Обязательно настанет время, когда все будет по-нашему.
Когда Судьба отойдет в сторону и скажет:
"Вам достаточно испытаний. Живите спокойно".
(Эльчин Сафарли)
* * *
Я хочу купить розу,
Хочу купить розу, как будто желаю дать шанс
Больному рабу -
Просто шанс умереть на свободе.
Хочу купить розу, но каждый раз что-то не так:
Не то что нет денег,
Не то чтоб последние деньги,
Но просто есть множество необходимых вещей,
Так много вещей.
И снова цветок остается
У темных лукавых торговцев за пыльным стеклом.
А я ухожу,
Продвигаясь все дальше и дальше,
В то время когда я и впрямь на последние деньги
Куплю себе розу.
(Екатерина Полянская)
Как и все, Яна очень мечтала о счастье. Простом, «обычном»: свой дом, семья, хорошая работа; или о неожиданном – как в песне из фильма* «Вдруг, как в сказке, скрипнула дверь – всё мне ясно стало теперь…». Кое-что из подарочного пакета судьбы ей всё же перепало, но детское ощущение недоданных благ и острое чувство несправедливости по отношению к ней довольно долго сопровождало её, забывая иногда отмечать тёплые подарки провидения… А также она забыла главное правило жизни: последняя удивительно справедлива к каждому из нас и всегда исполняет наши мечты и желания – другое дело, что зачастую это происходит тогда, когда мы уже сами забываем об искомом. Это подмечено, пройдено, прочувствовано слишком многими, чтобы отрицать главную закономерность человеческого бытия.
Привычка откладывать своё счастье на потом возникла у неё не сразу; поначалу она была обычным ребёнком. Вернее, обычной девочкой с необычной семьёй. Родив её, мама вскоре рассталась с её отцом и вскоре получила предложение от другого мужчины, жившего в соседнем регионе. Договорившись с отцом Яны о том, что оставит ему на воспитание дочь, женщина уехала в новую жизнь, где вскоре родился Янин брат; с мамой отныне девушка виделась лишь в случайные приезды матери в их родной городок Бренск.
Яна жила с папой, задумчивым слегка усталым человеком, который тихо-мирно поднимал ребёнка, ходил на работу и, казалось, решился не заводить более романов и тем более семьи ни с кем. Благодаря заботам отца, всецело посвятившего себя дочери, девочка не чувствовала себя брошенной матерью, воспринимая как естественное то, что интимничать ей было привычно с отцом, а не со старшей женщиной; папа был отцом, другом и наставником в одном лице, - и очень тактичным и чутким человеком. Так и жили вдвоём, не допуская посторонних в сложившийся семейный уклад. По достижении совершеннолетия девушка решила поступить в техникум неподалёку и съехать на съёмное жильё, дабы попробовать самостоятельное плавание в океане жизни. Так она и сделала, устроившись параллельно с учёбой подрабатывать в ночной ресторанчик неподалёку (естественно, умолчав отцу о месте работы). Жизнь взрослого человека постепенно открывала свои объятия.
В жизни бывает так много патетики.
Два шага к лету, два чайных пакетика,
Звезды в песок летят белыми знаками.
Мне как всегда - кипяток и без сахара.
В небо летят искры всех костров осени,
Я не хочу задаваться вопросами:
Что дальше будет, когда станет холодно?
Месяц сверкает над проклятым городом.
Вот и зима. Припозднилась, постылая.
Лето прошло - интересно, а было ли?
Снег превращается в грязь под подошвами,
В этом безумии помнить ли прошлое?
Смоет тоску дождь ручьями весенними,
Выстелет простыни цветом сиреневым,
Прошлое лето закроется клапаном.
В новом мне чай, как обычно, без сахара.
(Эфа)
На этапе плавного вхождения во взрослую жизнь девушку внезапно настигло самое естественное состояние для её возраста: она влюбилась, в человека несколько старше её и, очевидно, опытнее. Собственно, он проходил мимо их учебного заведения – а она привычно скучала на лекции, глядя в окно, у которого сидела. Заунывный голос преподавателя усыплял, когда насмешливый свист прервал пелену сна, в который уже начала проваливаться не спавшая из-за работы в ночную смену Яна. Она выглянула в окно: за периметром двора учебного учреждения бегал очаровательный рыжий сеттер, заливисто лая и играя с мячиком, который кидал ему высокий плотный мужчина. Владелец весело свистел, подзывая пса, и иногда прятал искомый мяч; пёс тогда заходился лаем и, когда вожделенный объект-таки летел в сугроб, размашистыми прыжками летел за ним и нырял в снег. Это было поистине такое прекрасное зрелище, что Яна улыбнулась из окна их мастерской на втором этаже, оторвавшись от лекции мастера. В этот момент мужчина тоже поднял голову и случайно взглянул наверх. Их глаза встретились.
Трудно сказать, случайно ли владелец озорного пса приходил гулять в то же место несколько раз после этой зрительной встречи – но только одним днём, выбегая с занятий с подружками, Яна увидела этого человека на том же месте и, преодолев робость, подошла и спросила, какая это порода. Он улыбнулся ей и минут пятнадцать рассказывал о преимуществах и недостатках сеттеров, после чего пригласил в кафе через пару часов – вот только оставит дома пса и уладит кое-какие дела. Девушка, зардевшись, согласилась прийти. Оба понимали, это будет не последнее свидание.
