All animals are equal, but some animals are more equal than others
G.Orwell
Принятая в 1789 году декларация прав человека и гражданина, манифест нового строя:
“Люди рождается и пребывают свободными и равными в правах. Социальные различия могут основываться лишь на общей пользе.»
Оруэлловская цитата из «Скотного двора» почти в точности воспроизводит ход мысли французских революционеров. Равенство торжественно декларируется, но немедленно говорится, что неравенство также существует и оправдывается «общей пользой».
С точки зрения логики, декларация бессмысленна — она утверждает, что все люди равны, и тут же заявляет, что неравенство существует и оправдано.
Кроме прочего, пока непонятно, в чем же именно заключается «общая польза», заявление бесполезно и в практическом плане, а не только в абстрактно - логическом.
Как, например, Аристотель оправдывает существование рабов ? Он отнюдь не заявляет, что рабство полезно лишь рабовладельцам, но настаивает на том, что польза обоюдна. Мысль философа сводится примерно к тому, что в подчинении раб находят свое настоящее призвание, а господин, напротив, находит свое призвание в раздаче распоряжений. В организме голова ведь тоже отдает указания, а члены их выполняют - подобное устройство ведет к гармонии. Свободный человек предпочитает рабству смерть — если же он настолько малодушен, что желает жить рабом, следовательно лучшей доли не заслуживает, и нуждается в хозяйской плетке для поддержания себя в форме. (Аристотель, между прочим, советует теплые и дружественные отношения раб-господин, то есть плетка должна по идее употребляться лишь при закреплении положительных навыков и к вящей пользе для наказуемого). Таким образом, рабство по Аристотелю вполне укладывается в рамки основанных на общей пользе социальных различий.
Единственное, в чем Стагирит слегка расходится с французскими революционерами, так это в убеждении, что детям рабов также лучше становиться рабами (декларация утверждает, что все рождаются свободными). Яблоко ведь недалеко падает от яблони — какие детки могут вырасти у папы раба и мамы рабыни? Нельзя сказать, что Аристотель догматичен — он вполне признает, что некоторые попадают в рабство незаслуженно. Но исключения лишь подтверждают правило — жертвам подобных недоразумений лучше примириться со своим положением ради всеобщего блага. Кстати, если мы отыщем в той же самой дкекларации определение свободы, то выяснится, что все люди свободны, но свобода каждого ограничена правами других. Так что, видимо, раб добровольно передает часть своей свободы господину вместо того, чтобы свободно умереть. Кроме того, свобода раба ограничена священным правом его господина иметь собственность, каковое право также зафиксированно в декларации.
«We hold these truths to be sacred & undeniable; that all men are created equal & independent, that from that equal creation they derive rights inherent & inalienable, among which are the preservation of life, & liberty, & the pursuit of happiness»
Это уже штатовская Декларация независимости — вернее набросок к ней, вышедший из-под пера владельца рабов и насильника рабынь Джефферсона. «Святые и неопровержимые истины — все люди сотворены равными - бла-бла-бла — свобода и стремление к счастью...». Как равенство, свобода и стремление к счастью формулируются в отношении раба в момент написания и еще 70 лет после джефферсоновских откровений ? В общем, аргументация южан та же самая, как и у Аристотеля - что-то новое выдумать сложно. У набожных потомков квакеров есть еще, правда, аргумент Священного писания — отпрыски сына Ноя, Хама, начавшего антиалкогольную кампанию задолго до Горбачева со столь же плачевными результатами, были, согласно авторитетному источнику Ветхого Завета, прокляты и поставлены в услужение более продвинутым детям почтительных сыновей. Полагаю, не надо объяснять, какого цвета была кожа у вышеназванных хамовых последышей...
