Не различая живущих рядом с нами людей по их внутренней сущности, по их способностям и нравственным качествам, мы требуем от них справедливости. Воздаяние мерой за меру - первый закон человеческой справедливости, который мы усвоили лучше всех остальных. Оттого наши личные и общественные отношения так часто неискренни, лицемерны, непродолжительны. В нашей жизни нет места прощению, в ней правят эгоизм, себялюбие, тщеславие. Все стремятся развивать какие-то "лидерские качества". Так мы привыкаем жить по нашему понятию справедливости, при котором все меньше места остается любви. Простой, бескорыстной любви. Любви ко всем и всему, хорошим и не очень, грешным и праведникам, юным и старым.
С каждым поколением таких людей становится все меньше. Нас, потомков из далёкого будущего, апостол и евангелист Матфей предупреждал "и, по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь" (Мф.24,12). Все реже рождаются те, у кого любовь к себе подобным - детям рода человеческого - главная отличительная черта их души. Но они все же встречаются. К ним, носителям такой любви, едут издалека, за многие километры, а, познав любовь, уносят с собой огонек этой любви, и часто меняются, преображаются внутренне, как будто свет этого огня не дает больше поселяться в душе тьме и мраку.
Мария родилась в простой рабочей семье железнодорожников. На их маленьком полустанке в Донбассе почти все были железнодорожники. Стрелки, светофоры, поезда, вагоны - они становились частью жизни всех жителей небольшого поселка, который пересекали три направления железных дорог. Выросла, замуж вышла поздно. До замужества иногда ходила в храм на службу, а как родила сына - Димку, в котором души не чаяла, хозяйство, ребенок и муж стали отнимать все больше времени. Муж, как почти все взрослые мужчины в поселке, пил, и оставил ее, когда сыну было всего 8.
Вырастила сына сама. Днем - работа на станции, сын - сам на своем попечении. Вышла Мария на пенсию, казалось бы, теперь начать жить, да какое там! К окончанию школы сын попал в плохую компанию, начал пить. Мать за авторитет не признавал, начал курить и ругаться бранно. Не радость матери, а наказание. Одно утешение Марии - стала ходить в Церковь, сначала помогала убираться в Храме, потом батюшка доверил ей печь просфоры, потом стала продавать свечи, так, незаметно, жизнь Марии стала проходить все больше в Храме, наполнялась единственным смыслом жизни.
Как-то настоятель храма организовал паломничество в монастырь, что открылся в соседнем районе. Вернулась Мария из поездки, как на крыльях, увидела как настоятель монастыря архимандрит Зосима строит две обители, как много светлых людей пришли в монастырь, чтобы остаться там жить навсегда. Отец Зосима после службы уделил внимание паломникам, отвечал на все вопросы. И Марию приветил, услышав горести о сыне, дал ей в подарок просфору служебную и просил приезжать почаще, а еще как-нибудь привезти сына. Побывала у отца Зосимы еще несколько раз, попросилась к нему в духовные чада, потом раз в год приезжала к нему на исповедь, причащалась, плакалась о сыне. Отец Зосима утешал как мог, всегда молился.
А сын совсем распоясался. Уже не было дня, когда не возвращался домой пьяным. Нигде не работая, умудрялся пить. Собиралась поговорить по-трезвому с ним, так тот с утра все больше отмалчивался. А к вечеру опять "в стельку". Священник местный тоже пробовал с ним поговорить, да ни разу не дошли до сына слова вразумления. И уехала бы Мария от такой жизни куда-нибудь, да некуда ехать.
Всё раскрылось летом, когда обнаружила пропажу денег, что сберегала на черный день, да еще пропали сережки, подарок бабушки на свадьбу, да колечко обручальное. Еще пропала одежа кой-какая, консервация овощная, что закрывала каждый год со своего огородика. А тут еще хвори стали одолевать. Сил становилось все меньше. Уже в храм выбиралась Мария только на воскресную службу, пенсию почти всю отбирал сын. Жизнь перестала быть жизнью, все ждала перемен, а сын менялся только в худшую сторону.