Они начали встречаться. Оказалось, Яна была права в своей визуальной оценке – мужчина действительно старше её на десять лет. Его почти тридцать на фоне её надвигающихся двадцати являли собой огромную пропасть – как в жизненном опыте (он уже был женат однажды), так и в мировоззрении: он всегда учил её, что следует делать, какую книгу лучше прочесть и какой фильм добавит нечто в копилку её представлений о жизни. Она была благодарна ему за то, что он развивает её. Другое дело – чувствуя, что всё у них идёт на серьёзный лад, она не скоро решилась признаться отцу, что собирается замуж за человека настолько старше. На удивление, отец даже обрадовался возрасту избранника: «Теперь будет кому с головой за тобой присматривать!». То есть, он по-прежнему видел в своей Яночке не взрослеющую, безусловно, молодую – но всё же женщину – а маленького несмыслёныша, которому он недавно менял подгузники. Отец по-свойски поцеловал зятя в щёку в знак родственного знакомства, а на свадьбе первым напился от радости и уснул, прежде чем увидел, как молодые собираются уезжать к новоиспечённому мужу (теперь жили у него).
…Что ж, это осень! Белые цветы
Осыпались под сталинским балконом.
Я называю Вас еще на вы,
Взрываясь тихим криком, жарким стоном.
И приходя в себя, в шестом часу,
На циферблат прищурясь с недоверьем,
Вам говорю: я в сумрачном лесу
Блуждала птицей с ярким опереньем!
Входила кошкой в спящие дворцы,
Быком неслась в звенящие просторы
И рассыпала алые рубцы
На обнаженный торс тореадора.
Легко брала любовников младых
И целовала с сердцем равнодушным.
И ветер ласков был, горяч и тих,
Как Ваши пальцы на смычке послушном.
…
Давай не скажем больше никому
Об этом счастье жалкими рывками –
Такими яркими, что, может быть, слепым –
И то не всем – одной дорогой с нами.
(Елизавета Веселкова)
Началась семейная жизнь, которую Яна постигала буквально на ходу. Мама не передала ей традиционные женские навыки ведения хозяйства, но мир не без добрых людей, девушке помогали – советами, помощью – другие женщины: её преподавательница, с которой сохранялись хорошие доверительные отношения, свекровь (женщина суховатая, немного «в себе», но прямая и бесхитростная в критических ситуациях), близкая ей соседка (ранее обожавшая её мать, но осудившая отъезд последней от родной дочери) и просто знакомые семейные женщины.
Яна старалась. С детства мечтающая о полноценной семье, получив искомое, она искренне трудилась над построением крепкого семейного тыла: осваивала домоводство, жадно впитывала пресловутые семейные навыки, которыми переполнен любой женский журнал, стараясь не столько, наверное, угодить всегда довольному мужу - но и, прежде всего, стремилась соответствовать своим внутренним представлениям о том, какой именно должна быть любимая женщина, хозяйка, жена. Вскоре к этим ролям прибавилась новая, даже более значимая для героини: у неё родился сын.
Сын. Маленький бодрый толстячок в подаренном однокурсницами сиреневом конверте невозмутимо спал, пока счастливый отец гордо нёс его вниз по ступенькам роддома, торопясь на заказанную фотосессию в городском парке – а оттуда домой накормить довольную уставшую супругу, затем возня с обустройством детской (выяснилось, не хватает ещё пары вещиц и т.п.), после – бесконечные визиты его родственников и её друзей и, наконец, вечером они так и лежали вместе на диване в гостиной: она – сжимая в руках свёрток (всё боялась застудить малыша, хотя дома было довольно тепло), а он – обнимая её за плечи и с любопытством заглядывая в спеленатый кокон. Малыш безмятежно спал, еле заметно причмокивая во сне пухлыми губками.
Мне серый мир разрисовали
Палитрой красочной идеи.
Идеи, будто чародеи,
Иные грани открывали.
Я вдруг услышала случайно,
В потоке дымчатой рутины, -
Шуршанье в пачке листьев чайных,
Веселый смех друзей старинных. …
И я мир новый созерцала
С восторгом малого ребенка.
Конец сменился на начало,
И свет поблескивал в потемках.
(Гордеева Юлия)
Это было новое, неопознанное ещё счастье – и, безусловно, новый виток жизни. Странно – не замужество изменило Яну, а именно появление отныне и навсегда зависящего от неё маленького существа, доверчиво глядящего на её ошеломлённое лицо своими миниатюрными блюдцами. Губки… реснички… попка – весь набор традиционных материнских умилений и воздыханий обрушился на малыша, едва стало можно покинуть строгие коридоры роддома.
С рождением ребёнка в мироощущении женщины, безусловно, меняется всё: предыдущие планы, нынешние приоритеты и, главное, её самоощущение. Это сплав радости, отчаянной дерзости, гордости, удовлетворения, бесконечных опасений за будущее малютки, некая приятная усталость, сопровождающая молодую мать теперь почти всегда, чувство единства с другими родителями, безмерное блаженство, особенно когда тонкие руки матери соприкасаются с бархатной персиковой кожей младенца. А запах! Все эти тальки-ароматические детские шампуни-специальные кремы сильно раздражали Яну: ей казалось – вся индустрия обслуживания детства имела заговор отлучить Мать от аромата самого драгоценного для неё – родного запаха Ребёнка. И, зарываясь носом в редкие волоски сыночка, Яна испуганно замирала: есть ли ещё тот ароматный дух сладости и счастья, который отныне принадлежит только ей… Всё было на месте, и их мир важно покоился на плечах гигантской неведомой человечеству черепахи.