Таким образом, идея «общей пользы» для Аристотеля (либо плантатора с американского Юга ) вполне включает в себя рабство, а для современного демократа общая польза и рабство абсолютно несовместимы. Кто прав ? Со шкурно - практической точки зрения вопроса тут нет — не соглашаться с Аристотелем ничем особенно не грозит, тем более что нормальный среднестатистический гражданин вовсе и не обязан знать, что афинский бородач говорил по тому или иному поводу Зевс знает сколько веков тому назад. Несогласие же с современными веяниями, не к месту выказанное, запросто и очень даже может подпортить человеку жизнь. Так что проще сослаться на «прогресс» , и по примеру мольеровского лекаря поневоле важно заявить - «nous avons change tout cela» - “мы это все теперь переменили»...
Но как, например, заявления о прогрессе соотносятся с «вечными ценностями», к которым наше общество столь успешно ныне возвращается? Христос несомненно «знал лучше», чем сейчас — его знание со временем лишь деградировало — и уж неверняка не прогрессировало. Апостолы, непосредственно воспринимавшие Его слово должны были понимать суть христианства лучше, чем мы через почти 2000 лет после смерти Учителя. Вообще идея упадка — столь же древняя, и почтенная как и идея прогресса, либо идея вечного круговорота...
Натурально, рабства в стиле хижины дяди Тома ( выдь на Миссисипи, чей стон раздается над великою южной рекой...) сейчас почти не осталось. Но далеко ли надо ходить, чтобы отыскать латинос, таджика или гастарбайтера ? (Кстати, умение немцев найти приличное словечко любому непотребству меня всегда восхищало .« Труд делает человека свободным», «финальное решение», «социалистическая рабочая партия» или «работающий гость» - музыка для слуха...) В странах «золотого миллиарда» - и не очень золотого - полно людей, которые рождаются в нищете, живут в халупе, учатся в обезъяннике считать до ста и понимать приказы (такую образовательную программу прописывал Гиммлер населенным унтерменшами восточным территориям), моют сортиры в Макдональдсе — и имеют равные права и возможности. Симметричным образом, наличествуют и те, кто принес своим ближним неоценимую пользу правильно женившись или родившись в правильной в семье, и оттого могущие забыть о досадной необходимости торчать по 8 часов в день в офисе, и целиком посвятить себя культивированию хорошего вкуса, гламура и изящных манер.
Заявления о том, что в современном обществе «все равны», либо «все имеют равные возможности» по-видимому - лишь одно из тех благих пожеланий, которыми усеяна дорога в ад. Но как реально обстоят дела с неравенством, и сколько вообще неравенства нужно для нормального функционирования социума? Является ли состояние с наименьшим возможным неравенством действительно оптимальным?
2
Человека, которого заинтересует вопрос о настоящем, а не декларируемом состояниии дел с неравенством в наше заполненное статистикой время, ждет в некотором роде сюрприз — достоверных данных по поводу того, как конкретно распределяются богатство и власть на удивление мало. Пространных рассуждений о том, чем социализм лучше капитализма и vice versa можно отыскать сколько угодно, но конкретных ответов на реальные тупые вопросы типа того, сколько же человек в бывшем СНГ живут на проценты с папиного капитала, каков социальный состав выпускников МГИМО, или какое количество денег в национальном масштабе идет на откаты, не так уж и много. Купюры и власть любят тишину, и эта тишина для особо ревнивых разгребателей навоза в условиях современной России запросто может стать могильной — как в смысле научной карьеры, так и дословно...
Даже в гораздо более вегетарианских условиях Запада выяснение вопроса о том, какова, скажем, сейчас реальная роль процентов с капитала по отношению к производительному труду оказывается достаточно неблагодарной задачей. Соответствующие данные приходится выцарапывать из налоговых отчетов, которые далеко не всегда и не везде доступны. Совсем недавняя (2013 год ) книга французского экономиста Тома Пикетти «Капитал в ХХI веке» - чуть ли не первая далеко идущая попытка проследить исторические тенденции неравенства, опираясь на статистические данные, прежде всего фискальные. Работа основана на очень здравом с точки зрения технаря подходе — выяснить, как обстоят дела на самом деле, прежде чем разводить теоретизирование. «В течение долгого времени интеллектуальные и политические дебаты о распределении богатства подпитывались множеством предрассудков и минимумом фактов » - заявляет автор в предисловии. Книга призвана хотя бы приблизительно разобраться в фактах.
