, как и у той, которую я встретила давным-давно в центре распределения, но после лицо разглаживается и Зара, кивая, бормочет что-то типа «Да, это всё объясняет». Потом осторожно спрашивает, при этом внимательно глядя на мою дочь:
- Марьяна, можно я позанимаюсь с твоей девочкой?
- Конечно, Зар. Не вопрос. Только объясни, пожалуйста, что происходит? Я ничего не понимаю! При чём тут та давняя встреча? Теперь я вспомнила, что это действительно были пустынницы, но… как это всё связано с Лесей?
Взгляд Зары снова затуманивается, она сосредоточенно молчит около минуты, опустив голову, глядя в стол. Потом, словно приняв какое-то решение, она кивает и поднимает уже ясный взгляд на меня.
- Да, Марьяна. Я всё тебе расскажу. Иначе и не получится. Только… давай чуть позже, хорошо? Сперва позанимаемся.
На второй части фразы пустынница уже вовсю улыбается, глядя на меня, на Лесю и Тиля, которые, к слову, уже тихо о чём-то болтают. Вот к ним-то и обращён теперь взгляд пустынницы.
- Ну что, ребята, вы услышали, как поёт металл?
- Да-а-а! – хором оба.
- И как же?
- Он гудит, как… дигатель колабля! – картаво выдаёт Тиль, вскидывая руки вверх. Леся добавляет, - А ещё он звенит… так же звенели колокольчики на лугу, когда мы с мамой были на планете!
Бровь Зары дёргается, глаза на секунду обращаются ко мне, губы беззвучно шепчут «чуткая».
- Всё верно, вы оба правы. Этот металл и гудит, и звенит. Запомните его песню. Завтра я вам покажу другой металл, у него песня другая. А вот у этого, - пустынница берёт двумя пальцами один из амулетов, висящих на её шее, - другая, и у этого, - ещё один, - другая. У всего своя песня.
- И у колабля? – широко открывает глазки Тиль. Похоже, его сильно привлекают космические корабли.
- И у корабля.
- А у цветов? – это Леся. Значит, колокольчики на лугу звенели, да? А я всё списывала на детские фантазии. Теперь же, похоже, мне придётся многое пересмотреть. Потому что буквально только что я тоже слышала, как поёт металл… и гудит, и звенит.
- И у цветов, - рука Зары опускается на пушистую головку моей дочки, - и у вот этого стула, и у стола, и у каюты, и у всей станции. Её песня складывается из песен всего, что находится внутри неё. И у каждого из нас – своя песня, особенная. Такой нигде больше нет, во всей вселенной она одна такая. У каждой вещи так, и у каждого живого тела так – у людей, собак, деревьев, даже у каждой травинки своя песня! А ещё я вам расскажу секрет, - глаза пустынницы заговорщически округлились, - только вы никому-никому не должны его рассказывать! Обещаете? – Дети закивали, а Зара, чуть к ним нагнувшись, снизила голос. – Металлы умеют не только петь свою песню. Они ещё умеют запоминать песни тех, кто долго находится рядом с ними! Поэтому, Тиль, на твоей шее висит амулет. – Рука Зары дотронулась до металлической пластины на груди мальчика. - Он запоминает твою песню. Потом, когда ты вырастешь, мы разделим амулет, и ты дашь его тем, кому захочешь, чтобы эти люди могли слушать её. И я тебе дам кусочек своего амулета, чтобы ты мог слушать мою. Вот смотрите, - взгляд пустынницы снова обратился на гирлянду амулетов на её груди. Она взяла один из кусочков, висящих на тонкой верёвочке. – Это кусочек амулета моей мамы, этот, - ещё один, - моего дедушки, этот – брата, этот – дяди, этот – прабабушки, и ещё многих наших родственников. – Зара провела рукой по россыпи металлических осколков, отозвавшихся тихим звоном. - И я в любой момент могу послушать их песни. Так они всегда со мной. Правда, чтобы металл спел чью-то песню, а не свою, его надо попросить. Это сложнее, чем слушать его. Чуть позже я научу вас этому. А сейчас идите, поиграйте. Только помните, про секрет – никому!