Я люблю эту осень. Она
Подарила мне сильные чувства,
Безмятежные ночи без сна
И тебя, как шедевр искусства.
Неизвестно, что будет потом,
И пока мне ни капли не страшно.
Я хочу, чтоб мы были вдвоём,
Остальное не так уж и важно.
Я готова отдать тебе всё
И, клянусь, даже больше немного.
Если эта любовь нас спасёт,
Я поверю в тебя, словно в Бога.
А когда ты однажды уйдёшь
И попросишь оставить в покое,
Я тихонько скажу тебе: "Что ж..."
И безмолвно пойду за тобою.
(Булавка**)
Нам кажется, нечто зависит от нас; со временем привыкаем думать, будто это нечто равно многому, суть почти всё. На деле оказывается – самая малость. И в жизни молодой жены и мамы немногое принадлежало её прорывающемуся желанию всё правильно мироустроить. Мы не приближены ко Всевышнему, хотя постоянно дерзаем взлететь и на минуточку взглянуть в Его понимающие глаза…
Человек, привлечённый Яниной красотой и свежестью, голубыми глазами и нежным голосом, как завороженный, желал видеть её снова и снова, приглашая девушку то на совместные прогулки по городу, то, решившись, предлагал поход с друзьями. Как бы то ни было, она, её подспудное желание семьи и уюта – всё подчинилось этому мужчине. У него появилась женщина, и, хотя однажды он уже был женат, теперь появилось ощущение, что он действительно глава семьи. Особенно с появлением сына, тем более, когда увидел, что эта девушка хочет и готова заботиться о нём и подрастающем сыне. Мужу и отцу было комфортно в новом статусе отца и привычно в положении мужа. Он окреп духом, стал больше заботиться о себе, начинал иногда даже хвастать в компании друзей своим драгоценным приобретением, и однажды заметил, что ему не всегда верят. Тогда он, бия себя в грудь, принял лишнего и остался с приятелями в местном кафе до утра, доказывая свою уникальность. Соответственно, на работе был довольно злой, невыспавшийся и принёс своё гадкое настроение домой. Молодая жена старалась заботиться о нём, нянча сына, она умудрилась утешать недовольного супруга, но тот в сердцах прикрикнул на неё: «Всё из-за тебя», и, честно говоря, она втихомолку плакала после этого. Такое отношение к ней с его стороны проявилось впервые, это было ужасное ощущение, и совершенно не заслужено ею.
Самыми тяжёлыми моментами в жизни для нас оказываются те, которых мы не смогли ни предвидеть, ни предотвратить. То есть, более всего нас душит неизбежность неотвратимого. Когда мы ожидаем хорошее, и оно приходит, мы более даже счастливы, чем когда счастье огорошивает нас неожиданно. Нашей психике свойственно больше ценить то хорошее, что мы изначально ждали, на что рассчитывали. Потому Яна ценила то счастье, которое она так усердно выковывала в своей обретённой семье. Она была ежедневным созидателем радости для всех близких, кого любила. Это была тёплая, добрая, казалось, неиссякаемая энергия постоянной заботы о дорогих женщине людях – муже и сыночке. Отец жил отдельно, иногда заходил в гости к молодой паре, но вскоре на плечи Яны легла необходимость самой регулярно навещать отца: его положили в больницу с тяжёлым диагнозом. Мечта о высшем образовании теперь, когда сын немного подрос, не осуществилась, ибо папе постоянно требовалось дорогостоящее лечение. На беду, муж потерял работу и, похоже, впал в мрачно-эгоистическое состояние духа, не торопясь помочь жене в трудной ситуации. Отец медленно угасал, Яна выбивалась из сил, стараясь вытянуть его… нет, продлить последние дорогие деньки, проведённые хотя бы изредка вместе… Тяжкие опасения подтвердились, и сроки были упущены, операция уже не могла спасти. Папы не стало ровно через полгода после постановки тяжёлого диагноза. Яна была одна со своим горем, она впервые в жизни была совершенно одна – хотя её окружали немногие подружки по колледжу, рос сынок и, казалось, были тыл и опора.
Яне хотелось тепла. Не той, весенне-пробуждающейся после долгой спячки мужской нежности или зовущего к странствиям солнечно-летнего жара любви, а – как ни странно – она жаждала согревающей в осенние промозглые дни и вечера, в стылые зимние дни одиночеств хотя бы просто неравнодушных тёплых мужских объятий, не говоря даже о призыве к близости. Ничего этого отныне не было. Она иногда звала мужа во сне – тот лишь недовольно морщился. Саван одиночества укрыл их ложе, где даже от кошки она получала больше отзывчивости. Память о душевном (мнимом?) и телесном (пожалуй, подлинном) единении была единственной отрадой для молодой женщины, которая скорее доставляла много мучений, нежели утешала в длинные предоставленные ей одной дни. Слабый писк или требовательный рёв из детской кроватки звали её, пробуждая из забытья, и позволяли забыть: нечто изменилось в их отношениях с мужем, и она должна – хотя и не получалось – это принять.