Пикетти отмечает две важных недавних стадии в изучении вопроса. Первой был «апокалиптический» марксистский анализ, из которого следовало, что неравенство при капитализме будет нарастать вплоть до революции, ахтунга и кладбища с червями. Подробности доктрины столь широко известны всем выпускникам советских вузов, что не имеет особого смысла на них подробно останавливаться. Второй стадией Тома называет исследования блудного сына российского коммунизма Саймона Смита Кузнеца ( Семена (Шимена) Абрамовича до эмиграции). Из его анализа следовало, что на самом деле капитализм идет по пути более все более равномерного распределения доходов. « Прилив одинаково поднимает все лодки ». Пикетти классифицирует эту доктрину по ведомству «волшебной сказки ». Результаты Кузнеца были так же возведены в род аксиомы в западном экономическом мейнстриме, как откровения Маркса в мейнстриме советском.
Выводы Тома прокладывают средний путь - в 20-е -50-е неравенство действительно уменьшалось, но с тех пор лишь нарастает, и, если так пойдет и дальше, скоро вернется к показателям 19 века, « бель эпок », рантье в смогингах, грязным пролетариям и мечтам о некрасивой девушке с наследством вместо адвокатской карьеры.
Толстый (и на удивление просто и внятно написанный ) том Пикетти, дает немалую пищу для размышлений. Я настоятельно рекомендую всем интересующимся (и не имеющим возможности читать на иностранных языках) раздобыть эту книжку как только выйдет русский перевод, обещанный в 2015 году.
3
Пикетти утверждает, что средний процент с капитала, называемый им r, от английского слова «rent”, исторически почти не менялся и составлял около 5% как в наше время, так и в эпоху действия романов Бальзака. Средний же экономический рост, g (от английского growth) за сравнительно долгие промежутки времени не превышал 2-3%. Годовой рост ВНП в 10-15% процентов (как некоторое время в Китае) оказывался возможен лишь для исключительных условий на короткие периоды времени — главным образом при ликвидации отсталости. Для страны, реально лидирующей в экономике, такие приращения в течение больших периодов нереальны. Надо сказать, два процента в год лишь кажутся небольшой величиной. За сто лет ВНП при таком раскладе увеличивается не в два раза (2%х100 равно 200%), но в 7 — по закону сложных процентов, а при трехпроцентном годовом росте — в двадцать. За два века, соответственно, разница будет в 50 и 400 раз. Простая мораль из наблюдения о том, что r больше g, состоит в том, что зарабатывать процентами с капитала в нормальных условиях оказывается гораздо выгоднее, чем занимаясь реальным производством.
Около 6 размеров годового ВНП остаются обычно в накоплениях — и эта величина держалась таковой во Франции (и в остальных развитых странах ) на протяжении всего 18 и 19 века. Мировые войны в 20-м коренным образом подкосили запасец — совокупный капитал упал к 50-м до примерно 2 годовых ВНП, но сейчас практически восстановился на уровне, бывшем к началу первой мировой. Одновременно рента, упавшая было до пары процентов, вновь подошла к четырем-пяти.
Отличительной чертой капитала является его крайняя концентрация. Большинство населения вообще не имеет накоплений, а очень значительная их часть сосредоточена в руках верхнего процента или даже десятой или сотой процента населения. Россия, где сотня миллиардеров владеет ныне третью национального богатства, здесь впереди планеты всей, но и в Штатах, скажем, тридцать процентов богатства сосредоточено у самого благополучного процента населения.
