Доклад на XXI Голицынских чтения "Хозяева и гости усадьбы Вязёмы". Государственный историко-литературный музей-заповедник А.С. Пушкина. С. Большие Вязёмы Одинцовского р-на Московской обл. 25 января 2015 г.
Мир пернатых у Пушкина полон звуков – пения, щебета, кликов, трелей. Это помогает создавать не просто описания природы, а лирические образы[1]. Поющие ясным утром птички естественно навевают героям радостное настроение, как юной Лизе в повести «Барышня-крестьянка»: «Заря сияла на востоке, и золотые ряды облаков, казалось, ожидали солнца, как царедворцы ожидают государя; ясное небо, утренняя свежесть, роса, ветерок и пение птичек наполняли сердце Лизы младенческой весёлостию; боясь какой-нибудь знакомой встречи, она, казалось, не шла, а летела»[2].
Птичий щебет ранним утром успокаивает старика после крушения его чёлна в неоконченной поэме «Вадим»:
Восходит утро золотое...
С дерев, с утёсистых вершин,
Навстречу радостной денницы,
Щебеча, полетели птицы…
В поэме «Цыганы» живущий в таборе Алеко до измены Земфиры уподобляется птичке, вдохновенно поющей по Божьей воле, не думая о будущих днях:
Птичка божия не знает
Ни заботы, ни труда,
Хлопотливо не свивает
Долговечного гнезда,
В долгу ночь на ветке дремлет;
Солнце красное взойдёт,
Птичка гласу бога внемлет,
Встрепенётся и поёт.
По контрасту в финале поэмы Алеко, нарушивший закон цыганской вольницы («Вольнее птицы младость», — говорил старый цыган), изгнанный из табора за убийство Земфиры и оставшийся один в поле, сравнивается с раненным журавлём, отставшим от улетевших на юг собратьев:
Так иногда перед зимою,
Туманной, утренней порою,
Когда подъемлется с полей
Станица поздних журавлей
И с криком вдаль на юг несётся,
Пронзённый гибельным свинцом
Один печально остаётся,
Повиснув раненым крылом.
Молчащие весенние птицы – явление противоестественное, подчёркивающее в поэме «Руслан и Людмила» необычность и таинственность долины живой и мёртвой воды:
Кругом всё тихо, ветры спят,
Прохлада вешняя не веет,
Столетни сосны не шумят,
Не вьются птицы, лань не смеет
В жар летний пить из тайных вод.
Ядовитость анчара в одноимённом стихотворении красноречиво передаётся короткой фразой: «К нему и птица не летит / И зверь нейдёт…».
Без щебета птиц вешний пейзаж словно немеет, становится неуютным, скучным, как жизнь человека без любви. В разных культурах певчие птицы, ласточки, голубки – это символы света, мира, миролюбия и любви. Примером могут служить строки стихотворения «Сто лет минуло, как тевтон…» о вражде литовцев и тевтонов:
Лишь соловьи дубрав и гор
По старине вражды не знали
И в остров, общий с давних пор,
Друг к другу в гости прилетали.
Соловей упоминается у Пушкина гораздо чаще других певчих птиц – 20 раз. Великий поэт сполна отдал дань излюбленному мотиву персидской[3] и всей восточной поэзии о соловье-поэте и деве-розе:
О дева-роза, я в оковах;
Но не стыжусь твоих оков:
Так соловей в кустах лавровых,
Пернатый царь лесных певцов,
Близ розы гордой и прекрасной
В неволе сладостной живёт
И нежно песни ей поёт
Во мраке ночи сладострастной.
Это стихотворение, написанное в 1824 году, но при первой публикации датированное поэтом 1820 годом, скорее всего, связано с его крымскими впечатлениями. Спустя три года Пушкин возвращается к этим образам в стихотворении «Соловей и роза», но в ином ключе:
В безмолвии садов, весной, во мгле ночей,
Поёт над розою восточный соловей.