Суета похорон и давящее ощущение пустоты после, перешедшее в хронический груз одиночества, события осенними листьями падали в омут Яниной жизни. Муж, надёжный человек, сам казался обузой в те невыносимые дни: требовалась помощь в организации проводов отца; сына было не на кого оставить; на работе дали небольшой отпуск, но деньги надо было зарабатывать, и Яна также животно ощущала, что сойдёт с ума без возможности, единственного шанса переключиться на что-то, отвлекающее от страха сойти с ума от тоски, нависшего чувства безысходности. Это был затяжной невроз, но не было ни сил, ни времени, ни даже средств найти хорошего врача, и только постоянный тик напоминал о постоянном стрессе, в котором находилась молодая женщина. Муж не только не старался помочь – он начал высказывать недовольство «уменьшением внимания к нему». Яна была во главе семьи, но не получала взамен ни признательности, ни спасительной отстранённости, наоборот, требования супруга будто возрастали день ото дня. Сугубо интимная деталь: его настояние на сексе через неделю после кончины её папы едва не убило её. Возмущённая, она оттолкнула мужа и впервые была свидетелем того, как тот пошёл на кухню и напился. Также впервые она поняла, что ни-че-го не чувствует по отношению к этому человеку. И вот это было взаправду страшно и невыносимо. Сон всё чаще превращался в забытие, позволяющее не думать о нехватке денег из-за трат на прошлое лечение отца, не вспоминать, как хорошо было некогда в объятиях этого неприятного тела около себя, не переживать из-за будущего своего любимого сыночка, собственной жизни. Это был повод вообще не думать.
Ситуативные запои благоверного на всё более частых и продолжительных встречах с друзьями позволяли Яне всё более точно оценивать семейную ситуацию: едва ли муж хранит её верность; вряд ли удастся сохранять иллюзию мира и стабильности даже ради сына. Как возможно хоть изредка быть счастливой там, где давно остыла супружеская постель, где бродит неприкаянный мальчонка, с надеждой ищущий пример любви в глазах уставшей женщины и потерявшегося по жизни мужчины? Однажды муж поднял на неё руку; немало раз не возвращался ночевать; дважды не выдерживала она, уходя ночевать к знакомой санитарке, которая ухаживала за её отцом в последние дни. Когда-то в детстве Яна уронила любимые серьги из эпоксидной смолы в папин флакон с растворителем, и с ужасом наблюдала, как те растворились в жидком веществе. Сейчас картина разрушающегося семейного гнезда напомнила тот случай; тогда Яна перестала носить серёжки, дырки в ушных мочках заросли, но клипсы она так и не полюбила. «Знак моего пожизненного несчастья», с горечью подумала она теперь.
Судьба – она совсем не в нашей власти,
И даже при огромной силе воли,
Кобыла, от природы – тёмной масти
Приобретает цвет белёсой моли.
С годами истирается кримина*,
И понимает тот, кто смотрит в зубы:
Что женщины, не реже, чем мужчины,
Бывают невоздержанны и грубы.
А та улыбка, что, по большей части,
От уха простирается – до уха,
Есть вовсе не свидетельство о счастье,
Скорей, сертификат о силе духа.
(Марина Чекина***)
***
– А как же великая любовь?
– Разбилась о суровую реальность.
(Сесилия Ахерн)
День, когда они расстались, был, в сущности, обычным днём. Этого следовало ожидать – и она часто думала о том, когда, где и как оба скажут друг другу горькую прямую истину. Однако, подленько дождавшись жену в годовщину свадьбы, наблюдая, как она хлопочет по хозяйству, муж, снова изрядно выпив, фамильярно обнял женщину за плечи и, нажав, усадил в продавленное кресло:
- Значит, так. Давай расстанемся. У меня есть другая женщина. - Яна устало закрыла руками глаза. Ей правда было всё равно. – Но есть одно «но».
Это было то, чего она больше всего боялась?
- Наш сын. Он останется со мной, вернее, с нами. – Яна запротестовала. – Если ты будешь оспаривать это право, я найду юриста, который докажет, что мой заработок выше твоего, это легко сделать. У меня есть жильё от родителей, площадь больше твоей. Соответственно, чтобы я этого не делал, давай не разводиться. Если будешь настаивать на разводе, я заберу сына. Если уйдёшь сама, то сможешь приезжать и видеть сына.
- Как часто? – Яна нервничала.
Он издевательски усмехнулся. «Раза два-три в год. Многие и так часто не видятся. Помни, у меня есть друган-юрист». Возможно, муж блефовал, но у Яны не было никого. За неё некому было заступиться. И было огромное море проблем в этом мире, которые предстояло разруливать только ей одной. Прекрасная, манящая перспектива! И только память об отце и понимание, что она нужна сыну, помогали её не упасть на покрытой склизкой грязью дороге Одиночества. Яна кивнула; не прошло и месяца, как она устроилась в магазин сувениров и вскоре переехала на съёмное жильё. Больше она не знала, что происходит в жизни законного – по документам – мужа, и он лишь изредка позволял ей видеть сына: только дома, в его присутствии. Современное рабство не верящей в свои силы отчаявшейся одинокой женщины. Тотальная несправедливость…
Люди и люди... Метро и метро...
Стоя, задумчиво ждущие
Станции, чтоб на затертый перрон
Выскочить раньше при случае...
Книги, наушники, новый журнал, -
Скрыться в обертку сознания,
Дабы никто на ходу не догнал,
Что там намаяно ранее...
Улицы колются ядом витрин,
Холодом волосы веются...
Так - не квартал - и не два - и не три -
Маршем красногвардейца...
Лица молчат, -
Амбразуры глазниц, -
Души беседуют выше...
Каждого воображеньем коснись...
Поздно.
Конечная.
Вышел.