Пикетти утверждает, что кратковременно имевшее место в 30-х — 50х гг. превышение экономического роста над рентой, которое вызвало прераспредление доходов в сторону производства , в некотором роде уникально. Мировые войны, быстрый демографический рост, научно-техническая революция и влияние СССР — вот вероятные причины. Теперь ситуация в смысле неравенства плюс-минус возвращается к 1913 году. Если экономист прав, то реальность не оставляет камня на камне от сладкой либеральной сказочки о равных возможностях. Хотя неравенство и уменьшалось в первой половине 20 века, сейчас бодро идет обратный процесс экономического расслоения, закрывания социальных лифтов и ренессанса рантье.
4
Даже если книга Пикетти более или менее отвечает на вопрос «как?», она совершенно не отвечает на вопрос «почему?».
Возможно, функция капитала в обществе примерно соответствует функции жира в живом организме. На первый взгляд, жир - лишь помеха здоровому образу жизни. Однако, жирок очень даже не мешает, если надо пересидеть до урожая. Предусмотрительная природа, к примеру, снабжает самок, более важных для продолжения вида, чем самцов, и большим запасцем сала. Следуя этой аналогии, если жира слишком мало, организм быстро выдыхается и потрясения типа временного дефицита продуктов питания могут легко загнать его в могилу. Если же жира слишком много, то животное становится неповоротливым, и более активные хищники его успешно подъедают. Разумные излишки жилплощади, землицы, бижутерия и прочие ништяки, которые можно в минуту жизни трудную сменять на что-либо съедобное, наподобие жира животного, весьма полезны в обществе, как и для индивидуума.
Резкое снижение жировой прослойки в момент военного и экономического катаклизма первой половины 20-го века также вполне вписывается в картину.
Вопрос, однако, состоит в том, почему общественный жирок имеет тенденцию порождать с одной стороны паразитическую прослойку, а с другой относительную, а то и абсолютную нищету? Первое, что приходит в голову — соображение о том, что такое положение вещей неразумно, неоправданно, объясняется исключительно людскими пороками, и что уничтожив паразитические способы обогащения можно сильно продвинуться в области всеобщего счастья и прогресса. Эти утверждения в марксистском изложении опять-таки весьма навязли в зубах. В концентрированном и не лишенном изящества виде их можно найти у Прудона, вполне толково (хотя и с изрядной долей предвзятости ) разъясняющего, что собственность — суть узаконенная кража.
С точки зрения чисто разумной, действительно крайне трудно объяснить, чем семья Рокфеллеров априори лучше семьи Пупкиных, или, приводя конретный пример из недавней прессы, почему внучка Пикассо имеет возможность избавиться от полотен ненавистного ей деда на скромную сумму 290 миллионов долларов. Социалистически настроенное государство попросту забрало бы картины, повесило их в музей, где каждый желающий за небольшую плату смог бы с ними ознакомиться, и не плодило бы паразитов в лице уважаемой внучки художника , ее наследников, любовников и захребетников. Аргументы Маркса, Прудона и иже по подобному поводу представляются достаточно разумными и убедительными.
Сверхприбыли за счет монополии, ростовщичества или спекуляции на рынке также крайне трудно назвать положительным для общества явлением. Например, средний житель США тратит на медицину почти в два раза больше, чем француз, итальянец или немец. При этом, как продолжительность жизни, так и качество медицины по вполне объективным показателям вроде выживаемости больных, в Европе выше. Дело в том, что доступ к медицинской профессии в США плотно схвачен — цены на медицинских факультетах превосходят все разумные рамки, от будущих медиков требуется прохождение неимоверного количества экзаменов и практических часов- за все это надо платить, и все это время надо как-то кормиться. Система путем постановки жесткого входного фильтра создает искусственный дефицит кадров, и за счет этого высасывает из среднего жителя в два раза больше денег, чем тот заплатил бы за лучшее обслуживание в другом месте. Здоровье — это не та вещь, на которой гражданин склонен экономить. Если вопрос стоит о том, загнуться сейчас, либо заплатить несоразмерную работе сумму, и загнуться немного позже, большинство выберет второй вариант. Соответственно, средняя зарплата врача в США в 1.5-2 раза выше, чем у его европейского коллеги. Это простой пример того, как рыночные отношения модифицируются заинтересованной группой в ущерб остальной части общества.
