Месяц Май…
Как-то, размышляя вместе со мной о жизни, вспоминая свою и «итожа» ее, отец, как бы сам поражаясь такому факту, почти виновато сказал, что, пожалуй, самое яркое, что у него было в жизни это, все же, несмотря на все страшные потери и тяжелейшие утраты – война. Недавно мы пересматривали материалы со стихами Григория Поженяна, отважного фронтовика-разведчика - «Уголька», как его любовно называли друзья за черный цвет глаз и волос, удивительного, одного из самых ярких поэтов-фронтовиков, автора сценариев таких известных фильмов об Одессе времен войны, как "Жажда" (1959), "Поезд в далёкий август" (1971)… и неожиданно обнаружили такие пронзительные строки Григория Михайловича о войне:
«….А еще страшно рисковать другими, посылать их на смерть. Страшно, командуя, решать задачи за других — не ошибиться бы.
Страшно — не приведи господь — не выполнить долг.
И все же лучшие дни моей жизни, как это ни странно,— дни, проведенные на войне.
Никогда потом (не говоря об отроческих утратах), в мирное время, не испытывал я такой высоты духа, близости дружеского плеча и общности судьбы с ближним. Даже тогда, в Одессе, в той, как мне казалось, последней разведке боем, когда было уже беспощадно ясно, что земля, на которой ты лежишь, и дым над трубой, и выгоревшие жестяные стебли кукурузы, и прихваченный красным край неба — все уйдет в тебя — ощущение выполненного долга утешало: и все же это останется другим.
Я остался жить, но не мог смириться со смертями своих друзей, с деревянными звездами на вечный срок, с братскими могилами и могилами неизвестных солдат.
Не смог, не захотел смириться — и стал поэтом».
Наверное, многие фронтовики «не смогли, не захотели смириться»… И мой отец, очевидно, тоже. Именно поэтому, он никогда не переставал писать о сражавшихся в той войне.
«Называй, называй без конца фамилии живых и мертвых солдат! О чем бы ты ни писал, о чем бы ни говорил, называй фамилии – пусть их помнят…» - набатом звучат слова Ильи Ильича Азарова в контексте всего фильма «Поезд в далекий август». В съемках этого фильма об обороне Одессы 1941 года принимал участие, будучи автором его сценария, и сам Григорий Поженян и, вместе со своими однополчанами, и мой отец. Пересматривая теперь этот, на наш взгляд, совершенно замечательный черно-белый фильм, мы каждый раз радостно предвкушаем удовольствие увидеть в нем, наряду с прекрасной актерской игрой Армена Джигарханяна есть и - редчайшие документальные кадры с «настоящими», в то время еще живыми, защитниками Одессы. И с нашим «дедушкой»… Вот смеется, чему-то лучисто улыбается, разговаривая c друзьями, Илья Ильич Азаров.… В кадре нам навстречу идет Наум Павлович Гуревич.… Почетный караул у могилы Гавриила Васильевича Жукова… На торжественной, убранной коврами, роскошной лестнице нашего Оперного, как будто «принимая Парад Ветеранов» стоят, разговаривая генерал Николай Кирьякович Рыжи и мой отец, Яков Миронович Штернштейн… Как, наверное, многие фронтовики, потерявшие в бою несчитано друзей, вернувшиеся с фронта домой - сами покалеченными, после войны папа пил. Уже потом, много лет спустя, видя на улице пьяного, трагично говорил мне:
-Никогда не осуждаю тех, кто пьет... Знаю, мог сам оказаться вот так же….
Но такого, конечно, не произошло и, наверное, главным образом, по все вмещающей в себя, и все объясняющей причине - он любил. Как он говорил, «сильно-сильно», отец любил мою маму. Он мне рассказывал, как после войны – соберутся с однополчанами, вспомнят войну, погибших друзей, выпьют, как без этого, и - он сам не помнит как, но в следующее мгновение ощущает себя уже на улице Жуковского, у маминых дверей. Ноги сами несут…
В мае 1946 года мама и отец поженились, больше он не пил. И всю жизнь шутил:
-В мае родился - 25 мая 1914 года,
в мае женился - 28 мая 1946 года,
и всю жизнь маюсь….
То, печально памятное, тяжелейшее ранение отца в Керченском десанте было тоже в мае – 14 мая 1942 года.
***
Мама и папа поженились в мае 1946 года, вскоре они плыли на пароходе, по Крымско-Кавказской. Мама рассказывала, что с ними на корабле был сам Вольфган Мессинг. Он ехал в Сочи, по приглашению прочесть лекции. И всю дорогу очень переживал, встретят ли его – пароход прибывал в город ночью. Мама рассказывала:
«Я ему говорю:
-Так сделайте что-то, Вы же можете,… чтобы встретили.…
А Мессинг отвечает:
-Не могу….»
Мама это потом часто, почему-то всегда с грустью, вспоминала - как он сказал: «Не могу….» И при этом, каждый раз, тяжело вздыхала.… Мне кажется, она думала об априорной ограниченности возможностей человека - даже такого могучего, каким был Вольфган Мессинг.