(Горицвет Безухов)
Страшно бросать даже мысленно в вечность такие цифры: двенадцать лет. Срок, отпущенный Яне на то, чтобы она много бесконечных однообразных дней вставала в ничем не радующее утро, плелась на работу, где не светили ни пресловутый карьерный рост, ни уважение коллег, ни большие денежные выплаты. Холодная автобусная остановка, пукающая выхлопными газами сонная маршрутка, замызганное здание минимаркета, постиранная форма, счёта и накладные, приём товара, суета и беготня. Ничто не радует – но и ничто так не лечит, как монотонно протекающие будни. Когда забываешь не то, что ты женщина или сотрудник, сомневаешься, что ты ещё человек, а не робот. Несколько месяцев пропахшей потом пахоты и вроде радостные глаза сына на очередном гостевом визите. «У папы уже другая женщина, а где ты пропадаешь, мама?». Хоть бы этот скотина нормально объяснил ситуацию мальчику; но только сам велел молчать. Приятельница Яны предложила ей своё место на рынке, пока уходит в декрет. Счастливая, нормальная семья и детишек уже двое, будет третий. Яна согласилась.
Холодный прилавок рынка, оформление документов и вот уже завёрнутая в тёплый платок слегка сутулая женщина продаёт учебную литературу на краю базар-вокзала, где все целыми днями орут, взвешивают товары, толкаются и матерятся. Мужики попивают, бабы меняют мужиков и хвастаются шмотками и количеством оргазмов за ночь, а Яна только рада возможности затеряться в гомоне и гаме коммерческого ажиотажа. Уединение в толпе. Работа адски тяжёлая – на себе каждое утро принести несколько сумок с книгами, расставить все на лотках, целый день привлекать заинтересованные взгляды, вечером вовремя сдать выручку, а от рынка домой ездить дольше, тоже неудобства. Зато денег стало немного больше, смогла откладывать на подарки сыну.
По некоторым слухам, муж сменил уже с десяток пассий. «И всё это при мальчике», с горечью думала Яна. Супруг планировал воспитать «реального пацана, настоящего мужика». Видимо, комплекс неполноценности постоянно толкал старшего на подвиги, но сын рос щуплым и слабохарактерным. Мальчик ощущал свою мнимую неполноценность рядом с отцом, и преодолевал это частыми нарушениями дисциплины в школе. На собрания вызывали отца, тот игнорировал «тупые учительские придирки». Такой диссонанс – неодобрение старших вокруг и молчаливое попустительство отца – вызывали надлом в юношеском восприятии социума: парень рос несколько замкнутым, сторонился компаний сверстников и вскоре заявил, что ненавидит школу и планирует стать рэп-исполнителем, за что всерьёз был избит отцом. Понятно, это не способствовало улучшению отношений. В ход пошли теперь выражения «весь в мать, такое же чмо», это было самым мягким из услышанных подростком фраз. В квартире теперь проживали, вернее сосуществовали практически чужие друг другу люди. На фоне такой разобщённости визиты мамы воспринимались как прилёт феи из волшебной страны грёз.
Фея появлялась всегда регулярно, но в один год, наиболее трудный для отношений парня с отцом, фея почти пропала: всего несколько раз она прилетала с неизменными подарками и вскоре, так и не докопавшись до самого главного в жизни сына – его растущей неприязни к неприкаянному отцу – покидала своего отпрыска, почти растворяясь в дверном проёме, вся в заботах не только о хлебе насущном, но и о том, кого теперь увидит снова нескоро.
Яне предложили работу в Москве. Владелец книжного отдела в городе уволил сотрудницу-воровку, требовался надёжный человек с опытом книжной торговли. Регулярные поездки в столицу и постоянная связь с филиалом в их городке. «А чего тебе тут терять, Яна-свет?», шутил Адольф Петрович, нисколько не смущаясь своего имени. Добродушный толстяк пресёк её нерешительность увеличением зарплаты почти вдвое, а также обещанием уладить вопрос с арендой комнаты на новом месте. Вскоре шумный «Икарус», поднимая дорожную пыль, скрыл из Яниных глаз уменьшающийся образ города её наивного детства и печальной ранней молодости. Ошибочно, конечно, считать, что первый взгляд на мегаполис оживляет – скорее, зрелище объездно-подъездных дорог заставил Яну ощутить себя букашкой в мире, казалось, устроенных людей и налаженных судеб – но привычка заниматься делом оторвала её от рефлексирования на свой счёт. Новая работа требовала ещё большей самоотдачи, тем более что круг продаж постоянно расширялся, корректируясь с учётом вкусов читателей. «Адольфыч», как его для краткости звали сотрудники, помог с жильём, пристроив новую работницу в коммуналку к пожилой бабушке – божьему одуванчику. «Поздно не приходи, сильно не шуми вечерами, после себя мой душ и раковину» - вот и весь инструктаж, тем более что проверить исполнение несложных правил было некому: после семи вечера бабуля запиралась в своей комнате на просмотр телевизора и под него уже через час засыпала. «Москва, звенят колокола, Москва, златые купола!...». Жизнь опять кипела, позволяя Яне иногда забыть одиночество в мегаполисе.
Хмурости деревьев
Мне платком на плечи –
Ёжусь в мокрых перьях,
Отогреться нечем.
Хмурый воробей,
Нюхающий дождик… -
Я из всех людей
На него похожа.
На лохматой ветке,
Листьями обутой,
Я грудною клеткой
Меряю минуты,
И считаю капли
На своей ладони,
И в домашних тапках
На чужом балконе.