Еще пример. Один древний философ, которого доставали заявления в духе «Если ты такой умный, почему ты такой бедный», по дешевке скупил в межсезонье большинство прессов для оливок в округе. Подошла пора сбора урожая, и народ обнаружил, что на прессы в локальном масштабе есть монополия, а цена устройства, которое срочно надо, подскочила в пару раз. Философ остался в приличном барыше и утер нос недоброжелателям. Опять-таки, благотворность подобных действий для общества в целом весьма сомнительна.
Приведенные мной примеры, естественно, не убедят закаленных сторонников рынка. Мне скажут, что если бы Пикассо знал, что не сможет обеспечить внуков, то не стал бы шестьдесят лет подряд рисовать голубых мальчиков и девочек на шарах, а также быков и женские сиськи, но занялся бы алкоголизмом. Мне укажут, что медик прежде чем начать зарабатывать, вкалывает десять лет как папа Карло, и я ему завидую, а у самого меня недостаточно яиц, чтобы самому выучиться и получать двести килобаксов в год. Насчет же оливок, почему обучение лохов не должно стоить им ни гроша? Кроме того, если бы в Элладе был как следует налажен бизнес сдачи в заклад, проценты были бы не такими вопиющими за счет благотворной конкуренции.
Аргументацией сторонников строгого разделения общества на овец и козлищ можно проникнуться, полистав «Атлант расправил плечи» Эйн Рэнд, урожденной Алисы Зиновьевны Розенбаум. Эта книжка с примерно такой же пеной у рта отстаивает достойное вознаграждение достойных, с какой Прудон отстаивает равенство равных. Параллельное чтение обоих сочинений, вероятно, способно вызвать у недостаточно циничного и плохо определившегося со своими взглядами читателя что-то вроде легкой шизофрении.
Разбираться кто прав, исходя из чисто теоретических аргументов кажется делом неблагодарным. Разумнее всего, видимо, посмотреть куда исторически приводило последовательное прменение как ультралиберальных принципов Рэнд, когда советуют отнять у бедного, чтобы по справеливости отдать богатому, так и коммунистических принципов Маркса или Прудона, когда советуют отнять у богатого, чтобы по справедливости отдать бедным.
Похоже, оба пути тупиковые. «Бель эпок» , рай рантье, инвесторов и рабовладельцев-колонизаторов окончилась двумя мировыми войнами, распадом империй, русской революцией, Великой депрессией и прочими малоприятными вещами. В результате, все ультралиберальные политики, Laissez faire , “невидимая рука рынка” в той или иной мере пошли псу под хвост. В Англии, США, Франции — везде ввели прогрессивные налоги. Многие крупные предприятия, банки, железные дороги национализировали («Дойче бан» и «Фольксваген» в Германии, к примеру ). Законодательно установили социальные гарантии вроде минимальной заработной платы, которая в США окончательно закрепилась в результате Великой депрессии в 1938 году. По антимонопольному законодательству раскурочили таких золотоносных курочек, как «Стандард Ойл» - детище филантропа , гуманиста и просто набожного человека Рокфеллера, и АТТ, давшую миру посредством десятка-другого нобелевских лауретов из « Лабораторий Белла» транзистор и еще кучу полезных вещей. Все эти меры совершенно не отвечают ультралиберальным аргументам о том, что неравенство в рамках минимального государственного вмешательства исключительно благотворно.
Путь Маркса-Прудона по насильственному выравниванию доходов столь же мало облагодетельствовал человечество, как и империалистический праздник жизни для избранных. Все мы в той или иной мере стали свидетелями прелестей Гулага и Афгана, дефицита туалетной бумаги, распада социализма, падения Берлинской Стены и лихих 90-х.
