Царствование Елизаветы

Патриаршее подворье в Сокольниках. 30.11.2004.
Отекстовка: Сергей Пилипенко, ноябрь 2012.


Двадцатилетнее царствование императрицы Елизаветы Петровны совершенно справедливо было отмечено Хомяковым как царствование легкое для крестьянского большинства населения, так сказать, как царствование, когда народу жилось легче. Однако это, конечно, связано с тем, что не проводились новые грандиозные разорительные реформы, и с тем, что большую часть этого царствования мы не воевали. Но преувеличивать этого я бы не стал.

Россия становилась всё более дворянской. Вот здесь мы ненадолго вернемся к Петру. Почему именно у Петра, при Петре, в конце его царствования начали писать о служилых людях «шляхетство», «благородное шляхетство»? Правда, отдельно взятого дворянина «шляхтичем» не называли. Но «шляхетство» было вполне термином эпохи.

Какими силами Петр совершил свой грандиозный бюрократический переворот? Конечно, силами низшего дворянства. Безусловно, своей титанической волей, определенным контингентом лично ему преданных людей или лично повязанных с ним интересами, своими выдвиженцами из низов. Например, Меншиков был лично и беззаветно преданным Петру и более чем обязанным ему как крайне коррумпированный чиновник. Но этим Петр увлекался в основном в первой половине своего правления. Он возвышал очень сомнительных дворян и даже откровенных простолюдинов. А также усилиями иностранцев, которые полностью от него зависели и были крайне заинтересованы уже одним его воцарением, а тем более его дальнейшим успешным правлением. Но так вообще-то не получается. Этого всё равно мало.

Некий английский исследователь посчитал, что самый жестокий репрессивный режим может чувствовать себя в безопасности, только если его поддерживает 10% общества. А если меньше, то никакие репрессии не помогут. Похоже, что это правдоподобно. Конечно, дворянство не составляло 10% населения. Но вместе с уцелевшими и получившими пенсию ветеранами петровской армии, вместе с теми жуликами, которые делали на достаточно нездоровой экономической конъюнктуре немалые деньги, вместе с деклассированными элементами, искавшими работу, наверное, хватило бы. Это похоже на правду.

Но почему именно низшее дворянство? Служба при Петре была очень тяжелой. Дворяне служили пожизненно вплоть до увольнения по воле императора. И не так уж они были и богаты. Так вот, ответ кроется именно в появившемся термине «шляхетство», который сохраняется и в бироновщину. В «кондициях» Анны Иоанновны дворянство так и поименовано «шляхетством». Сохраняется и при Елизавете Петровне, но постепенно сходит на нет. Елизавета не очень любила поляков и всё польское. Кроме того, она была интуитивной русской националисткой, скорее подсознательно, чем сознательно. Так постепенно стали больше говорить «дворянин», «помещик», «российское дворянство». Видимо, тогда же появляется термин «столбовое дворянство», то есть дворяне, которые застолбили свою службу еще до XVII века, то есть до Романовых, которые могут и такой древностью похвастаться. Но, так или иначе, термин этот действовал. Почему? А вот почему. Называя дворянство «шляхетством», Петр как бы давал определенные гарантии: вам будет тяжело, но за то, что вы будете служить, вы будете обладать той же властью над простонародьем, которой обладает польское шляхетство.

К этому же ведет и унижение родовой знати, в том числе и уравнение аристократии со шляхетством путем введения «Табели о рангах». То есть, неважно, что ты князь, а важно, что ты всего лишь коллежский советник, а я статский советник, хотя у меня только отец выслужил дворянство. И потому будешь стоять передо мной столбом. Это вещь серьезная. И при Елизавете тоже Россия становилась всё более дворянской.

В начале своего правления Елизавета Петровна произвела очень хорошее впечатление на крестьянский мир. Это была умная, беспроигрышная мера, я бы сказал, блистательный PR. Императрица простила недоимки, неполученную подушную подать, списала ее. Почему PR? А очень просто. Потому что она всё равно не могла ее получить. При Петре посылали воинские команды выбивать недоимки из крестьян. Мужика можно было убить, можно было с него кожу содрать. Правда, в России таких специалистов не было, ну ведь можно было турок нанять. Но выжать подати полностью было всё равно никак невозможно. А если выжать их частично, тогда крестьянин помер бы с голоду. И то, что получить недоимку невозможно, все знали. Глупые люди полагали, что она висит вечным Дамокловым мечом над крестьянином и потому полезна. А умный человек, императрица Елизавета сделала лучше: она их простила в 1741 году, через несколько месяцев после восшествия на престол. А в 1752 году она еще простила недоимку до 1746 года, то, что копилось с 1743 по 1746.

