На дворе одна тысяча девятьсот семьдесят девятый год. Весна. Стало быть я заканчиваю свой первый класс. В стране во всю гудит застой (это я потом узнал, что был застой), а я жду не дождусь каникул. Кто-то дал Бате послушать какие-то новые песни на большой бабине. Это хорошо, а то надоело одно и тоже с «Утренней почты» слушать. Вечером, после школы, достаю бабину и ставлю её на магнитофон. Аккуратно заправляю плёнку, прокладываю её между головок. Так, это стирающая и записывающая, эта воспроизводящая, это прижимной ролик. Это я уже разбираюсь в крутой технике, это я с магнитофоном «Рекорд» уже на ты. Батя поставил эту громиду на ножки и теперь она выглядит очень солидно. Включаю магнитофон, смотрю, как быстро прозрачная плёнка скрывается под коричневой магнитной лентой. Смотрю, как всегда, заворожённо. Почему-то мне тогда казалось, что магнитная лента от слова «магия». Есть что-то в этом магическое – крутится и издаёт звуки. Да какие!
«Протопи-и ты мне баньку, хозяюшка-а...» Ох, сложная песня – Сталин, наколки какие-то на сердце, - но этот сильный голос заставляет душу трепетать и сопереживать. Вон как ему, бедному, досталось в жизни. Слушаю.
Дальше идёт про зарядку. Вот! Тут всё понятно. «Красота, среди бегущих, первых нет и отстающих, бег на месте общеприме-ря-ю-щий». Не люблю бег. Не моё. Но как же этот дядька прав, на месте и бегать недолго и никто не в обиде, что вдруг последним прибежал. И как это у него всё так складно получается? Я, пожалуй, тоже так смогу. Надо будет завтра попробовать. А пока слушаю дальше... «Во Шере-метьево, в ноябре третьего, метеоусловия не те...»
Не, ну так-то точно смогу. Чего там мочь-то? Никаких заумных слов, всё как по маслу. Однако, смешно пишет..
Потом были песни про непослушных коней, про две судьбы, про то, как бедных волков стреляли, про канатоходца, которому зачем-то надо пройти все четверти. Зачем? Я бы в жизни не полез на этот канат. Ну вот.. Так и знал, что упадёт. Э-эх! Но больше всего мне понравились песни про Ваню и Зину и про сумасшедших, которые писали в передачу «Очевидное-невероятное». Это ж надо так придумать?! – восхищался я. Прогоняю всю сторону и ставлю на перемотку. Ищу то место, где были эти песни. Я твёрдо решил выучить их, чтобы спеть в школе на каком-нибудь вечере. Вот это будет номер! Вот все поумирают со смеху. Аккорды там простые, подберу как-нибудь. А про Зину можно ещё маме-Зине на день рождения спеть. Нахожу начало песни, достаю школьную тетрадку и начинаю прогонять про Канатчикову дачу по одной строчке. Выключаю и аккуратно записываю каждую строчку ровным, каллиграфическим подчерком, как в школе учили. Ох, и длинная же песня! Но отступать некуда, буду писать до конца. Будущий фурор на школьном концерте – а может быть и в клубе на день лесника, - захватил меня целиком. Пишу.
Вон датист? Или батист? Непонятно. Эх, надо всё таки побольше читать, чтобы лучше всё понимать. Ладно, потом разберёмся. «У него приёмник «Грюндик»». Что за приёмник такой? Не знаю. «Океан» знаю, «ФЭД» знаю. «Грюндика» не знаю. Странно. «Ловит контра ФРГ». С ФРГ понятно. У меня там дедушка живёт. Письма когда приходят, стоит ФРГ на конвертах. Это Федеративная Республика Германии. Вот мне повезло - радуюсь я за себя, - я-то знаю, про что он поёт, а другие, наверно, и без понятия. Не у всех же родственники в ФРГ. Пишу. «Треугольник будет выпит! Будь он параллелепипед, будь он круг, ядрёна вошь!» Смеюсь снова, а про себя думаю, что надо бы срочно выучить эту фразу. На математике пригодится.