5
Если пытаться подбить некоторые промежуточные итоги, то малопонятно, зачем общество все время скатывается к системе немногих малопристойно богатых и большой прослойки столь же малопристойно бедных, вместо того, чтобы более или менее равномерно распределять работу и ништяки, как это пытались делать при госсоциализме. Естественно, и в СССР существовала разница между уборщицей и профессором, но эта разница была в несколько раз (скажем, в 4-5)— а не в несколько тысяч раз, как между нынешними отбросами общества и его сливками. СССР, тем не менее, накрылся рваной пилоткой, и во многих отношениях того заслуживал.
Слегка переформулируя вопрос, для чего надо устраивать в обществе тараканьи бега по особым правилам с раздачей излишнего количества сахара победителям, и выдачей подзатыльников побежденным? Неужели, как это многие утверждали , недостаточно простого осознания того факта, что для того, чтобы что-то сделать, надо работать, и что совместная работа неизмеримо продуктивнее индивидуальной? При разумной организации коллективного труда, казалось бы, каждый мог бы иметь некое приемлимое качество жизни в пределах возможностей своего времени, без необходимости рвать кусок из пасти ближнего.
Как не соблазнительно это звучит в теории, на практике попытка организации на разумных принципах неотвратимо превращается в некое подобие гауптвахты.
Исторические примеры показывают, что сколько-нибудь обширное общество, где тараканьи бега устроены неудачно, работает плохо. Во всяком случае, масштабную попытку социализма воспитать «нового человека» трудно не признать провалом.
Возможно, авторы коммунистических утопий переоценивали материал, с которым надлежит работать? Им казалось, что средний гомо способен придерживаться некой элементарной порядочности и разумности - скажем, не станет воровать, даже если над ним не стоит охранник - но на самом деле рассчитывать на это нельзя.
6
Традиционное христианство настаивает на том, что человек - слабое и порочное существо. О том, что гомо — мера всех вещей и вообще звучит гордо, мир поведал, вероятно, только с изобретением гуманизма , деклараций, конституций, прав и т.п. Миф о грехопадении Адама и Евы традиционно толковался в том смысле, что ослушавшись Творца и вкусив от древа познания, человек скатился в изрядный хлам, и , за редкими исключениями, заслуживает разве гореть в аду.
Это мнение сильно модифицировалось за последние пару веков. У человека появилось, к примеру, «достоинство», даже закрепленное важнейшим пунктом в основном законе послевоенной Германии. Хотя содержание этого понятия до крайности темно, по-видимому, в одном из своих моментов оно означает что-то вроде того, что гомо по определению считается «хорошим», и имеет полное право оскорбляться (и требовать чтобы ему заплатили деньги), когда ему говорят, что он - изрядная свинья, независимо от того, правда это, или нет. ( Лично мне всегда было малопонятно, чем высказанное мнение в корне отличается от невысказанного. Если бы некоторые знакомые мне личности думали обо мне хорошо, я бы стал себя спрашивать, что я такого делаю неправильно. Но это уже несколько иной вопрос.)
В церковной среде всегда считалось не зазорным посыпать главу пеплом и покаяться в грехах.
«Confiteor Deo omnipotenti et vobis, fratres, quia peccavi nimis cogitatione, verbo, opere et omissione: mea culpa, mea culpa, mea m;xima culpa.» - «Исповедуюсь перед всемогущим Господом и перед вами, братья, что грешил много мыслями, словами, действием и бездействием — моя вина, моя вина, моя большая вина.» Это — знаменитая mea culpa, которую повторяют на каждом богослужении.
Руссо, следуя частично св.Августину, описывал в «Исповеди» как лгал, воровал, отказывался от веры и прелюбодействовал с наставницей. Из-за этого Рассел (в «Истории западной философии») относится к Руссо с плохо скрываемой брезгливостью, хотя последний (вероятно, с полным основанием ) утверждал, что отнюдь не является худшим экземпляром рода человеческого.