Один из ее приближенных — Федор Шувалов, брат основателя Московского университета, сам артиллерист, генерал-фельдцейхмейстер, военный инженер, изобретатель и вообще превеликого ума человек. Вообще XVIII век был веком универсалов. На Западе, правда, уже нет, но в России еще был. Ломоносов занимался всем. Он был физиком, астрономом, экономистом, пытался восстановить и в большой степени восстановил технику мозаики в искусстве, был поэтом не последним и еще теоретиком русского языка. Потому в принципе одновременно заниматься артиллерией и организацией налогов — это тоже довольно высокая универсальность. Так вот, Шувалов оказался впереди планеты всей. Шувалов пространными записками предлагает сократить невыносимую для мужика подушную подать, а бюджет содержать за счет соляных сборов, за счет государственной монополии на торговлю солью, потому что, справедливо замечает Шувалов, соль необходима для самой жизни человека. Это понятно. Сколько бы ни была дорога соль, ее всё равно купят. Кстати, вот откуда: соль просыпать — к ссоре. Соль дорога не в силу дороговизны ее добычи, ее варения, а в силу того, что на ней «наваривают», как говорят последнее время. Также рекомендовалось и повышение винных сборов. В итоге за время правления Елизаветы Петровны, при постоянном снижении подушной подати, суммарный сбор налогов возрос. Примерно по такому же пути шла тогда Франция, где тогда были, пожалуй, самые талантливые финансисты в мире, в Европе, по крайней мере. Там перед революцией на 500 миллионов ливров бюджета 300 давала соль, и 60 давало вино. То есть повышение косвенных налогов за счет снижения прямых.

Но не только приближенные, а и все помещики могли подавать государыне записки, потому что уже при Елизавете готовили текст нового Уложения законов. Правда, всё это пропало, никуда не пошло. А при Екатерине снова заработает Уложенная комиссия, к которой был обращен знаменитый наказ Екатерины настолько либеральный, что во Франции цензура не пропустила его в печать. Но об этом особо.

Так вот, если обратить внимание к середине XVIII века, даже прихватив еще екатерининское время, на дворянские записки, то можно просто изумиться, какие сердобольные у нас были дворяне. Они только и пишут о тяжелом положении мужика. И это объяснимо. К сожаленью, это объяснимо самыми шкурными дворянскими интересами. Дело всё в том, что норма податей фиксирована, но помещик податей не платил. Поэтому тем, что он сам выжимал из крестьян, он с государыней не делился. То, что пошло ему в карман, так у него в кармане и осталось. Норма подушной подати была сокращена в первой половине царствования Елизаветы с 70 копеек до 60 копеек с носа. Но в то же время вместо 40 копеек — нормы петровского времени — сумма оброка была уже 2 рубля, а некоторые помещики ухитрялись выжимать и 3 рубля. Логика понятна. Чем меньше будут налоги, тем богаче будут крестьяне, тем больше я из них и выжму.

Впервые в нашей истории произвол в сборе налогов отмечен в тираническом периоде Ивана IV. Вспомните грамоту в Двинскую землю: «Быть вам за вашими помещиками неотлучно и оброку платить, сколько вас изоброчут». Немыслимая до Ивана идея! Прежде оброк платился стабильно: сколько отец платил, сколько дед платил, столько и я плачу. А ежели хочешь на копейку больше, то вот тебе, барин, неканоническое перстосложение. Ситуацию, которую в конце XVI века только начали менять, Петр I изменил окончательно, и оброк стал достаточно произволен. Пределы оброка теперь определялись не традицией, а вилами, теми самыми вилами, которые помещик получит в бок, если крестьянину будет уж совсем не в моготу.

Таким образом, при стабилизации всей жизни в стране, при продолжительной мирной жизни мы видим, что Россия становится всё более дворянской, а дворянство — всё более шляхетством. И применение термина «благородное шляхетство» есть одна из черт того явления. Но не только эта черта. Именно при Елизавете, никого не казнившей, тем не менее, появляется мера, которая запрещает крестьянам подавать жалобу на своего помещика. Тоже небывалая мера в русской истории. Впоследствии при Екатерине эта мера будет дополнена еще одной — правом помещика отправлять крестьян с бунташными наклонностями в результате очень легкой процедуры на поселение в Сибирь. Причем с зачетом этих ссыльных в качестве рекрутов, то есть, помещик не нес убытка, поскольку он всё равно должен был сдать по рекрутскому набору столько-то.

Петровская эпоха все-таки аукнулась значительным снижением жизненного уровня крестьянина. По чему это видно? При Елизавете резко растет барская запашка и вообще объемы барщины. Современный исследователь Евгений Анисимов указывает, что барщина выросла почти в три раза, что она достигла предела, который мужик вообще может отработать. Вероятно, Анисимов преувеличивает. Но рост барщины есть всё же неоспоримый факт.

При всём при том следует помнить, что настоящее рабство для мужика наступит все-таки с изданием Указа о вольности дворянской Петра III. А при Елизавете Петровне, каким ни тяжким был крепостной гнет, дворянина, да и вообще кого угодно, как и мужика, всё еще можно было подвергнуть телесному наказанию, в том числе без приговора. Барин, как и прежде, служил всю жизнь, что довольно сильно примиряло крестьянина с помещиком. Крестьянин барина и видел-то редко. И это естественно, потому что барин был в полку. Неслучайно строительство большого количества загородных имений, большая часть которых уже погибла, хотя и сейчас мы что-то видим в Москве и окрестностях, велось в екатерининское время. И это понятно. Дворцы и парки были не нужны дворянам, которые не могли в них бывать, которые были на службе всю жизнь. Исключение составляли очень знатные вельможи, которые в силу своей приближенности ко двору могли получать отпуск, или те, чьи имения были рядом с местом службы. Ну вот, например, великолепная усадьба Нескучное князей Трубецких середины века, уже при Елизавете, от которой практически ничего не осталось. Дворец, в котором сейчас Президиум академии наук, перестроен в XIX веке. Но расцвет усадеб будет еще впереди.

Я уже отметил негативные стороны антикрестьянского процесса, начатого Петром. Вместе с тем нужно отметить, что социальная обстановка при Елизавете Петровне, вероятно, была неплохой. И нам свидетель тому — русская архитектура. Знаете, коллеги, архитектура — самый социальный вид искусства. Ну, архитектура — это не только искусство, но это также и искусство. И среди искусств архитектура наиболее социальна по многим причинам. Она, как и музыка, совершенно абстрактна. В школе я никогда не понимал, почему архитектуру причисляют к изобразительному искусству. Почему живопись, графика, скульптура есть изобразительное искусство, понятно. А почему архитектура? Будучи абстрактной как музыка, она меньше выражает нормативные требования эпохи, но больше выражает некий коллективный вкус своей эпохи. Архитектура сильно зависит от заказчика. В ней помимо зодчего всегда участвует заказчик. Она удивительно социальна. Каждый общественный спад вызывает и архитектурный спад.

Например, опричнина Ивана IV закончилась полным провалом в архитектуре. Еще в 1550-ых годах была блестящая архитектура, например, такой шедевр как Василий Блаженный. И следом резкий обвал, практически ничего. А то, что строится, только достраивается, но хуже, чем аналоги, построенные раньше. Вот пример. Слишком тяжелый, слишком холодный Успенский собор в Троице-Сергиевой лавре. Если вы сравните его с аналогами, со Спасским собором Новодевичьего монастыря или с Успенским собором Ростова Великого, то вы увидите разницу, увидите, насколько собор в Лавре хуже. Архитектура реагирует моментально.

Вот другой пример. Революция убила модерн, стиль при Николае II, родившийся еще при Александре III. Революция убила модерн и навязала людоедский конструктивизм. Он никому не нравился, но было положено, чтобы он нравился. Этот пролетарский стиль попадал не только в архитектуру, его было много и в прикладном искусстве, и в костюме, что было довольно жутковато. Но вот уходит, к счастью, непродолжительная полоса конструктивизма. Денег тогда было мало, большевицкое государство еще не могло разгуляться по-настоящему. И приходит так называемый сталинский стиль, который называют «сталинским ампиром». И все вздохнули с облегчением. Но архитектура всё равно оказывается плохой. Она в отличие от конструктивизма не людоедская, но она плохая. Нарушены масштабы, нарушены пропорции. Нельзя и никому не нужно строить такие грандиозные пропилеи как главные ворота ВДНХ или парка Горького. Они слишком велики и человеку не соразмерны. А ведь учились на классицизме, нормой был провозглашен классицизм. И профессорами были еще блестящие архитекторы неоклассики дореволюционного времени: Жолтовский, Фомин. Но архитектура всё равно отражает социальную ситуацию.

Елизаветинское время — это, безусловно, время блестящих искусств, блестящей архитектуры. Петр создал, а Елизавета даже усугубила оппозицию столица-провинция. Тем не менее, в Москве строят не те же зодчие, что в Петербурге. И у Москвы школа ничуть не хуже в эпоху Елизаветинского барокко. Причем в провинцию, где тоже были неплохие архитекторы, ездят и присылают свои проекты не только петербуржцы, а и москвичи. И москвичи даже больше работают в провинции, чем питерцы. В Петербурге фигура номер один — граф Растрелли. Думаю, что есть все основания признать его гениальным архитектором, может быть, крупнейшей фигурой европейской архитектуры на 50-ые и 60-ые годы. На пятнадцать лет он звезда наипервейшей величины для всей Европы. Его ансамбль Воскресенского Смольного монастыря — шедевр мирового значения. Но были и другие: Чевакинский, Глазов, Расторгуев. Заканчивал тогда свой жизненный путь Земцов, крайне невезучий архитектор, стипендиат еще петровских времен, работавший так, что после его выхода в отставку его должность заняли шесть человек. Очень невезучий. Все земцовские постройки перестроили. Нет ни одной чисто земцовской постройки за исключением одной небольшой церкви Симеона в Питере. Царскосельский дворец после него начисто переделывал Растрелли. Эрмитаж после него делал Чевакинский, а потом всё переиначил по своему Растрелли. Аничков дворец перестроен раза три после Земцова. Это всё были серьезные архитекторы, но им не повезло, потому что Варфоломей Растрелли младший был человеком с темпераментом «секретаря парторганизации» или даже «члена бюро обкома». Он, конечно, был гений, но он стремился подмять под себя всех, убрать конкурентов как угодно, куда угодно, чтобы рядом никого не было, чтобы он был «архитектором всея Руси», а все остальные при нем чертежниками. Жуткий малый. Он подмял под себя Квасова, и потому мы не имеем его в Санкт-Петербурге, правда, имеем Квасова близ Чернигова, великолепный собор. Потому мало имеем Расторгуева, отстроившего худо-бедно ансамбль Александро-Невской лавры. А Чевакинский оказался самым дальновидным и деятельным, он сумел раздобыть себе место архитектора Военно-морского флота и показал Растрелли длинный нос. Они там не пересекались.

В Москве не было архитектора, соразмерного Растрелли. Но архитекторов первого ряда, как все перечисленные, было много: Власьев (сохранилась только колокольня Донского монастыря), Жеребцов (сохранилась только колокольня Новоспасского монастыря), отец и сын Иван и Карл Бланки (у Карла много сохранилось). И, конечно, наивысочайшая фигура в Москве — князь Дмитрий Васильевич Ухтомский (великая колокольня Троице-Сергиевой лавры, маленькая Смоленская церковь рядом, в Москве церковь Никиты Мученика на Старой Басманной). Есть несколько заметных зодчих в Малороссии. Самая интересная фигура — Григорович-Барский. Все строят много и со вкусом. Причем при Елизавете строят еще не ограбленные монастыри, еще не ограбленные епархии Русской Православной церкви. Строят не только дворяне и частные заказчики, строит и государство, строят купцы.

В живописи еще работает Вишняков — лучший портретист анненской эпохи. И на елизаветинское двадцатилетие приходится наивысший и первый блистательный период величайшего русского портретиста XVIII века, а может быть, и величайшего европейского портретиста. Я говорю о Рокотове. И талантливый искусствовед еще предвоенных времен Абрам Эфрос ставил русскую живопись выше западной.

