Я люблю людей. Людей и города, которые они строят. Но о городах потом. Если ты любишь людей, тебе легко находиться в пути. Потому что ты видишь не только стены достопримечательностей, но и целые миры. Человек, пока он жив - недописанная книга. Когда эта мысль пришла мне в голову, я немедленно переименовал свой блог-блокнот. Я ведь и сам такая же книга. Незаконченная книга моих дней.
Разговаривать с другим человеком, вести диалог, это, конечно, ценность, но когда ты просто слушаешь, между вами как будто является третья сила. И ты смотришь в какой-то момент на все со стороны, и выхватываешь фрагмент, как страницу из книги, как полюбившийся эпизод, и заботливо укладываешь в свою память, чтобы перечитать потом.
...Ему уже 76, этому старому строителю. Я, случайный попутчик, не знаю имени этого Человека. Он показывает на громадные дома за окном.
- Я строил почти весь этот район, сынок. Больше сорока лет. - Мужчина говорит негромко и улыбается. - И вот этот дом, и вот тот. До сих пор работаю. Надо работать всегда, не останавливаться. Тогда будешь бодрым.
Он и правда бодр. Бодр и хорош. Умный, беззлобный человек. Стариком не поворачивается язык назвать. На прощание он дает мне совет:
- Ты не сиди, когда ездишь. Всегда стой с прямой спиной, держи осанку. И с ноги на ногу переступай! Так позвоночник сбережешь.
Его правда. Вот что не дает назвать строителя старым - разворот плеч, молодая стройность. Хороший совет. И Человек - строитель мегаполиса.
- И большая у тебя семья? Детей-то много? - у нее самой их целый кагал, мал-мала-меньше темноглазых веселых малышей. Измученная, бесформенная женщина откуда-то из Средней Азии, их много тут работает. Она похожа на растрепанную наседку. Смуглая кожа выцвела розовыми пятнами, как она всегда странно выцветает тут, на бессветном севере. Узнав, что у меня нет семьи, она удивленно вскидывается. - Как же так. Ты что, плохой человек? Почему девушки не идут за тебя?
Я ничего не объясняю. Просто улыбаюсь, жму плечами, потом все же коротко отвечаю, что хочу сначала позаботиться о жилье. Она машет рукой.
- Ты местный? Хочешь, найду тебе невесту? Хоть сейчас. Симпатичного такого, светленького, у нас поди найди.
Я смеюсь. Их ценности непоколебимы. Женщина не кричит на своих детей: они шумные, но послушные. Просто любимые дети. Их отец не бросит ее потому, что у нее потолстела попа. Я снова улыбаюсь. Это не мой мир, я просто могу заглянуть в него через окошко, мимоходом.
От невесты я отказался.
Дамы возвращаются, наверное, с корпоратива. Стайка женщин под полтинник, какой-нибудь расчетный отдел местного заборостроительного комбината. Я встаю с сиденья, чтобы они уместились на двух автобусных лавочках.
- Садитесь, девочки.
"Девочки" расцветают и хихикают. И правда хорошеют на глазах, вот что значит вовремя сказанный комплимент. С молодости, видать, жгут барышни. За окном проплывает сияющий огнями мегаполис.
- Знаете - вдруг заговорила одна из дам - А моя покойная мама страстно любила ночной город. Бывало, сядет у окна, и комментирует все что видит, восторгается. "Смотри, какой новый трамвай, какой прекрасный", и "вон сколько людей идет, гуляют, нарядные" и другие мелочи подметит. А с ней кошка всегда сидела. Кошке было много лет, чуть не дожила до 21 года.
Я тоже люблю ночной город. И теперь я думаю, что если есть Бог на свете, то откуда-то с небес в окно женщина со своей кошкой может видеть все чудеса во всех городах, какие только пожелает. И может, сейчас смотрит на мой двор и говорит: "Подумать только, здесь новые фонари. Какая красота!"
- Не прибалт ты, часом? Не люблю прибалтов. - Словоохотливый дедок в трамвае смущенно смотрит на меня. - Не подумай чего только.
Я отрицательно качаю головой. Что-то удерживает меня от подробностей. В следующую минуту мир как будто выцветает в кинохронику, а над ухом поселяется назойливая тревожная мушка.
- В оккупации я был. Маленьким еще. В Белоруссии. Партизаны у нас же тогда гуляли, много было их. А латыши эти - они полицаи были и всякие такие при хозяевах новых. Вот партизаны что-то сделали им, они и согнали нас, кого нашли, жителей. Детей тоже. Поставили растреливать. Нас немец спас. Офицер. Пришел, видит картину-то. Спросил их - с чего? Те говорят: "Ну, партизаны". Немец смотрит на нас, а мы чуть живы, куда нам. "Есть у вас партизаны"? - спрашивает. Мы, понятно, отвечаем - "Нет, нету". Он и отпустил. А те бы расстреляли.
Я ненавижу своего безвестного соотечественника за то, что он вообще там оказался и люблю его за это же. Смотрю на случайного спутника, что собрался выходить. Ему очень много лет, он прожил жизнь, и это хорошо.
А я снова стал взрослым вместе с маленьким белорусским мальчиком там, на краю смертной тени.