Зара выпрямилась, пригладила немного перепутавшиеся амулеты на груди. Тиль уже пошёл к их комнатам, взяв за руку Лесю, этакий трёхлетний решительный мужичок, но та остановилась и обратилась к пустыннице:
- Тётя Зара… а у меня получится?
- Обязательно получится. У тебя ещё есть время всему научиться.
Удовлетворённая Леся заулыбалась и пошла вслед за Тилем в комнаты семьи пустынников.
Пустынница проводила взглядом детей и повернулась ко мне.
- У тебя наверняка много вопросов. Я расскажу всё, спрашивай.
Женщина плавным движением встала, подошла к столу, на котором мы готовили пищу, и бросила в пиалу с кипятком горсть трав. Потом так же грациозно принесла пиалу и маленький черпачок на стол, я взяла две чашки и сладости, и мы снова устроились за столом, только теперь – с душистым напитком.
- Ты сказала, что Леся чуткая и что так не должно быть. Что с ней? И при чём тут пустынники?
Зара налила нам обеим в чашки травяного настоя, по-видимому, собираясь с мыслями, чуть помедлила.
- Думаю, ты уже поняла, что мы, пустынники, можем слушать песни вещей через металл. Но для этого он не всегда нужен. Нерождённые дети умеют слушать без металла. И не только слушать, они могут говорить. Не словами, а так, как мы говорим с металлом. После рождения это умение постепенно затухает, у всех по-разному, от полугода до года. Примерно с возраста трёх лет и до совершеннолетия мы обучаем детей слушать песни вещей, а также контролировать общение с металлом. К возрасту совершеннолетия, а это примерно лет в десять-двенадцать, тоже индивидуально, ребёнок этому всему обучается и проходит ритуал представления роду. Я позже тебе подробно объясню, как он происходит, если захочешь. А теперь скажи… Тот ребёнок в распределительном центре… Он точно был младше года? – Я кивнула. – Значит, он ещё умел слышать песни вещей и говорить с ними… - Пустынница помедлила, а потом подняла на меня взгляд, полный такой же скорби, что и у той мимолётной пустынницы. Я вздрогнула. – Больше того, нерождённые дети и новорожденные могут научить этому других нерождённых и новорожденных. Научить слышать песни вещей. Боюсь, именно это и случилось много лет назад с Лесей, ещё когда ты носила её под сердцем. Прости…
- За что? За что мне тебя прощать, Зара? Тебя там не было, здесь и сейчас ты мне помогаешь. За что ты просишь прощения? За случайность, совершённую не тобой?
Пустынница покачала головой, по-прежнему сохраняя скорбное выражение лица.
- Такого не должно было случиться. Леся не должна была слышать песни. Это не должен быть её путь. А одна из нас виновна в этом проступке, в изменении жизненного пути чужого ребёнка. Это случилось ненамеренно, да, но вина от этого не уменьшается.
- Так… то есть моя дочь… она… пустынница? – Зара медленно качнула головой.
- Ещё не совсем. Она умеет слышать, но не умеет говорить. Но – да. Воздействие того мальчика было слишком кратким, чтобы он сумел научить её чему-то большему. Или он был уже слишком взрослым для этого. Может быть, на это понадеялась и его мать тогда. Но по способностям своим ей уже никогда не стать обычной. Прости…
- Зара, да перестань ты извиняться! Ну, допустим, она пустынница. То есть почти пустынница. Что это меняет? Чем это так страшно, что надо нагонять такую скорбь?
Заряна тяжело вздохнула. Видимо, такое у пустынников действительно считается серьёзным проступком.
- То, что родители не понимают своего ребёнка – очень страшно. Но самое страшное – что ребёнок остаётся одиноким. Одиноким и непонятым. Это страшно. Человеческая судьба оказывается искажена, скомкана, и по нашей вине…
- Теперь понятно, почему вы прячете малышей, и почему женщин почти никто не видит. Вы не хотите, чтобы дети вокруг вас становились… чуткими.
- Да. Представь, что случилось бы, если бы дети вокруг нас становились такими же. А взрослые оставались бы прежними. Это страшно, поверь, Марьяна. Так уже было… - голос Зары упал до шёпота, лицо превратилось в скорбную маску. Я, как могла мягко проговорила:
- Я так и поняла. Давно? Что там случилось?