Возможно, если бы у каждого на физиономии было ясно написано, что именно он из себя представляет, совместная жизнь стала бы попросту невыносимой, и закон в целом встает на стражу изрядной степени общественного лицемерия. В качестве простенького примера — недавно в Австрии слегка наказали одного гражданина, приволокшего в полицию видеозаписи с нарушениями правил дорожного движения. По закону, ему досталось за то, что видеорегистраторы в Австрии частным лицам запрещены как недопустимое вторжение в частную жизнь. Но по понятиям, натурально, за то, что если каждый будет волочь в ментовку видеозапись всех городских нарушений правил, то половина жителей останутся без прав, а движение в городе будет полностью парализовано. Во Франции запрещено самостоятельно делать ДНК-тест собственному ребенку с целью выяснить ваш он, или не ваш. Любопытно, что происходит это в той же самой Франции, где супружесквя измена официально перестала быть уголовным преступлением лишь в 1975 году. Оценить вероятность того, что вы кормите не своего отпрыска довольно просто — генетические исследования, в которых товарищи ученые интересовались передачей наследственных заболеваний, дают цифры до 7-15% несоответствия юридического отца фактическому - в зависимости от места исследования и состава публики. Этим на самом деле и объясняется запрет — появись мода проверять детишкину хромосому, она стала бы причиной слишком большого количества скандалов. Если учесть, что в среднем детей в семье примерно два, и у многих фактических пап есть юридическая супруга, не на сто процентов совпадающая с мамой его отпрысков, внезапное прояснение вопроса кто чей биологический папа неизбежно вызовет кризис общенационального масштаба — примерно каждая третья или каждая четвертая семья в той или иной мере окажется затронутой.
С точки зрения неравенства, однако, больше относится к делу не столько то, кто с кем спит, но кто сколько ворует. Сколько-нибудь полных исследований по этому поводу тоже не очень много, коли речь идет не об уголовке, а о случаях, когда наказание за нечестность крайне маловероятно. Тем не менее, Левитт и Дабнер в книжке «Фрикономика» приводят довольно-таки любопытный казус одного гражданина, бизнес которого состоял в том, что он завозил в офисы бублики, за которые обитающий в офисе планктон оставлял в ящике по доллару. В конце дня ящик и остатки бубликов забирались. Бизнес есть бизнес — владелец вел подробную отчетность по оборотам. В среднем, оплаченным оказывалось около 85 процентов продукта, то есть минимум каждый седьмой из офисных работников, получающих вполне достаточную для покупки бубликов зарплату, предпочитал хавать продукт на халяву. Эту цифру, вероятно, надо как минимум удвоить, так как день за днем игнорировать бросание доллара в ящик практически наверняка привлечет внимание исправно платящих коллег и руководства — с соответствующими последствиями для застигнутого. Итого, воровал по мелочи каждый третий-четвертый. Тот же порядок величины, что и в истории с неродными папами и застенчивыми мамами. У эксперимента с бубликом был еще один довольно интересный исход. В одной конторе руководство сидело на верхнем этаже, среднее звено — этажом ниже, а самая мелочь — ниже всего. Как вы думаете, корзинка с какого этажа оказывалась в наибольшем дефиците? Полагаю, любой мало-мальски знакомый с жизнью, скажет, что руководство тырило впереди всех — и окажется совершенно прав.
Еще один пример из той же «Фрикономики». В тот год, когда в налоговых декларациях кроме имени детей, находящихся у плательщика на содержании, стали требовать еще и номер социального страхования, количество находящихся на содержании лиц упало сразу на 7 миллионов человек. Прикидывая количество детишек в Штатах, получаем тот же самый порядок - около 10 - 15 процентов мухлевщиков и халявщиков.
Еще пример. Аборты в США до 1973 года были официально запрещены. Трудно найти явление, которое столь однозначно порицалось бы всеми моральными системами. Христиане говорят, что аборт — убийство с очень маленьким трупиком. Прогрессивно настроенные граждане упирают на вред для женского организма и психологические последствия. Каков же реальный процент абортов в Америке? Оказывается, каждая третья американка, 93 процента которых - верующие, знакома с абортарием по личному опыту. Это — абсолютно достоверные медицинские данные — общее число тех, кто делает процедуру официально, известно с точностью до штуки, хотя каждый конкретный случай и является врачебной тайной.