(Валерия Акулова)
Работа была не очень сложной – по крайней мере, Яна быстро привыкла к её ритму, к новому коллективу, расширению обязанностей. Адольфыч договорился «наверху» и Яну отправили от работы на языковые курсы: приходилось много общаться с иностранцами, и плохой школьный немецкий не очень выручал. Читать фразы из разговорника было неприемлемо, и теперь вечера молодой женщины были заняты постижением строгой лингвистической системы главного языка германской группы. Кое-что она помнила, конечно – но всё равно поначалу спотыкалась в изучении; сказывались усталость, боязнь не справиться, однако в целом пожилая преподаватель курсов была ею довольна, и через год непрерывной учёбы на курсах, в живых рабочих ситуациях и самостоятельно дома, Яна могла вполне бегло рассказать о книжном ассортименте в своём отделе. Работа спорилась, ей повысили оклад, и под новый год удалось поехать по путёвке в Европу.
Созерцая из окна автобуса красоты соборов Кёльна, знаменитую Нотр Дам де Пари, проплывая под Тауэрским мостом, любуясь на андерсоновскую русалку в Копенгагене, Яна оттаивала душой. Жизнь не казалась в эти моменты мрачной – наоборот, ей впервые снова, как в детстве, стало думаться, что она ещё многое сможет и успеет. Например, свозить зарубеж сына – мальчик не видел мир за пределами родного *ска. Хотя его горе-папаша постоянно хвастал тем, что «уж он-то покажет парню настоящую жизнь». В чём она, эта подлинная жизнь, должна выражаться? В бутылке или смене любовниц, в сердцах думалось Яне. Эту ситуацию она не могла изменить, по крайней мере, сейчас. Но пусть сын хотя бы знает, что у его матери всё хорошо. Если мы не можем помочь нашим близким напрямую – иногда (практически всегда) важно позаботиться о себе, чтобы дорогие нам люди были уверены, что существует счастье, что кризисы не вечны, и что жизнь, хотя и показывает порой тёмную сторону – но, словами любимого Яной Булгакова, «Что бы ни говорили пессимисты, земля всё же совершенно прекрасна, а под луною и вовсе неповторима». И эту прекрасную землю под луной и солнцем Яна мечтала однажды показать своему сыну. Она верила, скоро сын сможет приехать к ней в столицу, тем более что муж, утомившись псевдопедагогическими изысками, махнул рукой на воспитание мальчишки. Парень уже писал маме, что отец согласился отпустить сына следующим летом погостить к ней, пока сам рванёт с очередной бабой на море. Это ожидание родного человечка уже было счастьем для Яны, её самым потаённым желанием и верой в чудо. Оно давало силы и ежедневную радость.
Сердце твое напишу шансоном,
Хриплым голосом из тюрьмы,
Верящим свято, что в мире сонном
Утром одним вопреки резонам
Всенепременно случимся мы.
Я сочинила тебя зачем-то
В запахе пыли и табака;
В пятнах чернильных моя рука…
Если начертан – и предначертан,
Только не в курсе о том пока.
(Стефания Данилова)
Наконец, билеты были куплены, с сыном в Москву собирался его старший друг, студент московского вуза, который обещал присмотреть за младшим в дороге и помочь добраться к маме в столице. Яна наметила план экскурсий по городу, отпросилась на две недели за свой счёт, копила деньги на хороший отдых для себя и сына, выбирала путёвки.
К лету она определённо похорошела. Непривычная нервическая худоба теперь ушла, лёгкие округления на бёдрах и в груди добавляли ей приятное ощущение женственности, а также радовали мужские взгляды. Странно, что впервые, наверное, в жизни она ощущала свободу – от навязанных обязательств, счастье вдаль летящей птицы – прекрасный, хотя и несколько шумный и пыльный город перестал удручать её, как было поначалу. Хотя она не ощущала себя местной, и даже горожанкой не вполне, но уже знала точно: она хранит в душе частички увиденного – Арбатские мотивы, красно-кирпичный дух Третьяковки, суету метро, спящие до обеда по выходным окраины, опаздывающие электрички и везде почти одинаково затюканный народ, множество голосов и запахов, и мелькающие лица, переплетённые судьбы, и…
- Пожалуйста, посовьетуйте мне хорошюю книгу? – Услышала она слегка искажающий язык спокойный голос. – Мне надо о Москьве, типа путьеводитель.
Среди забегающих за скороспелым подарком посететителей этот клиент, казалось, никуда не торопился. То, что это иностранец, было очевидно даже, если бы он молчал. Одежда весьма универсальная для лета - майка, брижи, кроссовки, кепка. Но – впитав почти телесно на метафизическом уровне манеры ворчащих, спешащих москвичей и приезжих, Яна ощутила: этот – просто пришелец. То есть не в буквальном смысле, он ходит теми же улицами, что и все здесь, как и сама она, но – дышит иным воздухом, смотрит не так и определённо видит не то же, что и все остальные. И, удивительное дело, она просто животно поняла, что всё происходящее не случайно.
- Стойте! – Почти прокричала она, хотя посетитель не торопился. – Вот, смотрите…
Антресоли магазина были опустошены. Молодой парень диву давался: буквально за десять минут ему не только рассказали на словах, что и когда стоит посмотреть в столице – но и снабдили по вполне сносным ценам книгами и брошюрами-путеводителями, а также…
- Позвольте, я покажу вам? Вы торопитесь? – Яна никогда так не наглела.