Дописал. Теперь про Ваню и Зину. Ух, как он там про алкашей смешно спел!
Начинаю писать. Только принялся за второй куплет, как с работы пришёл отец. Глянул на меня, подумал, наверно, что я занимаюсь уроками, ушёл на кухню ужинать. Я, как ни в чём не бывало, включаю магнитофон дальше – «А у тебя, ей Богу, Вань, ну все друзья такая рвань...» Останавливаю и старательно записываю. Из кухни возвращается отец.
- Ты чего делаешь?
- Вот песню хочу выучить.
- Какую песню?
- Ну вот эту. А что?
- Да ничего! Рано тебе ещё такие песни учить. И слушать рано!
- Как так рано, пап? Ты же слушаешь. И тебе нравится, я сам видел, как ты смеялся вчера...
- Ты лишнего не болтай – строго сказал Батя, - особенно в школе.
- А что?
- Да ничего. Не болтай и всё. И вообще – Батя, видимо, разозлился на мою неугомонность, - кто тебе разрешил чужие бабины брать? Ну-ка, дай сюда листки! – с этими словами он забрал у меня тетрадь, вырвал листки и унёс их на кухню. Я аж задохнулся! Пошёл за Батей.
- Па-ап, осторожнее!
- Какой тебе осторожнее? – буркнул отец и порвав листки, выкинул их в печку.
Такого удара я просто не ожидал. Недоумение и злость, отчаяние и непонимание – всё вместе и одновременно - захлестнули меня в первое мгновение. Я ожидал похвалы за то, что пытался красиво писать, за то, что интересуюсь музыкой. Я ожидал всё, что угодно, но не это! Это переходило всяческие границы! Я совершенно искренне посчитал такое поведение отца самодурством. Но спорить дальше не стал. Во-первых, с Батей разговор, обычно, короткий. А во-вторых, ещё и взаправду опояшет разок за то, что самовольно чужие бабины взял. А охотничий ремень неважная замена простой хворостине... Проходили.
Тексты песен я всё таки переписал потом. Оказалось, что отец друга тоже слушал эти песни и мы, договорившись как-то сразу после школы, пока его родителей не было дома, переписали песни. Правда, друг тоже сказал, что отец просил его не болтать, что они слушают такие песни.
- Что они, сговорились что ли? – спросил я.
- Не знаю – искренне ответил друг.
- Странно как-то. Что такого-то? Не западные же песенки слушаем.
- Ну ты всё таки не говори никому, а то мне тоже от папки влетит.
- Ладно, не скажу.
Тексты были на руках, но теперь какое-то странное чувство терзало меня. Петь эти песни на концерте уже была нельзя. Хотя бы потому, что можно было подставить друга.
А сами песни (в оригинальном исполнении) я продолжал слушать втихаря. Батя переписал ту бабину для себя и как бы он её не прятал в шкафу, я её легко находил и слушал. Удивительные стихи лились под гитару. Хотелось слушать и пробовать писать (и я пробовал), слушать и петь, снова слушать и снова писать самому. Такого ещё не было. Всё, что задавали в школе учить наизусть, все те стихи были какие-то нудные. А тут!..