***
Сколько я себя помню, мама и папа всю жизнь спорили:
во-первых, что хуже: голод или холод. Мама говорила – холод и сразу вспоминала, как она «нахолодалась» во время войны – на тяжелейшей работе в городе Электростали, что под Москвой. Мама приходила с работы поздно вечером, страшно устав, было холодно - не топили, еды тоже нет… и она ложилась спать, так и не раздеваясь, в высоких зашнурованных ботинках, уже не было никаких сил их снять.… С голодом ей, по-видимому, как-то удавалось бороться внутри себя, а холод – это было как бы нападение извне, и он сильно донимал. Мама рассказывала, как всю войну они мечтали - после Победы поедят яичницу, причем, обязательно столько, сколько захочется.… Потом она вернулась в Одессу – дедушка Ефим Сергеевич и сестра Вера написали, что бабушка сильно болеет. Мама поехала домой, приехала. Но бабушка уже умерла.… Это был 1946 год. Так мама вернулась в Одессу.
Папа говорил, что голод страшнее холода… и при этом рассказывал, как часто во время войны их предупреждали, что немецкие запасы еды, в ими же с боем отвоеванных местах, скорее всего, заминированы или отравлены отступающими фашистами. Но они все равно с друзьями садились, спокойно ели – чтобы были силы вновь идти в бой…
И, во-вторых, кто поет лучше: Сергей Яковлевич Лемешев или Иван Семенович Козловский – оба были замечательные оперные теноры. Мама была убеждена, что – Козловский, папа настаивал – Лемешев. Они оба были очень музыкальными и наизусть прекрасно знали многие оперы. Особенно отец любил «Пиковую даму».
Такие споры мамы и отца были совершенно бескомпромиссны – никто никогда не менял свое мнение ни по одному из этих вопросов. А мне с детства незыблемо казалось, что, конечно, правы – оба: когда было очень холодно, думала – права мама, хуже этого нету…, а когда одолевал голод: - Нет, все же прав папа – голод еще хуже.… Хотя, и я всегда понимала – это не шло ни в какое сравнение со степенью маминого «холодания» при работе до полного изнурения на фронтовом военном заводе в осажденном, заснеженном Подмосковье, и папиного «голодания» на фронте, когда поднимаешься и идешь в атаку, а вокруг рвутся снаряды, свистят пули и рядом падают наповал сраженные ими друзья….
Что же касается выдающихся теноров Лемешева и Козловского, то я со своим слухом, или вернее, его отсутствием, почти не чувствовала разницы в их пении. Меня гораздо больше волновало творчество другого, «печального тенора эпохи», как о нем писала Анна Ахматова – на мой взгляд, ни с кем не сравнимого великого Александра Блока, но это было уже гораздо позже.…
***
На могиле писателя Г.Г.Халилецкого…
Будучи на Дальнем Востоке, во Владивостоке мы были, конечно на его знаменитом Морском кладбище. Яков Миронович вообще считал, и я всю жизнь убеждаюсь, как это верно - самое интересное, самое характерное для каждого города – это его кладбища и его базары. И, конечно, в большой степени это касается Морского кладбища, одного из самых старых и известных кладбищ Владивостока, и особенно – его мемориальной части. Расположено оно в южной части города, недалеко от бухты Патрокл, открыто в самые первые годы ХХ века.
Здесь, на Морском кладбище, похоронен писатель, поэт и драматург Георгий Георгиевич Халилецкий - автор более трех десятков поэтических и прозаических книг, выпущенных в разное время во Владивостоке и в Москве, в местных и центральных издательствах, член Союза писателей и Союза журналистов СССР. Умер Георгий Георгиевич в декабре 1977 года. Среди всех заслуг и награждений Халилецкого, мне лично дорога одна его особенная награда: за разработку военно-морской темы Маршал Советского Союза Р. Я. Малиновский вручил Георгию Георгиевичу Халилецкому золоченый кортик морского офицера. Тот самый Маршал Советского Союза Родион Яковлевич Малиновский, которому девятилетний Саша Ханонкин написал письмо с просьбой поскорее освободить родную Одессу.… [32]. Тот самый Маршал, который 10 апреля 1944 года освободил Одессу от фашистских захватчиков и жена которого многие годы хранила трогательное письмо далекого мальчика из Одессы…
Готовя эту книгу, просматривая наши старые «пленочные» негативы, мы наткнулась на необычайную, одну из самых удивительных, сделанных нами, фотографий. Морское кладбище Владивостока, могила поэта и журналиста Георгия Георгиевича Халилецкого, символический образ скорбящей женщины, оплакивающей смерть близкого человека. Ощущение глубокого горя передано в скульптуре движением тела фигуры, выразительной пластикой головы, горестно опущенной на лежащие на могильном памятнике руки… Удивительно смотрит, вглядывается в ее лицо Яков Миронович…. Как будто, предчувствуя и свою скорую гибель, пытается увидеть, почувствовать какой-то тайный знак, что-то понять, узнать у каменной, уже десятки лет здесь плачущей женщины, несомненно, связанной и с миром иным, и потому о некоторых вещах знающей куда больше нас…. Кажется, сейчас женщина поднимет голову, их глаза встретятся… Это был 1981 год, в январе 1983 года жизнь Якова Мироновича оборвалась…
А может быть, все проще и сложнее одновременно – Яков Миронович, со свойственной ему добротой и эмпатией, хотел бы утешить, помочь и этой плененной горем, хоть и «одетой камнем», скорбящей женщине? И переживает, не знает как…. В воздухе пружинно звенит это его «фирменное», «Яков-Мироновское», великое и беззащитное - «Что я могу для Вас сделать?»