Но роза милая не чувствует, не внемлет,
И под влюблённый гимн колеблется и дремлет.
Не так ли ты поёшь для хладной красоты?
Опомнись, о поэт, к чему стремишься ты?
Она не слушает, не чувствует поэта;
Глядишь, она цветёт; взываешь — нет ответа.
Роза-возлюбленная не любит и не понимает поэта-соловья… В жизни Пушкину довелось и до написания этих стихов и после пережить не раз подобное положение, в общем-то довольно банальное.
В поэмах великого поэта эти образы-неразлучники придают пейзажам восточный колорит и усиливают лейтмотив любви. Такова ночь в гареме Гирея в «Бахчисарайском фонтане»:
Одни фонтаны сладкозвучны
Из мраморной темницы бьют,
И, с милой розой неразлучны,
Во мраке соловьи поют…
Этот же приём ранее юным поэтом применён в «Руслане и Людмиле» при описании во 2-й главе волшебного сада Черномора:
С прохладой вьётся ветер майский
Средь очарованных полей,
И свищет соловей китайский
Во мраке трепетных ветвей;
<…>
Повсюду роз живые ветки
Цветут и дышат по тропам.
А в VII главе «Евгения Онегина» на могиле Ленского розу заменяет шиповник, на языке цветов в пушкинское время символизировавший несчастную, роковую любовь[4]:
Там соловей, весны любовник,
Всю ночь поёт; цветёт шиповник…
В 3-й главе пение соловья во время разговора Татьяны с няней одновременно и естественный образ ночной сельской картины, и символ юной любви героини романа. В I строфе VII главы трели соловья – это, прежде всего, примета времени года:
Стада шумят, и соловей
Уж пел в безмолвии ночей.
Соловьи, как правило, начинали петь с Борисова дня (2/14 мая), после которого (но не позднее первой половины июня по старому стилю, когда они умолкали) и начинается описываемое в главе действие. В то же время чудесное пение этой птички, повторённое в цитированной выше VI главе, создаёт ощущение, что дальше речь пойдёт о любви.
Одна из «Песен западных славян», переведённая Пушкиным, называется «Соловей» («Соловей мой, соловейко…») и в ней речь идёт о несчастье молодца, которого разлучили с любимой девушкой и рано женили.
В стихотворении «Демон» ночное пенье соловья неразлучно с возвышенными чувствами, взорами юных дев, шумом дубров. О том, что этих дорогих «впечатлений бытия» страшно лишиться, поэт пишет в стихах «Не дай мне бог сойти с ума…»:
А ночью слышать буду я
Не голос яркий соловья,
Не шум глухой дубров —
А крик товарищей моих,
Да брань смотрителей ночных,
Да визг, да звон оков.
Издавна с соловьями сравнивали хороших певцов и певиц. В письме Пушкина жене, написанном из Москвы в первых числах октября 1832 года, упоминается Бороздина-соловейко по поводу бракосочетания девушки с офицером Измайловского полка Александром Николаевичем Урусовым. Анастасия Николаевна Бороздина была хорошей салонной певицей. Скорее всего, неплохо пела и дочь тверского помещика Марья Васильевна Борисова, которую Пушкин назвал «соловьём в дичи лесной» в письме П.А. Вяземскому из Малинников от 27 октября 1828 года.
А вот своих литературных противников великий поэт не удостаивает даже «титула» соловья-разбойника. Булгарин напечатал в «Литературных листках» (1824 г., ч. I, № III) отрывок из частного письма Пушкина к А.А. Бестужеву от 8 февраля 1824 года, где речь шла о разных произведениях, изданных в «Полярной звезде» на 1824 год. Этот поступок Пушкин в письме брату Льву от 1 апреля 1824 года назвал разбоем и вскоре написал П.А. Вяземскому из Одессы в Москву: «Каков Булгарин и вся братья! Это не соловьи-разбойники, а грачи-разбойники».
