Летели комья снега, всю ночь под светом фонарей. Летели, познавая дали. Летели, чтоб на Землю лечь. Что им до фонарей – им ближе были ореолы звёзд когда-то, когда рождались только из мягкого нутра большого кома, от них отличного лишь тем, что может он парить, не падая совсем.
На улице стояла тишина. Та самая, что так на уши давит. Звоном. Та самая, что будит чувства в душах. И криком невозможно перебить её губительно-лекарственную сущность. Ту силу, что в ней сидит, или за ней украдкой ждёт, иль выжидает.
И боль придёт внезапно, не выдав стуком сердца резким, нежданным, и не отхлынет, сжалясь. Хоть падай в снег, в сугроб, хоть зарывайся. Нигде покоя нет, нигде – успокоенья.
И неба чернота уже не даст забвенья, прошла пора задумчивости и сна. Ты весь натянут, как струна. Боишься, как бы не порвался…
А, впрочем, время на исходе, пронзает тьму рассвета тень. И черноту сменила серость; край неба желтизну надел. И боль похожа лишь на небыль, игру ума, на плод воображения. Дрожит струна внутри и ждёт спасенья - невыносимо яркого огня, что вновь согреет и от самого себя убережёт тебя. О да, о эта ложь и пелена - особая способность дня!
Но ты же знаешь, что Боль не умерла?
26.01.15. Вариант редакции 31.08.16