Простая логика навевает на мысль, что тырят из коробки бублики, уклоняются от уплаты налогов, делают своих детей с кем попало и вешают их не на тех, с кем делали, примерно одни и те же люди, и их в обществе, вероятно, около 20-30 процентов. Эта группа не только ставит свои частные интересы выше общественных, но и готова разумным образом рисковать, чтобы получить удовольствие натягиванием общественного одеяла на себя. И вполне оправданным кажется предположение, что именно эта группа — как наиболее активная и склонная к разумному риску, оказывается в большинстве в политической и экономической элите. Это предположение, к примеру, вполне отвечает тому факту, что головка коммунистической партии — на уровне райкомов / обкомов, идеологов, руководителей среднего звена - встала во главе и постсоветского ренссанса частной собственности. Ельцин, Гайдар, Путин, Березовский ...— все они вышли из рядов отнюдь не диссидентов, но верных слуг кровавого коммунистического режима и пособников садисткой гебни. Реальные же диссиденты, натурально пострадавшие при СССР за свои убеждения вроде Сахарова, Солженицына или Новодворской остались не у дел, а то и просто вступили в конфликт с новыми властями. При таком балансе странно было бы рассчитывать на то, что нечто вроде коммунизма, априори предполагающего в определенной дозе разумный альтруизм, может вообще существовать.
Левитт и Дабнер по этому поводу утверждают что-то вроде того, что честное или нечестное поведение , «зависит от стимула». Природу этих самых «стимулов» авторы не особо раскрывают, но в любом случае теория стимула довольно слабо объясняет, почему во вполне однородной группе офисных работников некоторые воруют, а некоторые таки нет. И почему некоторые налогоплательщики записывают своих котов в дети когда риск нарваться на проблемы невелик, а другие все же стесняются (либо боятся ) это делать.
Маркс, не особо заблуждавшийся относительно моральных свойств гомо, полагал, однако, что «бытие определяет сознание», и в коммунистическом обществе сознание как - нибудь придет в соответствие. Семьдесят лет советского эксперимента, мне кажется, ставят жирный эмпирический крест на подобной гипотезе.
Официальная наука, само собой, не торопится исследовать реальную степень коррумпированности той или иной общественной структуры и соотвествие реальных и декларируемых принципов принятия решений. Пока же такого понимания нет, как мне кажется, трудно рассчитывать на большой прогресс в деле разумного общественного устройства.
7
Подчиненное положение, однако, не так уж однозначно плохо. Традиционное христианство, например, утверждает, что последние здесь станут первыми на небесах. (Протестанты некоторым образом перевернули эту логику — с их точки зрения спасение либо гибель у конкретной души предопределены, и Господь награждает добродетель ништяками еще при жизни. ) В любом случае, разговоры о плохих правителях при хорошем народе — важная составляющая любого фольклора о равенстве, а предполагаемая моральная правота (я беден, потому что не ворую) — важная составляющая массовой психотерапии.
Быть подчиненным имеет неоценимое преимущество - ты ни за что особо не отвечаешь.Ты можешь ни хрена не делать, и всем говорить, что виноват начальник, который тебя не заставил. Ты можешь ни черта не знать, и жаловаться на то, что тебя скверно обучили в школе и университете. Главное, подчиненное положение избавляет тебя от необходимости самостоятельно разбираться в том, что правда, а что нет — читать, сравнивать источники, наблюдать за жизнью, соображать. Ты можешь спокойно и с сознанием собственной правоты повторять то, что в тебя вдолбилось от соседей, телевизора или школы, не пытаясь выйти за пределы своего тесного мирка.
Уважаемый — никто тебе не поможет. Пока ты будешь переваливать на других собственную работу по пониманию окружающего, эта работа будет делаться через пень колоду. Хочешь, чтобы было сделано хорошо — сделай сам.