- Да, давно. Ещё на планете, задолго до того, как вы нас нашли. Небольшая группа пришла в городок, где ещё не было слышащих песни. Тогда женщины и маленькие дети жили, не прячась. Очень быстро все нерождённые дети горожан и младенцы до шести-восьми месяцев стали почти такими пустынниками, какие мы сейчас. А их родители не изменились. Когда дети стали подрастать, взрослые их не понимали. О чём они говорят, почему ведут себя странно. Некоторые пытались… но большинство… Неизвестное пугает. Родители стали отстраняться от своих детей. Некоторые наказывали малышей, если те говорили или делали «странное». Дальше – хуже. Некоторые женщины, узнав, что в городке больше не рождаются обычные дети, избавлялись от беременности, или убивали собственных детей сразу после рождения, считая тех… больными, прокажёнными. Начались беспорядки, исчезновения «странных» детей… и в один день пришлая группа просто исчезла, забрав с собой тех детей, которых смогла. После ухода мужчины ещё два года тайком прочёсывали город в поисках таких детей. Многих вызволили, но часть погибла. От рук своих же родителей. Вот тогда было принято решение, что маленькие дети до того, пока они не научатся контролировать свои способности, а также все женщины превентивно не должны показываться чужакам. Позже этот запрет стал не нужен, потому что постепенно все люди на планете стали теми пустынниками, с которыми вы встретились.
Под конец рассказа голос пустынницы стал более похож на её обычный, и скорбь из глаз немного ушла.
- Спасибо за урок истории пустынников, Зара. Правда, спасибо. Теперь я полностью понимаю. Это действительно страшно. И ограничение разумное. Но, Зарян, я клянусь…
- Я знаю, Марьяна. Вижу, - остановила меня пустынница, положив ладонь на мою руку, - ты любишь свою дочку, и не причинишь ей вреда. Но и понимать её ты не сможешь… не будучи пустынницей... – На последней фразе голос соседки упал, и выражение сожаления и вины опять вернулось на её лицо.
- Зара… почему мне кажется, что есть какой-то выход?
- Ну… можно попробовать на самом деле… - взгляд пустынницы был устремлён куда-то сквозь стол, - у тебя сейчас может получиться… может. Вот насчёт сына твоего не уверена. Он уже вырос… хотя, если он постоянно будет рядом… будет помогать… хотя бы элементарным вещам он научится. Кровь поможет.
- Зара… ты сейчас о чём?
Сосредоточенные глаза пустынницы оторвались наконец от созерцания непонятно чего и поднялись к моему лицу.
- Я могу попробовать позаниматься и с тобой, и с сыном, не только с дочкой. У тебя сейчас может получиться изменение. Должно получиться. Но согласна ли ты? Нужно ли это тебе?
- Я могу стать пустынницей? – Глаза мои расширились, сердце забилось от надежды. Зара улыбнулась и кивнула. – Но ты несколько раз упомянула «сейчас». Что это значит?
Лицо соседки вытянулось от удивления, глаза несколько раз изумлённо хлопнули.
- А ты что, до сих пор не знаешь? Не поняла?
- О чём? Чего не поняла?
Пустынница с тихим смехом поднялась, вытянула меня из-за стола и мягко, но крепко обняла. Потом чуть отстранилась, взяв меня за руки.
- Тогда я счастлива сообщить тебе о том, что ты носишь детей. Двоих, мальчика и девочку. И если ты правда хочешь попробовать, они уже сегодня станут пустынниками.
- Но… как… - от шока я не могла сформулировать фразу. Я беременна? У меня будут дети?..
- Как я узнала? Это не я. Дело в том… - Зара замялась, но потом всё же досказала, - я тоже ношу под сердцем дитя. Это моя дочка вас всех углядела. Твою девочку она увидела в первый же день. Чуть позже – нерождённых. – Голос Заряны опять стал виноватым. - Я как могла старалась, чтобы не произошло непоправимого, советовалась с родом… Они согласились, что попытаться можно, что шанс есть. Ты правда хочешь попробовать? – Неуверенный взгляд обшаривал моё лицо.