* * * * *
А потом нам неожиданно разрешили выезд за границу. Нет, не насовсем, а только в гости. Посетить дедушку в Германии. И только вдвоём – мама и я. И вот, когда уже возвращались из поездки, мы задержались в Москве. В то время попасть в Москву во время летних отпусков – это лучше сразу на каторгу. Билетов нет никаких и никуда. Таких очередей в кассы я не видел никогда. Несколько потоков стояли змейками на большой площади. Люди занимали очереди и не получив на сегодня билетов (или не успев добраться до касс до их закрытия) расходились по гостиницам, залам ожидания и комнатам матери и ребёнка. Так мы просидели неделю в Москве в тщетных попытках заполучить хоть какие-то билеты - хоть общий вагон, лишь бы уже ехать. С одним нам повезло – дедушка дал нам денег на дорогу и мы могли снимать номер в простенькой гостинице. Всё лучше, чем спать на газетке в углу вокзала. Там мы и коротали время. Особенно когда купили заветные билеты, переплатив сверх нормы кассирше, и нам уже не надо было толкаться в этих диких очередях. У нас появилось несколько свободных июльских дней и мы катались по Москве. Я быстро освоился и когда маме было лень, я сам открывал для себя автобусные маршруты. У гостиницы была конечная остановка для нескольких автобусов. И я решил, что ничего со мной не случиться, сяду у окна и буду ехать снова до конечной. Так я начал кататься за пять копеек по кругу – проеду, поглазею вокруг, вернусь и рассказываю маме, где я проезжал и что видел. Потом по какому-то маршруту я увидел невдалеке Красную площадь. Вышел, запомнил остановку и номер автобуса и пошёл гулять. Я гулял и вглядывался в лица прохожих. Я искал ЕГО! Я был уверен, что он, такой умный и смешной, обязательно живёт где-то тут, в центре столицы. Или даже в Кремле. Я искал его. Но не нашёл. Я даже не сообразил тогда, что совсем не знаю, как он вообще выглядит. Я просто думал, что вот встречу его, он скажет что-нибудь и я сразу его узнаю. А может он тут что-нибудь поёт, на Красной площади. Ну да! А где ж ему ещё петь, как не тут? Но он там не пел и я вернулся в гостиницу.
- Ну, где сегодня был? – ласково спросила мама
- Мам, я сегодня до Красной площади доехал, представляешь! – похвалился я.
- Ух, ты! – искренне удивилась мама.
- Ага, завтра я тебя туда свожу! Я знаю, на каком автобусе ехать.
- Хорошо. А что ты там видел?
- Да так-то ничего. Наро-оду та-ам – протянул я – а сама площадь какая-то маленькая. По телевизору такая огромная, а на самом деле не такая. Но интересно.
- Вот ты даёшь. Не страшно одному-то?
- Нее, не страшно. Мам, а дядя, который про Ваню и Зину поёт, он же тут живёт?
- Наверно, тут. Хотя я точно не знаю.
- Точно тут! – уверенно сказал я.
- Почему так думаешь?
- Мам, ну ты странная, ты слышала, какие он песни поёт? Где ж ему ещё жить? Такие люди только в Москве живут!
- Может ты и прав.
- Мы завтра ещё раз поедем и ты спросишь у милиционера, ладно?
- Ладно-ладно – улыбнулась мама.
Московский, летний вечер тихо опускался на город. Но зной этого каменного мешка не собирался отступать.
- Мам, а когда у нас поезд?
- Двадцать седьмого.
- А сегодня?
- Сегодня двадцать пятое.
- А всё таки интересно, мам.
- Что?
- А ведь он где-то тут, совсем рядом. Ходит, наверно, по городу. Или дома сидит. Мы ведь никогда не были к нему так близко, мам!
- Ну да, не были.
- Надо его завтра обязательно найти, а то уедем скоро и всё. Считай, зря в Германию ездили – попытался пошутить я.
Помолчали.
- Мам, - вдруг спросил я – а почему он не главный?
- Где главный?
- В стране!
- Ну у нас же есть генеральный секретарь.
- Это я знаю, но он же уже старый и говорит странно, а этот молодой и талантливый. Вон он как жизнь всю знает хорошо. И знает, как сделать, чтоб было лучше. Его же главным надо делать. Будь моя воля, я бы его сразу поставил!
- Дурашка ты – снова улыбнулась мама – давай уже ужинать и спать...
Через год, летом восьмидесятого, мужики шептались меж собой – «Умер!» Я очень хорошо помню этот шёпот, тихий, траурный, но прогремел он, как взрыв! Умер! Лица мужиков почему-то запомнил навсегда. И глаза их запомнил. Русь снова хоронила Поэта...