Как-то летом, во время Петрова поста, приснились ей ее родственники и бабушка, что учила молитвам и привела первый раз в Храм. То не снились, а то вдруг все разом и предвиделись. Такие все ласковые, добрые, и все звали ее к себе. Хоть и не привыкла верить снам Мария, но решила, что это ей знак - собираться в путь вечной жизни. Стала просить сына отвезти к духовному отцу в Никольское, чтобы попрощаться, поисповедаться перед смертью. А как его трезвым застать? Уж как не просила, не уговаривала перед смертью уважить ее просьбу, помочь приехать, так как у самой уже сил никак не было даже на электричке доехать. Перед пенсией в августе сказала, как могла настойчиво, что пенсию сыну отдаст только после того, как свозит ее к отцу Зосиме. И почтальонке запретила ему выдавать. Дмитрий, из-за выгоды, согласился. Рано утром встала из последних сил Мария, мало-помалу добрались до станции и поехали, сначала электричкой, потом автобусом.
Отец Зосима уже принял схиму - великий ангельский образ, монашеский чин, налагающий еще более строгие правила, его теперь называли схиархимандрит Зосима. Здоровье у него всё ушло в лагерях и зонах еще при Советском Союзе, пострадал лишь за то, что не отказался от веры во Христа, прошел и пытки в холодных подвалах и избиения, теперь все болезни стали сказываться разом. Но так уж Господу было угодно, две обители на пустом месте чудесным образом выросли, а самое главное - пришли монахи и монахини, что распознали в отце Зосиме своего наставника, учителя жизни и путь ко спасению души. Вот к этой обители и подходили двое - мать и сын. Мать шла попрощаться к своему духовному отцу и все про себя молилась, лишь бы он был в обители и никуда не уехал, все хотела письмом уведомить о дне приезда, да разве угадаешь, когда сын будет трезвым. Дмитрий подходил к обители и корил себя за то, что дал себя уговорить матери "все равно бы пенсию отдала, никуда не делась бы, сама уже из хаты никуда не выходит", но полдела сделано, сейчас по-быстрому - и назад домой.
На удивление Марии и сына Дмитрия отец Зосима встречал их у самих монастырских врат, приветливо преподал благословение Марии, сказал, что выходит ее встречать уже не первый день, а сыну, посмотрев как на давнего знакомого, ничего не сказал. Марию взял за руку и повел к себе в келью. Дмитрий уже не раз видел священников, даже монахи проезжали через их станцию, но вот отец Зосима одет иначе - на нем был какой-то черный балахончик, расписанный как-то чудно. Сын, не зная, что делать и куда себя деть на такой чужой для себя территории монастыря, где не бывал ни разу, поплелся за ними.
Зайдя с Марией в келью, отец Зосима велел сыну ожидать в коридорчике. Оставшись вдвоем, Мария рассказала о жизни, испугалась, что вот, если умрет, то пропадет сын. Известие о сне с родственниками Марии отец Зосима воспринял спокойно, сказал, что и он молился, чтобы свидеться со своей духовной дочерью. Наставил, чтобы смерти не боялась, так как все равно ее встретит Христос, сказал, что бояться надо ответа за грехи в земной жизни. Исповедал, дал благословение причаститься. А вот о сыне Дмитрии задумался. Молча молился, а потом сказал позвать его к нему. Приоткрыв дверь, позвала.
Пока мать была у старца, Дмитрий из окна смотрел во двор монастыря, где шли паломники, монахи. Здесь текла совсем другая жизнь, чем у них на станции, здесь было много цветов, аккуратные клумбы, красивые деревья, везде все прибрано. Даже сами здания, казалось, были построены с любовью. Да и сами люди были счастливы, улыбались. Не было того шума и суеты, какой в наших городах и поселках. В коридоре на стенах повсюду висели иконы, со стен смотрели суровые лики людей в монашеской одежде. Эти взгляды, казалось, видели его насквозь. Даже одна тишина коридора, в окна которого шел солнечный свет, и та обличала его и говорила "ты тут один... ты тут один...". Хотелось скорее выйти отсюда, из этих чужих стен, чужой жизни, вернуться к себе и снова напиться, чтобы забыться от своей пустой безсодержательной жизни, каждый день которой похож на предыдущий, а завтрашний на вчерашний...
Дверь приоткрылась, показалась мать, "Дима, - позвал слабый голос, - Дима, тебя отец Зосима просит..." Эти новые слова, что услышал двадцатипятилетний оболтус, в этой тишине, да еще от матери, что угасала последними днями, почему-то пронзили и напомнили, а что, если и правда он останется один, что тогда? И зачем его "просит" отец Зосима?