- Зара. Весь мой мир связан с мужем и детьми, без них мне никуда. Муж погиб, остались только они. И если моя дочь – уже почти пустынница, мои нерождённые дети с лёгкостью в них превратятся, и сын тоже имеет шанс стать слышащим песни, то как я могу оставить их?
Пока я говорила, лицо Заряны постепенно светлело, и под конец оно просто сияло. С лёгким смехом она снова обняла меня, и мы сели опять за стол. Травяной настой остыл, но стал от этого ещё вкуснее, так что мы с аппетитом принялись чаёвничать.
- Зара, ты сказала, что когда Тиль вырастет, вы разделите его амулет. А как вы вообще что-то делаете с металлом? Говорят, никаких печей, молотов, наковален у вас нет…
Глаза пустынницы задорно сверкнули, она отцепила один из амулетов с разномастного ожерелья, положила его на стол, чуть коснулась его поверхности кончиками пальцев. Металлическая пластинка слегка завибрировала, потом по её поверхности прошла трещина, и с тихим щелчком она распалась на три одинаковых кусочка, звякнувших о поверхность стола.
- Ну, примерно вот так, - пустынница пожала плечами, вновь касаясь кусочков амулета, и они совершили обратный процесс – со щелчком соединились и трещина затянулась. – Позже я научу тебя, как это делать, если всё пойдёт хорошо.
Я в полном изумлении сидела и не могла поверить, свидетельницей чего я только что была. Чем больше я узнавала о пустынниках, тем удивительнее мне казались их способности, и тем сильнее мне хотелось стать одной из них.
- Выходит, вам не нужны инструменты? Вы можете просто… просто… попросить любой металл сделать то, что вам надо?
- В целом да, но не любой. Некоторые из них очень своенравны, их песни грубые и резкие. Ими трудно управлять, они не всегда поют песни, которых просишь, даже свои. Ими занимаются мужчины.
- И любой металл запоминает песни тех, кто долго рядом?
- Вообще – да, любой, - кивнула Зара, глянула на серьги в моих ушах. – Сколько ты носишь эти серьги?
- Года два.
- Да, они уже запомнили твою песню. Но если ты отдашь кому-нибудь их, то очень скоро они её забудут. У тех металлов, которые у вас считаются драгоценными, очень короткая память. Полгода, максимум год – и они уже забыли, в чьих руках побывали и чью песню помнили. Они только для украшений и годятся… Вот железо, например, помнит в течение трёх жизней. По вашему это… - Зара чуть помедлила, - около пятисот лет. Лучше всего помнят песни мягкие металлы, вроде натрия или калия, но они и сами живут недолго. Поэтому мы используем твёрдые, но не те, которые драгоценные. Например, железо, кобальт, платину, титан… они и живут долго, и песни хорошо помнят, и не капризные.
- Ага, значит, те амулеты, которые сейчас на мальчиках – они запоминают их песни? На будущее?
- Да, верно. Но это не всё, - синие глаза Зары вновь озорно блеснули, - с помощью металлов, помнящих песни, мы можем слушать не только прошлое, но и настоящее. Например, сейчас, - взгляд пустынницы чуть затуманился, - Лель пытается забраться на полку, где лежат сладости, а Тиль учит твою Лесю играм наших детей. – Глаза Зары посветлели. – Но они ещё маленькие, со взрослыми, чьи амулеты у меня есть, я могу поговорить в любое мгновение, где бы они ни находились. Через них, - рука женщины коснулась пары кусочков металла на своей груди, и те тихо зазвенели.
- Потрясающе. У меня просто нет слов, - я покачала головой, действительно не находя, что сказать. Пустынница звонко расхохоталась. Так началось наше удивительное превращение.
Спустя примерно месяц, когда Леся уже почти догнала в умениях детей пустынников своего возраста, и они с Тилем увлечённо носились по всей станции, играя в пустынный вариант пряток, одновременно тренируя умение слушать и говорить с металлом, а Болх, мой двенадцатилетний сын, преувеличено угрюмо ворчал на них, на самом деле испытывая радость от возни с малышнёй, у нас состоялся такой разговор с Заряной.
- Марьяна, твоя девочка уникальна. Она станет прекрасной пустынницей, сильной и чуткой. Ты точно не хочешь найти того ребёнка?