И он, на удивление, не торопился и, хотя был крайне удивлён, но ответил сразу:
- Ньет, я дьествитьельно не могу в эти дни, но в субботу…
* * *
Жизнь — это тебе не супермаркет, дружище. Любовь найти нельзя.
Её можно только встретить. Евгений Гришковец «Асфальт»
* * *
возвращенье назад невозможно как факт мирозданья
очень просто вернуться домой
но никак невозможно назад
это сложно понять, это сложно принять и представить
этот мир каждый раз создается
и каждый - уходит в ничто
возвращенье назад превращается в глупую шутку
невозможно съесть ужин
который был съеден вчера
потому, выходя из квартиры, я помню
что за дверью уже пустота
что за дверью холодная темень
про которую толком не скажешь
потому, возвращаясь, я радуюсь чуду
это снова изменчивый мир
проявляет ко мне благосклонность
это снова я вижу тебя
и совсем не хочу возвращаться
а хочу исключительно быть
(Илья Семёнов)
И они встретились в субботу, и день был безумно хорош, наверное – как в первые дни сотворения Мира – и принадлежал исключительно им двоим.
Эрих оказался приехавшим по контракту работником. Работал техническим специалистом в одной Гамбургской фирме, которая сотрудничала с Россией. Когда сотрудникам предложили стажироваться в Москве, не раздумывая, согласился: еще со времён войны испытывал горячее желание прикоснуться к истории обеих стран, понять, как живёт и чем дышит ранее кажущийся недосягаемым народ, мечтал побывать в стране, которая и сейчас ещё хоронит в себе кости его земляков. Странно, он не испытывал ранее таких сильных эмоций, как нынче, когда Яна повела его на старое кладбище, где специально отвели место неопознанным немецким останкам. Непонятно, как их не передали на его Родину, но москвичи знали о таком местоположении, а теперь и Эрих стоял и смотрел на облупившуюся краску на общем постаменте, сообщающем о примерном количестве погибших. «История…», только и сказал он.
Потрясающе – расхрабрившаяся Яна увлечённо рассказывала Эриху о той непопулярной Москве, которую она открыла для себя. Редкие музеи, прекрасные уголки парков, несколько обзорных экскурсий от частников – и вот уже парень не сводит глаз с неожиданного экскурсовода. Он признаётся, что даже не знал, что за такой короткий срок стажировки – две недели – сумеет узнать так много, благодаря девушке. Эрих предлагает ей общаться на своём сайте, благо, существуют теперь видеоконференции и чаты. Вечерами в оставшиеся дни его приезда и в её свободное от работы время они обсуждают следующие поездки и экскурсии. Они сочиняют жизнь на ходу и радостно наслаждаются ею. Как-то бесстыдно быстро пролетают отпущенные на этот приезд дни, и Эрих готовится уезжать. Яна обещает приехать к аэропорту – как назло, работает в этот день, её отпустят только с обеда. Эрих нервничает и ждёт своего московского экскурсовода.
Яна появляется за полчаса до регистрации – умиротворённая, стройная, зеленоглазая. Эрих, заметно смущаясь, протягивает ей коробочку: колье из янтаря. «Яна, я нье знаю точно, что носят русские жэнщины, но это вам!». Солнечные лучи пронзают камушки, отражаясь на стенках коробки жёлто-оранжевыми огоньками. Яна обещает носить колье, она мягко целует Эриха в щёку, и… всё, объявляют начало регистрации. Её прекрасный немец уезжает, а Яне возвращаться на работу, где сегодня очень людно. Она едет на метро в свой магазин и исподтишка заглядывает на колье в её сумочке.
Шершавое касанье языка,
Протяжное прощанье на вокзале.
Бесстыдно дали - и беспечно взяли
Игрушку-жизнь - на день и на века.
И раскололи зеркало луны,
И бросили мерцающий обломок.
Утешься, засыпающий ребенок:
Тебя сегодня мучат злые сны.
Так просто учат.
Так обрыдло жить.
Несбыточность в крови у поколенья.
И вовсе не спасут прикосновенья,
А тела, и обняв, не защитить.
Прощаемся! -
Вокзалом станет дом.
Прощаем! -
С гулом кровь подкатит к горлу.
И в бесконечность - звездчатую прорву -
Бросаем все - и сами вслед идем.
(Ольга Силаева)
Через три месяца приехал любимый сын. Подрос, появились конкретные планы: «Мама, я хочу поступать. Посоветуешь репетитора? Отец сказал, оплатит». В давно оставленном родном городе Яна не знала преподавателей, посоветовала своего школьного педагога. «Мам… а ты изменилась – влюбилась, что ли?». Почему дети всегда всё видят?
Нет, не влюбилась. Боится сглазить Птицу Счастья. Почти каждый вечер общается с Эрихом в сети, он делится видами Гамбурга, она рассказывает о большой разнице между жизнью в российской провинции и столичной суетой. Эрих понимающе кивает – камера не очень чётко передаёт раздумье на его лице. «Что-то случилось?», беспокоится женщина. «Ньет, я просто… рад видеть тебя. После моего прьедидущьего брака это так непривично…». Яна улыбается. Эрих улыбается в ответ.
Он неожиданно предлагает ей приехать в Германию с гостевым визитом. «Это сложно… - начала было Яна. – У меня летом наконец-то развод с мужем, он согласился…» - «Ты не свободна?», она отчётливо увидела расстроенное лицо собеседника. Рассказав ему всю историю с её неудачным замужеством, Яна поняла, что у того отлегло от сердца. «А-а, ну тогда тебья можно будет поздравить. Тогда после этого».
Муж действительно теперь легко дал ей развод. Статус женатого стал его тяготить, отпугивая потенциальных кандидаток в супруги. Впрочем, семья вообще перестала входить в его жизненные планы, сменившись мифическими перспективами заработков на севере. «Ну-ну», только и подумала Яна, получив искомый документ об аннуляции брака. Чувство радости переполняло её, тем более что сын, повзрослев, принял сторону матери и решил приезжать после школы и поступать в московский вуз. Теперь можно было оформлять загранпаспорт с путёвкой.
Земной судьбе наперекор,
Всему, что некогда случится,
Я обещаю возвратиться
Хоть кем-нибудь в знакомый двор:
Травой ли, кошкой ли, звездой,
Упавшей на чужую крышу,
Ведуньей, что былое слышит
Или корявою лозой,
Или пронзительным стихом,
Написанным в века иные...
Вернусь - живой. И Вы, живые,
Меня впустите в старый дом.
(Ольга Силаева)
Не все писатели любят размазывать счастливые лав-стори по сотням машинописным листов (вручную – и того больше). Я из числа таких ленивцев. Это история хорошей подруги нашей семьи, я традиционно меняю имена и важные факты, додумывая бусинки из общей канвы реалистичного повествования. Это была совершенно одинокая девушка, прекрасная лицом и душою, похожая на маленького испуганного щенка, когда она приходила к нам в гости в том маленьком городке вместе с первым мужем. Это стала прекрасная утончённая (в самом хорошем смысле!) Леди, когда она ненадолго приезжала к нам, вернувшись на пол-месяца из своего прекрасного Гамбурга, города её любви и счастья. Она по-прежнему любит Россию, но заодно – так получилось – она любит того, кто в ней души не чает, носит её на руках в прямом и переносном смысле, а этот другой живёт в самом сердце Европы и поклялся обеспечить его прекрасной даме а-ля рюс самую распрекрасную жизнь обычного бюргера среднего класса. Но главное ведь чувства, не так ли? Или зачем ещё мы живём?
Находясь в эмиграции, силишься вспомнить порой
Нечто самое главное, а вспоминаешь — синицу
За окном кабинета, карман с незашитой дырой,
В долгожданной маршрутке потерянную рукавицу,
Звон пустого трамвая, нелепо осевший сугроб,
Два окурка крестом на нестираном кружеве наста,
По десятке петрушку и явно поникший укроп
У ядреной торговки, такой разбитной и горластой,
Покосившийся столб, что немного похож на весло,
Ржаво-серых собак на проталине теплоцентрали,
И замерзшую лужицу, гладкую, будто стекло,
И свое отраженье, мелькнувшее в темном овале.
И когда так банально левее и ниже соска
Вдруг проклюнется боль, осознаешь, что жизнь твоя длится,
Пока дремлют собаки, торговка кричит и — пока
За немытым окном шебаршит коготками синица.
(Екатерина Полянская)
Ну, а напоследок мне тоже не терпелось спросить, что же в итоге привлекло к ней Эриха – та ли, как она сама посчитала, дерзость любви с первого взгляда (ведь были же у них в магазине иностранцы постоянно!), которая позволила ей проявить некоторую инициативу, или же это правда та самая «неслучайная случайная встреча», и всё было предопределено свыше заранее, - на это Яночка только улыбнулась и протянула мне бумажку со стихами некого автора под псевдонимом, которые она распечатала и всегда носит с собой. Если, конечно, не идёт купаться или не ожидается проливной дождь. Строки эти Эрих случайно нашёл в интернете, на русскоязычном сайте, поскольку тоже изучает наш язык. Они показались ему настолько значимыми, что он немедля показал их Яне, которая решила их сохранить.
Если верить этим стихотворным откровениям, получается, неважно, кто кого нашёл:
Жизнь проходит по синусоиде - вверх взлетел и об землю хрясь.
Слишком тесно мне стало в городе, где цветы превратились в грязь,
Там, где сонм лицемеров скалится. До утра горят фонари,
Только им не по силам справиться с темнотой, что сидит внутри.
Её власти покорны мысли все, ночью слышен тоскливый вой,
В этой каше из злой бессмыслицы очень хочется быть собой,
Быть немного честнее, искренне верить людям и в их мечты...
Темноту разгоняет искрами свет, который приносишь ты.
Я с тобой беспробудный пьяница, только вместо спиртного - жизнь.
Как артист, не успев раскланяться, оглушенный криками "бис!"
Новый центр для моей системы, ярче солнца, прекрасней звезд,
Ты - моя основная тема, моя муза в венце из роз,
Сердцевина локального мира. Без тебя моя жизнь пуста.
Ты - моя золотая лира, я лишь тень твоего холста.
Ты как штрих восковой пастели в томном утреннем неглиже...
Люди только ласкают тело, ты - коснулась моей души.
(Эфа)
* «Вдруг, как в сказке, скрипнула дверь…» - песня из советского кинофильма «Иван Васильевич меняет профессию», реж. Л. Гайдай, слова А. Зацепин.
** Булавка http://vk.com/nastyaboolavka
*** Марина Чекина http://vk.com/id41321936
Остальные авторы также доступны в сети под указанными именами и фамилиями. Выражаю им всем горячую признательность за использование их великолепных стихов. (Прим. авт.)