За 30 лет и три года до того над великими нашими лесами, полями, горами и реками, и степями, и болотами загорается рыжая, кирпичного цвета звезда. Загорается неприметно и таясь, но уверенно.
Никто ее и не замечает. Справляются обычные дела и делишки, думаются мысли и мыслишки, и все идет положенным образом. Одни только девицы неопределенного свойства и неопределенного возраста, которых называют обыкновенно чумичками, каженницами и профурсетками, приходят в некоторое непривычное беспокойство. Впрочем, и это проходит неприметно, потому как никому до ни дела нет, и потому как само их беспокойство всем привычно.
В этом самом беспокойстве и томлении они, пометавшись там, где привыкли калякать, уносятся ввечеру в великие поля, леса, просеки и полянки. В великие реки, впрочем, не уносятся. Там же, в полях, в сухостое, в жестком злаке, над разгоревшейся подлой звездой настигает их неистовство. Поют дико, воздевают руки, падают, поднимаются, без толку отряхивают подол, бранят кого-то. Умаявшись, уставши - падают наконец, и в жадности хватают птичьими пальцами колючие репейники и череду, и едят их. Почуяв кровь на поцарапанном языке, отрывают под собой неизменную рыжую супесь, и ее едят тоже. Наконец, усмиряются.
Промерзнув до страшной дрожи и хватаясь за низ ребер, бранясь и охая, поднимаются они, бьют глину на подоле и, скособочившись, тащатся домой, где валятся и спят ночь и день.
Ночью же поднимаются и бранятся. Чувствуют, что опять понесли.