Так как все пустынники связаны между собой через свои амулеты, я понимала, что в теории найти ту семью не представляет большой сложности.
- Судя по скорости, с которой тот мальчик научил её слышать, и даже через неё сумел позвать тебя, очень возможно, что они назначены друг другу…
- Тем более нет, Зара. Если так, то они рано или поздно всё равно встретятся. – Я мягко улыбнулась. - Если это судьба, то она справится и без нашей помощи.
Сокрушённо вздохнув, Заряна сдалась:
- Ладно. Пусть так, - качнув головой, пустынница сменила тему. – Ну что, принесла?
- Да, - я достала из свёртка кинжал настоящей булатной ковки в ножнах. Это была семейная реликвия моего мужа, передававшаяся от поколения к поколению, от отца – сыну. Кинжал всегда был с Велимиром, но в этот раз он каким-то образом его оставил. Как будто чувствовал… Пустынница бережно приняла кинжал из моих рук и чуть вынула его из ножен. Уже привычно для меня «уплыв», Зара ловкими пальцами ощупывала богатую отделку и, чуть касаясь лезвия, вслушивалась в песню, которую он пел. Я тоже прислушалась. Песня была одновременно сильной и нежной.
- Честный, благородный и сильный мужчина… и очень любил вас. Мне так жаль, Марьяна…
Я думала, что уже смирилась с потерей – ан нет. Слушая песню мужа, которую передавал его кинжал, я вспоминала нашу жизнь – первую встречу, знакомство, притяжение, должность капитана, корабль, рейсы и возвращения из них, рождение сына, дочери… На глаза навернулись слёзы. Правда, кое-что всё-таки изменилось. Теперь они были не отчаянными и горькими «почему?... за что?..», а печальными и светлыми. Всхлипнув, я улыбнулась Заре:
- Да, он именно такой…
- Я слышу и отголоски песен его предков по мужской линии… прекрасный род. Думаю, его сыновья с честью его продолжат.
Я лишь кивала, не сдерживая слезинки, но боясь произнести хоть звук, чтобы не разрыдаться. Я тоже слышала и каким-то образом отделяла: вот сильная и мужественная мелодия его отца, вот грубоватая, но простая и звучная – деда, величественная – прадеда… Чем старше, тем тише звучали отдельные песни, превращаясь в богатый фон главной мелодии – моего Велимира.
Простояв так несколько минут, мы с Зарой одновременно оторвали взгляд от кинжала и посмотрели друг на друга.
- Пора, - проронила пустынница. Я, ещё со слезами на глазах, чуть кивнула, и мы переместились за стол.
Заряна полностью вынула кинжал из ножен и бережно опустила его на стол. Серое на сером – вроде бы, что тут может быть особенного? Но на ровной, гладкой поверхности слегка изогнутый кинжал с узорами нескольких оттенков серого, струящимися по клинку, чётко выделялся. Он выглядел когтем опасного хищного зверя, закованным в роскошную оправу. Пустынница благоговейно прикоснулась к лезвию, и я услышала её просьбу, обращённую к металлу. Отвечая на неё, кинжал завибрировал и растёкся лужицей, свободно вытекая из рукояти. В жидком металле по-прежнему вились узоры, но теперь они были живыми и трепещущими. Другой рукой Зара коснулась ножен – и к лужице в центре стола присоединилась ещё струйка. Сведя обе руки, пустынница шепнула:
- Давай!
Я поднесла ладони к переливающейся лужице и прикрыла глаза. Как учила меня Заряна, сосредоточилась и отрешилась от всего внешнего, потянувшись вновь к образам нашей совместной с Велимиром жизни, попросив металл сохранить его песню. Если бы я открыла глаза, я бы увидела, как выполняя моё желание, булатная лужица приняла треугольную форму и стала твердеть. По поверхности, следуя завиткам и струйкам булатного узора, стал проступать тот же узор, но уже объёмный, слегка выделяющийся. Потом по краю треугольника от вершин побежала тонкая кайма, а от середины каждой стороны к центру образовались двойные выпуклые линии. Ещё секунда, и, услышав тихий щелчок, я открыла глаза.
Моему взору предстал плоский узорчатый треугольник с несколько выпуклыми сторонами в виде дуг, разделённый линиями на три равных части, с небольшими ушками у каждого из внешних углов. Узор внутри каждой получившейся ромбовидной формы повторял узор, бывший на кинжале. Потянув на себя металл за ушко, я поняла, что это именно три равные части, а не одна, как показалось сначала. Размер ромба был довольно большим – он удобно устроился у меня в ладони, более острая вершина с ушком для подвешивания легла на кончики пальцев, а ровный тупоугольный срез почти доставал до запястья. В целом получившийся амулет, с его немного выпуклыми сторонами, тонкой каймой по краю и объёмным узором внутри напоминал большую плоскую металлическую каплю, простую, но почему-то останавливающую на себе взгляд.
- Это… Это чудо, Зара. Они прекрасны…
- Да, - легко согласилась пустынница, - так же, как твой муж и его род. Теперь они всегда будут рядом с вами, с тобой и детьми…
Однако главное испытание ждало нас впереди. Через несколько дней после того, как мы с Зарой сделали наши амулеты, все мы должны были пройти через ритуал принятия в род. Как я теперь знала, этот ритуал происходит в возрасте совершеннолетия для пустынников, а это примерно от 10 до 12 лет, когда дети начинают превращаться в подростков. Во время ритуала юные пустынники предстают перед всем родом, и получают то самое ожерелье из металлических кусочков, которое так привлекало всеобщее внимание, когда эта раса делала самые первые шаги в галактическом сообществе разумных форм. С момента принятия в род подросток считался самостоятельной личностью, имеющей право принимать решения относительно себя в полном объёме. Например, юноша-пустынник лет в 12-13 вполне мог отделиться от родительской семьи и начать жить отдельно, основать какое-то своё дело или пуститься в путешествие. Или девушка-пустынница имела полное право выйти замуж, или начать работать с «капризными» металлами, или вовсе уйти в другой род, и никто ей запретить этого не мог. Правда, и спрос был уже «взрослым»… В виде исключения в нашем случае перед родом представали оба моих рождённых ребёнка, но ритуал принятия проходили только мы с Болхом, Леся же получит ожерелье в своё время.
И вот этот день настал. В украшенной цветами и зеленью гостиной появилась сияющая Зара, неся в руках по тяжело звенящему ожерелью, одной из главных фигур которых были те капли-ромбы, которые мы с пустынницей сделали несколько дней назад из кинжала Велимира. Второй главной фигурой ожерелий были такого же размера, но правильной ромбовидной формы пластинки, изукрашенные резьбой. С удивлением я увидела, что их три. Похоже, Леся сегодня всё-таки получит «ожерелье», состоящее из одной-единственной пластины, призванной осуществлять единственную функцию – запоминать её песню. Такие же амулеты висели и на шеях сыновей Зары. Похоже, это был подарок нам от семьи пустынников.
Я посмотрела на своих детей, стоявших рядом. Взволнованный Болх изо всех сил старался казаться серьёзным, но у него это плохо получалось. Взлохмаченные каштановые волосы, тревожно распахнутые зелёные глаза и первый раз – одежда пустынников. В почти ослепительно белом костюме – рубахе и штанах свободного кроя – перехваченном тёмно-зелёным шёлковым поясом сын был похож на юного греческого бога. Леся же, в расшитом цветами длинном, почти в пол, платье, с распущенными волосами, напоминала этакую босоного-счастливую цветочную фею. Мой выбор пал на простой костюм, состоящий из бежевого цвета просторной юбки и кремовой рубахи, украшенных лишь тонко вьющимися навстречу друг другу плетями вышитого плюща. Одежда была на удивление уютной, удобной и почти невесомой.
Зара подошла к нам и торжественно возложила ожерелья на наши с Болхом шеи, а Лесе надела амулет. На шею и плечи легла, вольготно раскинувшись, тяжёлая масса металлических кусочков. Возникло ощущение мягких, дружеских объятий. Ритуал начался. Взявшись за руки, мы синхронно прикрыли глаза и… оказались в том же кругу, но на каком-то ином плане. Закрытые глаза не мешали видеть светящиеся ореолы вокруг наших тел. И песни… наши, отдельные песни сливались в единую мелодию, усиливая друг друга и резонируя. Впервые я так чётко услышала звуки детей, в том числе и нерождённых, и Заряны. Видимо, наш физический контакт каким-то образом усиливал способность слышать песни вещей. Получившаяся мелодия набирала силу, крепчала и ширилась.