Нехотя подошёл к дверям, сделал шаг в открытую дверь, перед ним у окна небольшой комнаты, в кресле сидел сам старец. Не зная, что делать, Дмитрий уставился в пол. Паузу прервал голос старца: "Ди-и-има". Этот голос заставил посмотреть на говорившего. Этот голос, полный любви и участия, одно только слово, напомнил ему о человеческой речи, о добрых людях, о внимании к нему - вот лично к нему, потому что его позвали по имени, к которому он привык, но вот так ласково, так с любовью его никто из посторонних никогда не звал. Дмитрий смотрел на сидящего старца, который глядел на него и улыбался как маленькому мальчику, которого он и видит-то первый раз в жизни, но почему-то очень хорошо к нему относится. "Не может быть, чтобы мать ему обо мне ничего не рассказала, она столько раз ему писала письма, наверняка, рассказала о пьянках, о том, как поднимал на нее руку и ругался черными словами",- но вот лик отца Зосимы, такой же, как на этих иконах, говорил только о том, что ты, Дмитрий, здесь как друг, и я тебя люблю. И вот рядом твоя мать, я люблю вас обоих, люблю просто так, и вы мне очень дороги. "Ди-и-ма" - снова позвал, именно позвал этот голос, на который уже не могла не откликнуться душа по паспорту взрослого, а по уму совсем ребенка, мужчины. Дмитрий в каком-то порыве бросился перед старцем на колени, схватил его руку и начал плакать навзрыд. Слёзы застилали глаза, рыдание и вздрагивания пробуждали в голове неведомые доселе (или забытые?) чувства стыда, горечи за свою никчемную, постыдную жизнь. Слёзы лились потоком, а ум и сердце кипели от этой боли за себя, за то что не вернуть прошедших в пьяном угаре лет, за боль... Сколько этой боли он принес матери! Уткнувшись в колени старцу, рыдала душа. А старец, гладил Димину голову, и говорил, "Плачь, Дима, плачь... Эти слёзы тебе нужны, видишь как дурно жить так... Плачь, зато ангелы на Небесах как радуются сейчас! - одним грешником меньше становится на земле и ад теряет еще одну душу." Эти слова, словно острый меч, отсекали в сердце Дмитрия всё, что было ДО этой встречи и после. Эти слёзы смывали с его души ржавчину, наслоения неправд и обманов, грехопадений. И никуда не хотелось уходить из этой кельи, из монастыря, от этого старца, который, похоже, точно знает, как надо жить, который сам выбрал такой путь бытия, в котором жизнь, а не смерть.
Мария сидела не шелохнувшись, лишь слезы стекали из глаз. Никогда не видела своего сына рыдающим, оплакивающим свою жизнь, боль сына передалась и ей. "Наверное, тут только моя вина, я не так воспитала, Господи, прости меня за все, прости! Не смогла! Не уберегла! Не научила! Я виновата! Я! Господи! Ты меня прости! Ты меня суди, а Дмитрия прости! Спаси, Господи, чадо мое ради Милости Твоей! Пресвятая Богородица, прости меня, мне скоро придется оставить сына, прошу тебя, Матерь Божия, Ты научи Дмитрия, раз не смогла я..."
Дмитрий приподнял мокрое от слез лицо к старцу "Как же мне жить теперь?"
- Как? Вставать надо, Дима, и больше не падать. А еще "жить - не тужить", и надеяться на Милость Божию. Ведь тебе уже милость дана, слёзы-то ещё у тебя есть, значит, душа жива. Плохо, когда человек уже и слез не имеет, тогда дорога одна - в ад. Ты же в ад - не хочешь? - Этот вопрос, такой простой, вдруг вызвал новые рыдания Дмитрия, он вдруг ясно почувствовал, нет, не ужасы и реалии ада, а сам факт, что ад существует и туда попасть ой как просто.
Старец склонился над головой Дмитрия и поцеловал в макушку. - "Вставай, Дима, вставай. Надо жить. Ради своей матери, что тебя родила и вырастила, ради самой жизни, в какой есть место добрым делам, вставай, потому что Богу нужны люди с живой душой, работы много, а работников, как всегда, мало. Будешь помогать Богу?" - скорее утвердительно, чем спрашивающе произнес отец Зосима. - Дмитрий был готов выполнить любое, самое трудное его указание. А старец всего лишь сказал: "Береги мать, сделай так, чтобы ее последние дни были счастливыми, а похоронишь, приезжай ко мне."