В стихотворении «Соловей и кукушка» (1825) Пушкин противопоставляет истинных поэтов, чьё творчество образно и многогранно, и графоманов, произведение которых пестрят литературными штампами и повторами:
В лесах, во мраке ночи праздной
Весны певец разнообразный
Урчит и свищет, и гремит;
Но бестолковая кукушка,
Самолюбивая болтушка,
Одно куку своё твердит,
И эхо вслед за нею то же.
Накуковали нам тоску!
Хоть убежать. Избавь нас, Боже,
От элегических куку!
Напротив, оригинальность и красота хороших стихов в «Разговоре книгопродавца с поэтом» (1824) сродни гармоничным звукам природы и пению иволги:
В гармонии соперник мой
Был шум лесов, иль вихорь буйный,
Иль иволги напев живой,
Иль ночью моря гул глухой,
Иль шёпот речки тихоструйной.
Пушкин изредка употреблял в стихах и названия мифологических птиц[5]. Высмеивая несуразные басни графа Хвостова, он писал в стихотворении «К Батюшкову»:
Скажи по милости Графону,
Ползком ползущу к Геликону,
Чтоб перестал писать, писать
И бедных нас морить со скуки.
Скажи ему, что наши внуки
Не станут вздор его читать.
Здесь графоман Хвостов прозван Графоном (то есть грифоном — «помесью» льва и орла). В 1825 году в письме к Вяземскому Пушкин назвал его «отцом зубастых голубей».
В произведениях самого Пушкина голубиная символика вполне традиционна и связана, прежде всего, с любовью, миром, душой. Голубок или горлица на лире означают любовную лирику. Вот что изображает влюблённый Ленский на листах альбома Ольги (IV глава, строфа XXVII):
То в них рисует сельски виды,
Надгробный камень, храм Киприды,
Или на лире голубка
Пером и красками слегка…
Похожая эмблема в сочетании с эротической символикой розы «расшифровывается» юным Пушкиным в стихотворении 1815 года «Гроб Анакреона»:
Вижу: горлица на лире,
В розах кубок и венец...
Други, здесь почиет в мире
Сладострастия мудрец.
В юности не обошёл вниманием поэт и хрестоматийных влюблённых голубков в стихотворении «Рассудок и любовь»:
Взял руку ей счастливый пастушок.
«Взгляни, — сказал, — с подругой голубок
Там обнялись под тенью лип густою!»
«Беги! беги!» — Рассудок повторил,
«Учись от них!» — Эрот ей говорил.
О свадебном вечере для родственников и друзей, устроенным Пушкиным и его молодой женой Натальей Николаевной в доме на Арбате 19 февраля 1831 года, московский почт–директор Александр Яковлевич Булгаков писал в письме брату: «Пушкин славный задал вчера бал. И он, и она прекрасно угощали гостей своих. Она прелестна, и они как два голубка. Дай Бог, чтобы всегда так продолжалось».
Правда, во фривольной поэме «Гавриилиада» христианская символика голубя как Духа Святого низводится до уровня сладострастного голубка. Но подобного рода «литературное хулиганство» нельзя назвать типичным для поэта. Такая приниженная символика этой птицы встречается лишь в нескольких непредназначенных для печати произведениях: «В.Л. Давыдову» (1821), «Царь Никита и сорок его дочерей»[6].
Голубка, голубица, пташка, косатка – обозначения милой прелестной девушки, женщины. Голубок – ни кто иной, как влюблённый юноша, мужчина. Это типично и для фольклора, и для художественной литературы, и для разговорной речи. И творчество Пушкина, конечно, не исключение. Примером может служить и «голубица красная девица» в «Женихе», и Параша в «Домике в Коломне», которая
Была, ей-ей, прекрасная девица:
Глаза и брови — тёмные, как ночь,
Сама бела, нежна — как голубица;
В ней вкус был образованный. Она
Читала сочиненья Эмина[7].
Играть умела также на гитаре
И пела: Стонет сизый голубок…
Здесь, разумеется, не случайно с некоторой иронией упоминается романс на стихи И.И. Дмитриева «Стонет сизый голубочек…» о голубиных «Ромео и Джульетте»: ожидая улетевшую подругу, голубочек умирает от тоски, вернувшаяся голубка плачет и стонет над ним.
Голубками с любовью называют дочерей и мельник в «Русалке», и Кочубей в «Полтаве», и сам поэт Ольгу в VII главе «Евгении Онегине»:
И вот одна, одна Татьяна!
Увы! подруга стольких лет,
Её голубка молодая,
Её наперсница родная,
Судьбою вдаль занесена,
С ней навсегда разлучена.
«Пташка ранняя моя», — обращается няня к Татьяне в III главе романа в стихах. С легкокрылой ласточкой сравнивает поэт резвую Ольгу в V главе (строфа XXI):
Дверь отворилась. Ольга к ней,
Авроры северной алей
И легче ласточки, влетает…
Косаткой (то есть ласточкой) называет отец Наташу в сказке «Жених». Не иначе как «моя голубушка» несколько раз говорит добрая попадья о Маше в «Капитанской дочке». А о любимой няне Арине Родионовне великий Пушкин пишет с нежностью стихи, ставшие хрестоматийными:
Подруга дней моих суровых,
Голубка дряхлая моя!
Одна в глуши лесов сосновых
Давно, давно ты ждёшь меня.
В Михайловском няня не только рассказывала поэту сказки, но и пела, что нашло отражение в известном стихотворении «Зимний вечер»:
Спой мне песню, как синица
Тихо за морем жила…
Поэт, скорее всего, имел в виду народную песню «За морем синичка не пышно жила…», которая построена на образах из мира птиц: холостяк снегирюшка, пивовар дрозд, совушка вдовушка, тётка чечётка и другие. На подобной фольклорной основе строится у Пушкина неоконченная «Сказка о медведихе», где к медведю приходили с сочувствием «волк-дворянин», «белочка-княгинечка», «лиса-подъячиха» и другие. Однако «ласточка-дворяночка» здесь не птичка, а хищный зверёк – ласка.
В народной песне о синице образ «совушки вдовушки», возможно, навеян пронзительными криками этой ночной птицы, рождающими ощущение печали, тревоги. Сова у Пушкина близка к фольклорному образу, во всяком случае, в качестве символа мудрости эта птица в его произведениях не фигурирует. «Плач совы» упоминается в «Полтаве» как недоброе предзнаменование (слыша его, и Мазепа издаёт похожий крик), а в одной из «Песен западных славян» («Видение короля») есть такие строки:
Слышит, воет ночная птица,
Она чует беду неминучу,
Скоро ей искать новой кровли
Для своих птенцов горемычных.
Не сова воет в Ключе-граде,
Не луна Ключ-город озаряет…
В церкви божией гремят барабаны,
Вся свечами озарена церковь.
Беззаботные сороки – наоборот, доброе предзнаменование, как в стихотворении 1829 года:
Стрекотунья белобока,
Под калиткою моей
Скачет пёстрая сорока
И пророчит мне гостей.
В 5-й главе «Евгения Онегина» картина очень поздно наступившей зимы, увиденная Татьяной из окна, имеет важный штрих – «сорок весёлых на дворе». Это народная примета ясной погоды. Вот если «Сороки под стреху лезут — к вьюге», как написано в словаре В.И. Даля. Великий поэт вообще любил приметы погоды. К примеру, въезжая в Москву, Татьяна замечает «стаи галок на крестах». Галки, по народному поверью, собираются в стаи к хорошей погоде.
В переносном смысле сорока встречается у Пушкина один раз в письме П.А. Плетнёву от 7 января 1831 года в выражении «попугаи и сороки Инзовские». Речь идёт о критиканах поэта, повторяющих одно и то же: у генерала И.Н. Инзова были птицы в клетках, наученные произносить бранные слова. Не вызывает у Пушкина симпатии и «русский попугай» — учёный скворец, бездумно и напыщенно повторяющий «Христос воскрес!» (см. стихотворение 1828 г. «Брадатый староста Авдей…»).
Характеристика персонажей с помощью устоявшихся оборотов с названиями животных и птиц у Пушкина не редкость и порой носит шутливый, иронический оттенок. Вот, например, что писал он о самом себе в строфе, которую потом всё-таки исключил из окончательного варианта поэмы «Домик в Коломне»:
Покамест можете принять меня
За старого, обстрелянного волка
Или за молодого воробья,
За новичка, в котором мало толка.
Птичьи прозвища распространены и в литературе, и в жизни, и в переписке пушкинского времени. Самым ярким из них является общее прозвание членов общества «Арзамас» — арзамасские гуси. На эмблеме этого литературного общества красовался арзамасский гусь – выведенная и разводимая в Арзамасе порода крупных белых птиц с длинной, почти лебединой, шеей и бойцовскими качествами (которыми на литературном поприще славились и члены общества). В городе устраивались потешные гусиные бои. Пушкин дважды упоминает это прозвище в своих письмах[8].
Домашние и дикие гуси в разных смыслах у великого поэта встречаются 15 раз.
Гусь наряду с утками, курами и индейками – непременный обитатель птичьего двора, «фламандской школы пёстрый сор». Домашняя птица становится синонимом сельской жизни: в деревне «разводит уток и гусей» остепенившийся бретёр Зарецкий («Евгений Онегин»), должна бы «кормить гусей» помещица Наталья Павловна («Граф Нулин»), да этим не занимается, предпочитая завести романчик с молодым соседом Лидиным и отвлекаться от скучных книг на немудрёные дворовые сценки вроде драки козла с собакой. В начале поэмы она с интересом смотрела в окно, как
Индейки с криком выступали
Вослед за мокрым петухом;
Три утки полоскались в луже…
В 1-й главе «Путешествия в Арзрум», отмечая плачевное состояние кавказских крепостей, превратившихся в убогие сельские поселения, Пушкин с иронией пишет: «Крепости, достаточные для здешнего края, со рвом, который каждый из нас перепрыгнул бы в старину не разбегаясь, с заржавыми пушками, не стрелявшими со времён графа Гудовича, с обрушенным валом, по которому бродит гарнизон куриц и гусей».
Живя в Михайловском в ссылке, великий поэт внимательно наблюдал за жизнью природы, и в частности птиц, использовал свои наблюдения в «Евгении Онегине», давая читателям понять, к каким конкретно годам относится действие. Так, в IV главе поздний отлёт гусей предвещает затянувшуюся осень:
Гусей крикливых караван
Тянулся к югу: приближалась
Довольно скучная пора;
Стоял ноябрь уж у двора.
Обычно дикие гуси улетали в середине сентября по старому стилю, на Никиту Гусятника[9], а тут задержались почти на полтора месяца. И первый снег, как следует из дальнейшего действия, выпал в ночь на 3 января. Такой поздней была зима 1824-1825 годов. Это дало возможность В.П. Старку обосновать внутреннюю хронологию всего романа в стихах [10].
Вот колоритное наблюдение Пушкина касательно незадачливого домашнего гуся, нагулявшего жир к зиме и до начала января всё ещё плававшего в речке:
На красных лапках гусь тяжёлый,
Задумав плыть по лону вод,
Ступает бережно на лёд,
Скользит и падает…
А вот живая сценка с утками в «Записках молодого человека»: «Иду гулять в поле. Развалившийся колодец. Около его — мелкая лужица. В ней резвятся жёлтенькие утята под надзором глупой утки, как балованные дети при мадаме». По времени написания это, вероятно, уже болдинское впечатление. «Пруд под сенью ив густых, / Раздолье уток молодых» был и в Болдине, и в Михайловском. На прудах плавали домашние утки, а их пугливые дикие сородичи предпочитали озёра Кучане и Маленец близ Михайловского:
Или (но это кроме шуток),
Тоской и рифмами томим,
Бродя над озером моим,
Пугаю стадо диких уток:
Вняв пенью сладкозвучных строф,
Они слетают с берегов.
Разумеется, Пушкин не мог обойти вниманием самых распространённых домашних птиц – кур и петухов. Последних он в шутку дважды называл «султанами курятника»: в стихотворении «Сон» (1816) и в поэме «Руслан и Людмила». Уподобление мужей петухам, а жён — курицам-наседкам содержится в «Русалке» в реплике старой няньки:
Княгинюшка, мужчина что петух:
Кири куку! мах-мах крылом и прочь.
А женщина, что бедная наседка:
Сиди себе да выводи цыплят.
В этой же драме есть эпизод угощения молодых в конце свадебного пира жареным петухом, который олицетворял супружескую любовь и плодородие.
Звонкое незатейливое кукареканье — привычный звук на селе или в маленьком городке. Оно встречает и провожает день и потому чаще всего в произведениях Пушкина служит метой времени. Одним из примеров является лицейское стихотворение «Сон»:
О сладкий сон, ничем не возмущённый!
Один петух, зарёю пробуждённый,
Свой резкий крик подымет, может быть;
Опасен он — он может разбудить.
Всю ночь до раннего утра — «до петухов» — мельник в «Русалке» позволял сидеть своей влюблённой дочери с князем. В песне русалок время тоже отмеряется пением петухов:
Поздно. Рощи потемнели,
Холодеет глубина,
Петухи в селе пропели,
Закатилася луна.
Глухой ночью, до петухов, вставала ведьма-вдова в стихотворении «Гусар» (1833), чтобы отправиться на шабаш. «Пели петухи и было уже светло», когда герой повести «Метель», несчастный жених Владимир, наконец добрался до церкви в Жадрине.
О себе в юности в ироническом лицейском стихотворении «Моему Аристарху» (1815) поэт писал, что сочиняет короткие стихи до позднего утра, когда «давно пропели петухи». В шуточном лицейском послании «Князю А.М. Горчакову» (1814) Пушкин противопоставляет себя придворным стихотворцам, писавшим «оды в двести строф» в честь знатных вельмож:
Но я, любезный Горчаков,
Не просыпаюсь с петухами
И напыщенными стихами,
Набором громозвучных слов,
Я петь пустого не умею
Высоко, тонко и хитро
И в лиру превращать не смею
Моё гусиное перо!
Особое место в творчестве Пушкина занимает золотой петушок в одноимённой сказке:
Вот мудрец перед Дадоном
Стал и вынул из мешка
Золотого петушка.
«Посади ты эту птицу, —
Молвил он царю, — на спицу;
Петушок мой золотой
Будет верный сторож твой:
Коль кругом всё будет мирно,
Так сидеть он будет смирно;
Но лишь чуть со стороны
Ожидать тебе войны,
Иль набега силы бранной,
Иль другой беды незваной,
Вмиг тогда мой петушок
Приподымет гребешок,
Закричит и встрепенётся
И в то место обернётся».
Образ золотого петушка совсем не прост для понимания. «Легенда об арабском астрологе» В. Ирвинга и через неё восточный, в частности арабский, фольклор — лишь один из его источников [11]. У Ирвинга петушок медный и сидит не на спице, а на баране, который и поворачивается в сторону опасности, а петушок только пронзительно кричит. У Пушкина же петушок именного золотой. На Руси золото исстари символизировало вечную власть и волю Бога, воплощением которой являются золотые купола и кресты на храмах. Самая лаконичная, самая символичная и самая трагическая сказка Пушкина сродни евангельской притче. В данной работе мы не ставим целью изучение этого сложного произведения и приведём лишь короткую выдержку из докторской диссертации Е.И. Волковой, выводы которой разделяем: «Нечистую силу в русском фольклоре традиционно разгоняет утреннее пение петуха. «Вдруг раздался лёгкий звон…» Петушок звучит, как живой колокол! Колокола звонили об опасности, и он кукарекает — звонит! Петушок — центральный персонаж сказки. Пушкин не выносит в название имени Дадона, это не "Сказка о царе Дадоне, мудреце и Шамаханской царице", а «Сказка о золотом петушке». Золотой петушок, как и золотая рыбка, воплощают в себе сверхъестественную всемогущую силу, которая вольна миловати и спасати, но ей же доступно и отмщение, или воздаяние за грехи. Поистине божественной властью обладают золотой петушок и золотая рыбка, символами божественного всемогущества они и являются в сказках Пушкина» [12].
Образы, связанные с миром птиц, в творчестве Пушкина играют немаловажную роль. Они оживляют и озвучивают картины природы и быта, помогают передать душевное состояние героев, их поведение является приметами времени суток, смены времён года и предстоящей погоды. Названия птиц служат прозвищами, обращениями и символами (в том числе геральдическими и сатирическими), источники которых — русский и мировой фольклор и художественная литература. Птицы у Пушкина символизируют свободу, вольность, удаль и отвагу, поэзию, любовь, искусство пения, женское и мужское начала, силы света и тьмы (в зависимости от вида).
Ссылки и комментарии
1. При подготовке статьи использовано издание: Словарь языка Пушкина: в 4 т. / Отв. ред. акад. АН СССР В. В. Виноградов. 2-е изд., доп. – М.: Азбуковник, 2000.
2. Все произведения А.С. Пушкина цитируются по изданию: Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: в 10 т. – М.-Л.: Издательство АН СССР, 1949.
3. В качестве примера приведём стихи о любви из «Рубайята» Омара Хайяма: «Утром роза раскрыла под ветром бутон, / И запел соловей, в её прелесть влюблен».
4. См.: Оленина А.А. Дневник. Воспоминания. – СПб.: Академический проект, 1999. С.136, 140.
5.«Феникс Греции воспрянет из своего пепла», — писал А.С. Пушкин в первой половина марта 1823 года, вероятнее всего, В.Л. Давыдову. В этом же письме поэт писал, что возрождающийся Феникс был изображен на одном из трёх знамён греческих повстанцев, возглавляемых А. Ипсиланти.
6. В этой фривольной сказке поющие птички означают женские прелести.
7. Вероятнее всего, имеются в виду «дамские» романы Ф.А. Эмина (1735-1770), в одном из которых («Мирамонда») описаны эпизоды переодевания влюблённых мужчин в женщин-служанок. Подробнее см.: Степанов В.П. Литературные реминисценции у Пушкина // Пушкин: Временник Пушкинской комиссии. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1974. Вып. 12. С. 109-114.
8. Арзамасцам, 20-е числа сентября 1920 года; П.А. Вяземскому, 13 июля 1820 г.
9. Подробнее см.: Медриш Д.Н. Народные приметы и поверья в поэтическом мире Пушкина // Московский пушкинист. — М.: Наследие, 1996. Вып. III. С. 110-124.
10. Старк В.П. «Снег выпал только в январе…» Внутренняя хронология романа «Евгений Онегин» // Звезда, 2011, № 6.
11. Подробнее см.: Бойко К.А. Об арабском источнике мотива о золотом петушке в сказке Пушкина // Временник Пушкинской комиссии. – Л.: 1976. Вып. 13. С. 113-119.
12. Волкова Е.И. Сюжет о спасении в русской, английской и американской литературе / Диссертация на соискание учёной степени доктора культурологии. МГУ, 2001. Глава: «Золотой петушок” как символ литературной эпохи: метасюжет о Спасителе в последней сказке А.С. Пушкина».
Иллюстрация: рис. А.С. Пушкина на обложке рукописи "Сказки о золотом петушке". 1834 г.
Другая статья о птицах в творчестве Пушкина "Мы вольные птицы..." доступна здесь: http://www.proza.ru/2014/02/11/99