Это было также началом русской музыкальной школы. Русская музыка существовала к тому времени уже тысячу лет, но мы о ней не имеем представления. Русская композиторская музыка начинает свою историю в XVI веке. Но то были единичные случаи. Была светская музыка. В богатых домах XVII века стояли музыкальные инструменты (гармони и клавикорды), но мы не знаем, что на них исполняли. А при Елизавете уже появляются имена, которые и сейчас громко звучат: Бортнянский, Березовский, Ведель. Ну, Евстигнеев и Фомин чуть позже, уже при Екатерине. Мы, конечно, «медвежья страна», но Бортнянский отучился в Болонье и был избран болонским академиком. И Березовский был избран болонским академиком. А то было честью для Моцарта, который тоже был избран болонским академиком. Ну, конечно, я не стал бы ставить Бортнянского и Березовского рядом с Моцартом. Но Моцарт был один, а вообще-то великие немцы того времени, Гайдн, например, были не выше Бортнянского и Березовского.

И литература у нас уже есть в елизаветинское время. Маленький провал наблюдается после расцвета XVII века. Русская литература постепенно сходит на нет, и вроде бы никого и нет. И в этом «никого» появляется единственная фигура, которая потому так громко и звучит, — Антиох Кантемир, молдаванин, точнее молдавский вельможа греческого происхождения. Но дальше, после него уже совсем не пустое место. Дальше много.

Всё это показывает изумительный художественный расцвет елизаветинского времени. Причем были не только названные мною имена, их было много. Много построили, много написали и икон, и светской живописи, и портретов. Общий уровень был очень высок.

Еще один хороший показатель, господа, что из елизаветинской эпохи выходит много грандиозных фигур. Конечно, не следует забывать, что русские всё еще в пассионарном перегреве. Этой эпохе подходит быть дворянской. Эта эпоха неформальных связей, эпоха, когда всё делалось по блату. Воровали гораздо меньше, чем при Петре, и совести у людей оказалось больше! Но это была эпоха неформальных связей. Потому связи и происхождение играли необычайно большую роль. В полковники выходили в двадцать пять лет, а бывало, что и в генералы. Но вот что интересно. Выходили, конечно, рано, но оказывались отличными офицерами.

Двадцатипятилетним стал генералом Румянцев, но оказался блистательным генералом в Семилетнюю войну в конце правления Елизаветы, а потом победителем турок в Первой турецкой войне при Екатерине. Причем одержал одну из самых поразительных побед в мировой истории. И двукратного неприятеля бьют, но редко. И вообще искусство полководца заключается вовсе не в том, чтобы разбивать численно превосходящего противника, что редко бывает, а в том, чтобы создать численно превосходство на поле сражения, даже если противник имеет общее численное превосходство. Понимаете, да? Надо маневрировать так, чтобы силы противника оказались не в одном месте, а у тебя в одном. Например, у противника 50 тысяч, а у тебя 20 тысяч. Но ты навязываешь ему сражение там, где у него только 15 тысяч. Так всегда воевал Фридрих Прусский Великий, например. Но о нем будем говорить дальше. Так вот 25-летний генерал оказался блестящим полководцем. То были люди, которым было всё по плечу.

На Невском проспекте в Петербурге сохранился памятник императрице Екатерине. На кольцевом постаменте, на высоком горельефе изображены виднейшие деятели екатерининской эпохи. Так вот, Ломоносов только умер при Екатерине. Его основная деятельность приходится на Елизавету, вся его слава. Румянцев вполне прославился при Елизавете. Бецкой сформировался при Елизавете. Потемкин, конечно, чисто екатерининский орел, но при Елизавете он тоже был уже не мальчишкой, а офицером. Суворов блестяще зарекомендовал себя в Семилетней войне, был уже полковником к концу правления Елизаветы. Орлов Чесменский был тоже не мальчиком. Они все были воспитаны в елизаветинскую эпоху.

Надо сказать, что Елизавета Петровна, будучи малообразованной, была очень впитывающей, как губка. Она хватала всё с лету из общения с людьми: моды, словечки, политические идеи, носившиеся в Европе. В детстве ею никто не интересовался, она была ненужным ребенком, когда не стало отца, не стало Петра. Она только мешала, была обузой, привенчанной дочкой императора. Ей никто не давал систематического образования.

Екатерина была куда более образованной. Из нее тоже наследницу престола не готовили, ей просто вышла большая удача. Она была хоть и владетельного рода, но была по сути дела совершенно захудалой германской дворянкой. Ее отец, хоть и принц, и владетельная особа, провел большую часть своей жизни на прусской службе, причем дослужился всего лишь до полковника. Но у Екатерины был хороший вкус и потрясающий нюх на людей! На талантливых людей. А это есть одно из наивысших достоинств главы государства! Да, собственно, есть вообще только два достоинства у главы государства, долг которого ими обладать. Он должен создавать вокруг себя благоприятную атмосферу и собирать вокруг себя хороших работников. Особенно, если глава государства есть монарх. В принципе то же самое требуется от президента. Но что с него взять, с президента? Монарх не должен быть полководцем. Для того у него есть генералы. Он может не быть дипломатом, для того у него есть послы. Но он должен уметь выбирать людей, лучших людей. Это есть одно из высших достоинств монархии как таковой. В отличие от монархии в республике всегда есть конкуренция. И потому самый честный, самый патриотический президент или премьер-министр всегда будет видеть в генералах и министрах своих конкурентов, и это будет ему мешать. А монарх — вне конкуренции. Он напротив заинтересован в выборе самых талантливых министров и генералов. И этому качеству Елизавета Петровна тоже соответствовала.

Мы долго при ней не воевали. Мы вмешались в уже идущую Семилетнюю войну, которую Пруссия вела с большей частью Европы. Пруссию поддерживала Англия. Но Англия как всегда на суше не воевала, но готова была финансировать. Пруссия оказалась против Франции, Австрии и Саксонии. Этого более, чем достаточно. Но Фридрих действительно был велик. Это был циник, желчный циник, но он был велик. Он всегда ухитрялся маневрировать на внутренних операционных линиях. Представьте себе здесь малую полуокружность и вот здесь большую полуокружность. Фридрих маневрирует по малой дуге, а француз — по большой. Понятно, что Фридрих всегда сможет собрать нужные силы в нужном месте и получить перевес. К тому же Фридрих довел линейную тактику до абсолютной механистичности, вымуштровал солдат так, как никто не смог, превратив их в винтики этой линейной тактики. Если солдата убивали, и он падал, строй смыкался и двигался дальше, как будто ничего не произошло. Главное — не ломать линию. По достижении нужной дистанции открывали огонь.

У Фридриха была также неплохая артиллерия, а кавалерию он сделал лучшую в мире. Кавалерия тогда стреляла. По уставу полагалось подъехать к противнику, дать залп из пистолетов, после чего можно было доставать холодное оружие. Потому кавалерия не могла сильно разогнаться. Фридрих и его великие кавалерийские начальники Зейдлиц и Цитен учили совершенно иначе. Каждый офицер под угрозой позорного разжалования не должен был позволять своей части стрелять. Пистолеты и карабины (короткие ружья) использовались только для дозорной службы. Только на галопе, переходящем в карьер, сомкнутым строем с палашом в руке, сперва линия кирасир (тяжелой кавалерии), потом драгуны, потом гусары на небольших лошадках на скорости 60 километров в час врезались в противника. Кирасир своим палашом мог разрубить пехотинца пополам.

Вот с такой армией противника русские начали действия в 1758 году. Война началась в 1757 году. Согласно логике того времени Россия должна была участвовать в войне, Россия не хотела допустить резкого изменения равновесия сил в центральной Европе. А победа Фридриха могла означать почти удвоение территории Пруссии, почти превращение ее в Германию. Вот почему наша армия во главе с фельдмаршалом Апраксиным и отправилась в Европу. Но тут произошло нечто невозможное. Русская армия вела себя крайне неуверенно. Командующего пришлось сменить. Академик Тарле исследовал этот вопрос. И он не единственный, кто утверждает, что в интересах Пруссии интриговали представители молодого двора, то есть великий князь Петр Федорович, будущий Петр III, помешанный на всем прусском, и его супруга, будущая Екатерина II. Тайное содействие Петра врагам России можно считать доказанным. Степень участия Екатерины — вопрос открытый. Во всяком случае, молодой двор противодействовал императрице. Главнокомандующий Апраксин отчаянно отпирался от своей вины, будучи под арестом.

Алексей Шувалов, третий Шувалов после Ивана и Петра, глава тайной канцелярии, сказал Апраксину после совета с государыней: «Поскольку ты запираешься, граф, осталось последнее средство». Шувалов имел в виду прекращение следствия и оправдание. Но Апраксин знал только одно последнее средство — пытку, и потому внезапно скончался от апоплексического удара.

Вильям Фермор, доблестный шотландец на русской службе, был хорошим генералом. Честно исполнял свой долг, но к серьезному сражению был не готов, потому что считал, что Фридриха Великого победить невозможно. Следовательно, и его долг тоже не зарываться. Так в 1758 состоялось первое крупное сражение при Цорндорфе. Фридрих Фермора обманул. Проведя демонстрацию против его фронта, Фридрих ухитрился в лесистой местности обойти и атаковать русскую армию с тыла. Но это не значит, что гренадеры и мушкетеры выскочили из кустов. Это противоречило бы линейной тактике. Они построились и маршировали. Дело в том, что в те времена считалось, что обход даже с фланга означает победу, а для противника — проигранное сражение. А если тебя обошли с тыла, то можно сразу капитулировать. Фермор не капитулировал, но в сражении его не было видно. Совершенно неизвестно, где он отсиживался. Может быть, его понос прохватил.

Но тут выяснилось, что русские солдаты и даже офицеры по тупости и нецивилизованности категорически не различают понятия фронт и тыл. Для русского солдата и офицера фронт находится там, где противник. И хотя это было совершенно неправильно, солдаты развернулись и приняли сражение. К тому же юный генерал Румянцев нарушил всё, что можно было нарушить. Он отдельным отрядом из пехоты и кавалерии атаковал через лес. Движение через лес было запрещено всеми уставами! Запрещено, потому что у Фридриха, например, по крайней мере десятая часть тут же сбежала бы. У Фридриха все служили из-под палки, и кого только не забирали на службу, даже пленных. А русская армия состояла из русских, и они сдаваться не собиралась. Румянцев маршировал через лес, создавая угрозу Фридриху. Поэтому сражение прекратилось. Мы потеряли восемь тысяч, вдвое больше, чем пруссаки. И неудивительно. Наверное, это была первая в истории армия, которая сражалась без главнокомандующего, по крайней мере, первую часть сражения. Но устояли.

Одна из фраз Фридриха при Цорндорфе. «Я вижу мертвых русских, не вижу побежденных русских». И другая фраза. «Этого проклятого русского мало убить, его надо еще повалить». Афоризмы Фридриха Великого собирались. Их записывали.

И тогда Елизавета Петровна блеснула. В компанию 1759 года она назначила нового главнокомандующего. Чувствовавший себя виноватым и ответственным, в сущности честный генерал Фермор, согласился остаться заместителем. Новым главнокомандующим стал Петр Семенович Салтыков, человек из знатнейшего рода. Его предки проявили себя еще в Смуте при Борисе Федоровиче Годунове. Вспомните проект Салтыкова. Они были заметны и в XVII веке. Петр Семенович был храбрым, дельным офицером еще при Петре, потом неплохим генералом при Анне, а дальше он продвинулся командовать украинской «ландмилицией» (ополчением). Потому, строго говоря, настоящим боевым офицером он не был, но Елизавета Петровна угадала в Салтыкове хорошего полководца. Он был невысок, как и Суворов, но только кругленьким. Совершенно ничего из себя не корчил, ходил в простом кафтане. И на улицах Мемеля, а потом соответственно Кенигсберга на него обращали внимания не больше, чем на любого встречного дедушку.

Тем не менее, Петр Семенович выдержал кампанию при Данциге и наголову разбил Фридриха при Куннерсдорфе. А это серьезно. Видите ли, господа, есть такая почетная должность в мировой истории — «победитель великого полководца». Велик был Фридрих, я даже из большого патриотизма не назову Салтыкова великим, но Салтыков победил Фридриха. Велик был Наполеон, но Кутузов — победитель Наполеона. Велик был Ганнибал, но Сципион — победитель Ганнибала.

Так вот, Салтыков занял позицию довольно серьезную, на трех холмах, упираясь левым флангом в реку Одер. Правый фланг был прикрыт недоделанным окопом. Таким образом, обойти его было невозможно. Дальше была деревня Куннерсдорф и большие пруды, затруднявшие фронтальную атаку. Тыл прикрывала болотистая речка Гюнер.

Фридрих все-таки пошел на эту сильную позицию Салтыкова. Как и при Цорндорфе он пытался надуть русского, изобразить атаку с тыла, со стороны речки на левый фланг. Но Салтыков не купился. Он не сомневался, что короля там нет, что это имитация. Фридрих атаковал правый, наиболее открытый фланг Салтыкова, корпус князя Голицына, прикрытый новейшей шуваловской артиллерией, которая обеспечивала широкий разлет картечи. Пруссаки, неся большие потери, сбили русских с горы. Русские скатились в овраг и задержались там, потеряли много орудий в этой атаке. Теперь у Фридриха была прекрасная возможность атаковать центр русской позиции, что он и сделал. Салтыков был вынужден бросать нетронутые резервы, войска, которые стояли у реки возле иудейского кладбища Юденберг. Атака прусской пехоты была остановлена. Фридрих бросил кирасир, и новгородский полк полег под палашами. Я вам уже рассказал, как рубили прусские кирасиры.

Но случилось неожиданное. Граф Румянцев и граф Лаудон, прикомандированный австрийский союзник, с двумя относительно слабыми полками, русскими и венгерскими гусарами, опрокинули прусских кирасир. Последовала еще одна атака пруссаков. Ничего не получилось. Русских невозможно сбить со Шпицберга — с центрального холма. И Фридрих приказывает атаковать всей кавалерией. Зейдлиц не хочет атаковать, потому что придется проходить между прудами и только за ними разворачиваться в линии для атаки русских позиций. А поскольку только за прудами, то тогда в пределах досягаемости русской артиллерии. Но король требует, и требует весьма нецензурно. Зейдлицу деваться некуда. Он вынимает палаш и командует атаку. Ну а дальше лучшие в мире артиллеристы делали с прусской кавалерией, что хотели…

Прусская армия бежала. Она была рассеяна. Зейдлиц был тяжело ранен. Кто-то из генералов убит, кто-то попал в плен. Сам Фридрих чуть было не попал в плен. О Фридрихе много писали, он увлекательная фигура. Циник, почти безбожник, масон и так далее. При этом немножечко немецкий романтик. Фридрих потерял двух лошадей, лишился свиты. Ему в грудь попала пуля. Но в кармане кафтана лежала золотая готовальня, и ему повезло. Даже шляпу свою знаменитую потерял, которая еще более знаменита, чем шляпа Наполеона. Шляпа, вечно сдвинутая на одну бровь. Он стоял и смотрел, как улепетывает его армия, бросив артиллерию, как уносится кавалерия, и как уже приближаются казаки. Фридрих был бы убит или, вероятно, попал бы в плен.

Но поблизости улепетывал гусарский ротмистр фон Притвиц, а еще дальше скакал гусар, который крикнул: «Ротмистр, это же наш король!». Ротмистр, ничего не говоря, схватил Фридриха за шиворот, бросил его через седло и в такой унизительной позе увез короля с поля боя.

После того Елизавета Петровна начала чеканить в Мемеле монету со своим изображением и латинской надписью «Елизавета — король Пруссии». Именно так: «REX», а не «REGINA». Мы не собирались оккупировать Пруссию, тем более не собирались присоединять ее к своим владениям. Мы собирались обменять Пруссию, вернув ее Фридриху, на признание всех наших приобретений в Прибалтике, то есть застолбить положение Российской империи на Балтике.

Но Елизавета Петровна скончалась. И выступавший штатным изменником, ее наследник отозвал войска и без единой монеты контрибуции, без всяких условий вернул Фридриху всё, что тот потерял.

Есть смутные сведения о том, что Елизавета хотела лишить Петра права на престол. Тогда наследником был бы объявлен младенец Павел Петрович, а во главе государства после смерти Елизаветы стали бы железные люди Шуваловы. Эти не позволили бы себя отодвинуть. Интересная пошла бы история. Елизаветинская эпоха сомкнулась бы с павловской. Но либо она не решилась, либо не успела. Заметьте, есть также спорные сведения, что и Екатерина хотела лишить права на престол Павла в пользу Александра, и что, наконец, Павел хотел лишить права Александра в пользу Николая Павловича. И все три раза это не состоялось. На сегодня всё.