Первым отозвался Нир, как самый близкий. Мы всё ещё чересчур редко с ним встречались – на станции было много забот для единственного пустынника. И вот я в полной мере услышала его песню. Лёгкая, весёлая и смеющаяся, она обняла всех нас. Рядом были слышны и слабые мелодии мальчиков пустынников – видимо, Нир забрал сыновей с собой, чтобы не мешать ритуалу. И, будто кто-то открыл кран, к нам стали присоединяться другие члены рода. Седовласый старец, сидящий по-турецки, будто объятый лучами солнца, прервал медитацию, приоткрыл глаза и тепло улыбнулся, поднял руку и прикоснулся к пушистой светлой головке Леси. Крепкая пожилая женщина, не отрываясь от стола с чем-то вроде скалки в руках, приветственно махнула припудренной мукой ладонью и заулыбалась, пронзительно глянув на каждого из нас в отдельности. Взгляда не избежали и нерождённые, и я ощутила волну радости от них и от пожилой стряпухи. Скромная девчушка лет одиннадцати с длинной белой косой с улыбкой глянула на меня, коснулась ладошкой плеча Леси и зарделась, бросив взгляд на Болха. Мужчина с грустными глазами, похожий на арабского принца, сидевший на коленях за низким столиком, вскочил так, что кипы листов бумаги взлетели и закружились, а он, сделав шаг, взлохматил и без того стоящие почти дыбом волосы сына, погладил по голове дочь и замер с поднятой рукой, словно не осмеливаясь прикоснуться ко мне. Стайка мальчишек, сидевших на берегу, вскочила и яростно замахала руками, а секунду спустя так же радостно колотила Болха по спине и плечам, пара из которых, понежнее, досталась и Лесе. Две молодые женщины в положении, рукодельничающие сидя на диванчике, подняли глаза, ласково улыбнулись детям и приобняли меня с обеих сторон. Всё новые и новые люди откликались, новые и новые звуки вливались в общую мелодию.
Это я рассказываю долго, а на самом деле всё это происходило очень быстро, образы сменяли друг друга, как в калейдоскопе, а приветствия сыпались непрерывным потоком. Примерно так: «Ну здравствуй, сестрёнка! Привет, племянники!» - Нир. «Добро пожаловать в род!» - старец. «Наконец-то!, А то Зара все уши нам прожужжала!» - что-то готовящая пожилая женщина. «Здравствуйте, тётя, сестра, брат!» - беловолосая девчушка. «Рад видеть тебя, сестра! Тебя и твоих детей!» - мужчина, сидевший за бумагами. «Привет, братец, сестрёнка!» - мальчишки. «Мы так рады вам!» - женщины-рукодельницы…
Со всех сторон обитаемой вселенной потянулись к нам лучи ободрения и радости, одобрения и приветствия, любви и принятия. То и дело слышалось: «сильный род…», «красивые песни…», «много детей…». В тот момент, впервые после смерти мужа, я почувствовала безусловную поддержку и любовь. Ощутила, что я дома, что я не одна, и что отныне я никогда – вообще никогда, ни одной секунды! – не останусь одна, всегда рядом будут мои новые родичи. Куда бы нас ни забросило, где бы мы ни были, с какими бы проблемами ни столкнулись – достаточно лишь потянуться разумом к ожерелью, мягкой тяжестью лежащему на плечах и груди – и тут же откликнется десяток голосов, готовых поддержать, утешить, посоветовать и прийти на помощь. Я почувствовала обнимающую улыбку Заряны, теперь моей сестры: «Да, теперь ты с нами, и ты, и твои дети…»
Вот так наша семья присоединилась к самой загадочной расе, расе, умеющей слушать и слышать самые прекрасные песни, что есть во вселенной – её песни, песни всего, что в ней находится, песни всех солнц, планет, туманностей и галактик – песни пустоты…
Октябрь-декабрь
2014 год