На земле сейчас.. Зима. Или лето, - думал Дар Ветер, стоя перед лобовым стеклом звездолёта, которое по привычке называли иллюминатором. Здесь, в космосе, не было времён года. За окном иллюминатора были всё те же холодный звёзды, что и год, или два, или сто лет назад?, - здесь не было времени, а было лишь расстояние. Три парсека оставил позади звездолёт с тех пор, как стартовал, пылая огнями, с земной орбиты - три парсека холода и пустоты, лишь звёзды меняли своё положение на экране, а больше не менялось ничего. Впереди было ещё столько же - сколько это по времени?, - месяцев, лет, веков. Неизвестно. Лишь тихо гудели приборы в каюте капитана - его каюте, точнее, комнате, которую по привычке называли каютой. Звездолёт состоял из массы комнат, жилых и служебных помещений, и нёс через пространство - его, Дар Ветра, и его команду, двадцать землян, профессионалов, отобранных на земле годами подготовки - к ближайшей звезде. Это только начало, - думал Дар Ветер. Маленький шаг человека, но большой шаг человечества, - как когда-то первый шаг по лунному грунту. Шаги с тех пор стали больше, и три парсека в дальнем космосе - это уже и не шаг, а скачок, рывок, крик. И столько же впереди - три парсека пустых пространств, месяцы, годы и столетия до вожделенной цели. Сколько?, - неизвестно, длилась его космическая вахта. Теперь же - спать. В углу каюты уже приготовлена барокамера с физраствором, в который он, Дар Ветер, погрузится на ближайшие сто лет, передав управление помощнику. И всё так же будут гудеть приборы, пока он не проснётся - за месяц перед подлётом к цели, или за двадцать астрономических единиц, ибо что такое месяц в дальнем космосе. Сзади выстроилась строем команда, а за пультом - Низа Крит, практикантка, биолог, попавшая в экипаж почти случайно - но почему ему, Дар Ветру, все эти три парсека хотелось повторять только её имя?, - впрочем, неважно. А сейчас пора спать, в анабиоз, на сто лет. Действительно, пора. Дар Ветер подошёл к барокамере и лёг внутрь. Сто лет покоя, пустоты и тишины пролетят как один день. Лёгкий шорох - задвинулось стекло, отгородив его от мира. Команда в полном составе стоит вокруг барокамеры, Низа за пультом, нажимая кнопки, пускает физраствор, текущий по венам медленным солнцем. Впрочем, что такое солнце?, - забыли.. Мысли путаются, и уже невозможно пошевелить ни рукой, ни ногой - только думать и засыпать.. Низа, запустив процессы и закончив свою работу, вышла из-за пульта анабиоза.
- Аааа!, - закричала она, бросившись в объятья медику, затем корректировщику, вне себя от переполнявшей радости, - Он засыпает! Он уснул!
- Наконец-то!, - заорал второй пилот, и продудел "Марсельезу" в неизвестно откуда взявшийся горн. Первый пилот же встал возле барокамеры, и простёр руку, как Цезарь -
- Гори в аду!, - произнёс он, и, выдержав паузу, - смолкни навеки!
- Да сдох бы уже нахуй.
- Может и сдохнет. Кто знает, что будет за сто лет.
- Он будет спать сто лет?
- Да. Кто идёт за "Клинским"?, - но кто-то уже начал набирать номера телефонов, зовя гостей на праздник.
- Сто лет?, - это почти вечность. Целая вечность счастья. Вечность покоя, вечность свободы, - блаженно сказала Низа, а корабль всё нёсся и нёсся, всё нёсся и нёсся, навстречу будущему и неизвестности..