Из кельи выходил совсем другой человек. Тот, утрешний, был в плену, рабом своих грехов и страстей, от отца Зосимы выходил распрямленный человек, который точно знал, что жить как прежде нельзя, невозможно, что жизнь, которая сама по себе - Дар Божий, дана для счастья, и эту простую истину ничего по существу не сказав, открыл ему тут, в келье отец Зосима. В гостинице для паломников не было более любящего и предупредительного сына и на вечерней службе, и на трапезной, и утром, когда Дмитрия первый раз в жизни исповедал сам отец Зосима, и после причастия, когда они возвращались домой. На удивление самой Марии, дорога домой была совсем не трудная. Казалось, снова силы вернулись к ней, как в молодости. Ей, вдруг, показалось, что она переживет еще не одну зиму. Казалось...
Мария умерла на Успение. Дивным образом совпали Успение Родившей Спасителя и простой женщины Марии; тут не нам гадать, почему так Решил Ведающий дни каждого. Хоронили всем поселком, всем приходом. Никто ни слова укора не сказал Дмитрию, и от этого ему было только еще больнее. Ведь все знали, что он неподобающе относился к матери, но или от того, что память о ней, многолетней труженице, в храме была добрая и соседки не знали ничего плохого за ней, говорили на похоронах только хорошие слова; или от того, что жалели его, ведь как он теперь, без матери? Поминали в трапезной при храме, так как родни у нее с Дмитрием в поселке не было, да и что он мог сам сделать без людей, которые пришли на помощь и проводили достойно, по-христиански? Новый могильный холмик с крестом появился на кладбище и на одного жителя поселка стало меньше. Опустел дом Марии. Дом одиночества для Дмитрия.
На девять дней тоже служили панихиду, и тут первый раз к нему обратился настоятель храма отец А. с просьбой подержать кадило и зажечь свечи. Небольшой церковный хор подпевал. На словах молитвословия "Упокой, Господи, души усопших раб Твоих..." Дмитрий снова начал плакать, явственно почувствовал свое одиночество без матери, она - уже Там, а ему оставаться Тут, одному, но еще страшнее другое - как жить? Как? Как, Господи? После панихиды, отец А., настоятель храма, пригласил Дмитрия на трапезу, помянуть мать. В узком кругу певчих и немногих прихожан, вспоминали Марию, и от того, что память о ней была ещё так свежа, Дмитрию не хотелось уходить отсюда, где все помнило ее.
Оставшись вдвоем, отец А. спросил, чем Дмитрий собирается заняться, куда думает идти работать? Ведь жить надо за что-то?
А куда идти? Профессии нет, ничему после школы так и не научился. Потому на предложение отца А. помогать при храме за скромную оплату и обед ответил согласием сразу же. На дорогу к отцу Зосиме остались деньги от маминой пенсии, на них Дмитрий и заказал в обители неусыпаемую Псалтирь по новопреставленной Марии, подал записочки на литургию. Отец Зосима предложил подумать насчет монашества, но Дмитрий уже принял решение и сказал "Хочу там, где мама" и рассказал о предложении настоятеля храма. Отец Зосима благословил, хотя предупредил, что будут разные искушения, да и по-сути Дмитрий совсем нецерковный человек, но ради молитв его матери путь в пономари у него состоится, а там - как Бог даст.
Вскоре Дмитрий продал дом, где жили они с матерью, все деньги отдал на храм для строительства колокольни, как память о матери, а сам перебрался в свободную комнатку при храме. Так и живет. Отец Зосима взял его в духовные чада, также как и мать его Мария, раз в год, а то и чаще, приезжал исповедать грехи и помолиться вместе с духовником.
Когда пришло время уходить отцу Зосиме в Вечность, Дмитрий дивным образом попал в обитель и отец Зосима, еще живой, успел благословить Дмитрия. Никто ничего не говорил, но все ощущали - отец Зосима оставляет их. И, как тогда в первый день встречи, Дмитрий разрыдался на коленях у отца Зосимы. Никто из присутствующих ничего не понимал, и лишь схиархимадрит Зосима, уже в колясочке, гладил рукой голову Дмитрия и целовал, целовал, прощаясь, до встречи Там - у Создателя, где встретятся снова отец Зосима, Мария, раб Божий Димитрий - "идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная".